Сосновый перебор

Целовать Арсения круто. Но еще круче целовать Арсения, не спрашивая, при первой же возможности. Антон уже второе утро подряд просыпается сам, крепко прижимая к себе того, кто еще совсем недавно казался ему самой неподходящей для этого кандидатурой. Однако на этот раз пробуждение не оставляет после себя ни чувства стыда, ни угрызений совести, поэтому Шаст, едва проснувшись, притягивает поближе давно проснувшееся тело и, слепо уткнувшись в мягкую шею, мычит что-то неразборчивое, мечтательно улыбаясь. Тихий смешок сбоку холодит ухо, пробегается стайкой неугомонных мурашек по шее и забирается дальше под одеяло, пока прохладные губы касаются сначала затылка, а после стекают вперед на лоб, висок, веки, переносицу. Шаст жмурится довольно, жмется еще ближе, обхватывая руками чужие живот и спину, и крепко сжимает объятиях до тихого «ой». — Тише, раздавишь же сейчас, — Арс тихо шепчет и смеется, обжигая Антона лучистым счастьем беззаботного утра, но из цепкой хватки выбираться не торопится: лежит покорно и почти не шевелится, проводя губами по тонкой коже. Шаст хватку немного ослабляет, но исключительно для того, чтобы позволить Арсу вдохнуть. — Зато так ты от меня точно никуда не сбежишь, — открывать глаза не хочется, нарушать зыбкую магию приятного пробуждения тоже, и Антон в ответ проводит носом по длинной, вытянутой для лучшего доступа шее. Поясницу сводит от тихого, надрывного вдоха. Разве простые прикосновения могут вызывать настолько чувственные реакции? Кожа тут же взрывается невидимыми искрами, мчащимися друг за другом в погоне за большим. — Неужели ты готов пожертвовать нашим завтраком из-за желания поспать подольше? — Арсений пытается иронизировать, играя в неприступность, но голос выдает истинное положение вещей: придыхание, граничащее с невесомым шепотом, вынуждает его открыть шею еще сильнее, подставляя под влажные прикосновения губ поигрывающий волнением кадык и острые, как обломки скал, ключицы. Как бы не порезаться одним неосторожным движением. — Я готов пожертвовать нашим завтраком из-за желания никогда больше не спать. Антон намеренно дышит на кожу, которая неизменно отвечает ему мелкими мурашками кипящего под ней желания, и припадает губами, лишь в последний момент останавливая себя от того, чтобы прикусить тонкий шелк зубами. Красноватые пятнышки прошлых касаний горят бесхитростным узором воспоминаний о прошлой ночи. Ревом рвущейся из груди вседозволенности. Арс давится тяжелыми вдохами, сжимая пальцы на руках Антона, пока Шаст обводит горный хребет выступающих ключиц, собирает старательно особый запах чужого тела в утренней кровати и возвращается по своим же, оставленным ранее следам обратно, чтобы наконец накрыть губы Арсения и полноценно поцеловать впервые после окончания ночи. Арсений не растворяется поразительно реалистичным видением, не будит его, в страхе убегая из общей кровати, испугавшись залезшего к нему в трусы начальника, не смеется над ним, отталкивая, чтобы рассказать, что его развели, как доверчивого подростка. Ничего это не происходит. Арсений только целует его в ответ, запуская юркие пальцы в спутанные после сна волосы, и что-то неотвратимо взрывает внутри жалкой телесной оболочки. Антон медленно очерчивает ладонями рельефы чужого тела, опускаясь черед грудь вдоль по животу и чувствительным бокам, и замирает вдруг на тазовых косточках, не спеша двигаться дальше огороженной широкой резинкой нижнего белья зоны. Подогревая интерес, выжидает терпеливо и оценивает, захлебываясь собственным возбуждением, каждую мелочь в реакции Арсения. Наслаждаясь и пытаясь отпечатать этот немой стон на обратной стороне век. Арс с лихвой оправдывает его ожидания. Дергает нетерпеливо бедрами, буквально бросается ими вверх, не в силах терпеть, отчаянно требует большего контакта и упирается в ладонь Шаста крепким стояком. Губы потеряны в плену жаркого рта, чужой язык извращенно и мучительно пытается по-хозяйски обосноваться в нем, и эмоций вокруг так много, что остатки сна тут же смывает потоком желания. Антон почти рычит. Пользуется замешательством Арса, перекладывает его поудобнее, спуская немного подушки вниз, и случайно выбивает из его груди сдавленный желанием быть потише стон, когда задевает рукой колом стоящий член. Арсений ловит его ухо и прикусывает игриво мочку, руками исследует грудь, пальцами зарывается в волосы, пока большой палец Антона бродит по тонкой ткани, собирая разгоряченную влагу. Грохот уведомлений в общем чате разрывает одновременно два телефона, врываясь в горячую интимность лавиной раздражающих звуков, и Арс, не сдержавшись, стонет в голос, на этот раз печально и разочарованно. Антон, сдавленно смеясь, пытается скрыть накрывшую его вдруг неловкость и откидывается спиной на подушки, пока Арсений тянется к их телефонам, чтобы выключить звук. Он никогда не был любителем секса по утрам, особенно когда на горизонте маячила перспектива поспать подольше, но сегодня его либидо явно проснулось раньше до сих пор слегка сонного сознания. Воспоминания вчерашнего вечера вспыхивают перед глазами так и не тронутой заветренной грушей, все еще лежащей на столе, и он прикрывает на несколько секунд глаза, пытаясь заглушить ревущее под ребрами нечто. Арс бережно укладывается рядом, натягивая на них одеяло, и, поймав вопросительный взгляд Антона, отрицательно мотает головой. «Ничего, что стоило бы нашего внимания», — Шаст считывает