Сосновый перебор

Антон сидит, вперившись взглядом в белую дверь непритязательного кабинета с лаконичной зеленой табличкой «врач-терапевт», и, слушая последние десять минут отголоски разговора на повышенных тонах, понимает, что прием Арсения прошел куда менее гладко, чем его собственный. Он-то справился в общей сложности минут за семь, пять из которых ему назначения от руки писали. Пальцы мнут белую книжечку с эмблемой санатория на обложке, на пяти листах в которой расписаны все их десять дней пребывания в санатории, и парень, мельком пробежав глазами лишь по первой, уже понимает, что скучать ему не придется. Арсений не шутил, говоря о процедурах: их тут действительно много. Простая деревянная скамейка кажется еще более неудобной и низкой, чем была двадцать пять минут назад, и Антон, ноги которого затекли, по ощущениям, в слив неподалеку, потягивается неуклюже, опираясь спиной о стенку. Осмотревшись по сторонам, он вытягивает ноги в проход и съезжает немного вниз, чтобы хотя бы полулежачим положением облегчить страдания. Попов вылетает из кабинета, как только Шасту удается найти более или менее удобное положение, в котором его задница не перерезается поперек острым краем лавки. Резкость и резвость его движений не обещает легкой жизни, а хмурый взгляд лишь подтверждает худшие догадки парня: все-таки умудрился поругаться с их лечащим врачом. Взбудораженный юноша, хлопая дверью чуть громче положенного, буквально подлетает к Антону и выхватывает книжку из рук. — Что там произошло? — Шаст, который чуть ли не дергается от неожиданности, подбирает ноги и выпрямляется, лениво интересуясь причинами очередной конфликтной ситуации. Бухтеть недовольно же вроде по его части, а Арсений в их связке отвечает за дипломатичное решение проблем. — Я так и знал, — размахивая эмоционально уже двумя распечатками, он подходит к Антону еще ближе и, бесцеремонно двигая его в сторону, усаживается рядом. Опустив голову вниз, он тычет пальцами куда-то в строки. — Они назначили нам самый минимум процедур, представляешь? Ну и что, что мы молодые? У нас что, болеть ничего не может? Деньги, вообще-то, за весь комплекс уплочены. — Тебе что, этого мало? — Антон же, пользуясь моментом, листал рабочую почту и строчил сообщения Диме, поэтому даже свой собственный минимум изучить не удосужился: увидел первую строчку «механотерапия на тренажерах» и закрыл от греха подальше, не берясь даже гадать, с каким наслаждением его там будут пытать. А этому, как всегда, чего-то не хватает. — Конечно, мало, — Арсений резко поворачивает к нему голову и смотрит странно. — Нам нужно все, что у них есть! Антон все-таки вздрагивает от звучной решимости в голосе, что слегка оглушает его правое ухо. Удивление в глазах напротив сменяется действенностью, а белая книжечка еще сильнее сминается под цепкими пальцами. Шаст тянет руку, чтобы забрать свои назначения и уйти подобру-поздорову, но он, к своему стыду, недооценил ловкость и силу юноши. Который даже и не думает отдавать ему его бумаги и вскакивает с двумя направлениями. — Себе я смог выбить добавку, так что, думаю, и тебе получится. Подожди, я сейчас схожу разберусь. — Не надо! Поздно. Ответ свой Антон выкрикивает уже в закрытую перед его носом дверь, и ему ничего не остается, кроме как устало вздохнуть, потирая лицо руками, и упасть обратно на лавочку. Он вновь вспоминает японскую дыхательную гимнастику, дышит старательно, контролируя движения грудной клетки, и пытается уговорить себя, что людей нельзя бить не при каких обстоятельствах. Особенно, когда эти люди потенциально сильнее тебя. Голоса по ту сторону сражения снова повышаются, и парень пытается отключиться, представляя себя как можно дальше отсюда. Например, в офисе, где тихо, спокойно и каждый день идет по заранее спланированному и согласованному расписанию. Где Дима сейчас решает судьбу их следующего проекта, а Антон так и не удосужился ему позвонить. Да, написал несколько раз, да, получил заверения, что все под контролем, но не позвонил ведь. — Все, готово! — ураган, имя которого незаслуженно пропустили в классификаторе самых масштабных катастроф, снова оказывается в коридоре, шумом врезаясь в сознание только присмиревшего Антона, и тот, разлепив лениво один глаз, смотрит на него снизу вверх. Арсений тычет ему в глаза потолстевшей в несколько раз его же книжечкой. — Я же говорил, что все исправлю. — Что ты там уже придумал? — шумно выдыхая, Антон все-таки забирает у юноши бумаги, которые тот теперь отдает без претензий, и пытается одновременно встать с лавочки, которая, по ощущениям, успела стать с ним единым целым, признав в нем родственную душу. Кряхтя как старый дед, он сгоняет с ног мурашки и усмехается: может, и правда приехал по адресу? Хорошее настроение, правда, покидает его быстро: стоит Шасту заглянуть внутрь, как он обнаруживает буквально каждую строчку расписания заполненной. Глаза от удивления выступают с инициативой сыграть в бильярд. — Боже, ты что, смерти моей хочешь? — парень хватается за голову, бегая глазами по каждой строчке. — Что это все вообще такое? Диетотерапия? Массаж? Грязелечение? Я что, в спа отдыхать приехал? Гелиотерапия? Терренкур? А это еще что вообще такое? — На месте разберемся. Зато сколько всего нового сможем попробовать и узнать, — Арсений отмахивается, не обращая внимание на недовольство Антона, и, развернувшись в сторону лифтов, удаляется спешно от взятого боем кабинета. Бедная женщина… — Пойдемте, вернее, пойдем, пока вещи разложим в номере, а после уже и обедать идти можно. Потом тогда запланируем прогуляться, чтобы территорию осмотреть. Я видел, у них тут какой-то парк есть… Антон, силой давя в себе очередной тяжелый вздох, думает, что такими темпами к концу отпуска внутри него сбродит несколько литров вина. На часах всего половина двенадцатого, а он уже мечтает об успокоительных, которые ему, увы, не светят. Из доступных средств только алкоголь и дыхательные упражнения, а так как пить с утра он не привык, придется обходиться проверенными методами. Ох, кажется, на время соседства