Сосновый перебор

Антон многое на свете отдал бы, чтобы проснуться утром в родной, любимой кроватке. И еще больше за то, чтобы не просыпаться вообще. Понимая, что неразличимо громкий шум настойчиво выдергивает его из желанного небытия, он недовольно ворчит и, натянув на голову одеяло, пытается вернуться обратно в зыбкий, еще не до конца сбежавший сон. Измученное тело отказывается двигаться, затекшие конечности вопят онемевшими мурашками, но парень упорно гонит бодрость обратно. Крышечка пока держится. На соплях, правда, но держится. Уснуть удалось только под утро, едва начало светать. Сначала из-за собственной принципиальности, а после уже гордости, которая не позволила попроситься обратно, большую часть ночи Шаст провел беспокойно, сражаясь с твердой, холодной плиткой, совершенно не предназначенной для долгого сна. Для сна вообще. Максимум — ножками на ней пять минут постоять, пока созерцаешь прекрасные виды, не больше. Уже к половине второго стало понятно, что ночевать на балконе было не лучшей идеей. Отвратительной и глупой, если уж точнее, ведь тонкое покрывало, постеленное вместо матраса, даже в теории не могло спасти Антона ни от холода, ни от ощущения того, что его хорошенько отмудохала ногами хоккейная команда. Надо бы на досуге оставить отзыв на сайте местного производителя крупноформатного керамогранита. Пять баллов за качество, ноль баллов за мягкость и комфорт. Но даже в таких, далеких от идеальных, обстоятельствах возвращаться в кровать к Арсению все еще казалось недопустимым. Вернее, оно было таковым до двух сорока пяти, потому что в какой-то момент парень готов был засунуть свои принципы куда подальше и все-таки прилечь рядом, чтобы плечо наконец перестало болеть, но Арсений улегся поперек кровати и к приему гостей оказался не готов. И вот теперь, с трудом сумев хоть как-то уснуть, буквально выстрадав несколько часов спасительного сна, Антону приходится воевать за возможность нормально отдохнуть и надеяться хотя бы на оставшиеся крохи, пока упорно нарастающий шум вклинивается в его сонное сознание. Шум, имеющий смутно знакомые раздражающие нотки. Вот тебе и доброе, нахрен, утро. — Ты вставать думаешь вообще? — голос с каждой секундой становится все ближе, и через едва приоткрытые глаза Антон может разглядеть знакомое, отвратительно улыбчивое в такую рань лицо Арсения. Который просунул голову через незакрытую дверь балкона и смотрит требовательно, уперев руки в бока. — Такими темпами весь завтрак проспишь. — Что? — у сонного Шаста дебет с кредитом не сходится, и он, потягиваясь, никак не может понять, чего от него хотят в такую рань. Хотя, возможно, это все потому, что экзамен по бухгалтерскому учету он честно списал, не потрудившись даже вникнуть в написанное. Парень трет глаза, которые никак не хотят открываться, и надеется, что это хоть как-то поможет. Хотя если даже угроза отчисления не помогла… Сомнительно, в общем. — Какой завтрак? — Который начнется через десять минут, — Арсений, судя по тону, с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза, но доказательств у Антона нет, потому что двадцатитонные фуры вместо глаз никак не хотят держаться открытыми. Надо бы в транспортный не забыть написать, чтобы починили. — О боги, — Шаст прикрывает лицо руками, а после снова натягивает одеяло на голову, игнорируя боль в плечах и спине, и искренне надеется, что, если игнорировать и Арсения, он уйдет. Но, увы, судя по тому, как его оголившуюся стопу начинают нетерпеливо дергать, выспаться он сможет только в гробу. — Арс, у нас завтрак с восьми до девяти. Я могу спать еще целый час! — Не можешь, — Попов отрицательно мотает головой, пока Антон раздумывает над тем, а не зарядить ли ему пяткой в нос, сославшись на боязнь щекотки, но все же решает повременить с насилием. Но, видимо, ненадолго, ведь уходить Арсений не собирается. — Пойдем, он начнется уже через десять минут. — И почему же мы не можем пойти к девяти? — Потому что к этому времени все вкусное разберут. — Арс, там почти все дают порционно. — Ну, значит, остынет все, — Арсения ничего не берет. Он на ходу выдумывает новые предлоги продолжать пытки сонного Антона и во что бы то ни стало разбудить его в без малого восемь утра. Антон кривится страдальчески: что же это за отпуск такой, где он даже выспаться не может? — Да и в девять уже конец завтрака. Придем, когда убирать все начнут? Не, я так не хочу. Арс смотрит на него пытливо, периодически подергивает голую ступню, не давая Антону опять уснуть, и Шаст, пытаясь впихнуть одновременно все конечности под мелкое для его роста одеяло, понимает, что у него, в отличие от юноши, аргументы заканчиваются. Крыть нечем, придется признать себя банкротом. — Давай-давай, нам еще потом на процедуры идти. — Убейте меня, — он стонет жалобно, окончательно уверяясь в том, что отдых этот не пройдет легко и беззаботно. Как он мог вообще даже мысль допустить, что Арсений со временем поутихнет? Разве что ночью его подушкой придушить по-тихому… — Только если это будет в твоей медицинской карте, — звонкий смех режет слух и разбивает сладкие иллюзии, но пусть Арсений и смеется слишком