Плач огненной птицы

      Рукоять меча привычной тяжестью легла в ладони, обмотанные наспех тонкой тряпицей, бывшей ранее частью одеяний. Это лучше, чем ничего, но после боя все равно останутся мозоли, вздуваясь под кожей болезненными волдырями, наслаиваясь на затянувшиеся корочкой порезы. Было бы намного удобнее в перчатках, да только сжег их, преподнося впервые свой дар Мурате. Досадно, что это оказалось довольно бессмысленным мероприятием. Натланцев куда больше поразило, как Дилюк тогда нечаянно заляпал своей кровью землю у костра. Символично, что богине войны он отдал вещь, важную для него, как для воина с тяжелым мечом. Хорошие были перчатки. Пиро Архонт, если ей вообще есть дело до этих подношений, должно быть, довольна тем, как он усложнил себе жизнь.       Надежды обойтись без сражений в Натлане изначально являлись призрачными, и все же вызов на бой стал неожиданностью, брошенный так не вовремя и некстати. С другой стороны, когда хоть что-то случалось кстати? Хорошо, что самочувствие к этому моменту, по сравнению с утренним, пришло в относительную норму, однако все же могло бы быть и лучше. Голова еще ощущалась тяжелой, периодически напоминая о себе тупой, ноющей болью, и пребывание на солнце последние несколько часов состояние не улучшило. Главное, что сил показать себя достойно и не ударить в грязь лицом должно хватить.       К площадке быстро стянулись люди от разлетевшейся по племени со скоростью ветра новости. Увидеть воочию на что способен чужеземец, так похожий на Дитя Мураты, заявивший, что пришел с легендарного Черного Берега, хотелось многим. Пусть Дилюк ничего и не заявлял, прославившийся исключительно стараниями Пачи, отнекиваться он не стал, с достоинством принимая вызов. Ему не были чужды воинские понятия чести, хоть они и были несколько иными, взращенные на более свободной и мирной земле.       — Против тебя выйдет лучший из молодых воинов, — протиснулся к нему через плотную, галдящую толпу Пачи, — Если проиграешь — он заберет твой меч, и тогда уважения в других племенах не жди. Новости на этих землях расходятся быстро.       — Буду иметь ввиду, — буркнул Дилюк, перехватывая волосы в высокий хвост и оглядывая площадку. У самого края, поджав под себя ноги, на пыльной земле сидели те самые четверо мальчишек, набившиеся в ученики. Троица взволнованно спорила, пихая друг друга и щипая, а четвертый — Шиу — обняв худые коленки, во все глаза смотрел на него, с какой-то отчаянной надеждой.       — Учти, стоимость моих услуг от этого не изменится! — Пачи хотел было сказать что-то еще, но тут на утоптанную сотнями ног площадку гордо вышел воин племени, и он поспешил отойти. Вслед ему раздалось раздраженное цыкание. Торгаш и есть торгаш.       Молчаливо вставая напротив, Дилюк жестом поприветствовал своего соперника, как подобает рыцарю Мондштадта. Натланец презрительно фыркнул, но все же обменялся с ним приветствием перед боем, коротко дважды ударив себя в грудь. Толпа, увидев это, довольно загалдела, зашевелилась, нетерпеливо подаваясь вперед. Бойцы, выразившие друг другу уважение — признак хорошего боя.       Дилюк никогда не был склонен недооценивать противника, осаженный когда-то давно своим учителем по фехтованию, и несколько раз наказанный жизнью для закрепления урока, но все же никак не мог ожидать, что его, прошедшего через множество тяжелых сражений с абсолютно разными противниками, будут гонять по всей тренировочной площадке, заставляя уходить в глухую защиту и не давая шанса на ответный удар. Натланец был чуть ниже, гораздо ловчее, использовал легкий клинок, что не замедлял плавных движений, похожих на безумный, смертельный танец. Он не останавливался ни на секунду, кружил, притираясь практически вплотную, не оставлял Дилюку ни места, ни возможности для замаха клэймором, вынуждая беспомощно отступать. Натланец попросту выматывал его, откровенно наслаждаясь своим превосходством и загнанным видом чужака, что чудом успевал отражать быстрые удары тяжелым мечом.       