Сосновый перебор

— Хэй, ты еще спишь? Антон ворочается во сне, щурясь и вжимаясь лицом в подушку. — Антон? Прости меня. Я понял, что веду себя слишком напористо. Вот тебе и доброе утро. Шаст разлепляет глаза, уже чуть проще, чем вчера, ведь понимает, что исход всегда будет один, и натыкается взглядом на Арсения, который в буквальном смысле склонился к его ногам. Вернее, он сидит на ступеньке, ведущей из комнаты на балкон, но ноги Антона находятся в той же области, пусть и поджатые под натянутым ими же одеялом. Так что, чисто технически, Антон еще не успел проснуться, а уже в ударе. Однако недолгая радость быстро глушится удушающе-горьким чувством вины, прямым ударом бьющим прямо под дых. Парень вынужденно прикрывает глаза от тяжести воспоминаний и шумно выдыхает. Не стоило, кажется, вчера себя так вести. Ничего ведь плохого на самом-то деле не случилось. — Больше такого не повторится, — Арсений, заметив, что Антон проснулся, смотрит уже конкретно на него, открыто и виновато, и сведенные сожалением брови добивают погрязшего в муках совести парня. Арс поправляет соскользнувшее с ног одеяло, едва касаясь костяшками замершей стопы, и наклоняет голову немного в сторону. — Прости, что помешал разговору. Я сильно все испортил? — Нормально все, — Шаст хрипит после сна, приподнимаясь на локтях, и думает, что обещания его можно смело ссыпать коту в лоток: там в них будет больше пользы, чем здесь. Он ведь обещал Арсу больше не кричать на него, обещал вести себя сдержано, но суток не прошло, а он уже нарушает свои же слова. — Просто больше так не делай, ладно? Мне сложно будет объяснить, почему у меня на фоне орет парень и требует, чтобы я вышел из туалета. Антон пытается в юмор, надеясь таким образом скрасить не самый приятный осадок вчерашней ссоры, но тот, собака такая, мелкодисперсным песком забивается в нос, устраиваясь поудобнее под тенью чувства вины. Выдуть его оттуда можно только извинениями, но недостаток кофеина в организме отрицательно сказывается на умственной способности Шастуна, поэтому он откровенно тупит. Арсений смотрит на него в ожидании, молчит в нерешительности, не понимая, действительно ли он прощен, и позволяет себе улыбнуться только после того, как Антон улыбается первым. — Да, действительно сложновато будет, — юноша рефлекторно касается затылка, приглаживая волосы, занимает неловкие руки, смеется тихо, слегка при этом прищуриваясь, а Антон, к собственному ужасу, замечает тонкие лучики мимических морщинок в уголках глаз. Ровно так же, как и широкую улыбку с обнаженными белыми зубами, от которой его собственное лицо предательски трескается в ответ. Как и прикушенную в задумчивости губу, когда Арс сомневается в том, что собирается сказать. Замечает все то, что раньше по двенадцать часов мелькало перед глазами, не привлекая никакого внимания. Теперь же Антон не знает, куда деть свои глаза, потому что не может больше не замечать. — Правда, прости меня. Меньше всего я хотел, чтобы у тебя из-за меня были проблемы, — Арсений теряет вдруг улыбку, оставляя лишь легкий оттенок былого веселья, и говорит серьезно, рефлекторно касаясь ноги Антона в легкой задумчивости. Антон, срываясь дыханием, делает мысленную пометку навестить кардиолога. — Я пытаюсь сдерживаться, контролировать свое поведение, но порой все равно могу перегибать. — А, так это ты уже сдерживаешься? — Шаст делает удивленное лицо, приоткрывая рот для пущей убедительности, и пытается отшутиться, спасаясь привычным юмором. Только вот Арс не спешит поддерживать его нелепые попытки избежать объяснений: смотрит хмуро, обиженно выпячивая нижнюю губу, и Шаст, улыбаясь, примирительно выставляет перед собой руки: — Ладно, понял. Прости, ты стараешься, а я не ценю. — Да ну тебя. — Ой, да ладно тебе. Не делай вид, что ты сам не понимаешь, — Антон поднимается, усаживаясь по-турецки, что позволяет Арсу наконец вытянуть ноги вперед. — Пошли лучше на завтрак, а то как мы выживем без нового рецепта солений? Пусть и короткая, но все же пробежавшая улыбка на залитом утренним солнцем лице вдруг дает силы на то, чтобы окончательно проснуться и воспрять духом. Причем воспрять настолько, чтобы без сонных размышлений о сущности бытия сразу быть готовым полноценно функционировать. Антон обещает себе честно подумать об этом, но потом, когда хоть что-нибудь горячее и бодрящее окажется в его желудке. Сущность бытия — это вам не шутки. — Сколько времени, кстати? — он оглядывается в поисках своего телефона, но кроме книги на подоконнике ничего не находит. Хмурится, силясь вспомнить, куда же мог его деть, но память уверенно подбрасывает ему картинку того, как, засыпая, он клал его на картонную обложку. — Половина девятого, — Арсений кивает в сторону комнаты, и Шаст через окно замечает свой телефон, заботливо подключенный к зарядке. Ребра сводит протяжным спазмом. — И сколько ты уже здесь сидишь? — Минут сорок, наверное. Антон округляет глаза, пытаясь собраться в кучу. — Так чего раньше меня не разбудил? — доходит до него медленно, но в конечном итоге все-таки доходит. Через все то же окно он смотрит на часы, висящие над входом в комнату, а после переводит задумчивый взгляд обратно на Арсения. — Получается, мы на завтрак из-за меня