громко для раннего утра, не улыбнуться Антон все-таки не может. Слишком уж заразительно у него это получается. Попов умеет удивлять. Умел и тогда, когда их общение ограничивалось строгими рамками офиса, умеет и сейчас, с лихвой добавляя за долгие месяцы необходимого сдерживания. И Антон, если позволит себе забыться, рискует погибнуть под этой лавиной необдуманных и необъяснимых поступков. Вот и как воспринимать все эти попытки ему угодить? Что думать, когда подчиненный покупает ему сланцы и, прости господи, плавки, заботясь, чтобы было в чем ходить в бассейн? Куда приткнуть эту чертову банку кофе, которую при любом другом раскладе Антон, не раздумывая, вкупе со всем остальным приписал бы к нелепому флирту и ухаживаниям? Предположение неожиданное, и Шаст мотает головой, не позволяя себе забываться скукой. Это же Попов, какие ухаживания? Это все тот же Арсений, который рассказывает нелепые истории и вынуждает оперативно придумывать, как сгладить неловкость и перевести тему. Все тот же Арсений, который шумный и невероятно душный, который спорит со всеми без разбора и просрал уже давно где-то чувство меры и такта. Это все тот же бесячий Арсений, так почему Антон вообще думает о подобном? Неужели на этот раз скука дает о себе знать настолько рано? Шаст позволяет себе слабость задуматься, отвлекаясь от реальности, улыбается растерянно, скорее, по привычке, и неугомонный вертолет непременно пользуется его замешательством. — Давай, собирайся, — он последний раз хлопает парня по ноге, а Шаст в попытке скрыться дергает на себя одеяло: оно по инерции подлетает выше положенного и задирается аж до трусов. Арсений спешно отводит глаза, ступая одной ногой через порог обратно в комнату, на что Антон мысленно хмыкает. Что, никогда мужиков в трусах не видел? Непросто тебе в бассейне будет, дорогой. — Я жду тебя в коридоре, — прежде чем окончательно покинуть балкон, Попов бросает коротко: — Если через пять минут не выйдешь, я приму меры. Пробормотав скороговоркой несложные указания, юноша нервно посмеивается и все-таки выходит, прикрывая за собой пластиковую дверь. Антон остается один, с сожалением замечая, что сон, испугавшись сумасбродного Попова, тоже сбежал, и пытается сесть, едва не застонав от сильной боли, прорезающей все его затекшие конечности. — Страшно даже подумать какие, — он бормочет тихо, стараясь не быть услышанным, ведь пусть он Арсения и не боится всерьез, но все же разумно опасается: мало ли какие идеи бродят в этой загадочной голове. Рисковать и проверять желания пока не возникало. Сбоку за стеной слышится хлопок входной двери. Иррационально становится легче дышать, и Антон, собрав себя по частям, наконец поднимается. День определенно обещает быть непростым, а в связи с тем, как его тело реагирует на отсутствие интенсивной мозговой активности, ситуация лишь усугубляется: Арсений-то все еще перманентно где-то рядом. А у него, кажется, на фоне непрекращающегося нервяка обсессия разыгралась. Размеренно приходя в себя, Шаст хватает в охапку одеяло, подушку и покрывало и, пошатываясь, заносит все добро в комнату, сваливая одним большим комом на кровать. Осматривается коротко, пытаясь вспомнить, куда накануне закинул шмотки, находит их развешанными на спинке стула и, проглатывая очередное замечание, сухостью режущее горло, натягивает на себя сначала футболку, а после и спортивные штаны. Он лениво тянется в ванную и жвачкой в голове гоняет вновь обретенное наблюдение. Арсений ведь, если отбросить его странное поведение, вполне себе симпатичный молодой юноша, чертовски красивый, если быть до конца откровенным. Разница в возрасте у них небольшая, темы для разговора есть, а что до странностей… Поменьше бы болтал, а с остальным и смириться можно. В конце концов, все люди по-своему странные. Из комнаты Антон выходит через пятнадцать минут, безбожно опаздывая. Мусолит в голове одни и те же страхи с сомнениями, проклинает себя за то, что его скука снова начинает принимать извращенные формы, но поделать с собой ничего не может: допустив лишь однажды мысль о привлекательности Арсения, отказаться от нее становится сложно, а в условиях замкнутого пространства и полного отсутствия выбора — практически невозможно. Арсений, который, по его прикидкам, давно должен был или предпринять обещанные меры, или уйти в столовую завтракать один, все еще сидит на кресле в коридоре и покорно ждет. Нетерпеливо, правда, поглядывает на часы и вертит в руках телефон: волнуется, наверное, за сохранность своей пресной овсянки. Необъяснимо чему-то улыбаясь, Антон вдруг ловит заряд озорства и зовет Арсения по имени, вышагивая спешно в сторону лифта. Подыгрывает ему в непростительное опоздание, подгоняет юношу, словно это не по его вине они опаздывают, нажимая на кнопку, а Попов послушно семенит за ним, ворча что-то неразборчивое. Разобрать, чем именно он недоволен, у Шаста не выходит: в лифте оказываются еще два человека. Во время завтрака Арсений удивительно тихий: уплетает свою овсянку так, словно ему туда как минимум варенья банку положили, и почти не разговаривает, лишь уточнив несколько раз, точно ли Антону