с Поповым изучить японскую культуру придется чуть подробнее. Вот неужели он не может лишний раз просто помолчать, как нормальный человек? Нет, надо лезть на рожон, позорить Антона по-всякому, как будто мало ему было того совещания у Воли, на котором Попов в порыве своей болтливости вывалил руководству кучу ненужной информации. Им еще повезло, что они отделались тогда всего двумя дополнительными задачами. Почему он не может хотя бы на время прикусить язык, чтобы не усугублять и без того непростую ситуацию? Неужели не понимает, что перегибает с навязчивым общением? Или он таким образом мстит Антону за тяжелое утро? Может, он просто хочет позлить несносного начальника? Шаст из-подо лба косится на Арсения, болтающего с незнакомой женщиной, которой Антона буквально размазало по стенке возмутительно узкого лифта, и с сомнением качает головой: никакой нормальный человек не сможет притворяться столько времени. Просто Арсений — такой, и, кроме как смириться, с ним ничего не поделаешь. Высвобождение из лифта выходит недолгой передышкой, ведь в комнате их ждет следующее испытание. Разложить вещи тоже оказывается непосильной задачей, ведь Арсений, судя по всему, весь свой гардероб решил с собой притащить. Стоило ему только начать сдвигать молнию на чемодане, как та накопленной инерцией сама разъехалась в разные стороны. Крышка откидывается от всего того барахла, что уместил в себе бедный чемодан, и Арсений смущенно хихикает, пытаясь с ним совладать. Антон вот тоже не прочь бы откинуться. Хотя бы на часок. И без того вымотанный тяжелым утром парень соглашается занять самую верхнюю полку, чтобы от него побыстрее отвязались, ведь обещает себе скорый переезд в другую комнату. Его скромная сумка, опустев, вмещается на ту же самую полку, ведь две пары штанов и несколько футболок выглядят достаточно компактно, в отличие от гастролей местного модного приговора. Справившись со своим богатством, Антон лениво отмахивается от попыток Арсения привлечь его к труду, но уже через несколько минут ловит себя на том, что навешивает чужую рубашку на плечики и складывает футболки по цветам и назначению. А еще спустя десять оказывается в ванной, где по указке все того же Попова расставляет на полке банные принадлежности. Обед, который Антон ждет с нетерпением, надежд его не оправдывает, оказываясь максимально странным и ни разу не про обычное питание парня, который по большей части привык питаться или в ресторанах, или доставками из ближайших кафе, ведь готовить самому нет ни времени, ни желания. Сейчас же на их столе нет ничего жареного или острого, а Арсений с интересом рассказывает ему про какую-то специальную технологию приготовления всего на пару. Господи, это точно ад на земле. В своих, конечно же, лучших традициях: с паром, котлами и морковными котлетами. Запив странную еду странным компотом, Шаст остается неудовлетворенным и киснет от перспективы провести здесь ближайшие десять дней еще больше, но Арсений его унынию разыграться не дает и тут же тянет его гулять по окрестностям. И пусть ноги, не привыкшие к активностям, гудят от напряжения, отказаться от этого предложения Антон не может. Потому что природа — единственное здесь безоговорочно прекрасное и бесспорно удивительное явление. Санаторий не просто так называется «Сосновый бор», ведь расположен действительно в самой гуще леса, и их небольшая территория со всех сторон окружена вековыми деревьями, возвышающимися над ними яркими зелеными верхушками. В воздухе перманентно витает едва различимый хвойный запах сосновых иголок, а густая, мягкая тишина растекается на много километров вокруг. Синий металлический забор, к которому они приближаются, невысокий, достает Антону разве что до пояса и совершенно не скрывает удивительно ровные и бесконечные ряды тщательно высаженных словно под линейку деревьев, которые невольно гипнотизируют случайного визитера. Впервые с момента пробуждения Антон может позволить себе расслабиться. Вдыхая полной грудью удивительно чистый воздух, он ловит легкое головокружение и прикрывает глаза, блаженно улыбаясь. Даже Арсений по правую руку от него на некоторые время затихает: тоже напитался, видимо, задумчивой рефлексией умопомрачительно красивой местности, что одним своим видом располагает к самопознанию и медитации. Шаст, поддавшись глупому детскому чувству, запрокидывает голову назад и открывает глаза, с разбегу ныряя в синее-синее небо, на котором нет ни одного пушистого облака. Палящее солнце тут же окунает его в цепкий жар жалящих лучей, и глаза приходится закрыть, чтобы те не вытекли в первый же день отдыха, но захлопнутые веки лишь сильнее погружают его в завораживающую атмосферу леса. Легкий щебет птиц укутывает теплым воспоминанием летних каникул в начальной школе, и Антон думает, что последний раз испытывал нечто подобное только в деревне у бабушки. Страшно даже самому себе признаться, как давно это было. Вокруг непривычно тихо, и парень, поддавшись юркому любопытству, приоткрывает один глаз, приставляя ладонь ко лбу, чтобы светило не так ярко. Подглядывает украдкой и видит, что Арсений полностью скопировал его позу и стоит теперь с запрокинутой головой, лишь чудом не завалившись назад. А эта мягкая, загадочная улыбка, прилипшая к его потрескавшимся губам? Из-за нее Антон и не может заставить себя отвернуться. Что ты такое? Как тебя понять? И как разобраться в тех противоречивых эмоциях, что ты вызываешь? — Красиво тут, — Арсений ловит левым глазом взгляд Антона и улыбается еще шире, кивая куда-то в пространство около них. Антон же, застигнутый врасплох, даже с ответом не находится: таким расслабленным и беззащитным чувствует себя в моменте. Но Арсению, кажется, ответ и не нужен. — Можешь присесть пока, а я сейчас приду. Он кивает в сторону свободной лавочки, что все время пряталась за спиной Антона, та, на его счастье, удачно прикрыта широкой кроной дерева, создающей отличную тень, и Шаст на этот раз решает не задавать уточняющих вопросов: кто он такой, чтобы добровольно отказываться от тишины? Поэтому просто кивает