Сосновый перебор

Спокойствие Антона, вопреки его надеждам, закончилось сразу же по прибытии. — Что? Какие десять дней? — он громогласно возмущается, разнося свой голос по всему просторному холлу, и совершенно не замечает косых взглядов проходящих мимо постояльцев. У него тут проблемы поважнее общественного осуждения нарисовались. — Мы же на неделю должны были приехать! То, что парень позволил себе размечтаться в маршрутке, оказалось большой ошибкой. Как он посмел хотя бы подумать, что незапланированный отпуск вдали от цивилизации может быть хорошей идеей? Да еще и в компании Арсения, который совсем не пытается ему помочь. Это все от недостатка сна и утомленного болтовней сознания. — Молодой человек, будьте добры решать свои личные вопросы в мое отсутствие, — суровая женщина в форме сотрудника санатория смотрит на него снизу вверх из-за стойки регистрации, и выражение ее лица заставляет внутренне скукожиться даже двухметрового начальника отдела продаж, у которого никогда духа не хватало спорить с подобными кадрами. Шаст хмурится недовольно, дышит натужно, думая, как ему вообще выкручиваться из этой ситуации, а такая же громогласная, как и он сам, дама и не думает отступать. — Здесь черным по белому написано: с шестого по пятнадцатое. Вы как вообще путевки покупали? — она не унимается и ворчит раздраженно, глядя на Шаста, как на размазанное по только что вымытой и отполированной плитке говно, а тот, пусть и чувствует внутреннюю правоту, начинает терять запал. Она вдруг прищуривается и говорит чуть тише: — Или вы меня за дуру держите? Антон прикрывает глаза и невольно делает шаг назад. Запрокидывает голову, сжимает пальцами переносицу и в который раз за утро проклинает Волю с его гениальными идеями. Потому что вот оно, самое настоящие совковое радушие. Погружение в советское прошлое начинается уже с порога. Шаст открывает глаза и потерянно смотрит то на возмущенную его непокорностью женщину, то на притихшего рядом Арсения, который открывает было рот, чтобы что-то сказать, но, словив взгляд Антона, рот закрывает. Вот и что ему сейчас делать? Он-то соглашался всего на неделю, людей всех предупредил, что через семь дней будет на работе, а теперь что? — Извините за это недоразумение, — Арсений все же решает встрять и, навесив на лицо милую улыбочку, склоняется над стойкой. — Нам просто путевки начальство бронировало, а мы только сегодня утром узнали подробности, — взгляд женщины, очарованной Поповым, смягчается, а Антон закатывает глаза. В моменте очень сильно хочется застрелиться. — Вот Антон Андреевич и не заглянул в билеты, когда печатал. Опаздывал. Начальство, сами понимаете. Жаль, что у них в стране не разрешено свободное ношение оружия. Для чего Арсений рассказывает подробности его утра незнакомой женщине, Шаст не знает, но в голосе юноши нет ни грамма упрека или злости на невнимательного начальника. Вместо того чтобы забрать у нее ключи и пойти в номера, он продолжает с ней болтать, пока та, оформляя их заселение, улыбается ему в ответ и кивает с готовностью. Антон, не приглашенный на этот праздник жизни, маринуется сбоку. Понимая, что должен быть благодарен Попову за спасение ситуации, он иррационально чувствует только злость и раздражение, хотя злиться должен исключительно на себя: это ведь он, печатая путевки, не удосужился даже заглянуть в них, чтобы проверить даты въезда и выезда. За Арсения стыдно, за его неуместную откровенность и возмутительно легкое признание неидеальности Антона, за себя стыдно, ведь Шаст действительно оплошал на ровном месте, так еще и поругался почти с сотрудницей из-за собственной невнимательности, и это наслаивание стыда на смущение больше напоминает стухший в жару наполеон. Теперь он полностью согласен с женщиной, которая держит его за придурка. Даже спорить бесполезно. Пока дама за стойкой заполняет все необходимые документы, им приходится проторчать в холле еще минут пятнадцать. После им выдают бумажные направления, которые нужно будет отнести на первый прием к врачу, чтобы тот выписал на них отдельные медицинские карты, и Антон в очередной раз удивляется отсутствию в этом месте прогресса в виде банальных общих баз