Незнакомый стиль боя, встретившийся впервые, усугублял положение Дилюка, что начинал уставать от столь быстрого темпа. Его дыхание сбивалось, по вискам стекали капли пота, и к коже неприятно липли волосы, кровавыми разводами обрамляя раскрасневшееся лицо. Ладони горели незримым пламенем, а воздух вокруг, казалось, накалился еще сильнее, высушивая дыхательные пути и оседая пылью на языке. Дилюку было чудовищно жарко, но уподобиться местным воинам, что зачастую не обременяли свои тела слоями одежды, он не пожелал. Не пристало благородному мужу ходить без рубахи перед толпой зевак, словно деревенщина, что вышел на кулачный бой.       Справедливости ради, уставал не он один. Натланец, сделав последнюю серию быстрых, но уже не таких сильных взмахов клинком, ловко отскочил назад и, усмехнувшись, громко что-то сказал в толпу, из которой послышались смешки и улюлюканье. Позже Пачи расскажет, что эта фраза означала: «Смотрите! Он похож на загнанного пустынного кота!». Пусть вид воина был самоуверенным и наглым, за насмешкой все же скрывалось удивление. Расчет на быстрый поединок не оправдал себя, и теперь за напыщенностью натланец пытался скрыть так же тяжело вздымающуюся грудь, и незаметно размять запястье.       Переводя дыхание, Дилюк зачесал пятерней назад влажную челку, что откровенно мешала, подстричь бы ее, и увидел побежавшие к локтю капли крови, что расчертили алыми полосами предплечье. Он досадливо поморщился. Все же пропустил последний удар, неудачно отразив. Порез не глубокий, но длинный и неприятный. Останется ему тонкий, светлый шрам, напоминаем о Натлане. Сколько таких по всему телу и не счесть, но почти каждый Дилюк помнил. Ему хотелось бы забыть, да не мог, потому что каждое ранение было своеобразной платой за приближение к заветной цели, будь то расстройство планов Фатуи или путь домой.       Покрасовавшись перед соплеменниками и собравшись с силами для второго раунда, натланец вновь ринулся в бой, решительно пытаясь дожать противника скоростью и некомфортной дистанцией, надеясь, что вскоре тот совершит ошибку, откроется для удара, позволяя ему наконец одержать победу над чужеземцем, возомнившим себя достойным воином и учителем. Однако Дилюк не собирался отдавать свой меч и на ошибках учился быстро. Больше он не подпускал близко к себе, размашистыми, тяжелыми ударами заставляя держать расстояние и кружить вокруг, выискивая брешь в попытках вновь навязать бой на своих условиях.       Скрежет стали, крики толпы, шумное дыхание — все слилось воедино. Капли крови падали в пыль, пропитывали перевязь на ладони, ощущаясь неприятной липкостью на коже. Пот стекал градом, расползаясь темными пятнами на спине и груди. Отравленный накануне соком красноплодника организм, которому не дали толком времени восстановиться, ожидаемо перестал справляться с нагрузкой, и тело подвело. Перед глазами в какой-то момент поплыло, расползаясь мутным маревом, и Дилюк оступился, судорожно пытаясь стряхнуть с себя морок. Попятился назад, мотая головой и силясь сморгнуть пелену, застилающую взор. Натланец этого только и ждал. Пользуясь моментом замешательства, он поспешно сократил дистанцию, и Дилюк, словно действительно загнанный в угол зверь, ударил почти вслепую, отчаянно вкладывая все оставшиеся силы в тяжелую атаку, что должна решить исход боя. Пусть на кону стояла не жизнь, но проиграть меч — драгоценную реликвию Мондштадта — было бы позором не меньшим, чем для натланца.       Звон стали впился в уши, тело глухо рухнуло в пыль, как и оружие, выбитое из рук. Толпа ахнула, затихнув на миг перед тем, как чествовать победителя. Ликующие выкрики на незнакомом языке заполнили площадку, разнеслись пожаром по всему племени. Мальчишки удивленно повскакивали со своих мест, переводя взгляды с одного воина на другого.       Дилюк, тяжело дыша, смог наконец сфокусироваться и увидел перед собой натланца, лежащего на земле. Ударом ему раскроило плечо, рука повисла безвольной плетью, но он не спешил зажимать рану, волком глядя на чужеземца, не веря в то, что проиграл.       — Ты действительно неплох! Это был достойный бой! — подскочил Пачи, похлопывая по плечу и игнорируя вялые попытки уйти от прикосновения, — Можешь забрать его меч…       — Мне ни к чему его меч, у меня есть свой, — оборвал Дилюк, и Пачи, удивленно распахнув глаза, выкрикнул в толпу его волю. Племя взревело пуще прежнего, одобряя это решение. Он пояснил, что подобное великодушие и снисходительность мог позволить себе только чужеземец. Ни один воин в Натлане не оставит поверженному противнику оружие, забирая не столько кусок остро заточенной стали, сколько честь и достоинство, восстановить которые цена слишком высока.       — Ты очень милостив. Сегодня в честь тебя устроят праздник! — перевел общий смысл потока выкриков Пачи, ободряюще улыбаясь.       — Ему не помогут? — спросил Дилюк о натланце, устало опираясь на меч и сглатывая вязкую слюну. На проигравшего воина никто даже не смотрел, пока тот пытался подняться на ноги, окропляя кровью землю вокруг. Рана не смертельная, но гораздо серьезнее, чем порезанное предплечье, и равнодушие соплеменников вызывало недоумение.       — Поверженный воин заботится о своих ранах сам. Поверь, он сейчас очень счастлив и благодарен… — Пачи скосил взгляд на натланца и поспешно исправился, — Ну или будет чуть позже. Ты не забрал его меч, он сможет остаться в племени… Эй! Ты чего? Нормально себя чувствуешь?       — Нормально, — проворчал Дилюк, у которого перед глазами вновь было лишь мыльное марево, стоило ему только попытаться сделать пару шагов, в желании помочь воину самому, — Но я бы предпочел обойтись сегодня без празднеств.       — Шатаешься, как оглушенная попрыгунья, — ехидно прокомментировали его «нормально», — Однако спешу тебя огорчить: не выйдет.       — Это будет считаться за оскорбление? — вздохнул Дилюк, массируя пальцами переносицу и сохраняя вертикальное положение лишь благодаря мечу. Продолжили бы его так чествовать, упади он сейчас лицом в пыль? Может, если попробовать поддаться желанию прилечь, то и праздник отменится… Участвовать в социальной жизни племен Натлана как-то морально сложнее, чем принимать вызов на бой от каждого встречного воина. Язык стали гораздо понятнее и привычнее местных традиций и правил, а это все гостеприимство выходит пока что только боком. На его же деньги. Если еще и заставят опять пить сок красноплодника, то он лучше и вправду сразится с доброй половиной племени.       — Еще какое, — подтвердил Пачи и посмотрел за спину Дилюку, где скопление людей зашевелилось, расступаясь и уважительно склоняя головы, — К тому же, праздник будет не только в твою честь. Вождь вернулся! Выпрямись! Быстро!       Дилюк недоуменно посмотрел на него, считая, что и так стоит достаточно прямо, а после, сообразив, что сейчас предстоит знакомство с одним из легендарных воинственных вождей, постарался и впрямь расправить плечи. Пачи вышел вперед, приветствуя мужчину в летах, перед которым склонилось племя, и заговорил. Должно быть, представлял чужеземного гостя и объяснял, что здесь произошло. Вождь, казалось, и не слушал его, оглядывая притихшую площадку. Наградил хмурой гримасой своего проигравшего воина, стыдливо не смевшего поднять головы, а затем остановился острым взглядом на Дилюке, что стоял будто вкопанный, воткнув перед собой меч. Положив мозолистую руку на голову Пачи, он то ли потрепал его по волосам, то ли отодвинул прочь, задумчиво подходя ближе. За его спиной болтался на ремнях странный мешок, поблескивающий на солнце, словно чешуя. Очень скоро Дилюку представилась возможность разглядеть получше - вождь скинул с крепкого плеча свою ношу, бросая ее под ноги чужаку. В темных глазах, обрамленных сеткой морщин, но все еще живых и ясных, читался вызов. Он ждал реакции, провоцируя на что-то. На земле тем временем, в пыли и в пятнах засохшей крови, лежала драконья голова. Рыжая чешуя казалась поблекшей, из черной пасти с обломками зубов вывалился язык, а мутные глаза были устремлены на собственное жалкое отражение в широком лезвии меча.       Ошарашенный Дилюк кинул взгляд на Пачи, надеясь на подсказку и категорически не понимая, что ему делать или говорить. В ответ он получил только испуганное выражение лица, на котором читалось: «Сделай что-нибудь! Не стой столбом!», и круглые глаза, что сбивало с толку еще больше.       — Вы были на землях драконов? — спросил Дилюк, припоминая, что в этой части Натлана их быть не должно. С лица вождя, когда он услышал этот вопрос, сползло грозное выражение, и он рассмеялся в голос.       — Считаешь, что мне по силам развязать войну с драконами? Или льстишь? — перевел Пачи, как только мужчина отсмеялся.       — Нет, я просто не понимаю, откуда он взялся на землях племен, — честно ответил Дилюк, не способный юлить или как-то хитроумно проходить подобные проверки.       — Он нарушил наши границы, и поплатился за это. А с какой целью их нарушил ты, чужеземец? — недобро сощурился вождь, и руки сжались на рукояти меча до боли в налившихся мозолях и потрескавшихся корочках ран. Сил, чтобы противостоять самому сильному воину в племени, способному убить дракона без Глаза Бога, явно не хватит, и если он сейчас захочет, чтобы рядом с отрубленной головой красовалась еще одна, то никто ему не помешает. Зря Дилюк уничтожил Глаз Порчи, сейчас бы было сподручно им воспользоваться.       — Мой путь пролегает через Натлан до Сумеру, я здесь всего-лишь гость…       — Ты здесь никто, — грубо оборвали его, угрожающе нависая, — Запомни это! Пусть в твоих жилах и течет кровь детей Мураты, она слаба. Я не желаю принимать в своем племени потомка трусов, что не смогли одолеть дракона и бежали с родной земли!       Пачи выглядел растерянно, постоянно запинаясь в переводе и нервно теребя в пальцах ремешок поясной сумки. Он сам не ожидал подобного поворота событий, постоянно поглядывая на Дилюка, который, пусть и был так же сбит с толку, страха на лице не выказывал, прямо выдерживая тяжелый взгляд вождя. Следующие десять секунд молчаливых гляделок глаза в глаза показались мучительно долгими, однако рубить голову ему милостиво не стали. Мужчина только развернулся к Пачи, хмуро сказал ему пару слов и ушел, оставляя Дилюка разглядывать обескровленную голову, поблекшей медью переливающуюся на солнце. Племя потянулось следом, покидая площадку и бросая сожалеющие взгляды на чужеземца. Им он явно понравился, несмотря на мнение вождя, касательно муратан.       — Ох! Легко отделались! — утер лоб Пачи и упер руки в бока пытаясь скрыть мелкую дрожь в пальцах, — У него от милости до гнева один вздох. Пошли собираться, лучше не попадаться больше на глаза.       — Зато участвовать в праздновании мне определенно больше не нужно, — выдохнул Дилюк. Он мог бы сейчас бросаться претензиями в Пачи, ругаться, язвить по поводу его обещаний, но сил на это откровенно не осталось.       По возвращении в скромную хижину оказалось, что внутри их уже поджидали, но не воины племени, а всего-лишь четверо мальчишек, что удрали тайком от взрослых, чтобы попрощаться. Увидев Дилюка, они повскакивали с лежанки и окружили со всех сторон, принимаясь галдеть. Дети протягивали ему подарки. В одну руку впихнули пучок высушенной травы, из которой делали лечебные настойки. В другой оказалась плошка с мелкими желтыми ягодами, оказавшимися безумно сладкими. На шею водрузили тонкие бусы из мелкого речного жемчуга, что неброско переливался, и (Пачи рассмеялся в голос, увидев) гребень для волос, вырезанный кем-то явно постарше.       Дилюк растерянно рассыпался в благодарностях, не понимая, что должен сейчас чувствовать, и, неуверенно протянув руку, в скупой ласке погладил мальчишек по головам. Все же дети слишком непонятны ему. Наверное, он должен что-то сказать на прощание?       — Не обижайте друг друга, хорошо? — попросил он напоследок, еле заметно улыбаясь. Ребятишки, торжественно пообещав, что запомнят все его наставления и то, как он сражался сегодня, великодушно оставив их воину меч, торопливо убежали, боясь, что их хватятся. Задержался только Шиу, нерешительно топчась у выхода. Дилюк вопросительно поглядел на мальчика, и в следующий момент охнул от врезавшегося в него ребенка, что стиснул в крепких объятиях. Казалось бы, такой тощий, а сил-то немало. Либо это он слишком ослабел после тяжелого дня.       — Как думаешь, его больше не будут прогонять? — задумчиво спросил Дилюк, когда и Шиу выбежал из хижины, отлипнув от него.       — Вряд ли. Твои слова теперь имеют куда больший вес благодаря победе в бою, и не только для детей. Считай, что ты подарил ему шанс все же стать частью племени, — ответил Пачи, собирая вещи и подворовывая из плошки ягоды, — Даже вождь не оспорит того, что ты достойный воин. Думаю, только поэтому он тебя и отпустил. Все же настроение у него было скверное! Мог бы и задержаться на денек на своей охоте! Вот же старый самодур!       