это с легкостью, но сил и уверенности продолжить начатое почему-то больше не хватает. Тянущее в паху смущение прихватывает цветом щеки. — Они решили поздравить друг друга с победой в потребительской номинации «Крупнейшая сеть строительных материалов», — Арсений быстро улавливает потерю былого настроения и на продолжении не настаивает. Откидываясь на спину и зевая, он сладко потягивается: — Лучшего времени, чем половина девятого утра, они не нашли. — Не знал, что мы на нее подавались, — Шаст улыбается, прикусывая изнутри щеку, и хватается за возможность перевести тему: вид горящего цветом лица и растрепанных его же руками волос вызывает исключительное желание закрыть лицо подушкой и выплеснуть из себя это странное ревущее нечто. Повернув голову, он привстает на локте. — Стой, уже половина девятого? — Без двадцати, если быть точнее. — Ого. — Кажется, сегодня снова придется завтракать в номере, — повернувшись лицом к Антону, Арс широко улыбается, никак не выражая сожаления или злости. Зевает только еще раз и совершенно очаровательно трет заспанные глаза, за что получает от несдержанного Шаста звонкий чмок в район переносицы. — Можем на природе поесть, если захочешь, — откуда подобное берется в голове, Антон даже представлять не берется. Он вообще не хочет задумываться ни о чем конкретном, особенно сейчас, когда у него есть неограниченная возможность провести с Арсением каждую свободную минуту. Перехватив его долгий, прямой взгляд, Шаст невольно смущается, пожимая плечами: — Устроим такой себе пикник. — Не знал, что ты прячешь в себе романтика, — смутив Антона сильнее некуда, Арс вдруг тихо хихикает и целует его в губы, ставя окончательную точку в судьбе их грядущего завтрака. Уличенный в чем-то чересчур личном и словно постыдном, Шаст спорить не готов и просто рад, что тему его неясно откуда взявшейся романтики удалось безболезненно замять. — Тогда просыпайся, а я быстро в душ и побегу в столовую — отвоевывать нашу еду. И, не считая нужным дождаться согласия от залипшего на прикушенной нижней губе Антона, Арс скидывает с себя одеяло и буквально подскакивает на кровати, окончательно разбросав по комнате надежды на ленивый утренний секс. — Встречаемся в холле через двадцать минут, — на удивление, перспектива остаться без разрядки совершенно Антона не расстраивает: наоборот, воодушевленный разнообразием, он поднимается с кровати следом и кивает настойчиво в сторону ванной застывшему вдруг в нерешительности Арсению. — Не волнуйся, кровать я уж как-нибудь сам заправлю. Убедив Арса, что знает местоположение всех его вещей и уж сообразит как-нибудь в двадцать семь лет сложить покрывало в пакет, Антон начинает ленивые сборы под шум падающей в ванной воды. А уже после, когда сам оказывается в душе, задумывается, буквально на минуту, почему же близость с Арсением вызывает в нем так много эмоций, которые, казалось бы, он давно должен был перерасти? Ответ, однако, у себя Антон не находит. Его, по всей видимости, унес с собой Арсений. В их расписании сегодня — вольготная свобода, отягощенная только первым и единственным посещением янтарной комнаты. Зарядившись вкусной запеканкой, съеденной из вспененных контейнеров на лавочке у берега реки, и хорошим настроением, они со смехом предвкушают посещение места с таким говорящим названием, располагаясь на ближайшем пляже. После завтрака они расстилают покрывало и переодеваются в плавки в ближайшей раздевалке, пока пляж медленно, но верно наполнятся тянущимися с санатория отдыхающими. Они плавают в речке, не рискуя, правда, сильно отдаляться от берега после вчерашнего, купаются до посинения губ, а после греются на солнышке, болтая о неважном и много, бесконечно много друг друга касаясь. Не позволяя себе терять бдительность, они держат необходимую дистанцию, но отказать себе в случайных прикосновениях от случая к случаю все же не могут: то сбившееся покрывало срочно поправят, украдкой зацепив ладонью обнаженное бедро, то посмотрят что-то в чужом телефоне, пальцами касаясь пальцев, то бутылку с водой передадут, потому что она у них все еще одна на двоих. Для всех вокруг они не более чем хорошие друзья, решившие выбраться погреться на пляже и повеселиться на природе, для всех остальных их мимолетные касания не более чем случайность и статистическая погрешность. Для всех окружающих они, намеренно задерживая руку друг на друге на какие-то доли секунды, счастливые невидимки. Антон плывет. Засматривается непозволительно долго на улыбающегося Арсения, спотыкается, падая в синеву бесконечного неба, отраженного в глазах напротив, собирает мысленно микротрещинки морщинок по светящемуся лицу и мечтает о том, как будет пересчитывать их губами после. Заливистый смех, белоснежная улыбка, нескончаемый поток шуток — и вот уже Шаст не может вспомнить, как вообще умудрялся жить без него. Антон смеется. Впервые за много лет отпускает серьезность и хохочет над очередной глупой шуткой в голос, вызывая на себя праведный гнев отдыхающих, которым не повезло расположиться около них. Те, правда, оставшись без внимания, сдаются и уходят, а они остаются: лежать на теплом песке, пахнущим тиной и табаком, смеяться заливисто, щурясь от солнца, и бесконечно много мечтать. Антон счастлив. В этот прекрасный день, в эти растянутые эмоциями часы и наполненные наслаждением секунды он чувствует себя счастливым настолько, что грудь разрывает желанием или прокричаться