и покорно делает то, что ему сказали. Короткая проверка рабочей почты неожиданно показывает, что в его отсутствие ничего не рухнуло, колесо бизнеса вертится без проблем, а поставщики, даже самые требовательные, оказывается, могут и подождать. Дима входящий звонок сбрасывает, задержавшись, по всей видимости, на совещании, на которое был отправлен как заменяющий Антона, а немногословный Сергей обходится лаконичным «все гуд, много работы, до конца дня нужно выслать файл, пока». Антон черпает в себе горстями неожиданное разочарование. Он много лет посвятил работе, отдавал ей всего себя, вкладывался, чтобы сделать отдел таким, какой он есть сейчас, и как будто рассчитывал стать для руководства незаменимым сотрудником, без которого в первый же день все пойдет прахом. Он тешил в себе эгоистичное желание быть лучшим, но оказалось вдруг, что от него как будто ничего и не зависит? Да, безусловно, в долгосрочной перспективе отделу без него будет тяжело, но, если говорить откровенно, он не настолько важный оперативный сотрудник, без которого лягут все первостепенные процессы: товар по-прежнему поставляется, тендеры запрашиваются и разыгрываются, а он сидит в лесу в компании сосен и понимает, как сильно заблуждался. Не нравится Антону такой отдых. Потому что он по итогу оказался прав: токсичное одиночество и отсутствие задач в голове тут же навевают на него мысли о ненужности и несостоятельности как личности. Да, он посвятил себя работе, да, убедил, что необязательно состояться в личной жизни, чтобы чувствовать себя человеком. В конце концов, для этого достаточно выпить вкусный чай. Убедил, вот только работа, если быть до конца откровенным, не может полностью заместить собой кого-то другого. Легкий флер грусти и уныния улетучивается мгновенно, стоит только парню заметить носки знакомых ботинок, предвещающих потерю приятной приватности. — Вот, держи. Антон сначала чувствует стойкий запах резины у себя в носу, а уже после замечает протянутый к его лицу прозрачный целлофановый пакет, слегка пыльный от времени, с черными резиновыми шлепанцами. Пытаясь успеть за подлетевшими вверх бровями, он поднимает голову и натыкается взглядом на как всегда довольного Арсения. — Что это? — Сланцы. Резиновые, — он настойчиво протягивает пакет, держа его на вытянутой руке, и только поймав возмущенный взгляд парня, смущается, спеша пояснить: — Мы еще когда вещи разбирали, я не заметил их у тебя в вещах. Подумал, что ты их забыл дома. Арсений трясет пакет, привлекая к нему внимание, но Антон до сих пор ничего не делает: только смотрит на юношу взглядом «ну, и?», кивает продолжать, потому что все еще не сращивает того, что слышит и видит. Арсений теряется. — Они тебе понадобятся, чтобы в бассейн ходить. Босиком туда не пускают, судя по памятке, которую мне выдали, да и не гигиенично это. О том, что им придется ходить здесь в бассейн, Антон знать не мог, а подумать логически у него не хватило не то времени, не то думалки. Не хватило ни тогда, когда он дома в спешке закидывал вещи в сумку без разбора, ни тогда, когда пролистывал выданные врачом направления. Вопрос только в том, почему за него об этом подумал Арсений? И не просто подумал, а еще сходил и купил. Как только размер узнал? — А почему ты решил купить мне их вместо того, чтобы просто сказать об этом? — от понимания, вернее, непонимания мотивов поступков юноши Антон с трудом сдерживает смех, замечая, как Арсений от этого вопроса едва заметно дергается. А заметив лоб, перечеркнутый суровой морщиной глубокой задумчивости, и вовсе держится из последних сил. Какой же Попов все-таки странный. Арсений медлит несколько секунд. — Решил не тратить твое время на выбор, — с ответом он находится, но лицо все-таки предательски краснеет. Юноша еще настойчивее трясет пакетом, чтобы Шаст побыстрее его забрал, вот только Антон, как назло, с примеркой не торопится. У него на Арсения немного другие планы. — А то у меня его так мало, да? — парень старается казаться равнодушным, спокойным, хмурится причудливо, стараясь изо всех сил держать лицо, но озорная улыбка все равно пробивается через нарисованную маску, а смех буквально рвется наружу. Сарказм сдает сам себя. — Нужно беречь каждую секунду? Арсений молчит, потерянный, испуганно бегает глазами то по Антону, то по чертовым сланцам, и Шаст сдается. Он не понимает толком, действительно ли его начинают веселить выходки Попова, или таким незамысловатым образом из него выходит нервное напряжение, но парень, давясь смехом, все же забирает протянутые шлепанцы и, шурша пакетом, достает обувь, стягивая с ног привычные кроссовки. Сланцы садятся как влитые. — А размер ты мой как узнал? — Шаст стреляет глазами в парня, который продолжает нависать над ним вместо того, чтобы сесть рядом. — На глаз, — Арсений отмахивается, спешно отводя взгляд, но Антон смотрит пристально, слегка прищуриваясь, и юноша, пряча глаза в тротуарную плитку, сдается: — На работе у тебя сменка стоит. Я давно приметил, что у тебя нога большая. Антон лишь тихо хмыкает, шурша шумным пакетом в руках. — Спасибо, конечно, но правда не стоило. Я же сам могу пойти и купить, — только в процессе понимая, что он даже не знал о наличии на территории магазина с удивительно широким ассортиментом, Шаст кивает юноше, замечая, что тот не кажется больше таким взволнованным — скорее, как всегда довольным. А после добавляет уже серьезно — какие уж тут шутки, когда твои подчиненные собираются тебя содержать: — Деньги возьмешь, и даже слышать ничего по этому поводу не хочу. — Я спишу это на производственные расходы, — Арсений хитро улыбается и коварно хихикает, наверняка во всех красках представляя, как будет рассказывать о производственной необходимости резиновой обуви для забывчивого начальника. Вторая его рука показывается из-за спины. — И раз уж ты все равно на меня злишься, то вот. В этом пакете плавки, потому что их ты тоже не взял. Так что злись лучше на все сразу. Юноша, все еще стоя перед Антоном, теперь протягивает ему второй пакет, в котором угадывается черный неопознанный