Ладан

Место, где жил Арман, напоминало пещеру. В нее вел узкий коридор, освещаемый на манер средневековых замков светом факелов на темных стенах. Будто завороженный, я шел по этому лабиринту из узких переходов, украшенных гобеленами, фресками и полотнами, способными приковать мое внимание к себе на долгие часы каждый, но мне сейчас было не до искусства. Мазнув глазами по удивительной картине слева от входа в просторный зал, я отметил изображенного на ней юного парня-служку – худого, бледного, застывшего в полумолитвенной позе у стрельчатого окна, но рассмотреть как следует не удалось. Ноги буквально внесли меня в проем тяжелой кованой двери, и я застыл посреди красиво, со вкусом обставленной спальни в коричнево-золотых тонах – кровать с красным балдахином высилась в глубине, на полках шкафов – плотные ряды книг, а справа от двери, чуть в отдалении в небольшой нише – уютно горел камин, выложенный мозаикой из изразцов, с причудливо выделанным узором на кованой решетке, защищающей дом от искр. Арман стоял, глядя на огонь. Всполохи пламени отражались в его зрачках, будто найдя побратима в их огненной, янтарной бездне. Я замер, не в силах пошевелиться, тем самым нарушив его покой. В тоненькой серой льняной рубахе, темных и мягких домашних брюках, босой, с волной мягко опавших на плечи черных густых волос он показался мне ожившей фреской – тонкие темные линии хрупкого тела, будто начерченные углем на потемневшей от времени штукатурке, волшебным образом вдруг обрели трехмерность и перспективу. Какое-то время я молча любовался, боясь спугнуть это ощущение волшебства, стараясь запечатлеть этот дивный образ, тайком украденный в ночной тиши. Арман неожиданно прикрыл глаза, будто бы тоже стараясь запечатлеть в своей памяти этот миг и прочувствовать всей душой эту болезненно родную близость. А дальше мы просто бросились друг на друга. Не помню, кто первый это сделал. Кто раньше преодолел разделяющие шаги, кто первый смял губы поцелуем. Но ощущение его тела в моих руках было подобно прикосновению к теплой воде. Она обернулась вокруг меня в нежный бархатный кокон, в котором я позабыл обо всем на свете. Я чувствовал себя рыбой, которая обрела дом, после всех этих лет мучительных трепыханий, скитаний и ползаний по земле. Теперь, одурманенный, пьяный от эйфории, я жадно глотал этот кислород, которого был лишен будто бы всю жизнь. Жадный до каждого пузырька, до каждой песчинки, до каждой жемчужинки в этом царстве, я плыл, растворялся, плескался в этой воде, где с каждым глотком, каждым изгибом, погруженного в нее тела, обретал самого себя. В моих объятиях был 500-летний бессмертный монстр и предводитель старейшего клана вампиров Старого Света, возможно сильнейший и смертоноснейший среди всех, но мне было все равно. Я знал – мне нечего опасаться. И эта древняя сила меня не тронет. Ее обладатель – изящный, тонкий, словно клинок из дамасской стали, нежный и невесомый будто персидский шелк, прекрасный и совершенный подобно шедеврам Ренессанса, был бесконечно родным и близким. Сам рок привел меня в его объятья. Мои сомнения, страхи, отчаяние, грехи, нежелание жить и существовать, встреча с Лестатом, мое обращение, наши скитания с Клодией, путь в Париж – все было предрешено, предначертано где-то свыше, чтобы однажды я целовал эти губы, найдя в них свои ответы. Арман прижимался ко мне так сильно, будто хотел врасти в меня своим телом, и вместе мы образовывали поток, в котором сливались как две реки. Я помнил свои ощущения от близости с Лестатом. Казалось, я каждый раз попадаю в водоворот. И горный водопад срывает мое тонкое худое тело с обрыва стремительным потоком наотмашь бьющей сильной воды, уносящий, смывающей меня с лица земли в неведомую даль. И я захлебываюсь, тону, пытаюсь схватиться и удержать сознание под контролем, но все бессмысленно – поток несет меня водоворотом в воронку темной бурлящей бездны. И я лечу в нее беспомощный и покоренный с обмирающим гремящим сердцем, не зная, как выжить в этом шторме. А после оргазм выносит меня на берег, как после бури