отведи меня туда, где нет обид я за тобой готов идти хоть на край земли ты бы знала, как я сильно не хочу домой я окунулся бы в тебя прямо с головой
Она проснулась в Клетке. Могильный карцер приветливо улыбался ей белой потрескавшейся штукатуркой. Бегающий взгляд синих глаз остановился, споткнувшись о висящий на стене календарь — маленький красный квадратик лгал ей, нагло обманывал, подменяя реальность и путая неокрепшие ото сна мысли. Это не правда. Этого просто не могло быть. В это было невозможно поверить. Однако, пришлось. — Проснулась, наконец? — Паучиха смотрит на нее через стекла очков, и вместо некрасивого лица преждевременно постаревшей женщины она вдруг видит его — прекрасного Принца, больше всего не свете ненавидящего зеркала. — Лорд вернулся? — Лорд? — брови-запятые лезут на лоб и там остаются, — Ты что-то путаешь, деточка. Ты, наверное, не до конца отошла от своего трехдневного сна. Да лучше бы я там и осталась. — Что вы имеете в виду? — Никаких «Лордов» у нас уже давно не числится. Вставай, я тебя осмотрю. я иду за тобой по лесам ищу тебя по коридорам, серым этажам я предвкушаю, как я скоро всё тебе отдам убей меня, наблюдая, как схожу с ума в поисках себя Он сидел на койке в углу палаты. Облокотившись спиной о подушку, пытался раствориться в грязно-белом царстве больничного белья и больничной пижамы, цветом кожи походя скорее даже не на нее, а на серый кафель на шершавом полу и омерзительно-скользких стенах. Кафель был грязным, битым и с присохшей к его затирке кровью. Ровно таким он себя и ощущал. Отобранные у соседа таблетки не действовали. Сознание помутилось, затуманилось, фокус во взгляде поплыл, и тошнота то и дело накатывала нестерпимо. Но Дом не приходил. Никто не отзывался. Не может же быть, чтобы они его и правда бросили? — Что ты пялишься на свои руки, блондинчик? Думаешь, как лучше вены перегрызть? А это идея.желтые холодные улицы понимают меня, как никто остался лишь один проклятый глоток и я спою всё, что оставил между строк тебе
Весь вечер она дремала. Ей снились картинки, никак между собой не связанные — широко улыбающаяся женщина рядом с красным автомобилем, какой-то коридор, длинный, по нему ходили сгорбленные и перебинтованные с ног до головы люди. Цок-цок — стучали их костыли. Хрусть-хрусть — стонали их переломанные и заново упакованные в гипс кости. Даже сквозь сон ей почудился запах хлорки, смешанный с металлическим привкусом крови и боли. Медикаменты и разного рода обеззараживающая дрянь. Это было отвратительно. А еще ей снился ребенок. Со светлыми, всклокоченными волосами и некрасивым, абсолютно несимметричным лицом, он сидел в луже крови и чертил пальцем на полу какие-то буквы. А, может, символы. Конкретного слова разобрать она так не и смогла. Потом были незнакомые ребята лет четырнадцати. Они смеялись, играли во что-то, и казались счастливыми. Сон оборвался, когда в комнату к разношерстной детворе вдруг зашел какой-то высокий мужчина. От него веяло угрозой и жестокостью. Светлая детская вдруг обернулась ей каким-то замаранным сараем скотобойни. Что случилось с этими детьми дальше — она не знала. отведи меня туда, где потеплее я держу тебя за руку, и губы немеют ты бы знала, как я сильно не хочу домой тебя касаюсь и жалею, что живой Он тихо скулил, мечась по кровати и смаргивая с ресниц пот, лившийся по его раскаленному лбу. Было больно. Чертовски больно. Огнем горела каждая кость в ногах — от тазобедренного сустава и до кончиков пальцев. Все горело огнем, мышцы, казалось бы, рвались прямо на глазах, и дырявые бинты кровоточили уже даже сквозь одеяло. Сбегу. Я сбегу. Сбегу. Вернусь. Не в Дом, так на Изнанку. Наглотаюсь таблеток, разыщу наркоту, волью в себя медицинский спирт. Но сбегу. Зафиксированные ремнями руки ныли и немели все больше. Его привязали, и грубые кожаные ремешки сейчас впивались прямиком в перебинтованные запястья и еще не зажившие на них ранки в виде полумесяцев. На полу возле его кровати ленивая уборщица отмыла далеко не всю его кровь. Сбегу и никогда не вернусь. Никогда. Вовеки. И пусть весь мир сгниет и канет в небытие.Я его проклинаю.