хорошенько, избавив себя от внутреннего напряжения, или поделиться с кем-нибудь хотя бы малой частью испытываемого, чтобы банально не лопнуть от счастья. Жаль только, что поделиться не с кем: мама природы его чувств понять так и не смогла, а единственный близкий друг остался настолько далеко в прошлом, что теперь не кажется возможным вообще что-либо ему о себе рассказать. Зато теперь у него, кажется, есть Арсений. С которым они льнут друг к другу, как две слипшиеся в кастрюле пельмешки, и лишь необходимость сохранять общественно приемлемую дистанцию не дает окончательно забыться. Вездесущий Арсений, с которым можно болтать обо всем подряд и не бояться осуждения. Арс, который смеется с каждой его глупой шутки и припадает на горящее солнцем плечо, невольно копируя повадки самого Антона. Который заряжает своим оптимизмом и верой в людей, не давая раскиснуть гнетущими рассуждениями о тленности бытия. Арсений, который еще недавно одним своим появлением доводил Антона до нервного приступа, теперь кажется поразительно захватывающим человеком. Невыносимый душнила и всезнайка превратился в начитанного и образованного юношу, а странные и не к месту шутки приобрели легкий флер безоговорочной влюбленности и безобидного волнения. Арсений, лежащий перед ним на исстрадавшемся покрывале, все тот же. В нем не изменилось ровным счетом ничего, кроме, разве что, неуловимого бронзового загара, налипшего на поджарое тело за несколько дней беспрерывного нахождения на улице. Однако отсутствие необходимости ненавидеть его и раздражаться самому факту его присутствия где-то поблизости сделало жизнь Антона в разы проще. Арсений не изменился. Изменилось отношение к нему Антона, который, к своему стыду, все эти месяцы так настойчиво отрицал всякие его положительные качества. Разморенные солнцем и согретым пляжем, они не замечают, как подбирается время обеда, поэтому приходится спешно собирать вещи и через душ в номере идти в столовую, чтобы не опоздать хотя бы на второй прием пищи. Хотя и на него, получив возможность вволю нацеловаться, они почти что умудряются опоздать, ведь решение сократить расход воды и восполнить утренний пробел в итоге на пользу не играет. После столовой, закинув вещи в номер, они, смеясь с одной только на полном серьезе прописанной в расписании строчки, идут в янтарную комнату, которая на деле действительно оказывается небольшой комнаткой, стены и потолок которой покрыты золотом необработанного янтаря. Все десять стульев заполнены чинно сидящими на них бабушками и дедушками, а парни, усевшись поодаль, едва сдерживают смех. — И что нам тут делать? — выбрав максимально отдаленные места, чтобы не мешать никому из присутствующих, они усаживаются несмело на самый край и бегло осматриваются в поисках еще чего-нибудь интересного. Ноги, обутые под надзором сурового санитара в бахилы, опускаться на это богатство не хотят, из-за чего иррационально приходится поддерживать их на весу. Антона хватает всего секунд на десять, после чего мышцы протестующе ноют и отказываются выполнять необоснованные поручения. — Насколько я понял, просто сидеть, — Шаст, пожимая плечами, шепчет ответ прямо на ухо Арсению, чтобы не привлекать ненужного внимания присутствующих, и с опасением прикасается к спинке стула, которая, как и всё здесь, отделана небольшими вкраплениями янтаря. Сюрреализм какой-то, блин — янтарная комната. А брильянтовая кухня на этом же этаже или нужно в подвал спуститься? — Наверное, твоя самая любимая процедура из всех. — Почему? — Ну, ничего ж делать не нужно, — Арс усмехается иронично, поддевая локтем замешкавшегося Антона, и, пока тот молча хлопает глазами на факт откровенной издевки, откидывается расслабленно на спинку стула. Сбоку от них мерно нарастает гул мужских голосов, рассуждающих о последнем футбольном матче. Шаст пытается отпустить ситуацию и, чтобы не обижать Арсения, честно старается расслабиться и получить удовольствие от этой странной процедуры, смысл которой ему не до конца понятен. Видимо, он действительно должен просто сидеть и обогащаться парами янтаря, а приглушенный свет наверняка должен содействовать успокоению, но как быть тому, кого за последние сутки целовали больше, чем за весь последний год? И разве янтарь вообще выделяет какие-то испарения? Кровь внутри молодого тела бурлит раскаленным маслом, и расслабиться не выходит от слова совсем: бери да картошку забрасывай для фри, чтобы зря не пропала. Какое уж тут спокойно посидеть и подышать, если он обычно привык занимать себя работой? А из-за неограниченного доступа к телу рядом, которое сидит и бессовестно касается своим коленом его бедра, даже думать о ней не получается. — Боже, я ж повешусь тут через пять минут ничегонеделания, — Шаст шепчет обреченно и проводит рукой по волосам, раздумывая, не присоединиться ли к всеобщему обсуждению футбола, ведь в свое время неплохо в нем разбирался, но от этой идеи быстро отказывается: не хочется оставлять Арсения одного. — Даже телефон не разрешили пронести, ироды. — Это чтобы ты не только телом, но еще и сознанием отдыхал, — Арсений лениво приоткрывает левый глаз и с максимально флегматичным видом окидывает взбудораженного и не привыкшего к релаксации Шаста. Как будто это не он несколько минут назад бежал сюда вприпрыжку, потому что отсутствие привычной активности плохо на него влияет. — Нужно учиться проводить время с самим собой без помощи гаджетов. Хотя Антон, между