не нужна сметана. Антон же, лениво пережевывая нелюбимый творог, смотрит на Попова сегодня по-новому. Что-то в их общении незримо изменилось с момента приезда, но понять, что именно, у него никак не выходит. А после завтрака они идут на процедуры, и неправильные мысли об Арсении тут же нервно выходят перекурить от такого их количества в расписании. Вероятно, женщина, с которой Арс так настойчиво ругался, выбивая им полноценный комплекс, тоже оказалась не промах, поэтому забила им первую половину дня так, что Шаст в свои двадцать семь с трудом может столько вывезти. Фиточай и питьевое лечение на деле оказываются обыкновенными перерывами на чай и воду соответственно, и, кажется, всему жидкому в этом кишащем здоровьем месте суждено иметь странный привкус чего-то неуловимо неприятного. Одна радость — делать ничего не нужно: сиди себе, вливай в себя дурно пахнущие жидкости да слушай болтовню Арсения, к которой Шаст, кажется, начинает со временем привыкать. Механотерапия же производит на Антона неизгладимое впечатление и оставляет глубокий шрам на его неокрепшей детской психике. Когда молодая медсестра с милой улыбкой подводит их к небольшому спортивному залу, показывая дорогу, он оказывается буквально в шаге от сломанной стопы: еще чуть-чуть, и челюсть точно рухнула бы вниз, не пощадив ни единой кости. Потому что в первое мгновение ему кажется, что он попал на съемки следующей части «Пилы». Для тех, кто не в курсе, механотерапия — извращенный симбиоз фитнес-зала, детского спортивного уголка и комплекса инструментов для средневековых пыток вперемешку. По крайней мере, так старенький спортивный инвентарь выглядит со стороны, но Антон не обнадеживает себя тем, что тот в моменте будет чувствоваться как-то по-другому. Однако тот факт, что рядом по беговой дорожке бодренько шагает задорный дедушка, не позволяет Антону спасовать. Ну и еще то, что рядом бегает шумная надоеда, на мнение которой теперь, почему-то, стало не наплевать. Арсений же, наоборот, с восхищением разглядывает каждый замудренный аппарат и, как ребенок, подбегает к ним, требуя у медсестры попробовать ту или иную процедуру на себе. То руки сунет в резиновые растяжки для восстановления подвижности пальцев после травм, то ноги положит на платформу, которая будет разрабатывать его колени, то спиной прижмется к какому-то странному диску для массажа. Антон восхищения Попова не разделяет и пробовать новое не спешит, поэтому доверяет свое тело меланхоличной медсестре, которая, заполняя бумаги, раз в несколько минут спрашивает, есть ли у него проблемы с той или иной частью тела. Проблем-то у него нет, но план тренировок сформировать каким-то образом нужно, поэтому по итогу Шасту достается классический комплекс заурядной гимнастики. Стоя перед гимнастическим ковриком, он недовольно закатывает глаза и в очередной раз надеется, что Воля вчера закупился таблетками от икоты, ведь со времен школы его никто не заставлял разминать плечи и крутить тазом в девять тридцать утра. Отвлекшись на шум, хмурый Антон все же не удерживается от тихого смешка: Арсений, засмотревшись на что-то в окне, едва не падает, запутавшись в собственных ногах. После небольшой разминки их рассаживают по тренажерам, и веселье Антона быстро заканчивается. Его сажают на какое-то странное кресло с тросами, применяемое для вытяжки спины, а так как врач при осмотре обнаружил у него легкую форму сколиоза, было решено зацепиться именно за него. Так парень и оказывается рядом с заведенным Арсом, которому назначили свой комплекс упражнений. Шаст ловит себя на том, что не может смотреть на старания Попова без цепкой, надоедливой улыбки, которая, судя по безуспешным усилиям ее убрать, больше ему неподвластна. Арс ведет себя привычно бесшабашно, доставая расспросами медсестру и всячески пытаясь пошутить, а Антон ведь должен на него за это злиться, как всегда. Но то ли дело в том, что он все же допустил в себя мысль о возможной симпатии, то ли просто из-за того, что настроение понемногу улучшается, но Антон в моменте чувствует себя восхитительно. — Я предлагаю взять портвейна и в клуб, — подхватив бесшабашное веселье юноши, Антон тихо смеется и поправляет невидимую шляпу, пытаясь удержаться на воображаемой лошади, пока Арсений рядом, забравшись на очередной жужжащий аппарат, дергающийся в разные стороны, пытается спихнуть его вниз. — Ах, ты, фиг удержишься на ней, — он хватается руками за все подряд, чтобы не соскользнуть, смеется из-за этого, потому что, не добившись результата, хватается на этот раз за Антона. Медсестры отошли, отвлекаясь на других посетителей, поэтому Шаст, почти случайно проскальзывая руками по поджарому телу, помогает юноше выровняться. Они сдавленно смеются, пытаясь не мешать другим, руками раскручивают невидимое лассо, и Шаст, войдя в азарт, оборачивается, чтобы, сложив перед собой руки, невидимым пистолетом отстреливаться от невидимых врагов, пока Арсений держит невидимые поводья невидимых лошадей. Тихо перехихикиваясь между собой, пока медсестры отвлечены другими, они старательно изображают то ли мушкетеров, то ли ковбоев, развлекаясь на все уплоченные