сверток. На этот раз Антон почти не медлит, забирая протянутое сразу, но, скорее, больше на автомате. Потому что как только до мозга наконец доходит, что именно купил ему Арсений, рука так и замирает с крепко сжатым в ней пакетом. — Ага. Так. Ладно. Хорошо. Окей, — Шаст, оглушенный резким грохотом сердца, путается в словах, пытается совладать с ними и выбраться как-то из неловкой ситуации, в которую его загнали против собственной воли, ведь тот факт, что Арсений решил купить ему почти что нижнее белье, почему-то кажется безумно постыдным. Переходящим черту. Как раз в стиле Попова. Антон не то чтобы в шоке. Скорее, в ахуе. — А этот размер, стесняюсь спросить, ты как определил? Тоже на глаз? — лишь чудом не закашливаясь, Антон цедит из себя намеренно иронично, под натянутой насмешкой скрывая цепкую неловкость. Поразительно, как быстро они с «Антона Андреевича» перешли на «я купил тебе трусы». — На других твоих вещах посмотрел, пока в шкаф складывал, — юноша пожимает плечами, как ни в чем не бывало, прячет освобожденные руки в карман и выглядит при этом, гад, так, словно его совсем не беспокоит настолько быстрое размытие границ личного. Боже, какой же он странный. Никогда, наверное, не перестанет удивлять. Антон, погруженный глубоко в свои переживания, совершенно не замечает покрасневшие кончики ушей и несколько ярко-алых пятен на чужой шее, сползающих по ключицам вниз за ворот футболки. — А я еще и кофе нам купил. Молотый, — быстро находя в разговоре новый интерес, Арсений оставляет былую неловкость в прошлом и дергается так, что пакет, надетый на его запястье, принимается, раскачиваясь, бить его по бедру уже не тайным содержимым. — Увидел на полке в магазине и вспомнил, что ты не любишь растворимый. Антон, собиравшийся снять наконец шлепанцы с ног, поднимает голову. Арсений из-за его прямого взгляда почему-то стопорится и заканчивает, немного запинаясь: — Да, варить нам его не в чем, но можно хотя бы кипятком залить, — он дергает уголки губ в нерешительной улыбке, словно не понимает, нормальные вещи говорит в этот раз или снова чепуху мелет. — Уже будет лучше того, что дают в столовой. Антон, ладони которого жжет пакет с почти что трусами, не находит лучшего решения, кроме как запихнуть плавки в задний карман джинсов, из-за чего тот ожидаемо распирает нелепым бугром на заднице. И продолжает сидеть, как безжалостный и непримиримый убийца модных трендов: с кривой улыбкой на пол-лица, со снятыми кроссовками и сланцами на ногах поверх носков. Картина маслом: умалишенных вывели погулять. Все же вспоминаясь через время, Шаст стягивает с себя сланцы и убирает от греха подальше обратно в целлофан. Передает их молча Арсению, чтобы тот вернул обновку в пакет, а вот плавки безвременно остаются покоиться в кармане: кажется невыносимым вновь вспоминать эту неловкость, которая определенно подпалит ему лицо на неопределенное время. Он спешно натягивает кроссовки обратно на ноги, зашнуровывается кое-как, а после поднимается с лавочки, лениво потягиваясь, чтобы размять мышцы. Кивает приглашающе в сторону теннисных кортов, намекая на продолжение прогулки, и Арсений, бросивший сланцы в пакет, согласно кивает. Они медленно бредут по вымощенной плиткой дорожке, и где-нигде в швах видна проросшая за много лет трава. Попов снова подсаживается ему на уши, увлеченно рассказывая о преимуществах именно этого санатория, а Шаст, лениво пиная сосновые шишки, слепо бредет следом, невольно отключаясь от шумной реальности. Арсений купил ему вещи. Ладно кофе, он предназначается им двоим, тут еще хоть как-то можно понять его мотивацию, но вот все остальное переходит даже самые далекие пределы адекватного и приемлемого между коллегами. А факт того, что он еще и про предпочтения Антона помнит, лишь сильнее заставляет парня задуматься. Может, он действительно несправедливо недолюбливает Попова? Если не брать в расчет то, что он все же перегибает, мотивы его поступков ведь в своей идее положительные. Да, исполнение хромает как всегда, но он ведь таким образом заботу свою проявляет, внимание, в конце концов. Заботится, чтобы отпуск Антона прошел хорошо. По сути своей, Арсений ведь не плохой. Да, много говорит, да, перетягивает на себя все внимание, да, не умеет сидеть на месте и ни секунды не дает продохнуть в тишине, но он ведь не злой и не мстительный, в отличие от большинства не самых приятных других его коллег. Один вон Руслан чего стоит. А Попов, он ведь просто такой, какой есть. Болтает двадцать четыре на семь, помнит про важность кофе и кормит Антона наспех собранным в дорогу завтраком. — Ты странный, — Антон, задумавшись так глубоко, что без карты из тех злачных мест не выбраться, спешит поделиться своими наблюдениями с бредущим рядом с ним собеседником. Однако упускает одну важную деталь: наблюдения его и этот самый собеседник опасно коррелируются между собой. Рассказ, звучащий все это время на фоне, резко прерывается, оборвавшись на полуслове, а Антон краем глаза замечает погрустневший взгляд и опущенные плечи юноши. Отвесив себе мысленную оплеуху, Шаст прикусывает язык и спешит исправить ситуацию, кляня себя последними словами. Опять. И когда он начнет думать прежде, чем говорить? — Не обижайся только, — он невольно останавливается, вынуждая остановиться и Арсения, и смотрит юноше в район переносицы. В голове сумбур. — Ты странный, но это я в хорошем смысле. Да, бывает, перегибаешь местами, а я порой теряюсь в разговоре с тобой, но ты же, надеюсь, делаешь это из хороших побуждений? — нервный смешок прерывает утвердительный кивок. — Просто я таких, как ты, не встречал никогда. Вот и теряюсь. Только договорив фразу до конца, Антон в полной мере осознает, насколько двусмысленно она прозвучала. Посыл его был исключительно благородным: он просто хотел объясниться, чтобы не быть превратно понятым, но снова умудрился перевернуть все с ног на голову. И обычная попытка извиниться превратилась в то, что он делает только хуже. Не мог выбрать нечто более нейтральное, чтобы не звучать как третьесортный герой-любовник? Кто