Я его Ненавижу.
Верните меня в стаю, сволочи. Верните меня туда, откуда забрали.
***
Мару выписали из Могильника на следующий день после пробуждения. На ее счастье, это была суббота, поэтому, едва закончив выслушивать заунывные нравоучения Пауков, девушка направилась прямиком в Четвертую, полностью проигнорировав требование медсестры «вернуться к себе и отчитаться перед воспитательницами». Им надо, пусть они и отчитываются. А ей нужно было нагонять упущенные из жизни семьдесят два часа. — Мара? — на лестнице между этажами ее окликнули и тут же, узнав, несдержанно гоготнули, — Тебя че, наконец-то выпустили? Балдеж! Пришлось задержаться и обменяться приветствиями с бандерлогами. Спицы среди них не было, заговоривший с ней Лэри тут же умчался рассказывать своим состайникам «сенсацию», и Мара из вежливости выждала несколько минут, прежде чем пошла за ним. — Привет, — дверь открыл, само собой, Македонский. Пропустив ее внутрь, он каким-то волшебным образом просочился мимо нее на кухню и засуетился там, негромко звеня посудой. Недолго думая, она вышла из коридора на свет. Спальня тут же взорвалась радостными криками и воплями: — Наконец-то, вернулась! — Мы рады тебя видеть, Мара! — Заставила ты нас поволноваться, Спящая Красавица! — Что нового в Могильнике? — Ну ты, конечно, и спать, подруга! Она улыбнулась им всем, почувствовав себя так, словно вернулась в родной дом после долгого странствования по чужбинам. Здесь было тепло, уютно, знакомо и понятно. Для счастья не хватало только одного. — Есть новости о Лорде? — спрашивает она и вздрагивает от пронизывающего холода, которым дыхнула на нее внезапно образовавшаяся в комнате тишина. В своем манеже вдруг проснулся и загугукал Толстый. Мара достала его, и Табаки подвинулся, уже привычным движением освободив ей место на общей кровати. — Что, совсем ничего? — А тебя это удивляет? Синие глаза метнулись к Слепому. Он сидел на своей постели, опершись спиной о стену и лениво перебирая гитарные струны. Стоявший рядом с ним Сфинкс дернул бровью, но ничего не сказал. — Меня уже вообще мало что удивляет, — Мара вздохнула и отобрала у Толстяка пачку сигарет. Ее охотно присвоил себе Шакал, и девушка кивнула ему, — Ладно, давай тогда, рассказывай, что я пропустила за три дня. Табаки, только того и ждавший, тут же надулся от важности и тяжело засопел. Сидящий рядом с ними Курильщик передал девушке кружку с чаем. — Наиболее значимой и поистине сенсационной новостью является то, — Шакал закурил и коротко затянулся. Сфинкс и Горбач, едва заслышав его витиеватое начало, синхронно закатили глаза, — Что состав Четвертой, наиболее уважаемой, как тебе известно, во всем Доме, стаи, буквально вчера сократился до девяти человек. Мара недоуменно посмотрела сначала на него, затем на всех остальных в комнате. Слепой, Сфинкс, Горбач, Табаки — старожилы тут. Лэри был, но уже убежал обратно к Логам. Толстый — здесь. Македонский, Курильщик — тоже. — Ты же не имеешь в виду… — Черный ушел в Шестую, — выпалил Курильщик, сделав вид, что уничтожающего взгляда Шакала не заметил. — Черный? — девушка, за все время, проведенное в Доме, так и не познакомившаяся с угрюмым блондином поближе, перевела взгляд с Курильщика на Табаки, — Он ушел к Псам? Но почему? — Собаке собачья… — Помолчи, Сфинкс, — одернул его Шакал, — Я все сейчас объясню. Подробно и по порядку, а не так, как вы, неучи. Как ты помнишь, — обратился от к Маре, — В результате совершенно точно случайного, но от этого не менее трагического стечения обстоятельств, Псы