опоздали? — Ну, ты вчера разозлился, что я тебя разбудил рано, поэтому сегодня я решил просто подождать. Мне ж не сложно, — Арс пожимает плечами и улыбается коротко, потому что глупо оспаривать очевидные факты, но Антону от этой покорности становится совсем уж тошно. В кого он превратился? Арсений смотрит на наручные часы. — Если поторопимся, то еще можем успеть. — То есть из-за того, что я не люблю рано просыпаться, ты решил дать мне выспаться и добровольно отказался от завтрака? — Попов согласно кивает, не замечая в вопросе Антона ни единого подвоха, а Шаст от удивления не знает, что и сказать. — Ты… — «странный» почти само слетает с языка, но Антон вовремя его прикусывает, — можешь помочь мне, чтобы ускориться? Не время сейчас обижать того, кто готов был пожертвовать ради него самым важным приемом пищи и остаться голодным до самого обеда. Время обид у них по расписанию во второй половине дня. — Конечно, — Арсений с готовностью соглашается, как и на любую другую движуху в целом, и поднимается, чтобы пропустить Шаста в комнату. Солнце перечеркивает его грудную клетку поперек тонкой полоской света, мягко рассеянного по играющему кадыку, отчего тонкая кожа кажется почти прозрачной. — Давай я приберу тут все, а ты иди в ванную. Встречаемся в коридоре? Антон позорно подвисает, стопорится, уплывая совсем не в ту сторону фантазий, в которую должен, полуголым находясь перед своим коллегой. Вчера он готов был списать неуместные мысли на временное помутнение сознания, на излишнюю эмоциональность, подогретую злобой, но сегодня, находясь в прекрасном настроении, он нащупывает в себе все те же нерациональные наблюдения. Которые совершенно сбивают его с толку. Что-то необратимо меняется. Арсений из раздражающего, надоедливого, неуемного болтуна вдруг превращается в милого и забавного парня, красота которого — первое, на что обращает внимание едва очнувшееся от сна сознание. Почему Антон, единожды прислонившись к нему вплотную, теперь снова хочет вдохнуть запах цепкого цитруса, что, кажется, намертво впитался в чужую кожу? Почему он замечает то, на что раньше никогда не обращал внимания, и что теперь со всем этим делать? — Так что? — Арсений наклоняет голову вбок, одной ногой стоя на балконе, другой — в комнате, и с сомнением разглядывает молчащего Антона, который стопорит весь процесс. Смотрит вопросительно, протягивая руки вперед, хочет, видимо, забрать одеяло с подушкой, но терпеливо ждет, пока парень оттает. — Да, извини, — Шаст сбивчиво извиняется, пытаясь подняться, наконец, с пола. И почему-то совершенно не знает, куда деть полные неловкости глаза. — Задумался немного. Коридор. Ванная. Да, хорошо. Он через силу откидывает одеяло, осознавая лишь в процессе, что кроме трусов на нем ничего нет. Антон, хоть и до внешности Аполлона ему как вприсядку до Парижа, наготы своей никогда не стеснялся, даже когда от пива начало расти небольшое пузико, но сейчас ловит себя на том, что к нему липнет совершенно абсурдное желание прикрыться. Присутствие Арсения делает до тошноты обыкновенную ситуацию катастрофически неловкой. Шаст клянет себя за такие глупости, ведь много раз бывал и в банях, и в саунах, где было порядком больше людей и значительно меньше одежды, так почему же сейчас он, проходя мимо юноши в комнату, не прикрывает область паха руками исключительно потому, что силой воли запретил себе это делать? Запах. Во всем виноват чертов запах, пропитавший собой весь балкон. Похватав со спинки стула первые попавшиеся вещи, Антон сбегает в ванную. Запершись в ней, спешно натягивает джинсы, в которых приехал, и футболку не первой свежести с едва уловимыми запахами столовой и пота. Открывает кран с холодной водой, обещая себе вечером найти прачечную, и тщательно плещет себе на лицо и умывается с таким усердием, словно пытается смыть собственное лицо. Уповая на лечебный, отрезвляющий холод. Западать на Арсения — плохо. Очень, очень плохо западать на коллегу, на подчиненного, который вряд ли оценит его предпочтения и может пустить под откос все его будущее. Который, не без причины затаив обиду, может добиться его увольнения и лишить возможных будущих перспектив. Никто не захочет работать с таким, как Антон. Так почему же именно Арс? От безысходности? От скуки? Потому что рядом больше никого нет, с кем можно было бы забыться на время отпуска? Потому что даже тиндер не поможет в этом богом забытом месте найти кого-то более подходящего? Арсений не стоит риска потерять работу, но как объяснить это телу, которое вдруг решило взбунтоваться? Антон плещет ледяной водой на лицо и шею, но оно по-прежнему горит стыдом. Неужели на него действительно так пагубно влияет скука? Неужели, не имея возможности занять голову привычными рабочими задачами, он готов броситься в койку к прикованному волей судьбы к нему коллеге и таким образом вытеснить мысли об осточертевшем одиночестве? Время неумолимо утекает в водосток вместе с его сожалением, еда на столах остывает, и Шаст волевым решением крутит кран, перекрывая воду. Не потрудившись вытереться полотенцем, он распахивает дверь ванной, а после и номера, чтобы, столкнувшись взглядом с Арсением, давящим привычное кресло в коридоре, искусственно бодро улыбнуться и кивнуть, проворачивая