тебя вообще за язык тянул? В голове тут же взрываются яростным, разозленным роем картинки всевозможных последствий его несдержанности: от фингала под глазом и хлесткой пощечины, оставляющей ярко-алый след на его наспех выбритой щеке, до докладной начальству и позорного увольнения за домогательства подчиненного. Антон в ужасе прячет руки в карманы и сжимает кулаки, контролируя разгорающуюся панику. Не для того он пахал столько лет и репутацию себе нарабатывал, чтобы так быстро все просрать. Умение держать лицо даже в самых критических ситуациях много раз спасало Антона на собраниях высшего руководства, где приходилось в довесок держать еще и ответ перед другими подразделениями. Он пресно смотрит на Арсения, который после его слов не кривит странную физиономию и не бросается с обидными «че это значит» и «я не пидр, если что», а наоборот — расслабляется. Приподнимает обратно плечи, кивает, поднимая голову, и, улыбнувшись широко, продолжает ранее прерванный разговор о чистоте сосновых лесов. Боже, Шаст, кто за языком следить будет? Ты что, хочешь, чтобы первый твой отпуск стал в итоге последним? Если хоть кто-нибудь в компании узнает истинную причину, по которой ты еще не женат, тебя точно погонят оттуда ссаными тряпками. Возьми себя в руки и прекрати так много думать, а то рискуешь додуматься до того, что к Попову подкатывать начнешь. Антон нервно посмеивается, услышав, вроде бы, какую-то шутку от Арсения, и невольно вздрагивает. О-о-о, в умении бесконечными размышлениями с нуля загнать себя в непроходимый, беспросветный тупик он за несколько лет одиночества овладел в полной мере и стал настоящим гуру самоненавистничества. Совсем, короче, кукухой поехал. Поехал. Антон цепляется за рандомное слово, промелькнувшее на кромке сознания определенно неслучайно, и снова останавливается посередине дорожки, пропуская вперед пару миловидных старушек. Смотрит перед собой с непонятно откуда взявшимся желанием кому-нибудь врезать, хотя он даже драться не умеет, и рефлекторно сжимает кулаки, понимая, что совершенно точно знает, кому именно. И как это называется? — Арс? — осторожно, чтобы не сорваться гневом на вдруг притихшего Попова, Антон даже не замечает, как изменяет привычному «Арсений». А тот, явно заметив кардинальную смену настроений, останавливается в трех шагах от парня и подходить ближе не торопится: смотрит настороженно издалека. — Это что такое? — Что? Ты о чем? — невинное выражение лица лишь распаляет Антона сильнее, и Шаст не клюет на откровенно провальную попытку съехать на дурочка. Он злобно мотает головой, словно пытаясь физически отогнать от себя нелепые отговорки, кивает в сторону натянутой сетки-рабицы, но глаз от перепуганного Попова не отрывает. Тот мямлит неразборчиво: — Я не знаю, не уверен. Наверное, это… — Арсений, — Антон даже закончить ему не дает: уже понимает, что ничего путного и конкретного не услышит. Он набирает в грудь побольше воздуха, выдыхая его сквозь зубы. Мертвое спокойствие дается ему непросто. — Ты сказал мне утром, что въезд на территорию санатория на личном автомобиле запрещен. Не хочешь теперь объяснить, что здесь делает эта автомобильная стоянка, забитая чужими машинами? Арсений соврал ему, теперь это очевидно. Осталось только понять, почему всегда честный Попов решил устроить ему проверку на вшивость и почему взрослый Антон смог купиться на такой дешевый разводняк? Хотя, с другой стороны, сам виноват. Нужно было не лениться и все-таки заглянуть в билеты, а после и на сайт санатория, чтобы изучить место, в котором будешь жить больше недели. Чтобы всякие там хитрозадые… — Не знаю. Может, какая-нибудь ошибка на сайте? — Арсений умудряется перебивать даже его мысли, а неумелая попытка скрыть нелепую ложь злит сильнее самого факта откровенного обмана. Вот и на что он надеялся? Что у Шаста глаз нет или что он не увидит огромную охраняемую стоянку с машинами постояльцев? — Арсений! — парень резко прерывает нелепое блеяние и взрывается. — Я просто не хотел, чтобы вы ехали за рулем, — кротко отвечает Арсений и опускает голову, чтобы спрятать виноватый взгляд. Тихий, испуганный голос резко контрастирует с надрывным гневом. — Это же отдых, вот я и подумал, что вождение тоже нужно исключить, чтобы не обременять вас дорогой. Опять же, на маршрутке сложнее уехать отсюда, на работу, например, вот я и подумал, что… — Подумал он. Я сказал тебе завязывать с этим, раз не выходит нихера! — Антон прерывает подрагивающие оправдания и окончательно раскидывает вокруг себя ошметки хорошего настроения. Редкие прохожие оборачиваются на них, но остаются незамеченными. — Ты решил, что лучшим вариантом будет соврать мне? И чего ты этим добился? Шаст совсем себя не узнает. Он ведь почти всегда спокойный, даже когда злится, предпочитает просто скулить и бухтеть недовольно себе под нос вместо ярких вспышек злости. Он почти никогда не кричит, ведь эмоции предполагают в себе сильные энергетические затраты. Теперь же он не может себя остановить. — Что вы не поехали на машине, — рослый, высокий Арсений рядом с Антоном вжимает голову в плечи и почти пищит, ощущаясь пугающе жалким и беззащитным. Со стороны они наверняка смотрятся уморительно: двухметровый тощий пацан орет едва ли не матом на своего друга, такого же высокого и тощего, разве что на голову пониже его. Как будто они пачку пельменей на общажной кухне не поделили. — Молодец, десять баллов тебе! — Антон рефлекторно подается вперед, делая несколько шагов, и упирается грудью в грудь Арсения. Тот в испуге отшатывается назад. — Хочешь, прямо сейчас Воле позвоню, чтобы премию тебе внеочередную выписал? Тебе если и поручили нянчиться со мной, так ты хоть голову включай. Машина моя тут при чем? — Я просто хотел как лучше. Тихий, растерянный ответ Арсения тонет в гуле грохочущего в голове гнева — Антон его не слышит. Он смотрит сверху вниз на юношу, который совершенно точно мог бы ответить ему и поставить на место, но вместо этого почему-то покорно сносит все крики, не говоря ни слова, не спорит, хотя обычно не затыкается, не