деньги. Пытаются сдерживаться, когда девушки к ним возвращаются, но громкий случайный фырк Арсения, ставший следствием разрывающего горло смеха, заставляет и Антона отпустить себя. Не обращая внимания на странные взгляды, обращенные к двум молодым нарушителям тишины и порядка, они, не выдерживая, смеются в голос. А Антон понимает, что давно не чувствовал себя таким живым. *** Хорошее, к сожалению, имеет стойкую тенденцию быстро заканчиваться, поэтому уже через несколько часов Шаст молит бога, чтобы тот ниспослал на Попова жесткий понос или жуткую чесотку. И пока Арсений будет сражаться с невзгодами взбунтовавшегося на природе организма, Антон хоть немного отдохнет. Потому что Арсений, почувствовав, видимо, наступившую в их отношениях оттепель, вдохновляется перспективами и теперь буквально не отходит от Антона ни на шаг, лишь разбавляя словесный поток нелепыми шутками. А с учетом того, что их расписания полностью идентичны, спрятаться от него не выходит даже на процедурах. Только на сеансе массажа Шасту удается буквально вырвать себе право приватности, чтобы побыть в желанной тишине и практически одиночестве. Если не считать, конечно, коренастого санитара, что всячески истязал его тело, но тот напоминал о своем присутствии исключительно попытками переломать его хрупкий позвоночник, не более. А так как у парня того, к сожалению, ничего не вышло, уже через полчаса Антон снова слушает о разновидностях птиц, которые обитают в этих местах и так чудесно щебечут по утрам. Как будто кому-то не плевать, как выглядят гады, которые мешают спать из-за открытого, потому что жара, окна. Разве что только для того, чтобы в глаза этим бессовестным заглянуть. Весь обед проходит в попытках абстрагироваться от внешних раздражителей и раствориться в ощущениях удивительно вкусного для этих мест борща, но, несмотря на то, что Арсений временно оставляет его в покое, найдя себе новых жертв в лице двух милых старушек, которых подселили за их пустующий столик, смена фокуса внимания проблемы не решает. Антон Арсения все равно слышит. Из-за постоянного бубнежа над ухом Антон с минуты на минуту ждет нервный тик, который лишь чудом задерживается в дороге и не пристал к нему еще вчера утром. Он успевает только закидывать в себя ложки безвкусной каши, поданной на горячее, и поражаться, как вообще можно столько разговаривать? Неужели Арсений не устает от этого? Сон для него, наверное, та еще безмолвная пытка. Хотя этот наверняка и во сне разговаривает. Единственной надеждой вырвать драгоценные минуты приватности с тишиной и отдохнуть в одиночестве мелькает для Антона заветный свободный час перед посещением бассейна, и он бессовестно сбегает, не дожидаясь Попова, который, на удачу, как раз с завидным интересом выслушивает секретный рецепт маринованных огурцов, который позволит им оставаться хрустящими даже после мариновки. Напрочь упуская волнительную развязку в виде листа хрена на дне банки, Шаст оказывается в комнате первым и запирается на ключ, потому что даже секундные препятствия не бывают лишними. Первым делом он идет к шкафу, достает сумку с ноутбуком, подключает его к питанию и, пока на экране крутится индикатор загрузки, быстро настраивает точку доступа, чтобы подключиться к сети. Беглый просмотр заваленной письмами почты не обнаруживает ничего серьезного или срочного, но глаз метко цепляется за отработанный Димой тендер с солидными объемами поставки. Поставщик не согласовал ему запрошенное снижение цены, без которого они не смогут пройти конкурс, а упустить такой проект означает для них значительную потерю прибыли. Шаст хорошо знаком с директором фирмы поставщика и при дельном усилии точно смог бы дожать необходимую скидку, поэтому короткий звонок, который даже и работой-то полноценной считаться не может, становится не вопросом времени, а банальной необходимостью. Иначе Антон точно не сможет простить себе упущенный лакомый кусочек. Заслышав в коридоре знакомые шаги, он на всякий случай отсоединяется от розетки и хватает ноут с собой, скрываясь за хлипкой дверью туалета. Не успевает компьютер опуститься на опущенную крышку унитаза, как нетерпеливо дергается ручка входной двери, а после нескольких неудачных попыток открыть ее ключ ворочается в замочной скважине. Да что ж такое-то? Неужели никто не попробует на корпоративе хрустящие огурчики? — Антон? — беспокойный стук в дверь не заставляет себя ждать. — Могу я хотя бы естественную нужду справить в одиночестве? — стараясь перекричать молчащие стены, Шаст идет на опережение и нападает первым, чтобы этому полоумному не пришло в голову ломиться к нему в туалет. Потому что после ситуации с врачом и плавками Антон больше не уверен в том, что голове у этого человека есть хоть какие-то границы. — Конечно. Прости, — Арсений спешно соглашается и, судя по звукам, тут же отходит от двери. Однако шагов, которые свидетельствовали бы о том, что он прошел дальше в комнату, все еще не слышно, а через несколько секунд Антон слышит тихий комментарий, который, возможно, даже не предназначался для его ушей: — Я просто подумал, вдруг ты ушел куда-нибудь гулять. Антон