ключ в замке, в сторону лифта. Нужно выбросить эту блажь из головы. У них всего-то неделя осталась, семь дней, которые отделяют их от возвращения домой, так что Антон бодрится, обещая себе, что все будет хорошо. Он знает, что оно того не стоит, умеет просчитывать возможные риски и последствия, в конце концов, он взрослый человек, который умеет контролировать свои желания. И Попов для него — табу. А потом случается бассейн. Который вчера встретил Антона полным отсутствием людей и теплой, терпко пахнущей хлоркой водой, размеренно покачивающей его на волнах искреннего раскаяния. Который еще вчера стал для парня лучшей частью отдыха, расслабив уставшее от непривычных нагрузок тело. С которым еще вчера все было отлично, потому что в нем не было Арсения. Сегодня же перспектива оказаться вместе в одной крохотной раздевалке пугает Антона хуже манной каши с комочками, а попытки переодеться так, чтобы случайно не опозорить себя, оборачиваются колоссальной катастрофой. Он то локтем цепляет металлический шкафчик, снимая смененную три раза перед выходом футболку, то головой вписывается в дверной проем уборной, то почти поскальзывается в резиновых сланцах на мокрой плитке. Посторонись, Фукусима, тут новый лидер нарисовался. — Я узнал, что у них еще и сауна есть, — Арсений, не церемонясь, стягивает с себя шорты вместе с трусами, складывает их в шкафчик и поворачивает голову в сторону Антона, который забился в самый дальний угол, чтобы стать максимально незаметным. Ну, насколько двухметровый неуклюжий мужик может быть незаметным. — Она платная, но стоит копейки, так что я докинул немного, чтобы мы себе ни в чем не отказывали. — И откуда ты все это знаешь? — Шаст вздыхает устало, мягко улыбаясь, и смотрит поверх головы Попова, потому что запретил себе смотреть ниже. Резко почему-то вдруг стало не плевать, как выглядит его подчиненный без одежды, что у него там и как, и Антон, зажмурившись, старается переключиться на что-нибудь другое, пока не стало слишком поздно. Боже, здесь же даже передернуть негде! Возмутительный сервис. — На стенде прочитал, пока тебя ждал, — Арс пожимает плечами и звонко щелкает резинкой ярко-зеленых плавок по поджарому животу. Вытягивается, разминая шею, смотрит вопросительно на Антона, который все еще стоит в джинсах, а у Шаста, лихорадочно соображающего, что бы еще такого придумать, патово заканчиваются варианты. Спустя секунду расстегнутый ремень звенит покорно принятым смирением. — А еще у соседок наших спросил. При тебе, кстати, за обедом. Арсений взрывается яркой, заразительной улыбкой, совсем не обиженной или расстроенной, но Шаст все равно виновато поджимает губы, смущенно улыбаясь в ответ. Незаметно выдохнув, он рывком стягивает с себя джинсы вместе с бельем, как может игнорирует любопытный взгляд Попова, который даже и не думает отворачиваться, и на ощупь нашаривает купленные им же плавки. Да, виноват, да, не слушал, ну а что еще делать, если Арс болтает без умолку? Приходится иногда отключаться от реальности и пропускать мимо себя добрую часть, чтобы мозг не взорвался от перегрузки. — Прослушал, наверное, — чертовы плавки садятся как влитые. — Ничего страшного, — Шаст кивает, сообщая о готовности, и Арсений, поворачиваясь, идет по указателям в сторону бассейна. Дождавшись, пока Антон приблизится, он просит его наклониться и заговорчески шепчет: — А еще они рассказали, что некоторые не платят, но сауной пользуются, поэтому санитарам приходится ходить и постоянно пересчитывать людей, чтобы найти безбилетников. — Мексиканские страсти какие-то. Даже не знаю, стоит ли соваться в эти бандитские разборки, — Шаст играет в испуг, шутливо открывая рот от страха, и прикрывает ладонью рвущуюся наружу усмешку. Наклонившись еще ближе к Арсу, так, что в нос снова бьет терпкий цитрус, он шепчет громко: — Нас эти головорезы хотя бы не тронут? — Ой, да ну тебя, — Арсений, который вначале заметно напрягся, теперь шумно выдыхает и безмолвно смеется, целясь локтем Антону аккурат под ребра. А после хватает того за локоть и на полном серьезе тянет к лазурной воде наполненного людьми бассейна. — Там, говорят, классно. Хаммам есть, сухая баня под сотку градусов, а еще солевая комната и джакузи с подогревом. — Что, прости? Солевая комната? Я не ослышался? — Антон буквально закашливается, останавливая и себя, и взвинченного азартом Попова. Становится посередине коридора между душевыми и открытым океаном бассейна, смотрит на парня, ища подвох в его словах, а после душит смех кулаком. Кожа в месте касания чужой ладони горит огнем. — Страшно даже подумать, что мы там будем делать. — Ну уж точно не то, что ты там себе напридумывал, — Арсений по инерции делает несколько шагов вперед, собираясь уже выйти в общий зал, но вдруг резко оборачивается и, перехватив озорной взгляд Антона, оглядывается коротко в поисках возможных нежелательных любопытных и выгибается спиной, запрокидывая голову наверх. Антон взрывается смехом. При виде изогнутого в крендель Попова, который с поразительной достоверностью пародирует солевых парусников любимого Питера, он ржет, не сдерживаясь, на весь бассейн. Арсений широко распахивает глаза, возвращаясь в нормальное положение, смотрит удивленно на всегда