в двенадцать баллов. Лестат… даже предлагая мне побыть «сверху», он был похож на снежного барса, прикинувшегося домашней кошкой. Попытки ластиться и урчать быстро проходили, как только я зарывался в светлую гриву его волос, притягивая для поцелуев. Он отвечал, тут же распаляясь, твердея и тяжелея в моих объятьях, и вот уже через секунду я лежал лицом вниз, распластанный на кровати или обивке гроба, не в силах не то что вести, но даже дышать. Арман позволял делать с собой все, что бы я только не захотел. Он идеально чувствовал настроение, улавливал мельчайшие оттенки моих эмоций. Мое желание вдыхать запах его волос, целовать, ласкать тонкую кожу век, собирать носом тепло и запах с его висков, трогать ладонями смуглые худые щеки, искусный абрис чувственных губ, будто слепой, ощупывать их и гладить, пытаясь запомнить не только глазами, но и на ощупь. Неуловимым движением я потянул его на кровать, практически приподняв тонкое легкое тело над полом, а в следующую секунду буквально бросил на шелк простыней. Арман чувственно улыбнулся, грациозно потягиваясь всем телом, как это делают спросонья кошки, как будто бы демонстрируя мне себя. - Ох, Луи…ты хочешь здесь? - от его чуть подсевшего голоса по моей спине пробежала дрожь. Он откинул назад длинные волосы цвета ночи, оголяя хрупкое плечо и шею. Его губы приоткрылись будто бы в предвкушении, глаза подернулись пеленой, и я, не в силах больше терпеть, повалил его на подушки, накрыв тоненькую фигурку своим крепким и сильным телом. Едва оторвавшись от зацелованных припухших губ, я начал судорожно срывать с нас обоих такую лишнюю сейчас одежду, перемежая свои действия ласками, поцелуями, комплиментами, жарким нелепым шепотом влюбленного болвана, дорвавшегося до удовольствий. Лишь на секунду мой воспаленный поплывший мозг зафиксировал удивление на лице разомлевшего от ласк партнера, но уже в следующую секунду Арман сам начал меня раздевать, отвечать на безумные поцелуи с не меньшей страстью, шептать что-то едва различимое на смеси французского-татарского-итальянского языков. Я толком не понимал, но это было не так уж важно, мы вскоре настолько увлеклись, что было уже совершенно не до того. Горячий чувственный шепот сменился криками, стонами, всхлипами и шлепками. Его тонкое, смуглое тело, так выгибавшееся в моих руках… колени, утопленные в красном прохладном шелке… бусинки позвонков на гибкой спине, которые я сосчитывал губами… длинные черные волосы, зажатые в мой кулак, прокусанные подушки, засосы-пятна на тонкой шее и нежной пояснице, которые я безжалостно оставлял, одновременно дурея от нежности и желания приласкать их…Память фиксировала отрывки в моменты, когда сознание возвращалось на несколько мгновений из той эндорфиновой ямы, в которой я был все время, что мы занимались с Арманом любовью. Когда мы окончательно выдохлись, перепробовав весь «базовый» набор чувственных наслаждений, и просто валялись в обнимку на разорванной простыне, Арман вдруг сдавлено рассмеялся, уткнувшись носом в мои ключицы. - Мммм, ma joie*, … ты чего? – его реакция несколько обескураживала меня, хотелось тискаться и обниматься, а заодно расспросить, что он шептал мне во время прелюдии. Арман чуть приподнялся на локте, глядя на меня с широкой улыбкой. - Луи…ты – это нечто! Ты совершенно невероятен! Ты хоть знаешь, как много лет я не занимался любовью вот так…, как это делают простые люди? – в его голосе был неподдельный восторг, смешанный с весельем. Я тут же стушевался, чувствуя себя придурком, опять сделавшим что-то не то. Но теплое обнаженное тело Армана, прижатое ко мне вплотную, его тонкие пальцы, перебирающие пряди моих волос, его полный любви и желания взгляд, скользящий по моему лицу и парочка сочных оргазмов, которые мы оба пережили в этой постели пару минут назад, все же не дали мне огорчиться. Я просто был изумлен. - В смысле? Ты…. и Сантьяго…я думал… - Любовники? Да. Но в вампирском смысле. - Что ты имеешь в виду? – от удивления я тоже приподнялся, рассматривая его в упор. - Что мы пьем друг друга время от