шумно выдыхает. — А даже если и ушел бы, то что? — и запоздало понимает, что сейчас не лучшее время, чтобы вести светские беседы, ведь Арсений с той стороны думает, что он не самыми приличными вещами на унитазе занимается. Но все же не может удержаться от уточняющего вопроса. — Да ничего, наверное, — даже не имея возможности видеть юношу, скрытого деревянным полотном, Антон уверен, что Арсений в этот момент пожимает плечами и потерянно осматривается вокруг, пытаясь занять хоть чем-нибудь глаза. А следующее заявление заставляет Антона возмущенно выдохнуть: — Я просто планировал, что мы вместе сходим. Боже, Попов воистину невыносим. Неужели ему не хватает общения даже тогда, когда они почти все свое время вынуждены проводить друг с другом? Или успел соскучиться за то время, что пришлось одному добираться до комнаты? Неужели он вообще никогда не устает? — Все, не мешаю. Арсений, судя по голосу, улыбается коротко, а после действительно уходит, шлепая босыми ногами дальше в комнату. А Антон, который успел приготовиться к длительной битве, удивленно смотрит в полотно двери и молча хлопает глазами: Арсений, который вспомнил про важность личного пространства и свалил без напоминания? Звоните телеканалу Спас: у нас тут чудо Господне. Подавляя в себе легкое раздражение, Антон вспоминает, что, вообще-то, по делу заперся в туалете, и открывает прогрузившийся экселевский файл с тендерным запросом, перед этим коротко просматривая переписку в поисках того, за что можно зацепиться в разговоре. Им позарез нужна именно эта плитка, ведь с другой тендер им точно не выиграть, а фирма-конкурент, что постоянно уводит их проекты, давно сидит у Антона в печенках. Как раз по соседству с последствиями его разгульной юности. Дождавшись, пока Арсений включит телевизор и прибавит достаточно громкости, чтобы тот смог заглушить его телефонный разговор, Шаст находит нужный номер в книге контактов и жмет кнопку вызова, молясь всем богам, чтобы слышимость стен оказалась чуть лучше, чем в домике Нуф-нуфа из палок и веток. И что Арсу не взбредет в голову болтаться в коридоре без дела. — Игорь Евгеньевич, добрый день, — услышав в телефонной трубке лаконичное «алло» знакомым звучным басом, Антон включает свое обаяние на полную и отворачивается от зеркала над умывальником, которое снова кроме пушистого безобразия на голове и стоящих дыбом волос ничего не показывает. Натягивает улыбку на лицо и старается контролировать громкость голоса. — Это Антон Шастун, компания… — Доброго дня тебе, Антон Андреевич, — тон мужчины разительно меняется, и из сухого рабочего он тут же становится более приветливым и мягким. Не удосужившись дослушать до конца, он радостно здоровается, улыбаясь на другом конце провода, а Шаст на фоне слышит привычный скрип старого офисного кресла. — Как жизнь молодая? — Да по-старому все, что ж поменяться-то может? Работаем потихоньку, — подхватив хорошее настроение, Антон не может не улыбаться в ответ. Работать с Джабраиловым, если он принимает вдруг твою сторону, — одно удовольствие. А так как он почему-то выбрал Антона в свои любимчики, у парня есть неплохое преимущество перед другими продажниками. — Есть у вас минутка со мной пообщаться? — А как же? Для тебя, дорогой, всегда минутка найдется, — суровый и беспощадный большую часть рабочего времени, сейчас мужчина кажется добродушным и участливым: Антону повезло попасть на его хорошее настроение. Он смотрит на часы и улыбается на этот раз самому себе: послеобеденное время — лучшее для решения рабочих задач. — Ты, случаем, мне не по вопросу тендера звонишь? — Все-то вы знаете, — держа в голове, что Игорь — не тот человек, с которым нужно увиливать и недоговаривать, Шаст не тратит время на прелюдии и сразу переходит к делу, поглядывая на часы: у него осталось не так много оправданного естественными позывами организма времени. Арсений за стенкой-то не дремлет, судя по частому переключению каналов. — Да, из-за него и звоню. Игорь Евгеньевич, вы не могли бы рассм… — Антон? — голос из-за двери заставляет Антона дернуться от неожиданности, и он, растеряв несуществующую грацию, едва не роняет телефон на керамический поддон душевой кабины. Лишь в последний момент прикусив язык, чтобы не ругнуться прямо в телефон, он матерится беззвучно и сокрушается на все-таки отвратительную слышимость. — У тебя все нормально? Ужасающая постройка. А если бы у него была застенчивость мочевого пузыря? Совсем о людях не думают, ироды. — Прошу прощения, Игорь Евгеньевич, у меня тут небольшие помехи, — Шаст для убедительности шуршит в динамик и скрещивает пальцы, чтобы мужчина ничего не расслышал. — Подождите буквально минутку. Антон, мысленно расчленяя юношу на всевозможные члены предложения, прикрывает ладонью динамик и уповает исключительно на то, что расположение Джабраилова сможет его спасти. Пока ноги и руки отрываются в подлежащее и сказуемое, парень ставит звонок на удержание и повышает голос: — Арсений, уйди отсюда! Дай мне спокойно в туалет сходить! — Мне просто показалось, что ты с кем-то говорил, — Арсений, судя по возросшей громкости его голоса, подходит к двери