сдержанного и немногословного начальника, а после сыпется сам. Антон заливается соловьем. То ли все дело в долгом эмоциональном напряжении, то ли в том, как нелепо и гротескно звучит словосочетание «солевая комната» в контексте санатория, но его не могут остановить даже неодобрительные взгляды других посетителей, которые в любом другом случае вызвали бы у него исключительное желание сожрать несуществующий галстук. Хотя он вроде за обедом нормально поел, может, поэтому? В чувство их приводит только проходящий мимо санитар, который вежливо, но с намеком интересуется, нужна ли им помощь. Помочь Антону с его сердечными делами мужчина вряд ли сможет, а потому, заверенный, что все в порядке, быстро сдается и уходит. Дыхания не хватает, а Арс, покраснев от смущения, снова хватает Шаста за локоть, спешно уводя за перегородку с лаконичной надписью «Сауна». — Ближайшие минут десять я туда ни ногой, — сдавленно отсмеиваясь, Арс останавливается посередине между несколькими маленькими бассейнами и ждет терпеливо, пока Антон, навалившись на его плечо, захлебывается истерическим смехом. Черт его знает, чем их так зацепила более чем посредственная шутка, но в моменте она кажется просто разрывной. — Поддерживаю всеми конечностями, — Шаст вытирает слезы с уголков глаз и вспоминается, тут же возвращая Арсу значительную часть его личного пространства. Арсений на его странный эмоциональный выпад ничего не говорит, лишь слегка проводит рукой по месту на руке, где еще недавно была голова Антона, а у того вдруг желудок скручивается в жеваную простынь. Неужели так противно? Арсений тащит его сначала в джакузи и разваливается на специальной металлической конструкции, установленной под водой по типу лежанки. Антону же ничего не остается, кроме как пытаться лежать рядом и расслабляться. Пытаться, потому что, во-первых, его не по килограммам легкое тело оказывается недостаточно тяжелым, чтобы покорно утонуть, а во-вторых, Арсений постоянно дрейфует в опасной близости. Когда Попов, належавшись в бурлящих пузырях маленького бассейна, тянет его в одну из саун, Антон выдыхает с облегчением. Открыв стеклянную дверь, он в первые секунды теряется, попав в крохотную комнату, сплошь забитую густым паром, но через время ему удается рассмотреть вымощенные мозаикой скамейки, на одну из которых он осторожно присаживается. Арсений, слава богам, ложится напротив и принимается вещать что-то про особенности турецких бань и их повышенную влажность с относительно низкими температурами, из-за чего дышать в них значительно проще. Антон слушает в пол-уха, потому что после десяти минут постоянного напряжения наконец может отпустить себя и немного расслабиться, прикрыв глаза. Они греются в хаммаме не больше пяти минут, а после неугомонный Арсений стартует в стоградусную парилку, где крестик на шее Антона уже спустя секунд тридцать готов оставить красное клеймо на груди в наказание злостному грешнику за частое богохульство и недостаточную веру. Парень вылетает из парилки, пытаясь спасти нежную кожу от небесной кары, пока Арс, выбегая следом, предлагает охладиться в общем бассейне. Тело сводит резким перепадом температуры, и Шаста, вынырнувшего из-под толщи воды, от того, чтобы покрыть все это место родным трехэтажным, останавливает только наличие большого количества пожилых людей поблизости и необходимость встречаться с ними всю ближайшую неделю. Они и без того с Арсением неплохо опозорились, так что, пожалуй, лимит праведного гнева толпы на сегодня исчерпан. А Арс, от которого и здесь не спрятаться, словно издевается над Антоном. Вместо того, чтобы спокойно чилить в дальней, глубокой части бассейна, которая привлекательно пустует ввиду того, что никто из пенсионеров не рискует отмокать на трехметровой глубине, и спокойно плавать, нарезая круги, он не может с места сдвинуться, потому что Арсу просто необходимо быть постоянно рядом. — Придержи меня немного, — он хватается за предплечье Антона, сжимая его до красноты. — А то до бортика далековато. — Так зачем ты полез сюда, если плавать не умеешь? — осторожно придерживая юношу за две руки сразу, Антон старательно дышит, игнорируя приятное покалывание на ладонях. — Умею, просто боюсь большой глубины, — Арс улыбается лучисто, отталкивается от него, переворачиваясь на спину, а после быстро доплывает до бортика и разворачивается обратно. — Смотри, а теперь кувырок. Ты так умеешь? Антон ничего не умеет, кроме ленивого брасса да кроля на спине, но даже их он не может показать в полной мере, потому что почти все время обвит чужими конечностями. Он как может держит безопасное расстояние, честно пытается просто плавать, но Арсения дольше, чем на два раза туда-обратно, не хватает: он тут же плывет к Антону и, вцепившись то в руку, то в плечо, то за поясницу, выделывает очередной выкрутас. Выкрутасы у Антона в печенках. А еще в желудке, в голове и в паху за компанию, потому что выдерживать касания голой кожи к коже, пусть даже и на людях, пусть даже и там, где средний возраст зашкаливает за шестьдесят, парень без желания содрать с себя эту самую кожу не может. Хочется касаться, смертельно хочется сократить расстояние еще больше, до непозволительного его отсутствия, но не так, не здесь и не