прочим, изо всех сил старается последние двенадцать часов добавить ему этой самой активности. Сам уже упахаться успел. — Ой, не делай вид, что тебе не хочется запостить новую фотку в сторис, чтобы твои триста пятьдесят шесть подписчиков увидели то, как потрясающе ты проводишь свой незапланированный отпуск, — Антон закатывает глаза и пихает юношу в ответ, подмигивая с издевкой, но Арс и не думает обижаться: наоборот, сдерживается, чтобы не засмеяться. — Ну ты посмотри на этот янтарный храм! Грех таким не поделиться с аудиторией, — Арсений держит лицо из последних сил, чтобы не посыпаться, и восклицает чуть громче обычного: эхо прокатывается по приклеенным камушкам на стенах. Задержав на несколько секунд дыхание в ожидании возможного обрушения на них гнева, они тихо смеются. — Они такого явно в глаза не видели. Их тихие пересмешки остаются незамеченными. — Побереги их психику, — Антон едва сдерживает смех. — Не вреди несчастным людям. Они ж ничего плохого тебе не сделали. Пытаясь заглушить гулкий смех ладошками, они то и дело падают на плечи друг друга в особо сильном порыве истерики и по итогу занимают себя еще на несколько минут, не упуская при этом ни единой возможности касаться. Компания пожилых соседей слишком занята обсуждением чего-то отстраненного, а торчащий в дверях санитар лишь изредка одаривает их скучающим взглядом. Отсмеявшись, они снова пытаются расслабиться, а Шаст, пользуясь заминкой, незаметно пододвигает свой стул так, чтобы быть поближе к Арсу. Незаметно, конечно, громко сказано, ведь тяжелый деревянный массив, протянутый по камушкам янтаря, издает ужасающие звуки, но те пусть и режут слух, все же остаются незамеченными в общем гуле голосов. Разве что санитар теперь смотрит на них чуть более недовольно. — Как думаешь, сколько все это стоит? — Арс полулежит на стуле, обводя комнату мечтательным взглядом, и умудряется съехать на нем наполовину, глядя в потолок. Который единственный из всех остальных плоскостей сверкает на всеобщем обозрении голышом, прикрываясь в смущении только массивным старинным светильником. — Ты знаешь, как назло забыл сегодня заглянуть в сводку цен на необработанный янтарь, — Антон веселится, несмотря на саркастичный комментарий, но усилием воли состраивает недовольную мину и закатывает глаза, играя свою роль до конца. И думает с сожалением о том, что вместо того, чтобы торчать здесь, они могли бы заняться кое-чем поинтереснее с одним местным привлекательным парнем. Местный привлекательный парень вдруг выпрямляется и усаживается нормально, сгребая себя с поверхности стула, а после загадочно наклоняется вперед, поближе к центру. Шаст, сбитый с толку и от природы не в меру любопытный, заинтригован, поэтому спешит сделать то же самое. Ну и что же нового эта его егоза задумала? — Схема такая: ты отвлекаешь остальных, а я пытаюсь отковырять один камушек, — озорной прищур и закушенная в задумчивости губа не сулят Антону ничего хорошего, а тихий, заговорческий шепот заставляет громко не то фыркнуть, не то сдавленно хрюкнуть от рвущегося наружу смеха. Арсений подмигивает и не думает сдаваться. — Как думаешь, сколько сможем выручить за него? — Немного, если попадемся, — запрещая себе смеяться в голос, Шаст качает головой и с улыбкой разглядывает детскую непосредственность в лазурных глазах, а после отодвигается немного, чтобы подробнее рассмотреть спинку своего стула. Везение догоняет его уже через несколько секунд темным вкраплением в одном из камушков. — Смотри, в том, кажется, кто-то замурован. Это что, муравей? — Доисторический муравей, — занудно поправляя Антона, Арсений строит серьезную мину и поднимает указательный палец, чтобы казаться еще более важным, а после хлопает Антона ладошкой по бедру и отодвигается на несколько сантиметров, хмуря обиженную моську. — И вообще, это ты первый начал. Не отвлекай меня от напитки полезными свойствами драгоценных камней. — Думаешь, их энергетика способна перекрыть твою токсичную ауру? — Антон не может отказать себе в удовольствии и ехидничает беззлобно, посмеиваясь под нос, а после по-хозяйски возвращает близость чужого тела себе обратно, незаметно для других проводя ладошкой по бедру Арсения. — От такой же токсичной ауры и слышу, — Арс звучит отблеском эха из-за отвернутой в сторону головы, но тело его неизменно чутко реагирует на любые касания Антона. Шорты не скрывают покрывшуюся мурашками кожу, нога, закинутая на ногу, красноречиво говорит о последствиях таких неосторожных касаний, а пальцы, чуть сильнее обхватившие ручки стула, слегка заметно подрагивают. — Как думаешь, — Антон, вмиг растеряв былое веселье, наклоняется вплотную к юноше и низким, утробным шепотом предлагает на ухо, чувствуя, как мелкая дрожь прокатывается по самому нутру, — что будет, если мы уйдем на десять минут раньше? Такого с ним не бывало даже в лучшие школьные годы. — Лучше спроси меня, что будет, если не уйдем, — раскаленный шепот заживо сжигает ухо Антона вместе с внутренней выдержкой, которая, натянутая до предела, готова лопнуть в любой неосторожный момент. Поджилки трясутся от предвкушения и нарастающего возбуждения, и только исключительное воспитание и оправданные опасения останавливают их от того, чтобы не сорваться и бегом не покинуть чертову янтарную комнату. Вместо этого они поднимают руки, не сговариваясь, совсем как находчивые школьники, которые собрались покурить в школьном туалете. Смотрят