данных. Они же всего полтора часа из города ехали. Не трое суток. Как Ира решила их вопросы с медицинскими справками, остается только догадываться, но заполненная первая страница говорит о том, что вопросов с ней не возникло. Будь Шастун чуть повнимательнее, он заметил бы в ворохе распечаток выписку из больницы, где у всех оформлена страховка, но Антону сейчас не до того, чтобы грузить голову подобными мелочами. Он слишком занят тем, что ненавидит всех и вся в радиусе полуметра. Боковым зрением следя за Арсением, который наконец отходит от стойки и направляется в сторону лифтов, Антон жмет кнопку вызова и нервно подергивает правой ногой. Занятый беглым просмотром выданной ему бумажки, он не сразу замечает у подошедшего парня в руках только один ключ. Лифт приезжает и покорно раскрывает перед ними двери. — Один? — Шаст горячо шепчет, глупо беспокоясь о том, чтобы из-за металлической кабины страшная женщина не услышала его недовольных упреков, и, пусть он точно знает, что толщина металла сохранит приватность их разговора, на всякий случай голос решает не повышать. — Почему один ключ? — Чисто технически, у нас два ключа, — он достает из кармана вторую связку, но успокаивается Антон раньше времени: на нем ручкой накарябан все тот же номер. — Но комната одна, — Арсений привычно душнит, но натыкается на гневный взгляд и поясняет, смутившись: — Ира спрашивала меня вчера, ничего ли страшного, что комната будет одна. Она в бюджет не укладывалась, да и других вариантов, по сути, не было. — Замечательно. Просто прекрасно, — рваные подергивания ногой не прекращаются, пока Шаст поглядывает на сменяющие друг друга цифры этажей. Нервное напряжение требует выхода, а совершенно спокойный Попов делу не помогает: не то что не успокаивает, а бесит еще сильнее. Неужели и с этим ему ок? — А меня почему никто не спросил? — Так поздно уже было, чтобы звонить, — Арсений лепечет неразборчиво, и ответ его тонет в громком писке прибывшего на нужный этаж лифта. — Да и вас от работы отвлекать по мелочам не хотелось, я подумал, что это не так важно. Вы не подумайте ничего, я ж как лучше хотел. Антон, когда двери открываются на нужном им пятом этаже, Арсения больше не слушает. Он спешно выходит, хватаясь за свою сумку, забивает на юношу, колесики чемодана которого застревают в щели между полом и лифтом, из-за чего Попов стопорится, и его едва не зажимает закрывающимися дверями. Антон, оборачиваясь, закатывает глаза и громко цокает. Желание подойти и помочь глушится злостью и раздражением, и всегда отзывчивый Шаст остается стоять на месте и просто смотреть. Они же не в детском саду, Арсений — взрослый, самостоятельный парень, который выбрал путешествовать с большим чемоданом, напихал в него вещей под завязку и вез его один всю дорогу. Он с ним совершенно точно справится. Когда Арсений едва не попадает между дверями еще раз, Антон все же дергается в его сторону, наплевав на то, что отрицал необходимость помощи его личному детскому саду, но Попов по итогу справляется сам и, потряхивая пакетом, везет злосчастный чемодан за собой, пытаясь не застревать маленькими колесиками в высоком ворсе ковровых дорожек. Которыми здесь, в лучших традициях, выстелены все витиеватые коридоры. Когда они только вышли из маршрутки, подобревший и немного вздремнувший Антон оценил здание санатория на «хорошо». Отделанный фасад с большими буквами «Сосновый бор» давал ощущение вполне приличного современного места, в котором вполне возможно нормально отдохнуть. Да, санаторий, да, с процедурами, да, вдали от цивилизации, но что-то же может из этого выгореть? Внешний же вид этих коридоров с выцветшими коврами и вымощенного старым мрамором пола в холле со странными статуями посередине губит первое хорошее впечатление на корню. Они мрачными стенами и однообразными дешевыми деревянными дверями смотрят на них со стороны, и Шаст не может отделаться от чувства исходящей от них враждебности. Понимая, что ключей от комнаты у него нет и он даже номер не потрудился запомнить, Антон все же замедляет шаг и дожидается, пока Арсений со всем своим добром наперевес его нагонит. К своему удивлению, останавливается он сразу у нужной