остались без своего вожака, Помпея. Стая без вожака — по сути уже и не стая, но так уж вышло, что наш Черный крайне скверно уживался с некоторыми другими членами Четвертой, и именно поэтому, спустя некоторое время, которое понадобилось ему, чтобы взвесить все «за» и «против», он принял осознанное решение — уйти от нас и примкнуть к Шестой. И занять в ней место бесславно почившего Помпея. Также необходимо упомянуть, что… — Ну уж нет, кончай эту канитель, — снова встрял Сфинкс, и Мара вдруг вспомнила ее с ним разговор накануне исчезновения из Дома Лорда. Кого мне спросить, как выглядели «тренировки» безрукого ребенка? Спроси того, у кого в Четвертой в прошлом могла бы быть кличка «Спортсмен». Допустим, долго гадать, с кем именно плохо уживался Черный, ей не пришлось. Тем лучше. Одной загадкой меньше. — …будет до Нового Года? — девушка прослушала начало и вопросительно посмотрела на Горбача, который обращался то ли к Сфинксу, то ли к Табаки. Ответил ему так вообще Слепой: — Думаю, после. — Было бы очень кстати, — кивнул Шакал, — Мало ли чем она закончится, может, мы потеряем еще кого-то из вожаков… — Да, а так хотя бы Новый Год отпразднуем, — согласился с ним Горбач. — О чем вы? Я пропустила начало, — Мара улыбается Толстому и щекочет его, вызывая у него, тем самым, радостное и довольное бульканье. — В ближайшем будущем должна пройти Самая Длинная Ночь. Помнишь, я тебе про нее рассказывал? — неуверенного кивка со стороны девушки Шакалу хватило, и он продолжил, — Когда именно будет Самая Длинная — точно не знает никто. А, учитывая приближающиеся праздники, очень бы не хотелось, чтобы она омрачила именно их, все-таки Новый Год, каникулы… — Вот я и спросил, нет ли у Слепого какого-то более конкретного предчувствия, относительно того, когда она будет, — пояснил Горбач и спицами отмахнулся от недовольно насупившегося Табаки, — Ладно тебе, суть-то была именно в этом. Шакал нахохлился, завернувшись в плед, и демонстративно замолчал. Его обиду в серьез не воспринял даже Толстый. Довольно гудя, он сунул уголок этого самого пледа себе в рот и с аппетитом зачавкал. — Слепой сказал, что Самая Длинная будет уже после праздников, — продолжил пересказывать их разговор Курильщик, изо всех старающийся не пялиться на девушку слишком уж откровенно. Почему-то ему казалось, что Лорд, даже находясь в «непонятно где» и возможно так даже вообще в Наружности, о поведении Курильщика все равно узнает и во сне оторвет ему голову. Настоящую. Ну а что? Скажете, ему такое не под силу? — Я так думаю, — поправил Курильщика Слепой, проведя тонкими пальцами по струнам, — Точно я тоже ничего не могу сказать. — Ну да, — Мара фыркнула, и вожак вскинул на нее голову. Девушка ухмыльнулась своим мыслям, отрицательно покачав головой, — Конечно, не можешь. Мы поняли. Незрячие глаза укололи ее плохо скрываемым укором. Шакал вдруг скинул с себя плед, внезапно зябко поежившись, хотя окно в комнате было в кой-то веки закрыто: — Уже поздно. Мара подавила зевок и нехотя согласилась: — Да, скоро уже, наверное, погасят свет. Мне пора возвращаться. — Тебя проводить? — спросил Сфинкс. — Давай я схожу, все равно собирался выйти ненадолго на улицу, собак покормить. Девушка кивнула. Поблагодарила вызвавшегося помочь Горбача, попрощалась со всеми остальными, пообещав им не пропадать надолго и вскоре снова ко всем заглянуть. Потом они вышли из комнаты. И уже в коридоре, сражаясь с почему-то отчаянно не желавшими завязываться шнурками, она заговорила вновь и покосилась на соседнюю к