отстаивает свое мнение, потому что у него совершенно точно были аргументированные мотивы так сделать. Не делает вообще ничего, чтобы исправить ситуацию. Антон понимает, что ведет себя неразумно, не под стать хорошему руководителю, который первостепенно должен решать конфликты, а не провоцировать их, но именно сейчас эмоции перекрывают любые попытки успокоиться. Они бурлят внутри противной перекипевшей жижей будущих сожалений, переливаются через край, пачкают стены кастрюли терпения и чистую плиту душевного равновесия. Шаст никогда не любил убираться, а это говно так еще и отскреби потом попробуй. Быстро ведь сохнет, зараза. Антон заставляет себя несколько раз вдохнуть и выдохнуть. Злиться он может сколько угодно, но не должен допускать перехода на личности. Он и без того позволил себе слишком много в перепалке с Поповым, так что усугублять ситуацию будет большой ошибкой. И, чтобы не натворить ничего лишнего, парень пользуется отработанной до блеска стратегией. Разворачивается резко в другую сторону и уходит. Или, в его случае, почти убегает. — Куда вы? — Арсений испуганно кричит ему в спину. — Гулять! — Антон, услышав за своей спиной поспешные шаги, рявкает куда-то назад, даже не потрудившись обернуться. — Один! Ноутбука, если заметишь, у меня с собой нет, рабочий день почти закончился, так что работать я точно не планирую. Можешь не переживать и дать мне, наконец, побыть одному! Антон сплевывает копившееся в течение дня напряжение и уходит, сунув кулаки поглубже в карманы джинсов. Задний все еще топорщится купленными чужим человеком плавками, а парень широкими шагами пересекает остаток дорожки, сворачивает на первой попавшейся развилке, уходя дальше в лес. Уходит, не дожидаясь ответа или попытки себя остановить, которую, справедливости ради, после его последнего выпада ждать, конечно же, глупо. Уходит, меряя шагами выцветшую за много лет плитку, и зажимает в углу сознания не вовремя возомнившее себя главным сожаление. Не время. Не сейчас. Сейчас он злится, потому что Арсений был едва ли не единственным, кто никогда его не обманывал. *** В конечном итоге Антон гуляет по окрестностям несколько часов и возвращается только тогда, когда живот тихим урчанием напоминает о подошедшем времени ужина. Напрочь забыв про полдник, потому что последний был у него еще в далеком детском лагере, он опаздывает в столовую на десять минут, и стоит только зайти в небольшой зал, как парень тут же натыкается взглядом на Арсения. Опущенная голова, темнеющая печальной макушкой, и ленивое ковыряние вилкой в тарелке невольно притягивают взгляд Шастуна, но тот, подойдя вплотную, ничего не говорит: молча присаживается рядом и отодвигается на максимально возможное расстояние. Благо, сегодня им повезло сидеть за столом вдвоем. Арсений, чувствуя настроение Антона, соглашается с выбранной дистанцией и с разговорами лезть не спешит: покорно молчит и пытается есть, хотя Шасту кажется, что это больше похоже на таинство экзекуции пищевых продуктов. Да и то, что Арс делает с этой котлетой, тоже больше напоминает суровую расправу с расчленением. Если быть до конца откровенным, запланированная легкая прогулка, необходимая исключительно для того, чтобы проветрить мозги, в итоге оказалась тем еще непростым испытанием силы и воли: он в своей задумчивой, слепой злости забрел так далеко в лес, что, чтобы выбраться обратно, пришлось лезть через заросли кустов и конских размеров крапиву. Поэтому он, сидя на обыкновенном дешевом стуле, только сейчас понимает, насколько сильно устал. Настолько, что осознал и свое распределение, и свой путь, и горизонт познания с ощущением природы, преисполнился в гранях всеединства естества и фрактального подобия настолько, что пришлось признать: он погорячился. Да, Арсений — та еще заноза в заднице, затеи которой не заканчиваются даже с наступлением следующего дня, но ведь то, что они вместо машины приехали сюда на маршрутке, не настолько серьезный повод, чтобы в первый же день разругаться вдрызг. В конце концов, он ведь сделал это из лучших побуждений. Да, глупо, да, с трудом поддается логике, но что-то же было в его больной голове, когда всегда честный Арс решился солгать? Антон, преисполнившись искренним раскаянием по возвращении, уже готов был найти Арсения и извиниться перед ним, и все было бы хорошо и прекрасно, если бы его не дернуло подойти к стойке регистрации. Все еще надеясь на то, что ближайшую ночь он проведет в кровати один, и Арсения, огражденного от него стенкой, а лучше сразу несколькими, будет проще выносить, Шаст наткнулся на то, чего никак не ожидал обнаружить. — Еще раз повторяю, что свободных комнат нет. Та самая женщина, которая встречала и регистрировала их утром, с деловым видом собирает вещи и недовольно смотрит на не в меру настойчивого постояльца, который мешает ей уйти домой. — Неужели в таком большом санатории не найдется ни одного пустого номера? — Антон так просто сдаваться не намерен. Он ценит свое личное пространство и единоличное использование спального места, поэтому ради сохранения приватности готов еще немного побороться. — Молодой человек, вы впустую тратите мое личное время, — она демонстративно смотрит на часы и закатывает глаза, складывая руки на груди. — Вам, кажется, ваш друг уже говорил, что свободных комнат нет и не будет еще несколько дней точно. — Да вы издеваетесь, — Антон вздыхает устало и трет раздраженно переносицу, пытаясь второй раз за день не сорваться. Хотя здесь, кажется, даже и начинать ругаться не стоит: в отличие от Арсения, эта зашибет его с первого же удара. Но вот отказать себе в едкости Шаст не может. — С таким-то обслуживаем и нет свободных комнат? Удивительно даже. — Места у нас, молодой человек, выкупают за полгода. К нам люди из других стран едут, — женщина сбрасывает с себя бейджик и злобно швыряет его куда-то за стойку, а после громко бросает на нее большую черную сумку, тем самым ставя большую точку в разговоре. И так же едко отвечает шокированному Антону, у которого на данном этапе аргументов не осталось: — Даже с таким