сейчас. Поэтому Антон злится. На Арсения, у которого напрочь отсутствуют понятия приличного и границы личного. На окружающих, которых тут слишком много, и их суровые, консервативные нравы, не позволяющие вести себя так, как хочется. На себя, постоянно прикрывающего стояк и отказывающегося идти куда-либо еще, пока он не спадет хотя бы наполовину. Мокрые плавки облепили его таз хуже второй кожи, и остаться незамеченным в своей слабости Антон точно не сможет. А если Арсений, заметив это, сложит два плюс пять и, оттолкнув его, уедет, уедет из-за него, Шаст точно себя возненавидит. Когда же мнение Попова вдруг стало для него настолько важным, Антон непростительно проебал. Как проебал и вспышку того, что бесящий его подчиненный вдруг стал для него пугающе желанным. Настолько, что от его полуголого присутствия крышу рвет до потери сознания. Что хочется послать все к черту и поцеловать на глазах у всех. Что от каждого прикосновения ладоней и горячих бедер в прохладном бассейне парня словно током шарашит. И от этих разрядов на триста восемьдесят у него скоро внутренности поджарятся в сухой, передержанный шашлык. — Ты греться еще пойдешь? — Арсений в очередной раз подплывает слишком близко, цепляя стопой бедро Антона, и Шаст, который только-только отошел от прошлого раза, c силой сжимает зубы. Нет, нельзя, не снова. Он ведь только остыл. А Арсений останавливается около бортика и подтягивается на локтях. — Я думал перед выходом еще заход сделать. — Не думаю, — Антон неожиданно хрипит и тут же закашливается, надеясь, что его смятение можно списать на сорванное и пострадавшее от хлорки горло. Он улыбается вымученно и мотает головой в стороны, разбрызгивая воду вокруг себя. — Я бы поплавал еще, честно говоря. А то вроде и в бассейн сходили, а кроме как воды наглотаться ничего не успели. — Зато я наконец-то кувыркаться научился, — довольный Арсений расплывается в широкой улыбке и разворачивается к бортику спиной, опираясь на него локтями и подтягиваясь наверх. Вода больше не скрывает его напряженный торс, и Антон, предательски залипнув на стекающую от ключицы к плавкам каплю, вновь теряет контроль. — Ты точно не пойдешь? Может и мне тогда остаться? — Нет! — от перспективы снова прятать по углам свой стояк Антон почти кричит, а после, поймав недоуменный взгляд Арсения, стыдливо хватает ртом воздух и выкручивается: — Вернее, иди, чего ты на меня-то смотришь? — Арсений хмурится, и для большей убедительности Шаст кивает в сторону сауны. — Иди, подыши этим еловым туманом из фильмов ужасов. — Хвойным туманом, — он расслабленно улыбается, болтая ногами в воде. — Хвоя есть не только у елей. — Да иди ты уже, господи! — Антон не выдерживает и уже открыто шлет Арса в самую сауну, чтобы тот, хихикая себе под нос, все-таки выбрался из воды, нашел свои сланцы и ушлепал подальше с громким скрипом резины по плитке за стеклянную дверь. Антон, проводив взглядом обтянутую тонким полиэстером задницу, вымученно выдыхает и уходит под воду с головой. Арсений уходит, и дышать становится чуточку легче. Но лишь чуточку, потому что фантомные касания все еще оплетают Антона прозрачной водой, и даже едкому хлору не под силу их оттуда смыть. Он проплывает метров двести за оставшееся время, практически не останавливаясь, пыхтит в попытке отдышаться, потому что давно так интенсивно не плавал, но желание овладеть гетеро-коллегой так никуда и не уходит. Сущий ад, щедро сдобренный полнейшим абсурдом. В душевой Шаст обнаруживает, что, ко всему прочему, умудрился оставить в комнате свой гель тире шампунь тире бальзам тире помой вообще все тело за один раз, а значит, придется до конца дня ходить со стянутой кожей и запахом половой тряпки в волосах. Однако Арсений, решив, видимо, не баловать Антона роскошью одиночества, ловко занимает соседнюю душевую без стенок и шторок и щедро делится принесенным добром на двоих. Включив воду и отрегулировав температуру на более или менее терпимую, Арс выдавливает часть геля себе на ладонь, а после протягивает знакомую баночку проклятого апельсинового геля ёжащемуся под перепадами температуры Антону. Антон же думает только о том, насколько странно он будет смотреться в душевой, если так и не снимет плавки. Выходит, что достаточно странно, поэтому снять их все-таки приходится. Вслед за Арсением. На этот раз не смотреть на поджарое тело Попова Антон не может, как бы ни старался себя заставить. Он опасливо обводит взглядом подтянутый живот с треугольником ведущих в запретное место впадин, едва различимые грудные мышцы с темными пятнышками сосков, четко выделенные ключицы, на которых осталась плохо смытая пена. И член. Конечно же член с коротко стриженым лобком, потому что Антон — грязное, безвольное животное. Его тело предательски его подводит. Голодное и одинокое большую часть времени, оно то и дело покорно перебивается случайными связями, потому как искать кого-то постоянного нет ни времени, ни желания. Но теперь, когда кроме Арсения в радиусе ближайших километров доступных целей попросту нет, оно отчаянно реагирует именно на него, пытаясь заполучить хоть кого-то. Антон бурчит под нос тихую благодарность и, не имея мочалки, льет гель прямо на себя, но делает и без того патовую ситуацию в разы