Четвертой дверь по коридору: — У Птиц-то все нормально? — Их бы такая формулировка оскорбила, — фыркнул Горбач, — У них все ужасно печально, собственно, как и всегда. Сплошная тоска и траурное настроение, — пожав плечами, он добавил, — Но в целом да, вроде без каких-либо новостей. А Рекс получил другую кличку, да? Да. И забрал к себе в стаю неразумного, которого они оба любили и оберегали ценой собственных жизней. — Их траур — он по брату Стервятника, да? — Мара удивилась тому, как часто в ее памяти сегодня всплывал тот злополучный разговор. — Да, — односложно ответил Горбач и неуклюже попытался сменить тему, — Табаки тебе об этом рассказал? — Сфинкс. Лицо Горбача удивленно вытянулось. Он замолчал, и за весь оставшийся путь к женским спальням они обменялись лишь парой-тройкой сугубо нейтральных фраз. Возле нужной им комнаты Горбач задержал девушку и презентовал свой подарок — вторую красную варежку, в пару к той, которую он связал для нее в первый день их знакомства. Мара была тронута. Варежка была очаровательной. Но в ее мыслях, отчаянно призывавших ее как можно скорее уснуть, уже не было места ни для долгих прощаний, ни для активного выражения благодарности. Помимо нестерпимого желания провалиться в сон, в ее голове держался только один образ. С тоской по нему она и уснула. И увы, это был совсем не Горбач.|Лорд|
я думаю, что ты не права за окном чёрная птица не даёт мне сна это всё из-за тебя это всё из-за тебя, из-за тебя Я смотрел в окно и не понимал, что вижу. Хитросплетения улиц, высотные здания, полностью вылепленные из стекла и металла, сотни тысяч нескончаемо гудящих машин. И люди. Толпы. Полчища людей, их поток выливался на улицы еще до рассвета и не прекращался, даже когда стрелки больничных часов переваливали далеко за полночь. Они шли и шли. Шли и шли. Куда-то спешили, неслись быстрее ветра, словно не успевали за самой жизнью. Но жили ли они или просто существовали в этой гонке, бесконечной, не имевшей ни начала, ни конца? Ни смысла. До меня донеслись уже ставшие привычными тяжелые шаги, и я не сдержался, нервно передернув плечами. Грохот от них эхом разлетался по выкрашенный в желтый цвет лестнице. Бум. Бум. Бум. Бум. Обладатель единственных здесь грубых военных ботинок остановился позади меня, для убедительности топнув еще несколько раз на месте. Затертый мысок несильно пнул жалобно скрипнувшее колесо коляски: — Опять здесь торчишь? Куришь или ждешь кого? — В окно смотрю. — В твоей палате тоже есть окно. — Но нет тишины и спокойствия. Он глухо рассмеялся. Такого жуткого смеха я не слышал даже от Слепого. — Любопытные у тебя запросы, учитывая, что еще недавно ты жил с десятью парнями в комнате и как-то не жаловался. Острая боль парализовала меня, всколыхнув в памяти отчетливую картинку — Четвертая во всей красе и в полном составе. Табаки в дурацком тюрбане, Сфинкс, утопающий в очередном своем пиджаке, Горбач с флейтой, Лэри… И остальные. Наш вожак. Наш Неразумный. Мак, Черный, Курильщик. И Мара с ними. — С девятью. — Чего? — голос человека, уже напрочь забывшего о том, что он говорил буквально минуту назад, — Странный ты. Отвезти тебя наверх? — Нет, спасибо, — мои мысли утонули в двух синих омутах ее саркастически-прищуренных глаз, — Я вернусь сам чуть позже. — Смотри, на ужин не опоздай. — Не опоздаю.по синим лужам сотрясая отражения домов я приземляюсь снова пьяный на холодный мокрый пол это все ливень