обслуживанием. Поэтому теперь, насупившись, Шаст смотрит даже не в суп, а в тарелку с нелюбимыми голубцами, капуста на которых пахнет исключительным отсутствием каких-либо специй, и вспоминает то обезоруживающее бессилие перед неизбежным. Дамочка даже попрощаться не потрудилась: просто демонстративно ушла, словно двадцатисемилетний парень перед ней — шутка какая-то. Да, возможно, Антон повел себя не лучшим образом и мастерства ведения переговоров не продемонстрировал, оскорбив, стоит признать, вполне себе сносный санаторий, но и его вообще-то можно понять: мало того, что он сюда вообще не хотел, так его еще и приковали к надоедливому подчиненному с перспективой спать с ним в одной кровати! Шаст, конечно, никогда не отказывается от возможности покувыркаться с кем-нибудь привлекательным, но ему для этого нужен или спортивный зал с новенькими матами, или тот, кто не бесит его одним своим присутствием. Антон на Арсения волком смотрит, и тот, закончив мучить так и не доеденный голубец, бросает тихое «я буду в комнате» и спешно выходит из-за стола, первым покидая гудящее десятками голосов просторное помещение столовой. Антону тоже кусок в горло не лезет, но он, упрямый, принципиально сидит на месте, пихает в себя хотя бы мясо и уходить не торопится. Арсений его раздражает. Но еще сильнее бесит тот факт, что сам Антон так остро на него реагирует. Не должно быть такой яркой реакции на рядового сотрудника, нельзя так срываться на своего подчиненного, который просто не может под тебя подстроиться, даже если он дипломированный душнила и по каждому поводу имеет собственное мнение, которым непременно хочет поделиться. Не должно так сильно волновать Антона то, что он, кажется, все-таки умудрился его обидеть. Переступить через гордость сложно, поэтому из столовой Шаст выходит одним из последних, все-таки запихнув в себя остатки голубцов. Но возможно, ведь рука все-таки тянется к общему столу с нарезкой, когда глаза натыкаются на почти полную чужую тарелку, стоящую около раздачи. Завернув добычу в несколько салфеток, Антон залпом допивает чай и уходит. По приходе в номер он застает Арсения на кровати. Тот напряженно вчитывается во что-то в телефоне, но Антон не говорит ему ни слова: кладет сверток на журнальный столик, проходит мимо кровати прямиком на балкон и думает о том, что места около пластиковой сушилки вполне достаточно, чтобы постелить покрывало и спать здесь. — Не нужно сегодня больше работать, — Попов на пороге балкона появляется неожиданно: бесшумные шаги теряются в гомоне людей, вышедших на вечерний променад около главного входа, а предательская дверь даже скрипнуть не смогла. Юноша ступает внутрь осторожно и протягивает ему книжку с яркой обложкой. — Если нечем заняться, могу предложить книгу. — Думаешь, я кроме работы не знаю ничего? — вместо того чтобы сдержаться, Антон язвит, недовольно фыркая. Не потому что Арсений подбирается слишком близко к его личным проблемам, которые пугают его до чертиков. Не потому что с первого же раза попадает в яблочко. Потому что книги он еще со школы читать не любит: засыпает уже на второй странице длинного текста. — Я просто предлагаю, — юноша вздыхает тяжело, явно озвучивая сильно меньше, чем ему хочется. — Я дочитал, вот и подумал, что тебе тоже может понравиться, — Арсений говорит тихо, убрав из голоса всякие эмоции, чтобы казаться равнодушным, но тело его буквально кричит о том, как ему плохо. Антону колет в печень не то чувство вины, не то желание опрокинуть холодненького пенного. — Я оставлю ее здесь, а что с ней делать — решай сам. Попов действительно сразу уходит, оставляя книгу на подоконнике. Антон вертит телефон в руках, понимая, что последние новости успел прочитать за ужином, а небольшие ленты новостных сетей закончились еще на привале в лесу. После долгих раздумий парень все же сдается и тянется к подоконнику, за неимением лучшего раскрывая картонный форзац. Переступить через гордость сложно, поэтому Антон проводит следующие два часа на балконе, зачитываясь неожиданно приятной и легкой книжкой. То и дело разминая онемевшую от жесткой плитки задницу, меняя местоположение тела по всему крохотному балкону, он прочитывает треть истории про странное ограбление банка с захватом заложников и окончательно оттаивает. Сложно, но возможно, поэтому в половине десятого, когда на улице заметно темнеет и холодает, Антон возвращается в номер и присаживается несмело на край кровати, на которой Арсений в позе халтурно забальзамированной мумии делает вид, что смотрит телевизор. Такой, которую неправильно сушили, из-за чего ее повело в разные стороны. Шаст демонстративно кладет книгу рядом, чтобы юноша мог видеть положение закладки. — Прости, я не должен был кричать, — первые слова после затишья даются тяжело, но Антон и так слишком долго мариновался в чувстве вины, чтобы еще и ночь с ней провести. Женщины в его постели — редкие гости, а мариновка делает парня чересчур мягким и податливым, поэтому, прочистив горло, Шаст делает еще одно усилие: — Это было непрофессионально. — Прости, я не должен был врать насчет машины, — Арсений даже на подумать время не берет: выпаливает ответ так быстро, словно только и ждал возможности извиниться. Хотя, наверное, действительно ждал, и Антон от подобного искреннего раскаяния во взгляде тут же прощает ему все на свете. — Это тоже непрофессионально. И просто глупо. Врать в принципе херовая идея. — Как и кричать на людей, — Антон не может сдержать улыбки: серьезное выражение лица тут же сыпется пеплом на пол. Арсений пусть и невыносимая заноза в заднице, но быть с ним в ссоре оказалось тяжелее ожидаемого. Он улыбается в ответ, легко и непринужденно, и Шаст в очередной раз поражается, как можно так быстро переключаться с одной эмоции на другую. — Понравилась? — юноша кивает в сторону книги, что, по задумке Антона, должна была стать причиной начала их разговора, но, в целом, сгодится и на его продолжение. — Никогда не любил читать, но эта кажется забавной. И легко читается. Я даже не уснул, пока читал. — Ну, так это тебе и