друг на друга, сами смеются с себя же из-за нелепости происходящего, и только отсмеявшись, поднимаются со своих мест, чтобы подойти к молчаливому санитару и отпроситься с процедуры пораньше. Флегматичный кивок санитара пропускает их дальше в коридор, и уже в нем парни натурально несутся наперегонки друг с другом, удивительно просто залетая по лестнице вверх на свой пятый этаж. Нашаривая в кармане ключ от номера и обходя Арсения на несколько сантиметров, Антон чувствует, как грудь буквально разрывает. То ли от того, что воздуха в легких после бега и лихорадочного смеха по пути не хватает, то ли от того, как безмерно ревет в груди кристальное, беспечное счастье. В тайне от всех окружающих они запирают себя интимным одиночеством, и стоит только входной двери захлопнуться, а замку — провернуться, как расстояние между ними тут же становится лишним и ничтожно неважным. Они тянутся друг к другу, оставляя за порогом все предрассудки и позволяя себе забыться зыбким ощущением вседозволенности. Чуть позже, сорвав перед входом в столовую еще несколько быстрых поцелуев, украдкой в темной нише, чтобы никто не увидел, на ужин парни приходят слегка взбудораженные, с растрепанными и наспех расчёсанными руками волосами, а женщины за их столом практически не донимают друзей «своими неинтересными рассказами про пенсию». Чувствуют, что сегодня им не до них. *** Через два дня Антон решает устроить Арсению сюрприз. Арс за время их пребывания в санатории успел все уши прожужжать о том, как сильно скучает по нормальной, человеческой еде. И пусть в обычной жизни он не всегда питается вредно, предпочитая сохранять разумный баланс, то в ситуации тотального запрета и недоступности охота перекусить стейком или уложить сковородку жареной картошечки сильно зашкаливает. К сожалению, у Шаста нет возможности подвинуть повара и, прикупив в магазине килограмм картошки, нажарить ее Арсению в подарок, но вот вариант добыть жареное мясо есть всегда. Они на природе, на территории санатория есть несколько беседок со встроенными мангалами, и не сделать в такой ситуации шашлык можно считать преступлением против совести и очистившегося от всех возможных токсинов желудка. Тот, кстати, передавал, что очень грустит и требует их обратно. И пока забронированная заранее беседка со всем необходимым в виде решетки и перчаток ждет нужного часа, перед Антоном встает вопрос всего мезозойского периода: где достать мясо на шашлык? Заранее его не купить, в их маленьком магазинчике на территории готовые шашлыки закончились еще вчера, а новых поступлений в ближайшие дни не ожидается. Да и Арс, как назло, не отходит от него ни на шаг, окончательно лишая места для маневра. Однако удача пришла к нему оттуда, откуда он точно не мог ее ждать. Те самые парни, которые по утрам частенько играют в волейбол на их территории, в суровой схватке мяча и физики потеряли друга, который во время неудачного прыжка умудрился подвернуть ногу. Антон же, вовремя сориентировавшись, подсуетил им мечтавшего тряхнуть стариной Арсения. Чем он решил там тряхнуть, если из старины у него только пожилой начальник под боком, Антон благополучно уточнять не стал. Вдруг крайним сделают. Поэтому, чудом уговорив вдруг ставшего застенчивым Арса заменить человека на поле и развлечься хоть раз без оглядки на недовольного начальника, Антон сумел-таки выкроить себе час, чтобы смотаться в ближайший город и в одном из магазинов найти нужное. Благо, наличие машины помогло ощутимо сократить время отсутствия и оставить его вылазку в тайне. Однако Антон не был бы собой, если бы все в его задумке прошло гладко: вопрос с дровами встал неожиданной к нему стороной. Вернее, просто встал, потому что на стойке регистрации ему сказали, что дров нет, а делать ему все, что он только захочет. Можно, например, походить и ветки из-под ног пособирать. Чем, собственно, Антон сейчас и занимается вместо того, чтобы прийти в любое другое нормальное место и просто заплатить деньги за уже готовые, собранные и наколотые за него кем-то другим дрова. Как он мог забыть, что из цивилизованного, развитого общества, управляемого течением прогресса, они приехали в место, где время остановилось в середине девяностых? Шаст подбирает с земли очередную корягу, но недовольно вертит ее перед лицом, примеряясь к несоразмерно большой длине. На маньяка он перестал быть похожим с класса девятого, когда сбрил-таки те самые мерзкие усики под носом, топора в машине не возит, поэтому разрубить напополам деревяшку банально нечем. В первозданном же виде она даже в мангал не поместится. Однако в отсутствие других вариантов выбирать не приходится, поэтому Антон тяжело вздыхает и кладет корягу себе на согнутую руку в компанию таких же несуразно длинных веток. Шутка про «скинуть пару палок» перестала быть таковой уже где-то на третьей. Поразмыслив, что собранного количества должно хватить на килограмм свинины, он возвращается к беседке, где из мангала на него смотрит скомканный листок бумаги. Шаст заглядывает в него в надежде увидеть там подброшенную доброжелателем записку с координатами залежей дров. Увы, на дне он находит только серый пепел и разбитые надежды на легкую жизнь. Антон сбрасывает найденные ветки на землю и присматривается к ним какое-то время, пытаясь, ни разу не будучи инженером, придумать способ разрубить их без топора. Логическое мышление нервно покуривает в сторонке, а физика процессов отошла