двери, судя по тому, куда направлен взгляд Попова. Тот подходит к нему и улыбается, как ни в чем не бывало. Шаст позволяет себе расслабленно улыбнуться в ответ, сдаваясь под гнетом чужого хорошего настроения, но стоит только юноше открыть дверь комнаты, остывший за время подъема Антон вновь закипает. — Тут еще и кровать одна? — на этот раз, все еще держа в голове тонкие стены и хорошую слышимость, он почти пищит, проходя внутрь. От безысходности оглядывается в поисках второй кровати, ставит сумку на пол, понимая, что кровать в комнате действительно одна и места для второй банально нет, и с безумнейшей улыбкой душевнобольного задается вопросом, как его вообще угораздило сюда попасть. — А это проблема? — Арсений, занятый тем, что пытается закатить неподъемный чемодан в комнату, бросает вопрос из коридора, и та невинность, с которой звучит его голос, ставит Антона в ступор. Он молча открывает и закрывает рот, думая, как бы не послать его куда подальше, но ему все же удается сдержаться. Не зря он изучал на досуге японские техники правильного дыхания. Юноша, справившись наконец с багажом, вваливается в комнату, а после громко стучит дверью, пытаясь закрыть ее одной рукой. Толкая чемодан перед собой, вместо того чтобы просто катить, он медленно пробирается ближе к кровати, а после, заметив хмурое лицо Антона, стопорится и невольно складывает брови домиком, замирая. Дай бог, чтобы не губы бантиком. Такого Антон точно не переживет. — Нет, конечно. Я же каждый день сплю в одной кровати с незнакомыми парнями, — Шаст едко брызжет сарказмом, не контролируя собственные руки, разбрасывает его повсюду, пачкая и пол, и стены около, и искренне надеется, что Воля сегодня все утро мучается если не икотой, то хотя бы сильной изжогой. Ну должно же мужчине быть хоть какое-то наказание за его мучения? — Вообще-то, мы с вами уже три месяца знакомы. Даже больше, — Арсений то ли внимания на сарказм не обращает, то ли и не понимает вовсе и по-прежнему широко улыбается не таясь, глядя прямо в глаза. Антон, которому до веселья как до Сатурна пешком, его энтузиазм не поддерживает, поэтому юноша, не получив никакой реакции, принимается осматривать номер. Антон упрямо стоит на месте и отрицает саму сущность существования себя на этой по всем фронтам несправедливой планете, поэтому состояние и комплектность номера изучает исключительно по замечаниям и выкрикам бродящего вдоль и поперек увлеченного Попова. От него он и узнает, что, например, в номере есть туалет, раковина и душевая кабина, поддон в которой, конечно, ржавый, но она работает и даже имеет полочку внутри. Из бесконечного потока льющейся изо рта юноши информации удается вычленить наличие шкафа в нише, небольшого холодильника в столе около кровати, телевизора, который висит за спиной Антона, и потому парень его так и не увидел до сих пор, и даже балкона, который, все по тем же восторженным возгласам, достаточно большой и комфортный. Наговорившись вдоволь, Арсений немного успокаивается и, осматриваясь в последний раз, вдруг что упустил, усаживается на один из стульев. Пододвинув заранее его к небольшому столику, он раскрывает привезенный из дома пакет и принимается доставать оттуда его содержимое. — Как насчет перекусить? — он оборачивается к Антону, который все еще стоит едва ли не посередине комнаты рядом с брошенной под ногами сумкой, и кивает в сторону второго, пустующего стула, приглашая присоединиться. На столе тем временем появляются две термокружки и несколько свертков с едой. — Если верить расписанию, обед у них только в час, а завтрак уже закончился. Шаст, угрюмо пыхтящий в стороне, ловит себя на том, что хочет психовать и обижаться, но злиться на Арсения нет никакого смысла. Ему, во-первых, все равно, судя по отсутствию реакции, а во-вторых, злиться нужно на истинную причину его пребывания здесь, которая сидит себе сейчас в офисе, совещается с кем-то и тихо радуется, что вопрос с отделом кадров удалось решить относительно безболезненно. Антон понимает, что, невыспавшись, все утро ведет себя хуже несносного ребенка, поэтому выдыхает резко и пытается взять себя в руки. В конце концов, Арсений виноват лишь в том, что