В мыслях о ней я провел остаток дня и большую часть ночи. Спать не хотелось, хотелось умереть. От безысходности, отчаяния, ненависти и тупой непроходящей боли, от которой легкие не могли наполниться кислородом, а сердце вот-вот грозилось перестать биться. Любовь? Да, наверное, это была она. Я точно не знаю, меня не учили, что значит это слово. Но я читал о ней. Вроде бы писатели имели в виду как раз что-то подобное. Стоило Маре появиться в Доме — и все остальное, буквально в один момент, напрочь перестало иметь для меня хотя бы какое-то значение. Я ничего не чувствовал, когда расставался с Рыжей. Мне не льстило, когда Муха флиртовала со мной во время Ночи Сказок. Меня даже Сфинкс на время перестал бесить. Мы оба не делали ничего специально. Мы жили, как чувствовали, и нас тянуло друг к другу настолько сильно, что противиться этому, в прямом смысле слова, нам просто не представлялось возможным. По всей видимости, Дом настолько пресытился однообразными разборками своих воспитанников, что решил поиграться в сваху. Я был абсолютно уверен в том, что Мара создана именно для меня. Она была также убеждена, что я — её и ничей больше. Вы можете видеть в этом компенсацию наших собственных травм, нездоровые отношения двух переломанных существ, но сути дела это не изменит, как не крути. Мы созданы друг для друга и должны быть вместе. Там, где нас не потревожат мирские заботы и где не будет ощущаться горечь на языке от этой обветшалой повседневности. Там, на Изнанке, мы создадим свое собственное королевство и будем им править. Как и положено Принцу и его Принцессе, зазря я что ли столько лет терпел все эти шутки? — Не спишь? — Нет. — Пойдем покурим. — Не хочу. Ты мешаешь моему сеансу, чувак, отвернись и исчезни. У меня здесь что-то среднее между налаживанием телепатической связи и призывом нечисти во всей ее красе. На «нечисть» не обижайся, Дом, я же любя, ты же все понимаешь. Ты ведь и правда все понимаешь, правда? И меня ты сослал в этот гадский мир не случайно. Ведь правда же — не случайно? Молчишь… Хорошо, я понял тебя. Конечно, я все еще чувствую, что я принадлежу тебе, само собой, я ощущаю твой зов и не могу на него не откликнуться. Я вернусь. Я все сделаю сам. Я тебе обещаю. детка, это все из-за тебя это все из-за тебя, из-за тебя И я отгрызу голову всем тем, кто попытается мне помешать.***
31 декабря наступило внезапно. Практически — в четыре утра и без объявления войны — только в шесть вечера и с оглушительным боевым кличем. — Мара! Эй, Мара! Ты что, до сих пор спишь? С трудом разлепив глаза, девушка пробормотала что-то нечленораздельное. Несколько раз моргнув и кое-как отделавшись от сонной пелены, она села на кровати и удивленно посмотрела на Логов, в неполном составе и с ног до головы в мишуре и в несуразных новогодних прикидах. Они топтались на месте, стоя чуть позади Спицы. Она-то как раз спящую подругу и растолкала, а теперь что-то искала у себя на кровати, и на всю их цветастую братию крайне скептически косилась гордо восседающая в своем углу Химера. — Чего случилось-то? — поинтересовалась, наконец, Мара. — Как что? — не оглядываясь и продолжая рыться в своих вещах, отвечала Спица, — Ты же сама сказала, что к шести придешь. Уже почти полседьмого, а ты бы и дальше… — Полседьмого?! — девчонка подпрыгнула, словно под ней вдруг распрямилась какая-то очень мощная пружина, — Я сейчас! Я уже иду! Подождите меня! Логи одобрительно загоготали. Черный кудрявый вихрь метнулся к шкафу — парни в лице Коня, Мартышки и Микроба тут же были выставлены за дверь. Мара быстро переоделась в синюю, обтягивающую ее по фигуре, кофточку с вырезом и черные