хуже. Теперь запах Арсения не просто задорно щекочет ноздри рядом, он теперь повсюду: на нем, в нем, опутывает незримой сетью спутанное сознание и мешает мыслить здраво. Честно говоря, думать не выходит вообще, потому что в глаза едкой пеной лезут картинки страстно желанного тела. Смываться приходится спешно: и ледяной водой, и из душевой. И не только потому, что сантехники, проводящие здесь канализацию, сильно схалтурили, сэкономив на раздельных трубах, но и потому, что только резкий холод может сбить неуместное в общей душевой возбуждение. Не здесь. Не сейчас. И не с ним. Как бы ни хотелось. Иначе за свои слабости дорого придется платить. Шаст до красноты трет себя полотенцем, а после, как страус, прячет в него голову под предлогом сушки волос. Механически одевается, натягивая одежду на еще влажное тело, механически отвечает что-то и вряд ли впопад, потому что совершенно не слушает Арсения, но тот, видимо, настолько сильно вымотался, что не замечает потерянности в глазах собеседника. А уставший и измотанный Антон хочет только одного: спрятаться, скрыться как можно дальше, забиться в самый темный угол, чтобы никто его там не достал, и пробыть в нем так долго, чтобы всякие непотребства в голове иссохлись. Грецкий орех, знаете ли, думать не умеет. Очевидно, что он начинает сходить с ума. То ли потому, что запертое, изолированное пространство санатория давит на психику, то ли сработало перенасыщение отравленного свежестью и чистотой воздуха, то ли непривычная отдаленность от города пугает непривычностью. А может, полное отсутствие работы, не позволяющее занять голову, все-таки было ошибкой? С Арсением нужно завязывать, иначе до добра все это не доведет. Нужно минимизировать их общение, выбросить из головы шальные мысли о нем, держать достаточную для равнодушия эмоциональную дистанцию и не позволять себе делать глупости в ожидании окончания отпуска. Может быть, даже снова попробовать переехать в другой номер, если вдруг что-нибудь освободилось. Нельзя терять бдительность. Права на ошибку у Антона больше нет. *** Антон счастлив — ему наконец удается поспать. Стоило им вернуться в номер, Арсений сразу же куда-то смылся: успел только развесить на балконе мокрое белье и был таков. Шаст же, воспользовавшись редким случаем отсутствия, даже не удосужился узнать подробности: недолго думая, завалился, как нормальный человек, на кровать, утопая в невероятной мягкости матраса, и почти сразу отключился, измотанный и физически, и морально. Приятно иногда не чувствовать каждой конечностью неровности фуги между плитками. Поспать удается, правда, всего минут двадцать, ведь потом из сна парня выдергивает громкий звук ударившейся об открытую дверь ванной двери входной. — Ты что, спишь? — удивленный голос Арсения наживую режет надежды на уединенное продолжение желанного отдыха, и Антон кривится недовольно, пряча голову в чью-то подушку. Утыкается носом в наволочку, пытается хоть как-то спрятаться, но от вездесущего Попова не спасают ни запах порошка, ни пылевые клещи. Этот кровопийца поопасней будет. — Просыпайся, еще ж только половина четвертого. — Ты вообще слышал что-нибудь про послеобеденный сон? — Шаст мычит в подушку, выкручиваясь на кровати в нелепую завитушку, прижимает к груди колени, словно если он будет занимать минимум места, то появится крохотный шанс того, что его не найдут и забудут. Однако план этот был обречен на провал еще в момент прибытия маршрутки на остановку три дня назад. — Слышал, но обед у нас был полтора часа назад, — Арс проходит дальше в комнату и, отложив телефон в сторону, присаживается на край кровати. Антон не двигается, размеренно уплывая за пределы скучной логичной галактики, но тут же чувствует, как его ногу теребит настойчивая ладонь. — Поднимайся, соня, а то все интересное проспишь. — Здесь? — парень переворачивается на спину, растекается по застеленному покрывалу и, сонно потирая глаза, раскидывает руки по сторонам, раз уж стратегия затеряться в ткани с треском провалилась. Главное, чтобы не этой самой ткани. — Не думаю. — Ошибаешься, — Арсений, судя по голосу, мягко улыбается и принимается еще настойчивее теребить его ступню. Спасительное одеяло безвыходно придавлено двумя задницами. — Просыпайся давай. Я нам велики в прокате взял. Антон замирает на месте, не без труда прерывая сладкие потягивания. — Что ты сделал? Вдруг ему просто показалось? Ну пожалуйста. — Велики для нас арендовал, — нет, слух у Антона, как и зрение, все еще в порядке и, к сожалению, не подводит: воодушевление Арсения кажется более чем реальным. Шаст же не может отделаться от ощущения, что он один только что плавал час в бассейне и тратил энергию на безумные активности: а иначе как еще объяснить, что у Арса она бьет через край? — У них тут, оказывается, свой пункт проката. Японские техники медитации не справляются. Раздражение планомерно подогревается отсутствием возможности побыть наедине с собой и порефлексировать о тщетности бытия, а в кишечнике едва ощутимо покалывает желание сказаться больным, но что-то подсказывает Антону, что этим он сделает свое положение только хуже. — Можно я не пойду? — он накрывает лицо подушкой, одним глазом выглядывая из-под нее, чтобы следить за Арсением, и