отлить и заблудилась в трех соснах, поэтому, кроме как наступить на палку с одной стороны и поднять другой ее конец, в голову Антона ничего не приходит. И если с более тонкими ветками такая техника еще кое-как работает, позволяя получить деревяшки плюс минус одного размера, то вот с ветками покрупнее ничего путного, ожидаемо, не выходит. Истерзанные царапинами ладони горят безудержным бессилием, и Шаст, пыхтя от напряжения, смахивает со лба пот и отчаянно пытается придумать новый план. И, к своему удивлению, придумывает. Мозг Антона рождает, на первый взгляд, гениальную идею: упереть ветку одним концом в ствол дерева, другим, под углом, в землю, и наступить на нее весом всего тела посередине, чтобы приложить максимальное усилие. Вот только его снова ждет неудача: ветка слишком длинная, чтобы можно было установить ее под нужным углом. — А ведь у тебя почти получилось, — знакомый голос заставляет потерявшего счет времени Шаста вздрогнуть от неожиданности и испуганно поднять голову, боязливо озираясь. Арсений медленно бредет по дорожке вдоль притихшего здания и заинтересованно разглядывает поле его бессмысленного и беспощадного боя. Секундное желание спрятать ветку за спину приходится проглотить: даже с его ростом ее там не утаить. — Ловко это у тебя вышло, я так сразу и не понял. — Ключевое слово «почти», ценитель второсортных мемов, — печально усмехнувшись, Антон проверяет наличие посторонних любопытных глаз, не забывая про балконы с незашторенными окнами, и, не обнаружив таковых, дожидается, пока юноша подойдет поближе. Широко улыбаясь, он коротко касается губами влажного после волейбола виска Арсения. — Ой, и это говорит мне ценитель пыльных шуток за триста? — Арс легко сдаваться не намерен и с легкостью отбивает ленивую издевку, улыбаясь в ответ. Щурится довольно, прижимаясь к Антону поближе пусть даже всего на несколько секунд, а после с нескрываемым любопытством осматривает лежащую на земле стопку непригодных для розжига костра веток. Антон сникает. — Это должен был быть сюрприз, — разочарованный собственной немощью, он тянет печально и в сердцах бросает победившую его ветку обратно в кучу, состроив при этом самую жалобную мину на свете. Эхо признанного поражения, отскочив от многолетних сосен, уносится прочь на потеху неугомонным птицам. — Но я опять облажался. — Так уж и быть. Все равно засчитаю, чтобы ты не расстраивался, — Арсений, сдерживая смех, закусывает губу и мягко сжимает его плечо в ненавязчивой попытке успокоить. Подмигивает возмутительно игриво, улыбается, чем невольно выбивает из расслабившегося Шаста несмелую улыбку смирения, и тут же решительно упирает руки в бока. — Помощь нужна? — Нет, — Антон даже подумать не успевает: выплевывает на автомате глупую независимость и до последнего играет в самостоятельность, не желая принимать помощь от того, кто должен был, по задумке, прийти на все готовое. Твердолобостью он в мать пошел, это факт. — Я должен сам со всем разобраться. — Не думаю, что у нас есть время сидеть здесь до заката, — Арсений тихонько хихикает, но Шаст все равно его слышит, не сумев пропустить мимо ушей откровенную, пусть и беззлобную издевку. И пока, возмущенный, не понимает, смеяться ему в ответ на такую наглость или обижаться, Арс быстро решает все за двоих и наклоняется, забирая одну из самых крупных веток. — Давай помогу. Шаст еще несколько секунд медлит перед позорным смирением, надеясь убедить себя остановить юношу и не дать ему вмешаться в его затею, но все же сдается под тяжестью беспрецедентных доказательств собственной несостоятельности и покорно опускает руки. В конце концов, он ведь никогда не отказывается признавать ошибки. Ну, почти никогда. Иногда. А что, у них разве праздников мало? Арсений раздумывает какое-то время, прокручивает палку в руках похлеще любого акробата, словно примеряется к ней, а после, коротко взвесив на ладони, подходит к металлическому забору, запуская один ее край между прутьев. Просунув его сантиметров на двадцать, отводит его в сторону, так, чтобы металлический прут давил на дерево, и резко дергает руками. По лесу эхом прокатывается громкий хруст сломанной ветки. Да уж, никто еще так быстро не давал Антону почувствовать себя настолько бесполезным. У Арса же на это ушло меньше десяти секунд. — На самом деле, ничего сложного в этом нет. Просто создаешь рычаг, — он отвлекается от своего занятия и, заметив сложное лицо Антона, тихо смеется, решая пояснить каждое свое действие. Ветка между прутьев продвигается медленно вперед, пока Шаст сосредоточенно наблюдает за ловкими руками. — Чем длиннее рычаг, тем меньше силы придется приложить. Это же школьный курс физики. Антон учеником был нерадивым, поэтому в свое время половину контрольных честно прогулял, покуривая с друзьями за стадионом, а вторую честно списал за всё те же отцовские сигареты. Вот поэтому и понимание плеч с рычагами у него с тех пор совсем другое: одно — человеческое, которое крутят и поднимают на физкультуре, а другое — тянут или проворачивают в зависимости от ситуации. — Какие все умные вокруг стали, не протолкнуться, — пока Арсений доламывает до конца оставшиеся ветки, надолго зависнув лишь на самой большой и плотной, Шаст недовольно бурчит себе под нос. — Отчего ж не начальники-то? До занятого делом Арсения его стенания не долетают, и Антон, вздыхая обреченно о своей нелегкой судьбинушке криворукого неуча, смиренно собирает не им