джинсы. Нацепила пару украшений. Пряди у лица украсила блестящими праздничными заколками. — Я готова! — Отлично, — Спица повесила ей на шею серебристую гирлянду и довольно улыбнулась, — Вот, стало лучше. Ты точно не хочешь с нами? — Я польщена предложением, — отозвалась Химера, презрительно сморщившись, — Но, увы, я вынуждена отказать. Подруги переглянулись. Пожав плечами, решили не продолжать дискурс и вышли из комнаты, нагруженные рюкзаками с елочными игрушками, украденной из столовой едой и непонятно откуда взявшейся посудой. Для празднования Нового Года Дом разбился на несколько основных компаний. И, несмотря на то, что одна из них состояла практически только из девушек, Мара, Спица и Русалка отдали предпочтение той, основное ядро которой составляли Четвертая, Птицы и прибившиеся к ним Бандерлоги. На шесть вечера как раз-таки было запланировано начало украшения Четвертой к празднику. Мара и Спица опаздывали уже практически на час: — Слушай, а почему Табаки так часы не любит? — спросила вдруг Мара, когда они были уже почти на Перекрестке. — Я точно не знаю. Кажется, его раздражает их тиканье, но Лэри однажды сказал, что Табаки «и так слишком много знает о времени, поэтому напоминание о нем доводит его до истерики», — девушка остановилась, внезапно нахмурив брови, — Как ты думаешь, что бы это могло значить? — Не имею понятия, — фыркнув, Мара взбила свои локоны и кивнула Спице на нужную им дверь, — С ними сам черт ногу сломит. Когда-нибудь я расспрошу об этом поподробнее. Кого-нибудь из них. — Они странные, но есть в них всех что-то хорошее, — улыбнулась Спица, смущенно краснея. — Да, есть, — Мара вновь подумала о Лорде и мотнула головой, отгоняя мысли и одновременно с этим распахивая дверь в Четвертую, — Ну так что, идем? В спальне подготовка шла полным ходом. Посреди комнаты стояла видавшая виды искусственная ёлка, украшенная всем, что попалось под руку — на ней даже была золотая звезда, кем-то примотанная к верхушке на скотч и тянущая вниз и без того кривую и наполовину облезшую ветвь из зеленого пластика. На стенах раз через раз мигали разноцветные гирлянды. Фольгированный дождик прикрепили к занавескам. Мишурой украсили изголовье общей кровати, манеж Толстого и дверной косяк — комната, которая и так всегда славилась своим буйством красок, сейчас была похожа на новогоднюю фабрику эльфов, которая взорвалась, но менее яркой от этого все равно не стала. — Что ты делаешь? — спросила Мара у Слона, который сосредоточенно расставлял по подоконнику цветочные горшки. Само собой, тоже украшенные. — Это подарки, — закивал тот, улыбнувшись девушке и быстро ее признав, — Папаша подарил их друзьям из Четвертой. Сказал мне красиво расставить. — Ты молодец! А я… — А ты лучше помогла бы кому-нибудь, а не лясы точила, — наворчал на нее Табаки, ползающий по кровати в тщетных попытках ее аккуратно застелить, — Ни стыда, ни совести. Опоздала, болтает стоит… — Кому нужна помощь? — крикнула, не дослушав, Мара, и в вверх тут же взметнулось несколько рук и один металлический протез. Сначала она решила помочь девушкам на импровизированной кухне. По частям принесенные всеми ребятами продукты спустя добрых два часа превратились в очень даже приличный набор закусок, целых два подноса бутербродов, и даже сосиски удалось отварить в чайнике и кто-то еще принес картошку, варку которой бедолага-чайник едва пережил. Козырем Русалки оказался яблочный пирог. Откуда она его взяла — оставалось загадкой, но презентовала она его как «новогодний подарок от вашего