не «Война и мир», размазанная на четыре тома, — Арс тихо хихикает. — У Бакмана все книги легкие. Антон никогда не любил читать, но еще сильнее не любит в этом открыто признаваться, потому что в любой компании тут же находятся те, кто считают своим долгом высказать ему, как сильно он неправ. Он потребляет информацию в других, удобных ему форматах и слушать других умников не намерен. Арсений же, вопреки ожиданиям, поучать его не спешит: лишь вопросительно глядит в ответ, ожидая, видимо, продолжения разговора, а когда его не находит, то вдруг протягивает вперед руку с оттопыренным мизинцем. — Мир? Антон от такой детской непосредственности сыпется и смеется тихо, а после плюет на все приличия с их глупыми рамками и цепляет своим мизинцем мизинец Арсения. — Мир. Резкий контакт кожи с кожей обескураживает. Горло сжимается, и Шаст, тут же убирая руку себе за спину, понимает, что до этого ни разу не касался Арсения вне рамок классического обезличенного рукопожатия. Подобное прикосновение более личного характера почему-то выбивает его из равновесия, и он отводит глаза в сторону, раздумывая, не закрыть ли балконную дверь. — Пойдем сегодня на кинопоказ? — Арсений сбоку от него оживает при взгляде на часы, а Антон, сконфуженный, смотрит на него, иронично изогнув правую бровь в стиле «серьезно, кинопоказ?» Арс смущенно хихикает, примирительно поднимая перед собой руки ладонями вперед. — Не смотри на меня так. Они по своему каналу целый день анонс крутят. — По своему каналу? — Узнаешь, если рискнешь включить телевизор. Арсений улыбается широко, хитро прищурившись, наклоняет голову немного вбок, а у Антона нет ни единого желания проверять его правоту. Прислушиваясь к себе, парень анализирует состояние конечностей, и те ноющими мышцами и шумом в голове умоляют его хоть немного передохнуть. Сидевший до этого несмело на самом краю Шаст плюет на все и буквально валится поперек кровати прямо у ног Попова. В конце концов, живут они здесь вместе, значит и половина законно его. Этот день проехался по нему железобетонным катком, и двухмерное раскатанное тело отказывается принимать другие формы. — Не думаю, что хочу сегодня куда-то идти, — потягиваясь, парень тянет жалобно и смотрит, приоткрыв один глаз, на Арсения. День, начавшийся в семь утра, кажется практически бесконечным, и Антон устало зевает, даже не потрудившись прикрыть рот рукой. Трет сонно глаза, осознавая, что так много, как сегодня, он давно не ходил, обещает себе мысленно скачать завтра шагомер и смотрит на Арсения помутневшим сонным взглядом. Спать в десять вечера он тоже давно не ложился. — Тогда, может, просто какой-нибудь фильм посмотрим? — Арс осторожно касается ступней его бедра, привлекая внимание, и Шаст нехотя поворачивает голову, кивая вопросительно в сторону идущего на минимальной громкости телевизора. Арсений фыркает. — Не смотри на меня так. Я видел, что ты вез с собой ноут. А раз работа тебе не светит, то хоть время с пользой проведем. Каков наглец. — Да что ты все заладил: «не смотри на меня так», «не смотри на меня сяк», — Шаст, поверженный сразу со всех орудий, ворчит беззлобно, но тем не менее сгребает себя в кучу и лениво поднимается. Идея кажется действительно неплохой, да и просмотр фильмов — самый нейтральный способ провести вечер. — Вообще на тебя тогда смотреть не буду. Антон, переобщавшись, видимо, с Поповым, ловит себя на озорном желании показать юноше язык, что он, собственно, и делает, поддавшись этому глупому порыву. Арсений смеется, приглушая громкий смех ладонью, а Шаст, посмеиваясь, идет к шкафу, чтобы достать сумку с ноутбуком. — Правильно, — Арсений отвечает словно невпопад и только после того, как Антон хмурит брови, глядя на него, поясняет, едва сдерживая смех: — Потому что фильм на экране показывают, а не на мне. На это Антону ответить решительно нечего, поэтому он только хмыкает что-то нечленораздельное себе под нос и жмет кнопку включения, раскручивая провод зарядного. Арсений тем временем поправляет сбившееся на кровати покрывало, подтягивает наверх подушки, чтобы было удобнее сидеть и смотреть, и забирает у Антона вилку, чтобы воткнуть ее в розетку. — Я там принес кое-какой еды с ужина, — настраивая на телефоне точку доступа, Антон вдруг вспоминает про лежащий на журнальном столике сверток и поднимает голову, чтобы сказать о нем Арсению. Тот смотрит на него странным, совершенно нечитаемым взглядом, под которым Шаст невольно ежится. И почему-то смущается. — Что? Ты за ужином не съел ни черта. Иди хоть чаю попей с бутерами. Словно ему должно стать стыдно за то, что он проявил заботу о коллеге. Потупив глаза в пол, Антон нетерпеливо стучит пальцами по клавишам, кляня своего старичка за слишком медленную загрузку всего. Хуже со своими задачами справляется только его мозг. — Только если составишь мне компанию, — Арсений, однако, принимает и это: не задает ненужных вопросов, ответов на которые у Антона все равно нет, не допытывается о причинных и скрытых смыслах, которых быть не должно, а просто кивает в знак благодарности и улыбается. И, не дожидаясь четкого согласия, поднимается, чтобы забрать с подставки чайник, пойти в коридор и набрать в него воды. По итогу Арс выбирает какой-то фильм на свой, впрочем, вполне себе сносный вкус, после чего в компании нескольких бутербродов с сыром, честно поделенных на двоих, и купленного Арсением кофе они проводят два с половиной часа. Прислонив уже пустую кружку к ноге Арса, Антон случайно засыпает на середине, практически склонившись со временем к плечу юноши. На финальных титрах Шаст все же просыпается, полностью упустив развязку. Кровать так и манит соблазнительной мягкостью, и парень почти уговаривает себя остаться в ней, но перспектива оказаться к Арсению недопустимо близко пугает все же сильнее потери комфорта. Антон стекает с кровати, забирает с нее покрывало и уходит спать на балкон, надеясь, что соблюдение хотя бы такой минимальной дистанции убережет его от непоправимых ошибок с долгоиграющими последствиями. Ночь выдается на удивление теплой и безмолвной.