вплотную, прислушиваясь, а Антон от злости готов рулон туалетной бумаги сожрать без майонеза. Ноутбук издает короткий звук пришедшего письма, добивая и без того застигнутого врасплох Антона, и скрежет зубов злобным эхом отражается от сантехнической керамики. — Или ты меня звал? — Нет! Когда кажется, креститься надо, — он отбивается, вкладывая для убедительности в голос толику всецело искреннего раздражения, задерживает дыхание в ожидании, сработает ли, и Арсений, к большому удивлению, все-таки уходит, не задавая больше вопросов. Антон выдыхает, успокаиваясь, снимает звонок с удержания и старается говорить еще тише: — Извините, так о чем мы? — О том, что ты хочешь оставить меня без штанов, — Шаст слышит в трубке басистый смех человека, который, вроде бы, не раздражен прерванной беседой, но и обманывать себя легким течением разговора не планирует. Набирая в грудь побольше воздуха, он готовится к долгой битве, ведь убедить мужчину дать им скидку только по доброте душевной будет непростой задачей. — О толщине ваших штанов легенды слагают, — Антон усмехается, переводя замечание Джабраилова в шутку, и пальцами зачесывает неугомонные кудри назад, освобождая лицо. — Игорь Евгеньевич, всего-то нужно еще пять процентов. Вопрос нескольких рублей, не больше, а с ними мы сможем отлично сработать на таком объеме. И вам, и нам выгод… — Антон! Я видел пустую сумку от ноута, — Арсений из-за двери вопит так громко, что Антон уже и не надеется на глухоту своего собеседника: покрасневший от стыда и злости, он с трудом сдерживается, чтобы не материться вслух. Попов колотит в дверь, как безумный, что совершенно не позволяет продолжить разговор. — Выходи оттуда! Я знаю, что ты работаешь. Я вижу тебя в сети. — Ты же, кажется, в отпуске должен быть, — голос по ту сторону трубки заметно прибавляет в настроении: невидимый собеседник определенно широко улыбается, едва сдерживая смех. Шаст кладет ладони на горящие щеки и пытается уговорить себя, что десять лет за убийство его карьера точно не переживет. Да и навык работы руками у него атрофирован с детства: никаких тебе ни четок из хлеба, ни шахмат из найденной на прогулке ветки. Антон даже вопросом не задается, откуда мужчина может знать о его отпуске: он банально не успевает реагировать адекватно, кроме матерных оскорблений не генерируя в голове ничего определенного. Только лихорадочно пытается придумать правдоподобное объяснение чужим крикам и одновременно думает, как можно объяснить постороннему человеку, что его заперли с великовозрастным придурком, запрещающим ему работать? Да Игорь тут же санитаров ему вызовет. Решение, однако, ему неожиданно предлагает сам мужчина. — Что, детей повесили, а ты не справляешься? Антон задерживает на несколько секунд дыхание, с трудом возвращая себе утерянное самообладание. — Ой, и не говорите, Игорь Евгеньевич, — Шаст хватается за спасительный предлог, внутренне радуясь находчивости семейного человека. Он подходит к двери вплотную, специально так, чтобы Арсений мог его слышать, и при дальнейшем ответе делает сильный акцент на первом слове: — Дети эти такие неугомонные. Ни на секунду нельзя их одних оставить. Он старается над каждым словом в последней фразе, вкладывает в них разнообразные эмоциональные смыслы, испытывая возможности собственной интонации. Не для Игоря Евгеньевича, который сам для себя уже все объяснил. Для Арсения, который, услышав, видимо, знакомое имя, заметно стихает. — Учись, боец, на других, чтобы со своими потом мог справиться, — мужчина коротко хохочет в трубку, а после говорит то, что Антон никак не ожидал услышать после такого грандиозного провала: — Вышли мне на почту, что нужно, а я гляну, что мы можем предложить, — и спустя несколько секунд добавляет с улыбкой: — Иди, а то, неровен час, они тебе там квартиру спалят. За мелкими этими глаз да глаз нужен. — Это точно, — Шаст выдыхает шумно, пытаясь наспех сформировать из этого усмешку, и прикрывает от облегчения глаза. — Спасибо большое. Мужчина быстро отключается, пожелав еще раз терпения и хорошего отдыха, и Антон, отключив звонок, позволяет себе еще раз шумно выдохнуть, на этот раз уже не таясь. От облегчения он стекает вниз по стене на пол, усаживаясь рядом с душевой кабиной, и пусть полностью вытянутые ноги не влезают толком в скромное помещение, он запрокидывает голову назад и берет паузу. На этот раз ему повезло. На этот раз его спасло расположение и необъяснимое покровительство мужчины, который не стал задавать много лишних и ненужных вопросов. Но что, если подобное повторится? Что, если в следующий раз все пройдет не так гладко и поставит под удар его работу и репутацию? Эйфория успеха быстро сменяется прежним раздражением. Поднимаясь на негнущихся ногах, Антон роняет в карман нагретый его собственным волнением телефон и, оставив на крышке унитаза горящий рабочей почтой ноутбук, проворачивает замок. Делает несколько глубоких вдохов и выдохов, ведь с той стороны больше не ломятся, пытается уговорить себя взять себя в руки, чтобы опять не перейти черту, но пальцы подрагивают в истерике близкого провала. Сколько бы парень ни пытался сдерживаться, из