потягивается еще раз в попытке расслабить забитые спортом мышцы. Ломота в теле никуда не уходит, но существовать становится чуточку проще. Вот бы еще и Арс ушел куда-нибудь погулять. — Я так устал за сегодня. Нужно хоть немного поспать. — Так мы же сегодня ничего толком и не делали, — от искреннего удивления в голосе собеседника у Шаста на несколько секунд перехватывает дыхание. Он убирает подушку от лица и открывает рот, чтобы выразить негодование парой ласковых, но ему и слова вставить не дают: — Ночью спать будешь, а сейчас пошли кататься. Я уже оплатил нам три часа. Не озвучив ни слова из нахлынувшей подборки, Антон пораженно сдувается. — Ненавижу тебя, — он тихо стонет и неразборчиво бубнит в подушку, которая снова падает ему на лицо. Необходимость крутить педали валится на плечи неподъемной обреченностью с привкусом горькой жопки коварного огурца, но даже это по-прежнему не может сравниться с близостью Арсения, от которого срочно нужно дистанцироваться. — Что? — собравшийся в сторону ванной Арс оборачивается. — Отличная идея, говорю, — Шаст откидывает подушку к стенке и тянет на лицо вынужденную улыбку. Арсений — сущий дьявол во плоти. Несмотря на то, что отношение Антона к нему стремительно меняется, сворачивая в сторону кювета слепого желания, он все еще в состоянии буквально за считанные секунды разбудить в груди ту самую кристально чистую, выдержанную злость, которую Шаст так старательно обещал себе усмирить и исправить. Арс то ли не видит усталость Антона и то, как тяжело он переносит ранние подъемы с невозможностью побыть в одиночестве, то ли попросту не считает нужным с ними считаться. И если первое еще хоть как-то можно понять и объяснить, то вот второе сильно расстраивает и бесит до невозможности, потому что если так, то Шаст в нем сильно разочаруется. Через десять минут они спускаются по главной лестнице санатория около центрального входа, и Антон сразу замечает пристегнутые к перилам два видавшие виды велосипеда. Уговорить Арсения перенести велики хотя бы на завтра, чтобы за вечер набраться сил, не помогают ни задушевные стенания, ни уговоры с попыткой подкупа, ни даже шантаж с угрозами. Воодушевленный Попов отстегивает велосипеды, пряча ключ в карман, и отдает парню его спутника, параллельно на своем проверяя состояние колес и регулируя под себя руль и сидение. Заметив, что Антон стоит рядом с отсутствующим лицом и исключительно вида ради удерживает своего железного коня от падения, Арсений заканчивает со своим и после помогает и ему. Однако как велосипед не настраивай, он все равно не подойдет для двухметрового переростка, поэтому Шаст, который не может толком даже выпрямить ноги на педалях, злится еще сильнее, глядя в спину проворно виляющего по дорожке Попова: этому-то все всегда идеально подходит. Через пару минут они выезжают на дорогу. Антону плохо. У Антона болит голова, ноют икры и затекают от низкого руля руки, которые приходится постоянно держать в напряжении. Он смотрит вперед на игривого Арсения, который от переизбытка эмоций напоминает Шасту чертову собаку: то уезжает, звонко смеясь и улыбаясь солнцу, то вспоминается и возвращается, кружась рядом с угрюмым Антоном. При этом он умудряется о чем-то без умолку болтать, указывая куда-то вперед, и в красках расписывает примерный маршрут. Потом и вовсе отпускает руль и, явно рисуясь, стягивает с себя рубашку, чтобы остаться в одной майке поигрывать загорелыми бицепсами, слегка влажными от пота. Шаст сдувает мокрую челку со лба и мечтает только о том, чтобы побыстрее вернуться в комнату и сорвать с него эту чертову «алкашку». Чтобы ею его же и задушить, а после замотать в одну из ковровых дорожек в коридоре, чтобы не вонял. Парень катится по лесной дорожке и бухтит что-то про «технику безопасности», в ответ на показательное выступление езды без руля настаивает, что «любое увлечение должно быть безопасным», и орет почти что матом, когда Арсений пытается стать на заднее колесо и чуть не падает спиной на асфальт. После, успокоившись немного, Антон даже шутит, что звучит местами, как семидесятипятилетний дед, но настроению это все равно не помогает. Антон устал и Антон злится. Антон хочет побыть один и полежать, поспать, скорее всего, а может, даже и книжку почитать, которая вроде как про неудачное ограбление банка и захват заложников, но на самом деле совсем про другое. Хочет побыть один и подумать, что же с ним такое происходит, проанализировать тщательно свое поведение в попытках найти баг системы, но не может в одиночестве даже поспать. Антону необходимо продумать детальный план отступления и понять, что он делает не так, почему начинает западать на Попова, но тот, не давая ему ни секунды передышки, заполняет собой все возможное пространство, вытесняя посторонние мысли чертовым въедливым цитрусом. Шаст щелкает передачником, переключаясь на повышенную, случайно промахивается ногой мимо педали, попадая куда-то по корпусу, и цепь тут же соскакивает со звезд и намертво блокирует заднее колесо. От неожиданности парень теряет равновесие и почти что падает, лишь чудом в последний момент успевая схватиться за ближайшее дерево. Проехавшая в сантиметре от него в этот момент машина окончательно срывает клеммы