поломанные ветки и сооружает из них продуваемую ветром конструкцию вокруг свертка бумаги. Убедившись в ее устойчивости, чиркает спичкой, поджигая лист с разных сторон, и смотрит, как прихватывает ссохшееся в жару дерево первое пламя. — Идея ведь и правда шикарная, — Арс тихо подкрадывается со спины, принося последние наломанные дрова, и стряхивает налипшую на ладони кору, протирая их о шорты. После чего, оглянувшись затравленно, опускает руки Антону на талию, слегка приобнимая, и утыкается подбородком ему в плечо, довольно улыбаясь. Металлический навес беседки позволяет им оставаться незаметными для окружающих. — Только исполнение хромает, — Антон усмехается печально, раздувая один потухший край со сгоревшей бумагой, а после отходит от мангала, окончательно ныряя в объятия юноши. Вьющийся серой поволокой дым в считанные минуты коптит и их одежду, и их самих, но думать об этом почему-то не хочется. Хочется просто прижаться поближе и наслаждаться тяжестью рук, обхвативших его живот. — Ой, да ладно тебе. Так даже веселее, — Арс смеется едва слышно, улыбаясь куда-то в шею Антона, но спешно отходит на шаг назад, когда где-то позади них слышится звук открывшейся двери балкона. Вместо того, чтобы, погодя, продолжить их неоправданно рисковые ужимки, он подходит к мангалу и, глядя на медленно разгорающийся огонь, задумчиво тянет: — Я жуть как давно не ел шашлыки. Антон в смятении поворачивается к Арсению и смотрит на него с приподнятой бровью, подозрительно прищурившись. — Ты ж вроде только недавно на турслете был, — в стороне санатория слышатся голоса прогуливающейся неподалеку парочки. — Чем же ты там питался, если не шашлыками? Мох с деревьев собирал? — Да я не ел там особо ничего, — Арс пожимает плечами, пока Шаст недовольно хмурится. — Все время то в конкурсах участвовал, то за водой бегал, то дрова носил для костра, — мелкая палочка в длинных пальцах замирает, переставая двигаться. Попов же, погрузившись в явно невеселые воспоминания, усмехается неопределенно: — Они меня просто не дожидались. — И что, никто из команды не додумался отложить тебе хотя бы кусочек? — отмечая в себе непонятную злость на неизменное прошлое, Антон хмурится еще сильнее, не имея возможности осознать причины. Бег палочки между его пальцев возобновляется в более быстром, нервном темпе. — Не знал, что работаю с нелюдями. — Ой, я тебя умоляю. Кому я там нужен-то? Все же за собой в первую очередь смотрят, — для Арсения подобное, судя по тому, как спокойно он об этом говорит, в порядке вещей, вот только Шаста почему-то такая вопиющая несправедливость сильно бесит. Юноша замечает его напряженный взгляд и улыбается примирительно: — За меня не переживай. Я за столько лет уже привык сам о себе заботиться. — Хреново получается, раз шашлык не достался, — Антон бросает недовольно себе под нос, не понимая толком, на кого в итоге злится: на безответственных людей, которым невдомек подумать о своем ближнем, на Арсения, который так легко позволяет собой пренебрегать, или же на себя, обнаруживая у них все больше точек соприкосновения. Арсений его замечание то ли не слышит, то ли решает не комментировать, занимая себя подкладыванием новых дров в горящий костер, и Шаст на продолжении обсуждения не настаивает. Нет ничего удивительного в том, как тяжело порой бывает справляться с жизнью в одиночку, когда о тебе банально некому позаботиться. И вроде все правильно и логично, и вроде сами они выбрали для себя такой путь, и ладно Антон, который по большей части людей избегает и не общается ни с кем толком, но Арсения-то за что? Чем он заслужил к себе подобное пренебрежение? Он ведь стольким помогает, со столькими коллегами общается, в любой момент готов оказать всякому посильную помощь. Так почему же ни одному из этих людей не пришло в голову уделить ему чуть больше своего внимания? Почему никто не додумался позаботиться о том, кто им же, собственно, и помогает, отдуваясь на поле за всю компанию? Даже накормить его, нехристи, не смогли. И пусть Антон никогда не обманывался ложными ожиданиями и со всеми перипетиями жизни давно перезнакомился, унять раздражение на этот раз почему-то не выходит. Видимо, несправедливость в свой адрес — дело привычное и незначительное, а вот признать и принять факт пренебрежения Арсением оказалось более проблематичным. Глупая привязанность окончательно обрубила остатки адекватного восприятия реальности. — Кстати, ты же мог просто углей пакет купить, — Арсений, осторожно покашливая, вытягивает Антона из непроходимой топи уничижительных мыслей и, осторожно касаясь его ладони, незаметно переплетает их мизинцы. Странное давление в груди временно отступает. — С ними бы гораздо быстрее справились. Чего не купил? А почему он, действительно, просто угли не купил? — Я мог бы сказать тебе, что в том магазине, куда я ездил, их не было, — усмехаясь, Шаст виновато улыбается и покорно капитулирует: тупит глаза в землю, чувствуя, как загораются стыдом загоревшие щеки. Он бездумно перебирает найденной палочкой мелкие угольки в горящем костре и буквально заставляет себя договорить: — Но на самом деле просто никого не оказалось рядом, чтобы напомнить мне про их существование. Арс тихо хихикает, вспыхивая яркими пятнами на бледной шее. — Теперь придется ни на шаг от тебя не отходить, — улыбаясь, он придвигается еще ближе и обхватывает левой рукой Антона за торс, прижимая того в коротком, но ощутимом