туалета он все равно буквально вылетает, едва не задев распахнутой дверью зазевавшегося в коридоре Арсения. При взгляде на непривычно разъяренного Шастуна юноша испуганно отступает, делая несколько шагов назад, и упирается спиной в стену рядом с вешалкой для одежды. На что там Антон рассчитывал перед поездкой? Что Арсений адекватнее того, чтобы ломиться к нему в туалет? Что они смогут в конечном итоге поладить? Что смогут договориться и просуществовать мирно навязанные им десять дней? Чушь! Полнейший бред! Последний раз Антон так сильно ошибался, когда принял Попова на работу. — А теперь слушай сюда, — он с трудом подбирает слова, чтобы не перейти на личности, потому что Арсений сколько угодно может быть надоедливой занозой в его заднице, но когда его выходки имеют серьезные последствия, напрямую влияющие на работу или карьеру самого Антона, молчать он не намерен. — Если ты еще хоть раз влезешь без спроса в мой разговор, я тут же выпру тебя с твоей должности. Ты меня понял? — Но Павел Алексеевич сказал же… — Ты меня понял? — Антон, перебивая, с нажимом повторяет свой вопрос, в моменте понимая, конечно, что перегибает, что вот она, черта, уже так близко, что маячит перед глазами, забивая зрачки своей толщиной неприличия, но остановиться не может. Гнев, рухнувший на его восприимчивую макушку, и серьезная перспектива облажаться так просто не отпускают: — Здесь только мы с тобой, ты и я. Я твой начальник. Не он. Я тебя нанял, я тебя уволю. — Но он может уволить тебя, если узнает, — Арсений говорит тихо, но уверенность в его голосе прослеживается четко. И пусть в глаза Антону он смотреть избегает, сдавать позиции не спешит, сцепив перед собой руки в замок. Долго не решается, видимо, договорить, но тупая упертость не оставляет ему шансов сгладить конфликт: — Я же для тебя все это делаю. Неужели ты не понимаешь? — Какое великодушие, вы только посмотрите, — Антон всплескивает руками и преступно игнорирует то, как дернулось что-то внутри от надломленного голоса и того смысла, что был вложен в опрометчивое признание. — Это только мои с Пашей личные вопросы, которые тебя, моего подчиненного, никоим образом касаться не должны. За собой смотри, а я с собой уж как-нибудь сам разберусь. Арсений мнется всего секунду, а после отпускает закушенную ранее губу. — Здесь ты мне не начальник, — Попов, по всей видимости, страх проебал где-то вместе с чувством меры и такта, а потому вдруг отрывает взгляд от пола и смотрит прямо на Антона, с оттяжкой чеканя каждое слово: — Мне поручили следить за тем, чтобы ты не работал. Поручил Павел Алексеевич. Я просто выполняю возложенные на меня обязанности. Шаст от подобной наглости на несколько секунд теряется. Хлопает глазами, приоткрыв от удивления рот, но ярость, плывущая перед глазами, зовет его вперед. И не просто зовёт, а, матерясь, разворачивает транспаранты, поэтому Антон рефлекторно подходит ближе, нависает над замершим Арсением, которому деваться больше некуда, и вдруг хищно улыбается. — А зачем? — он усмехается надменно, впервые с момента приезда сюда задаваясь подобным вопросом. А ведь действительно, зачем Попову все это? — Ты вообще задумывался, для чего ты это делаешь? Здесь, где нет никого, кто мог бы тебя проверить. Где нет начальства, перед которым нужно козырять преданностью. Здесь только я, которого ты бесишь подобными выкрутасами. Я, с которым тебе лучше дружить, чем воевать. Арсений поднимает глаза вверх. — Потому что мне поставили задачу, которую я должен выполнять, — слепой твердолобости Попова в своих убеждениях можно только позавидовать. Даже под градом логичных вопросов и почти откровенными угрозами непосредственного начальника он не готов отступить, только говорит почему-то еще тише, все чаше срываясь словами на частое, прерывистое дыхание. — Честный, значит? — Антон усмехается, самодовольно хмыкая сверху вниз. В горле что-то мешает полноценно вдохнуть. — Самоотверженный и ответственный? — Арсений, сглатывая, уперто кивает, не отрывая голубых глаз от глаз Антона. В животе — вакуум. Антон прогоняет неуместное сожаление и находится, нагло ухмыляясь: — А что ж ты врешь мне тогда, раз такой честный? — За это я еще вчера извинился, — ответ юноши Шаст читает уже по губам: так тихо звучит его искреннее сожаление. А вторая часть ответа проходит почти мимо, потому что распахнутые голубые глаза чертовски мешают сосредоточиться. — А делаю я это еще и потому, что в сети видна любая ваша активность. Кто угодно может увидеть, что вы были в сети. Антон ошметками сознания понимает, что между ними практически не осталось места: в пылу гнева он подошел к юноше едва ли не вплотную, варварски вторгаясь в его личное пространство. От того, чтобы прижать его грудью к стене, Шаста спасают какие-то жалкие миллиметры, которых он, по собственной неосторожности, может лишиться в любой момент. Одним лишь опрометчивым движением или более глубоким вдохом. В носу щиплет резкий запах цитрусового геля для душа, чужого, потому что Антон пользуется простым и практичным «три в одном». Едва различимый аромат чужого тела бесстрашно поигрывает с его нервными