оказался не в то время не в том месте и что не умеет держать язык за зубами, а так, по сути, делает все для комфорта своего начальника. Делает даже больше, пожалуй, чем нужно, но это они обсудят позже. — Чур мне кофе, — Антон устало улыбается, выдыхая, и, опускаясь на второй стул, оставляет решение проблем будущему себе — пусть он потом и мается. Ничего ведь не случится, если они действительно просто сядут и спокойно позавтракают? Опять же, занятый рот Попова — несколько минут спасительной тишины. Куда ни глянь, везде одни плюсы. Ну, кроме одной на двоих кровати и того, что наличие Арсения под боком все еще безальтернативно. В горле застревает несколько вдохов. То ли все дело в том, что Шаст давно отрицает, боясь признаться даже самому себе, то ли в той самой треклятой кровати, которую придется делить еще с кем-то, но мысли про занятый рот Арсения увиливают с ровной дорожки в совсем уж непроходимый лес. Грудь сдавливает, почему-то становится сильно неловко, и Антон, кляня свое распоясавшееся без работы сознание, тянет руку к одному из свертков. — Отлично, я так и планировал, — радостный Попов протягивает Антону кружку, забирая себе вторую, и достает из кармана припасенные заранее пакетики сахара. Поймав недоуменный, почти смеющийся взгляд Шаста, он кладет сахар уже не так смело. — Я в том смысле, что в офисе вы всегда пьете кофе. С сахаром. Вот я и подумал, что, скорее всего, нужен кофе, но вдруг вы захотели бы чай, так что я решил, что должен быть выбор. И сахар. Он умолкает, глядя в одну точку на столе, а Антон с трудом сдерживает смех. — Ого, — все, на что его хватает. Он усмехается шокированно, не уставая поражаться странному и непостижимому Попову. Страшно даже представить масштабы всей катастрофы в этой загадочной голове, если даже та часть, которую он разрешает себе озвучивать, приводит Антона в ужас. Заметив поникшие плечи юноши, он осторожно касается его руки, чтобы привлечь внимание. — Спасибо. И за кофе, и за… все. Арсению большего и не нужно. Он кивает коротко, принимая благодарность, разворачивает все оставшиеся свертки, в которых действительно оказывается всевозможная еда, собранная впопыхах, и сдавленно улыбается, словно пытаясь это скрыть. А Антон, отщелкивая крышку термокружки и вдыхая терпкий запах кофе, понимает, что даже не подумал почистить холодильник перед отъездом. Не то чтобы у него в холодильнике было много еды, но бифидобактерии в йогурте явно успеют создать свою коалицию независимости от пластиковой упаковки и точно могут выселить его из квартиры. Да уж, предусмотрительности Арсения можно только позавидовать. Кофе, к его удивлению, за время дороги остыть не успел, поэтому первый же глоток приносит столь долго желанное облегчение. Парень расслабленно откидывается на спинку стула и прикрывает глаза, преисполняясь во всевозможных гранях своего познания, пока идеально сваренный кофе в правильных пропорциях дарит ему желание жить. Сахара только не хватает, но и это прозорливый Попов предусмотрел, зараза. Они принимаются за еду, и остатки злобы постепенно вытесняются сытым желудком. Шаст, методично жуя вкусный бутерброд с колбасой, с грустью думает, что все утро ведет себя не так, как обычно. Вместо того, чтобы быть милым и сражаться вместе, он выставляет напоказ совсем уж нелицеприятные свои стороны: он ведь не всегда такой склочный и угрюмый, обычно сам веселый и иногда легок на подъем. Просто постоянная близость Арсения мешает полноценно расслабиться, не позволяя напряжению исчезнуть. Так может, в этом все и дело? Что руководитель не может позволить себе отдыхать наравне с подчиненным, боясь показаться не в самом лучшем свете? Вдруг все дело в той дистанции, что выстроилась между ними из-за работы? Тогда это личные загоны самого Антона, из-за которых Арсений, который приехал сюда отдыхать, страдать не должен. Шаст ведь не изверг последний, чтобы портить человеку отпуск. За ним еще несколько человек занимало. — Вы меня извините, пожалуйста, — Арсений первым прерывает затянувшееся молчание — как будто вообще могло быть как-то по-другому. Медлит, смотрит на протянутую Антоном отломанную половинку пончика, словно раздумывая, стоит