терпения. — Хэй, ты чего остановился? — Арсений, быстро заметив внеплановую остановку, разворачивается и подъезжает поближе, пока Шаст отряхивает с рук прилипшую кору и пытается образумить слетевшее с шарниров сердце. — С меня хватит, — голос срывается, из-за чего кажется, что Антон почти кричит. Он окончательно слазит с велосипеда, неизбежно запутавшись в педалях, обходит его, сдерживая глупый позыв пнуть бездушный металл в отместку, и ставит его кое-как на подножку, потому что все-таки взрослый. Хоть и перепуганный до дрожи в пальцах. — Я больше никуда не поеду. — Так у тебя же просто цепь слетела, — осмотрев с большего повреждения, Арсений улыбается несмело и ставит свой велосипед чуть поодаль на обочине, чтобы не мешал. Возвращается, потирая в задумчивости руки, присаживается на корточки и разглядывает пострадавшую цепь. — Не переживай, поправим сейчас все за минуту и дальше поедем. Я слышал, тут есть одно шикарное место… — Господи, Арс, ты хоть когда-нибудь прекратишь это делать? — Антон устал. Антон взрывается. Да, он обязательно будет жалеть об этом после, да, он обещал себе больше так не делать и более уважительно относиться к Арсению, но горящее внутри раздражение натурально разрывает грудную клетку желанием высказаться. — Что делать? — Арсений, поднимая голову, хмурится, словно искренне не понимает прилетевших в его сторону обвинений. Так и сидит на корточках, протянув руки к цепи, но больше не двигается: ждет. — Боже, Арс, тебя так много! Неужели ты правда этого не понимаешь? — необдуманная правда вылетает из парня раньше, чем он окончательно уверяется в ее необходимости. — Я не хочу ехать смотреть с тобой какие-то там места, я вообще не хочу никуда ехать. Я хочу просто побыть один и отдохнуть, поспать немного. Но нет, ты продолжаешь таскать меня за собой повсюду, словно я собака бездомная. Арсений медленно поднимается, не отводя от парня обеспокоенного взгляда. — Антон, я же просто хотел развлечь тебя. — Я устал, Арс, — Шаст выдыхает рвано, восстанавливая слетевшее, как та самая цепь, дыхание. Смотрит загнанно на Арсения, а в груди гулко и протяжно ревет что-то неопознанное. — Устал в первую очередь от тебя. Тебя слишком много, и я не поспеваю ни за тобой, ни за твоими мыслями. Я не хочу делать и половины того, что нам выписали по твоей указке, а твои дополнительные активности буквально меня добивают. Вся правда наружу, вся искренность прахом. И к черту все те дни примирения, когда жива была надежда все наладить. — Но я ведь для тебя стараюсь, — снова те самые брови домиком, приправленные открытым, с искренним, потерянным недоумением, взглядом, снова отголоски того самого ядовитого сожаления, что тут же взрывается под ребрами тянущейся болью, стоит только этот взгляд перехватить. — Да сколько ж можно-то? Арс, господи, прошу, прекрати пытаться сделать мою жизнь лучше! — Антон глушит в себе голос совести и кричит так, чтобы наверняка перекричать предательницу. Крик отражается от стволов многолетних сосен и оглушительным провалом разносится по всему лесу. — Я не хотел ни прогулок, ни леса, ни этого чёртова санатория, который мне ни в одно место не уперся. Я не хотел в отпуск, но если уж и проводить его где-то, то не здесь и уж точно не с тобой. Терпения у Антона даже на донышке не осталось. Эмоции копятся внутри, ищут выход, блуждая по венам молодой горячностью, и наконец находят его в тонком колесе велосипеда, который от сильного удара ногой все-таки падает на асфальт. Арсений отскакивает и рефлекторно прикрывает руками лицо, так, словно следующий удар должен прийтись в него, а Антон, силой сжимая кулаки, до крови закусывает нижнюю губу. Осматривая замершего, закрывшегося от него Арса, Шаст душит в себе порыв подойти и извиниться, ну или хотя бы просто сказать, что ему точно ничего не угрожает, ведь кроме как бездушный металлолом, который не сможет дать ему сдачи, Антон никогда никого не бил. Но вместо этого он молча разворачивается, вытирает о джинсы грязные ладони и просто уходит в сторону санатория. Опустив голову вниз, он смотрит под ноги в старых кроссовках, отсчитывает про себя отбивающие четкий ритм шаги, сминая подошвами сосновые иголки, и натужно дышит, оставляя за собой незримый след тошнотворной горечи. Плевать на работу. Он с легкостью найдет себе другое место. Плевать на Пашу с его «гениальными» идеями. Плевать на Арсения, который всего за пару дней умудрился слишком сильно его к себе привязать. Через тридцать минут быстрой ходьбы Антон, прихрамывая, возвращается на главную аллею санатория с остановкой общественного транспорта посередине и замечает на ней стоящую с открытой дверью полупустую маршрутку. Решение принимается мгновенно. Отравленное обидой, исчерченное усталостью, оно крепнет и до последнего не отпускает: в кармане за считанные доли секунды прощупывается удачно захваченный с собой кошелек и связка ключей с телефоном. Антон, заскочив буквально в последний момент, протягивает водителю купюру, забирает сдачу и, ссыпав ее в карман, падает на самое последнее сидение. Маршрутка с громким хлопком двери отъезжает от санатория, и Антон, запрокидывая голову, закрывает соленые — от пота — влажные — точно от пота — глаза. Так будет лучше. Лучше для них двоих.