времени. Точнее я его. Иногда хочется… этих ощущений. Сантьяго не лучшая кандидатура, но на безрыбье… Ох, Боже, Луи, ты даже не представляешь, как удивил меня, как приятно ты меня удивил… amato mio**, сөеклем минем ***- он снова произнес это неизвестное для меня слово, нежно накручивая на пальчик локон моих растрепавшихся темных волос. - Луи, ты сводишь меня с ума. Хотя нет, ты уже свел, твое появление – компенсировало все годы ожиданий, лишений, отчаяния, скуки, - он уже целовал меня, обескураженного услышанным, распаляя желание закинутым на мой пах бедром… но я должен был расспросить. - Подожди, я не понимаю, что значит пьете? Ну то есть, понятно, кровь…но, а разве, подожди, я запутался, разве заменяет? И что значит, как простые люди? Вампиры что вообще… - Луи, - Арман прервал поток моего сознания, отстранившись, но с явной неохотой. – Луи, только не говори, что Лионкур трахал тебя, но не пил твою кровь. Это верх извращения даже как для него, а толк в них он знает. Я вздрогнул. Да, он меня трахал. Порой часами. Во всех мыслимых и не очень мыслимых позах, и не только меня. Антуанетту он тоже отлично трахал, возможно кого-то еще, помимо нас с ней. Либида Лестата хватило бы на целый город, да что там город, на континент. А вот кровь…в первый раз я это плохо помнил. Будучи человеком, я, кажется, впал в экстаз от того глотка. И потерял сознание, очнувшись уже голым в его постели, куда он отнес меня на руках. Второй раз было при обращении. Я был в стельку пьян, до смерти напуган, доведен едва ли не до безумия и мало что помню из ощущений. Помню лишь гулкий рев его кровяной реки у себя в ушах, помню ужасную жажду жизни, которую ощутил, когда его кровь хлынула в мое горло, помню, как не хотел его отпускать…но он вырвал руку, жестко сказав мне «Хватит!». Третий раз он взял меня силой после ужасной драки, когда Клодия вернулась. Я помню лишь жуткий страх высоты, его искаженное злобой лицо, ледяные руки, сжимающие меня в объятьях, его клыки, рвущие мое горло, будто в попытке сделать своим уже навсегда, просто убив меня в то мгновенье. Ну а последний раз был, когда я увидел его с певичкой. От злости и ревности у меня помутился разум. И я укусил его во время плавно перетекающей в секс потасовки в роскошном доме Антуанетты. Я лишь расцарапал кожу клыками в попытке причинить ему легкую боль – пародию на тот ужас, что пережил я сам. Он странно дернулся, на секунду замешкавшись, и отпрянул, будто бы испугавшись в тот миг чего-то. А после мы трахались как сумасшедшие, и мне было уже неважно. Я думал, что секс и есть проявление наших чувств. Никак по-другому Лестат не умел или же не желал именно со мной. Я вдруг неожиданно вспомнил, как больно мне было видеть следы от его укусов на шее Антуанетты. С ней у него, вероятно, и был этот «обмен кровью». Тогда я толком не понимал, почему это ранило меня так сильно – даже сильнее, чем осознание, что он с ней спит, что обратил ее, и что сказал ей, что тоже любит – все это абсолютно сломало меня той ночью. Она застыла в моих глазах чернее всех чернил и разлетелась осколками битых зеркал, на куски разрезавших мою душу. Но уходя с Клодией из-под окон того мотеля, где он регулярно потрахивал свою певичку, я не помнил его лицо и даже его гадкие слова. Я помнил лишь две маленькие точки на шее певицы. Помнил и знал – я его убью, а вместе с ним умрет и проклятая любовь, за которую я заложил душу, когда глядя в синие глаза, поверил. Поверил и согласился. Я понял, что плачу, когда Арман вдруг сжал меня в кольце своих тонких рук и стал сцеловывать красные ручейки, быстро текущие по щекам. - Никогда, слышишь? Никогда я не допущу, чтобы тебе было так жутко больно! Никогда, Луи, amato, я никому, никогда не позволю…верь мне, Луи! Он вновь нашел мои губы, целуя так страстно и горячо, словно пытался забрать всю мою боль себе, и я позволил теплой воде его страсти, его любви поглотить меня целиком. Я верил. Ma joie* (пер. с фр.) – радость моя Amato** (пер. с итал.) – мой милый Минем Сөеклем*** (пер с татарск.) – возлюбленный, моя любовь