Торопливо покинув племя, они вышли к ручью, спускаясь ниже по течению под стук массивных копыт о камни. Поклажи на спине быка стало заметно меньше, Пачи успел распродать немало за день и предложил Дилюку сгрузить свой меч на сильную белую спину. От предложения упрямо отказались, не желая признавать себя немощным. И не в таком состоянии приходилось тащиться до убежища, прорываясь через холодные ветра и глубокие сугробы. Подумаешь похмелье… Сейчас бы упасть лицом в снег, чтобы взбодриться, хотя ручей — тоже неплохо. Дилюк упорно продолжал волочить ноги, перебарывая усталость и желание попросить о привале, чтобы нырнуть с головой в прохладную, манящую журчанием воду. Смыть с себя пот и грязь, прояснить разум. Пачи, смотря на это, закатывал глаза и замедлял шаг, приговаривая, что пора бы искать место для ночлега, ведь солнце скоро сядет. Дилюк в ответ только согласно мычал, слишком сосредоточенный на том, чтобы шагать дальше.       Спустя вечность, по ощущениям, когда на небе последними алыми всполохами догорал закат, наконец нашлось подходящее место, чтобы остановиться: небольшая скала, нависающая над берегом, станет хорошим укрытием. Хотя Дилюк уже был согласен привалиться спиной к ближайшему валуну и заснуть в обнимку с мечом, вместо подушки.       Увы, как бы он ни устал, ночь вышла беспокойная, не принося желанного забвения. Сон прерывали то незнакомые резкие крики птиц, то плеск рыбы в ручье. Даже когда стояла тишина, Дилюк то и дело открывал глаза, подрываясь с места и беспокойно оглядываясь. Его донимали сны о драконе, что падал с неба под раскаты грома. Острые когти вонзались в грудную клетку, и смрад ядовитого дыхания забивался в ноздри. Кровь хлюпала под ногами, смешиваясь с грязью и дождевой водой, затекала под разбитую карету, у покореженных колес которой сидело изломанное тело. Собственные руки, перемазанные алым, тряслись, сжимая кинжал, а рядом, утопленный в багровой луже, лежал Глаз Порчи…       Проснувшись от очередного наваждения, Дилюк увидел полосу светлеющего неба и, измученный таким отдыхом, решил более не ложиться. Хватит с него кошмаров. Остаток ночи он предпочел сонно шататься вдоль ручья, чем вновь вернуться в тот день. Наскоро искупавшись, чтобы взбодриться, лишь с занявшимся уже вовсю рассветом вернулся к привалу, где разлепивший глаза Пачи, недоуменно вертел головой. После завтрака на скорую руку их ждал долгий путь к следующему племени, и Дилюка клятвенно заверяли, что в этот раз все пройдет, как по маслу.       — У вождя хороший характер, в отличие от старого самодура. Он добродушный и щедрый, если только не злить. А я уверен, что настроение у него должно быть отличное! Он вернулся недавно со славной победой над другим племенем. Мы вышли в путь раньше, так что еще успеем на празднование!       — Что ни день, то праздник, — буркнул Дилюк, всерьез обдумывая вариант не заходить в следующее племя.       — Конечно! Если ты жив, то веселись! — распинался Пачи с довольной улыбкой, — Сходим в баню, приоденемся, выпьем вина! Увидишь ритуальные танцы и бои! Я уверен, тебе понравится!       — Мы пойдем в обход, — отрезал Дилюк, заранее зная, что ему не понравится. На возможность сходить в баню он не соблазнится, потому что среди всех, этот пункт единственный хоть как-то привлекательный.       — Что? Мы не можем! Ватусси в подарок вождю! И это единственное место, чтобы пополнить припасы, за племенем начнется пустошь! — Дилюк злобно молчал, упрямо глядя вперед, — Без хорошего отдыха и подготовки мы не дойдем до границ леса! Прекрати ерепениться!       — Хорошо, — процедили в ответ, — Но ни слова про Черный Берег, Дитя Мураты и прочую чушь, что ты обычно несешь! Я вполне обойдусь без уважения и почестей. Чем меньше внимания мы привлечем, тем лучше.       — Ладно! Ладно! — взмахнул руками Пачи, отворачиваясь от грозного взгляда и тихо добавляя себе под нос, — Все равно новости доберутся раньше нас.       То ли Дилюк его не услышал, то ли не стал заострять на этом внимание, занятый своими невеселыми мыслями. Недели в Натлане не прошло. В первом же племени он напился, подрался, оказался на волосок от смерти, был прогнан взашей, и черт знает что может случиться дальше, и во всем этом виноваты Фатуи! Ох, Дилюк оторвется, попадись только их лагерь на глаза!       