объятии поддержки. А Антон позволяет ему, даже несмотря на опасность быть обнаруженными: трудно сохранять дистанцию, когда все, чего хочется — это никогда больше не отпускать. — Ничего страшного. Мы и без них неплохо справляемся. — Ага, с таким количеством дров десять лет будем это мясо жарить, — Шаст оптимизма Попова никогда не разделял, поэтому и сейчас ворчит недовольно, но больше для вида, ведь ощущение чужой руки на талии невероятно отвлекает от желания быть постоянно недовольным. — Зато эти десять лет мы можем провести с пользой. Арсений многозначительно хмыкает и прищуривается с хитрой улыбкой на губах, поигрывая бровями и совершенно безобразно подмигивая парню, а вот Антон, поймавший очередной загон, смеется на этот раз исключительно на рефлексах. Улыбка выходит нервной и какой-то искусственно натянутой, ведь вскользь брошенная фраза срабатывает совсем не задуманной шуткой, а настоящим триггером. Несущийся вперед поезд придуманной проблемы к чертям срывает тормозные колодки — остановить махину даже резко сорванным стоп-краном не представляется возможным. Шаст отшучивается кое-как, толком не услышав свой ответ из-за мерно нарастающего гула в ушах, спешно переводит тему, втягивая Арса в обсуждение начатой по его же совету книги, и тот, купившись на удочку, с радостью бросается в обсуждение других книг своего любимого писателя и не замечает, судя по всему, замешательство парня. Пока язык на автопилоте рождает что-то про забавный сюжет и необычных персонажей, внутри неприятно подсасывает острое чувство чего-то инородно неправильного. «Десять лет». Почему он так зацепился за эту фразу? В отрыве от глупой шутки цифра кажется запредельной, а если закручивать мысль Арса еще дальше, воспринимая ее всерьез, — чересчур самонадеянной. Что он имел в виду? Зачем так сказал? Вкладывал ли в нее свой глубокий смысл или, как всегда, ляпнул первое, что пришло в голову, не подумав? Была ли его фраза нелепой попыткой пошутить или все же задеть грубого начальника за больное? Они же просто спят вместе, тогда почему в голове так много вопросов? Антон, задумчиво глядя в скачущее перед ним оранжевое пламя, усмехается в нужных местах длинного рассказа Арса и смеется внутренне сам с себя. Человек всего-то сказал несколько слов, а он успел уже накрутить себя, как спагеттину на бронепоезд: вышло также бессмысленно и беспощадно. Никто никому ничего не говорил и громких обещаний не давал, а Шаст уже за всех все решил, обсудил и сделал выводы, запланировав скоропостижный побег. Через время основные ветки сгорают, и большой огонь уходит. Раскидав равномерно тлеющие угли по дну мангала, Антон выкладывает мясо на решетку и прижимает крышкой, пока Арсений уходит в магазин и возвращается оттуда с целым пакетом всего необходимого для «правильного и вкусного, чтобы не стыдно было в глаза людям смотреть» шашлыка. На столе оказывается упаковка кетчупа, раскладывается пластиковая посуда, о которой недальновидный Антон, к своему сожалению, и не подумал даже подумать, и режутся на нее же свежие огурцы с помидорами. В отдельной тарелке побольше терпеливо ждет своей очереди подготовленный для шашлыка лист тонкого армянского лаваша. Да уж, вот кому-кому, но только не Шасту браться за организацию сюрпризов. Потому что по его задумке они, видимо, должны были прямо с костра руками есть. — Если я скажу, что это первые в моей жизни самостоятельно приготовленные шашлыки, сильно будешь смеяться? — когда не без труда пожаренное мясо оказывается разложенным по тарелкам, а недопитое с вечера вино разлито по стаканам, Антон первым поднимает свой и, неловко запинаясь, решает признаться в довольно постыдном факте из собственной биографии. — Нет, конечно. А должен? — Арсений фыркает почти оскорблено, обиженно разглядывая смущенного парня, и щелкает указательным пальцем тому по кончику носа, вынуждая тем самым поднять голову и посмотреть на себя. А после, дождавшись, поднимает свой бокал следом и улыбается, накалывая на вилку мягкое мясо: — Предложу тебе выпить за успешное и очень даже вкусное начинание. — Решил меня споить, чтобы проще было ко мне в трусы залезть? — Антон, окончательно отпуская внутреннее напряжение, тихо смеется и игриво задевает плечо парня своим. — Мне, скорее, нелегко будет оставить их на месте. Они смеются, приглушая громкий смех чумазыми от сажи ладонями, выпивают немного, исключительно для аппетита и настроения, а после действительно садятся кушать, оставляя за пределами беседки все проблемы. О них они подумают как-нибудь потом, потому что сейчас хочется думать про вкусное мясо, про пропахшую костром одежду и про то, как жарко становится от прижатого к бедру чужого бедра. Просидев на природе несколько часов, утерянных в рассуждениях о жизни и воспоминаниях счастливого и не очень детства, они дожидаются сумерек и только тогда уходят в номер, унося недоеденное мясо с собой. На ужине места молодых ребят снова пустуют, и их добродушные соседки по столу заботливо просят женщину на раздаче упаковать их порции в контейнер. Молодежь ведь такая активная сейчас пошла, ни минуты у них нет свободной, даже на то, чтобы просто поужинать. И никто, кроме женщины с раздачи, не узнает, что на этот раз контейнеры так и останутся стоять нетронутыми, а соседи пятьсот двадцать пятого номера будут весь вечер жаловаться друг другу на странный шум на этаже. Словно кто-то решил сделать в номере санатория перестановку.