пернатого друга» и некоторые из ребят понимающе переглянулись, дружно заулыбавшись, но не соизволив ничего объяснить. Особым гастрономическим изыском от Мары и Спицы было несколько пачек чипсов и литров шесть газировки — Мара выменяла их у Крысы на несколько книг, привезенных с собой из Наружности, и маленькое ручное зеркальце изящной ручной работы. О совершенном обмене Мара нисколько не жалела. Оно того стоило. Счастье в глазах друзей — стоило. После того, как комната была украшена, а подготовка праздничного стола — завершена, пришло время наряжаться самим, а также обмениваться подарками. Спица достала откуда-то блестки, которые клеила всем желающим на лицо. Русалка занималась прическами и раздавала всем праздничные головные уборы. Маре поручили красиво запаковать заранее подписанные коробочки и мешочки с подарками и сложить их под елку. Время уже близилось к одиннадцати, народ в комнату все прибывал и прибывал. А вместе с ними — прибывало и новогоднее настроение вкупе с детским ожиданием чуда и волшебства. Людей собралось действительно много. Четвертая была в полном составе, Птицы тоже постепенно собрались абсолютно все, из Логов, относящихся к другим стаям, к ним присоединились еще Москит, Гибрид, Мартышка и Генофонд. Из Крыс был еще Белобрюх. Рыжий заглянул к ним около десяти вечера, рассыпался в поздравлениях, выцепил на разговор Слепого и больше не появлялся. Ближе к полуночи паломничество вожаков возобновилось — заявился Черный с Валетом и Кроликом. Двое Псов остались с ними до глубокой ночи, Черный же ушел, перекинувшись с бывшими состайниками парой-тройкой дружелюбно-нейтральных фраз. А полночь была все ближе и ближе. Набившийся в спальню народ рассаживался по местам, шла раздача еды, напитков и специальных коктейлей от Папы-Стервятника. Веселый гомон и непрекращающийся радостный смех внезапно прервал короткий, но крайне требовательный стук в дверь. Зашел Ральф. До Нового Года оставалось всего лишь каких-то там семь минут. — Я буду короток, не переживайте, — воспитатель с искренним удивлением рассматривал собравшихся в комнате ребят и то, во что превратилась спальня их усилиями, — Я хочу вас всех поздравить и пожелать, как это водится, счастья и всего такого прочего. Но, если уж совсем начистоту, то я сейчас здесь и не за этим даже… Он замялся. Сфинкс и Табаки переглянулись. Птицы обступили Стервятника. Слепой безразлично плюхнулся на свою кровать. — Я виноват перед Четвертой, и я очень надеюсь, что мой новогодний подарок хотя бы немного загладит мою вину, — Ральф улыбнулся и попятился. Македонский сделал шаг к нему навстречу, намереваясь, по всей видимости, проводить и закрыть за ним дверь, но Р Первый остановил его резким жестом: — Пару секунд, я же сказал, я уложусь еще до полуночи. Будьте счастливы, ребята. И верьте в чудеса. Иногда они и правда случаются. На этих словах он буквально испарился из комнаты. Входная дверь скрипнула. Все присутствовавшие замерли, гадая, что сейчас вообще произошло и чего ждать дальше. Цок-цок — стучали их костыли. Мара подорвалась с места быстрее, чем ее мозг осмыслил то, что она перед собой увидела. Табаки крикнул: «Пора!» Логи завопили, принявшись чокаться. Взгляд Сфинкса с трудом поднялся выше. Впервые в жизни эти глаза смотрели на него едва ли не свысока. Наконец-то — с высоты собственного роста, а не со злополучной коляски. — Ну привет, пропажа. Это появление пафосное даже для тебя, ты в курсе? Лорд улыбнулся. Он протянул Сфинксу руку. Сфинкс ее пожал. — И тебя Новым Годом, мамочка.