ли вообще ее брать, а после мотает этим пончиком из стороны в сторону. — Насчет номера и кровати тоже. Я как-то не подумал. Сейчас пойду вниз и попробую все исправить. — Выдохни и отдыхай. Ты же, в конце концов, сюда именно для этого и приехал, — подобревший Антон улыбается и мотает головой, отказываясь от помощи, потому что за утро и так принял ее больше, чем может себе позволить. Негоже взрослому мужчине в компании молодого парня чувствовать себя настолько беспомощным. — Я сам схожу. Да, Антон не спорит с тем, что между руководителем и подчиненным нужно сохранять какую-то дистанцию, чтобы те как минимум воспринимали его всерьез и не садились на шею, выполняя поставленные задачи. Но ведь Арсений успел зарекомендовать себя как ответственный специалист. Ничего ведь не будет, если они уберут мешающий им барьер? Вдруг, если дать им двоим чуть больше места для маневра, у них все же получится расслабиться в присутствии друг друга? Потому что, хотят они этого или нет, им еще десять дней придется жить в одной комнате и общаться так тесно, как не хотел бы ни один из них, проводя бок о бок критически много времени. По крайней мере, гиперответственный Арсений определенно будет на этом настаивать. — Слушай, а ты чего мне до сих пор «выкаешь»? — простой, как манная каша, Антон решает закрыть этот вопрос по-своему. Дай бог, чтобы и в этот раз своими комочками все не испортить. — Ну, как почему? — сбитый с толку Арсений от неожиданности кладет обратно только что отломанный кусочек честно поделенного пополам батончика мюсли. Смотрит на Антона большими глазами-блюдцами и больше спрашивает, чем утверждает: — Вы же начальник? Арсений в их небольшом отделе — единственный, кто до сих пор соблюдает нелепые расшаркивания и продолжает упорно ему «выкать» и «Антон Андреевичкать». Да, безусловно, на людях и перед вышестоящим руководством панибратство лучше исключить, но наедине между собой они давно уже перешли на «ты» и не парятся. Все, кроме, конечно же, Арсения. Тот с самого начала, как только вошел в кабинет, держался со всеми подчеркнуто вежливо, и парням только со временем удалось убедить его перейти на более легкий и свободный стиль общения. С ними да, он стал как свой, но вот Антон так и остался в его обращениях сухим «Антоном Андреевичем», хотя даже этот факт не мешает ему быть иногда «чересчур» в своих болтливых откровениях. Шаст долго думал над своей стратегией управления, но сразу определил, что авторитарным руководителем никогда быть не сможет: кишка у него тонка на подобные выкрутасы. В нем слишком много человечности, мягкости и людского понимания, поэтому так он и балансирует на грани, стараясь не перегибать палку с мягкостью: мало кто воспримет всерьез двадцатисемилетнего начальника. Однако с Димой и Сергеем ему улыбнулась удача. То ли дело в том, что он привык все доказывать не словом, а делом, то ли просто повезло с пацанами, но они быстро и без проблем приняли его к себе, тут же обозначив готовность работать в связке с молодым, но амбициозным Антоном. Да, пацанами он называет их только у себя в голове, потому что они старше него почти в два раза, но даже разница в возрасте не мешает им чувствовать себя комфортно в общении друг с другом. Арсений же — дело совершенно другое. Антону, безусловно, льстит подобное отношение, не может не льстить, ведь Попов, сам того не осознавая, дарит ему ту самую иллюзию большого босса, которая в самом потаенном уголке души примостилась и радуется, вредная, когда ее время от времени подкармливают. Вот только сейчас образовавшаяся дистанция будет мешать. — И что? Для Позова с Матвиенко я тоже начальник, но они же мне не выкают, в отличие от некоторых, — Шаст мягко улыбается, подталкивая юноше его часть батончика вместе с оберткой, и чувствует, как между пальцев тает нагретый теплом кожи кусочек шоколада. — Я давно говорил тебе, что можно просто Антон и на ты. К чему эти формальности? Антон Андреевич идет в туфлях на совещание. Видишь где-то здесь туфли? — Не знаю, — юноша опускает голову и вертит в руках почти пустую кружку с чаем, то откручивая крышку, то закручивая ее обратно. — Неудобно как-то. — Опять тебе неудобно, — Антон