окончаниями. Тела, которое еще ни разу не оказывалось настолько близко к его собственному, что в голубых радужках можно было бы рассмотреть вкрапления темно-синего, танцующего неровным ободком вокруг мечущегося зрачка. Арсений под ним замирает. Дышит поверхностно, глаз упрямо не отводит, держится, не желая уступать даже в этом, а Антон почему-то отчаянно виснет, не понимая, что ему дальше делать. Взбодриться бы, выписать себе лечебный подзатыльник, чтобы перезагрузиться и заработать, но внутри словно кто-то разлил океаны воды и включил кондей на минус тридцать. Он не может пошевелиться. Не может ни рукой дернуть, ни ногу дальше чужой ступни сдвинуть. Только дышит почти что яростно, словно надышаться ненавистным цитрусом не может. Коллеги не стоят так близко друг к другу. Обычный коллега не позволяет другому нависать над собой так долго и близко. Нужно срочно что-то предпринять, чтобы не выглядеть монстром в этих беззащитных глазах. Что это? Почему так плохо даже от мысли, что нужно будет отстраниться? Шаст буквально отскакивает от Арсения, едва не врезаясь спиной в распахнутую дверь ванной. Захлебывается страхом, смотрит загнано, но расстояния между ними все равно преступно мало. Невыносимо узкий коридор — тут же просто негде развернуться. Нужно будет на досуге проверить их на соблюдение норм пожарной безопасности. Потому что легкие, вдохнувшие обыкновенный, опустевший кислород, натурально горят огнем. — Делай, что хочешь, но в мои рабочие дела больше не лезь, — Антон предательски хрипит. — У тебя нет права вмешиваться в мои разговоры, нет права мешать мне, когда я решаю серьезные вопросы на серьезные деньги. Можешь обо всем доложить Паше, если хочешь, мне все равно, но если ты еще хоть раз вздумаешь рисковать моей репутацией и положением, в ту же секунду вылетишь из компании. Говорит Антон медленно. Говорит совершенно не то, что думает, продолжает скорее на автопилоте, чем из необходимости говорить. Дышит, правда, так, словно убегал от марафонца-гомофоба, угрожающего ему сиськами, но это ничего страшного, это от гнева, который вдруг возмутительно быстро сменяется чем-то неопределенным и позорно быстро сбегает, оставляя парня в одиночестве справляться с последствиями. Что говорить? Как объясниться? И что это за чувство такое, что никак не выходит опознать? Арсений, вопреки всем законам здравого смысла, молчит и возмущаться не спешит. В глаза, правда, больше не смотрит, потупив их в пол, стоит, по-прежнему вжимаясь спиной в стену, только руки перед собой теперь выкручивает так, словно намерен разом переломать все пальцы. Хотя какой тут здравый смысл, если они все еще об Арсении говорят? — Кивни, если понял меня. Арсений кивает. А Антон, забыв обо всем на свете, направляется к входной двери с одним лишь телефоном и ключами в кармане. Огибает стоящего сбоку парня по максимально возможному радиусу, осторожно открывает входную дверь, чтобы его не зацепить, выходит и слепо бредет по коридору, игнорируя наличие лифта в другой его стороне. Спускается по боковой лестнице и выходит на улицу, вдыхая раскаленный жарким днем воздух. Все еще не пахнет цитрусом. Только едва уловимой хвоей. Перспектива после всего случившегося идти вместе в бассейн пугает похлеще фильмов ужасов, да и разговаривать с Арсением после произошедшего не кажется хорошей идеей. Отголоски злости все еще держат внутреннее напряжение, и Антон концентрируется на этом раздражении, чтобы не думать о другом. Потому что то, другое, приводит его в галактический ужас. Он огибает здание, чтобы зайти с главного входа, просит уже другую женщину за стойкой регистрации подвинуть бассейн в его расписании на вечер и, получив разрешение прийти сегодня на последний сеанс, уходит бродить по территории. Сидя в парке на лавочке, Шаст дожидается, пока Арсений уйдет из номера, затем возвращается и занимает себя тем, что переносит нетронутый ноутбук из ванной обратно в комнату. Просматривает по-быстрому файл с тендером и, просчитав нужную им цену, высылает его Джабраилову, а после звонит Диме и дает тому строгие указания, что, когда, как и кому нужно будет сказать и позвонить. Еще какое-то время Антон пытается работать, но мыслей в голове все еще слишком много, да и перспектива ссоры с Пашей, которая неизбежно случится, стоит ему заметить Шастуна в сети, его совсем не радует. Поэтому, смирившись со своей несчастной, несправедливой участью, Антон вспоминает про начатую книгу и читает ее вплоть до отхода ко сну. Спит Антон этой ночью снова на балконе. Плитка за сутки мягче не становится и в комфорте не прибавляет, но перспектива приближаться к Арсению пугает больше затекших конечностей. Уснуть на этот раз получается в половину третьего, но все равно только после тайной вылазки в теплую комнату и внутренних уговоров взять себя в руки, чтобы не сходить с ума. Арсений спит, подложив ладони под левую щеку, пока на подушке расползается мокрое пятнышко слюны. Пушистые ресницы текут вниз длинными тенями на скулы, пока за окном горит яркая белая луна. Антон, судя по странному неравномерному сокращению в груди, диагностирует у себя сердечную недостаточность.