цокает недовольно и качает головой, нехотя признавая, что со стороны, наверное, большую часть жизни выглядит точно так же. Это ж только на работе он большой начальник, а по жизни — так, обыкновенный мальчишка в теле взрослого, который до сих пор не знает, что такое сельдерей и зачем его едят, вечный школьник, которого мама оставила одного в очереди и ушла: большую часть времени чувствует себя таким же одиноким и безвременно покинутым. Который еще и вместо того, чтобы культурно вытереть пальцы салфеткой, на рефлексе смачно облизывает их, случайно перехватывая взгляд Арсения. — А болтать без умолку тебе удобно? Юноша спешно отводит глаза. — Простите, я знаю, что меня порой бывает слишком много. Я сам этого ведь не замечаю, но знаю, что могу переходить границы, если сильно волнуюсь, — он едва заметно дергается и прячет глаза в зажатой в руках кружке с уже насовсем открученной крышкой. — Извините, я постараюсь себя контролировать и поменьше болтать. Да и вообще, наверное, меньше надоедать в целом. Наверное. Антон напрягается, ведь ему все еще тяжело ориентироваться в поспешной и местами сумбурной речи юноши, балаганом озвученных подряд мыслей овивающей его сознание, но кое-что интересное для себя он все-таки различает. И стопорится перед тем, как озвучить следующий вопрос, но только потому, что сам не может до конца понять свои мотивы. — А ты сейчас сильно волнуешься? — ведь судя по прищуренным глазам и хитрой улыбочке, которая треснула на все его лицо, он всерьез надумал флиртовать с Арсением Поповым. И пока Антон дрейфует в море непонимания, юноша заметно напрягается. Он вроде и сидит на месте, но, кажется, лишь усилием воли сохраняет пресное выражение лица и визуальное спокойствие. А Шаст надеется, что тот не сбежит сейчас из номера с криками: «Помогите, на меня напал извращенец» прямиком в город, а просто не поймет, что же парень на самом деле имел в виду. Потому что, честно говоря, он и сам до конца не понял. — Так о чем мы там говорили? Тон деланной безразличности пусть и дается ему с трудом, но Арсений все еще сидит на месте и убегать не собирается. Антон бы принял это за добрый знак и расслабился, чтобы не усугублять ситуацию, но не вовремя задумывается о том, откуда вообще в голове появились мысли о столь неуместном и местами даже опасном флирте, который может стоить ему работы. Может ли Антон недолюбливать идеального и исполнительного подчиненного только потому, что изначально… запал на него? Нет. Нет, нет и еще раз нет. Это же все еще Арсений Попов. Которого только в страшных снах можно рассматривать как объект романтических притязаний. — Я говорю, что мы застряли тут вместе на десять дней с возможной перспективой спать в одной кровати, — Антон неуклюже пытается выкрутиться, но, спасая и без того патовую ситуацию юмором, делает только хуже. На этот раз краснеют оба, и потому Антон, продолжая улыбаться, пытается хоть как-то исправиться: — Можешь все же оставить Антона Андреевича до возвращения в офис? А то мне, право, как-то даже неловко. Арсений мнется неуверенно. — Сомневаюсь, что смогу, — он тянет задумчиво, расправляя край бумажного пакета, где еще недавно лежали бутерброды, и пробует несмело улыбнуться, глядя пусть не в глаза, но хотя бы в сторону Антона. — Но если вам… тебе, — он поправляется, прочищая горло, и улыбается еще шире, — Антон, будет так комфортнее, то я попробую. Шаст кивает благодарно, принимая ответ, и Арсений, на его счастье, сразу же отвлекается на уборку, занимая ею все свое внимание. Он бегает по комнате с кружками наперевес, выбрасывает мусор и моет их в непредназначенной для этого узкой раковине с низким смесителем, пока притихший Антон наказывает себе быть более сдержанным. Нужно контролировать себя и не позволять скулящему внутри одиночеству диктовать свои правила игры. Он взрослый мужчина с определенными потребностями, которые порой могут перерастать в нездоровую привязанность, но это не повод бросаться на первого встречного. Нужно взять себя в руки и сохранять трезвость до конца вынужденного заточения. Хотя последняя кажется не такой уж необходимой. Интересно, есть ли на территории санатория винно-водочный магазин?