Натлан был чужим, непривычным до зубовного скрежета, со своими странными законами и правилами, порядком отличающимися от остального знакомого мира. Любое действие могло привести к непредсказуемым последствиям, и Дилюк предпочел бы лишний раз не провоцировать судьбу и не испытывать свое везение, лишенный контроля над ситуацией. Однако Пачи упрямо тянул в самую гущу событий, словно чужак сможет влиться в эту жизнь, понять ее. В то же время он не мог гарантировать, что все обойдется, взять хоть случай с вождем, где они переглядывались, как дети в воскресной школе, не зная ответа на вопрос учителя. Вот наступит Дилюк завтра на хвост чьего-то любимого или священного кота, и вызовут его на бой. Возможно, он проиграет меч, и тогда, в следующем же племени, его отведут к Огню и кинут в костер, возвращая Мурате неудавшегося потомка. Будут потом барды по всему Мондштадту выть слезливые песни, наподобие: «Ах! Как ярко он горел! Только жаль, сгорел…». Тьфу! Дилюк выдохнул, массируя переносицу и решая заканчивать все это нытье. Он просто не выспался и у него отвратительное настроение, вот и все.       — Что-то не так? — Пачи уже минут пять по третьему кругу рылся в поклаже на бычьей спине, угрюмо пыхтя. Остановка на короткий привал начинала затягиваться.       — Я уверен, что брал больше воды! — нервно отозвался он, и Дилюк посмотрел на флягу в своей руке, покачивая, чтобы прикинуть, сколько в ней осталось.       — То есть, это вся наша вода? — уточнил он.       — Кажется, что да, — с опаской обернулся Пачи.       — И ты не проверил запасы, когда мы отходили от ручья? — устало уточнил Дилюк еще раз.       — Я был уверен!       — Сколько до ближайшего источника?       — Ближайший у племени…       Дилюк отказался дальше с ним разговаривать, грубо вручая остатки воды в фляге, и молча продолжил путь с небывало каменным лицом. Оно показалось Пачи пока что самым угрожающим из всех гримас Дилюка, и он не решился возразить. Если идти без остановок, то дойдут примерно после полуночи, а впереди еще целый день пути по солнцепеку. Не умрут, но крайне неприятно измотаются, учитывая жаркий климат и сухой воздух. При условии, что повезет, и не наткнутся по пути на элементальных зверей или кочующие лагеря хиличурлов.       — Озеро, — разлепил пересохшие губы Дилюк спустя полдня изматывающей дороги под палящим солнцем, думая, не начались ли у него галлюцинации. Вроде бы еще рано, организм не настолько обезвожен, но вдалеке, у скал, действительно блестит водная гладь небольшого водоема, окруженная невысокими деревьями и кустарниками.       — Оттуда нельзя пить, вода проклята, — покачал головой Пачи. Дилюк его не послушал, уверенно меняя курс, — Ты же не собираешься от туда пить?!       — Что за проклятие?       — Когда-то давно в Натлане был страшный мор, что забирал детей. Племена утопали в слезах матерей и в пепле от кострищ. Богиня плодородия не смогла этого выносить и искала лекарство, но все было тщетно. Однажды она повстречала другое Божество, что указало на источник с целебной водой. Богиня разнесла радостную весть по всем землям, и матери понесли своих детей к роднику, моля об исцелении, но чуда не произошло, — Пачи перевел дыхание, торопливо шагая за Дилюком, — То оказалось Божество обмана, что лишь шутило с душами смертных, и Богиня, сев у бесполезного источника, выплакала все глаза от обиды и безысходности. На том месте появилось озеро из ее слез, и именно к нему ты сейчас идешь!       — Спасибо за грустную историю, но я спросил: что за проклятие? — угрюмо повторил свой вопрос Дилюк, подходя к воде и осматриваясь.       — Если выпьешь — навлечешь на себя большую беду! Боль! Разочарование! Все, что выплакала Богиня! — тараторили, притираясь сбоку и пытаясь вразумить.       — И это все? — скептически покосился Дилюк.       — А тебе мало? — поразился Пачи.       — Как-то не внушает ужаса, — озеро на первый взгляд самое обычное. Вода прозрачная, можно даже разглядеть камни на глубине и редкие щупальца водорослей. На мелководье в лучах солнца резвятся мальки рыб, прилетают птицы на водопой. Дилюк зачерпнул ладонью, поднося к лицу — вода не пахла и не была стоячей, можно пить. Он достал пустую флягу, наполняя ее.       — Не пей! Навлечешь беду! — ходил вокруг кругами Пачи, порываясь остановить, да только так и не решился отобрать проклятую воду под предупреждающим прищуром красных глаз.       — Ничего страшного, не привыкать. Я и без воды справляюсь. Кстати, проклятых пускают в племя? — Дилюк с удовольствием присосался к фляге, невзирая на всю ту панику, что развели вокруг.       — Ты специально! Ты специально выпил!       — Это все легенды и суеверия, — флягой небрежно потрясли в воздухе, — А это — обычная вода.       — Ты навлечешь беду! Ой, навлечешь беду! Будешь потом плакать навзрыд и сожалеть, как и Богиня! — заламывал руки Пачи, однако никто его не слушал. Бык тоже заинтересованно склонил голову к воде, и его морду пришлось обхватить руками, наваливаясь, чтобы помешать.       — Неужто проклятие и на быка подействует? — глядя, как ватусси оттаскивают в сторону, зацепившись за огромные рога, и соскальзывая ногами в озеро.       — Это священный зверь в дар! Вода его осквернит! — упрямо пыхтел Пачи, борясь с сильным животным. Однако бык был покладистый и спокойный, лишь возмущенно фыркнул, в итоге поддаваясь человеку.       — Так может не стоит идти в племя? Вдруг заденет окружающих? Или тебя? Ведь ты наступил в воду, — насмешливо сощурился Дилюк.       — Нет! Пил только ты! Значит тебя и настигнет кара! Я тут не причем! — совсем по-детски открестился Пачи, брезгливо отряхивая ноги.       Проклято озеро или нет, а идти с запасом воды Дилюку куда легче и спокойнее, чем верить в глупые байки. Несмотря на постоянные, порядком надоевшие за день, причитания Пачи, никакая беда их так не настигла. Не встретилось по пути ни монстров, ни опасных животных, ни страшных природных явлений, Дилюк не сломал себе ногу, не попал в ловушку и не потерял меч.       На ночлег в открытой местности было решено не останавливаться, и шагать вплоть до племени. Пусть и прибудут поздно, но оставлять на утро бестолковый, короткий кусок пути не хотелось, к тому же у Пачи к вечеру совсем не осталось воды, а к проклятой он и не думал притрагиваться, испуганно косясь на флягу Дилюка и бубня под нос какие-то заклятия на родном языке.       Их встретили дозорные воины, узнавая торговца и молчаливо провожая по дорожке между жилищ, подсвеченной лишь лунным светом, до пустующей хижины. Племя ожидаемо уже спало, костер погас, так что все приветствия и знакомства переносились на утро, что не могло не радовать. Хоть немного оттянуть неизбежное и отдохнуть перед этим — уже хорошо.       Однако, едва Дилюк продрал глаза и позавтракал, его потащили не знакомиться с племенем или представлять вождю, а в баню. Что, в общем-то, звучало неплохо, так что он охотно поддался. Баней служило одно из немногих зданий, возведенных из глины, а не из веток. Внутри был небольшой, узкий предбанник, где оставляли одежду, а все остальное место занимала просторная купальня, огороженная плотной занавесью, чтобы не выпускать тепло изнутри. Воздух и вода прогревались с помощью обычных пиро слаймов, загнанных в нехитрые подземные коммуникации. Эта элементальная гадость все же бывает иногда крайне полезной. Главное не перелить их, чтобы не повзрывались.       — Пока ты спал, я раздобыл нам праздничные одеяния! А эту одежду пускай постирают! — отобрал ком смятой и грязной ткани Пачи, кидая в одну корзину со своим тряпьем. Дилюк, поглядев на новый наряд, куда более открытый и легкий, чем прежний, только вздохнул и махнул рукой. Пусть так, зато в путь выйдут чистыми. Один день потерпит.       В купальне, выложенной гладкими речными камнями, свободно могли расположиться несколько человек, и они с Пачи друг другу совершенно не мешали, разойдясь по разным углам. Погружаясь в воду, Дилюк готов был застонать от удовольствия, ощущая, как приятное тепло обнимает уставшее тело, как расслабляются напряженные мышцы. Давно он нормально не принимал ванную, откисая вволю. Так недолго и поменять мнение, касаемо остановок в племенах. Стоило только разомлеть и блаженно выдохнуть, как голые плечи облизнуло сквозняком. Внутрь кто-то зашел и, обернувшись, Дилюк встрепенулся, стыдливо пытаясь прикрыться. Потому что это оказались молодые девушки, звонко рассмеявшиеся на его смущение.       — Не бойся, они тебя не покусают! Разве что, если попросишь, — развеселился с его вида и Пачи, вальяжно откидываясь на бортик, — Сейчас ты узнаешь, что такое Натланское гостеприимство! О почетных гостях положено заботиться как следует!       — Что ты опять наплел? Я же просил молчать! — шикнул Дилюк, неумолимо краснея.       — Я и молчал! Говорил же, новости на этих землях быстрые и летят впереди нас! — одна из девушек подошла к Пачи, присаживаясь на край бассейна и принимаясь ловко расплетать его волосы. Вторая же только шагнула к Дилюку, как он шарахнулся в сторону, не позволяя к себе притронуться.       — Можно отказаться от этого… от этих… услуг? — красные глаза панически оглядывали помещение, не находя места от стыда и просчитывая варианты отступления.       — Да ладно тебе, что ты как дикий! Помогут тебе помыться и все! Ты видел вообще, что у тебя на голове? Тут без умелых рук только обрезать половину, — насмешливо глядел на его метания Пачи, абсолютно расслабленный и охотно подставляющийся под нежные руки.       Дилюк хотел уже было его заверить, что без малейших сожалений срежет все под корень немедленно, и не будет в этом всем участвовать, но осекся, плотно сжимая губы и злобно нахохливаясь.       — Только распутать волосы! Помоюсь я сам! — процедил он сквозь зубы, зажмуриваясь, будто ожидал, как минимум, жестоких пыток.       — Как скажешь, недотрога!       Дилюк стойко терпел, угрожающе шипел, упрямо пытался вывернуться из девичьих пальцев, что постоянно норовили позволить себе больше, зарыться в алые вьющиеся локоны, принимаясь массировать кожу головы или игриво оттягивать пряди на загривке. Пачи тем временем нисколько не смущался наслаждаться лаской, льнул к аккуратным, молодым рукам, и чужое присутствие его мало заботило. Массаж головы, в его случае, плавно перетекал ниже, спускаясь на плечи и грудь, и что-то подсказывало Дилюку, что только помощью в принятии ванны тут сейчас не обойдется. Потому, как только с его волосами было покончено, все косы и колтуны оказались распутаны, а пряди вычесаны, он суматошно вылетел прочь одеваться, проклиная Пачи на чем свет стоит. Пусть ему в спину устремились удивленные взгляды и тихие смешки, но он не мог вот так. Воспитание не позволяло. Это же разврат! Безнравственность! Как можно позволять так себя касаться чужому человеку! Еще и не будучи наедине! Нет, Дилюк не был ханжой, и все прекрасно понимал, но для него подобное было чересчур.       Узнал бы кто в Мондштадте, до чего опустился Господин Рагнвиндр...       Сбежав от этой порочащей честь и достоинство ситуации и пытаясь на ходу застегнуть на талии широкий, цветасто расшитый орнаментами ремень праздничных одеяний, Дилюк не заметил, как свернул не на ту улочку и, в итоге, заблудился. Все хижины казались одинаковыми, построенными по одному шаблону, и вспомнить, в какой именно они остановились не выходило. Даже не спросить никого, вот же напасть! Бесцельно шатаясь по племени, и оглядываясь по сторонам в попытках ухватиться за какой-нибудь ориентир, он забрел на окраину, где увидел несколько воинов и то, что они сторожили.       Глаза ошеломленно распахнулись, от увиденной картины: клетки. Множество клеток с людьми, что понуро опустили головы, не издавая ни звука. Вид у них был изможденный, грязный, некоторые были ранены. Все плененные оказались натланцами разных возрастов, от детей до стариков, и глядя на это невольно всплыли из памяти подземелья лаборатории Предвестника Фатуи. Дилюк словно вновь оказался там, в темноте, сырости и затхлости, в обещании помочь сжимая холодные руки, что тянулись к нему сквозь прутья решетки. Он не замечал сейчас яркого солнца, не замечал, что пленные покорно молчат, не надеясь на спасение, не глядят на него с мольбой, принимая свою судьбу. Ноги сами несли его к клеткам. Дилюк слышал тихий плач и шепот о помощи, не отдавая себе отчет в том, что это происходит лишь в его голове.       Стражники грозно подались вперед, отрезвляя и приводя в себя предупреждающим выкриком. Они немедля потянулись к клинкам, обхватывая рукояти, готовые в любой момент обнажить сталь. Будет достаточно одного неверного движения, и голова Дилюка полетит на землю, напрасно вычесанная. Руки сжались на ткани одеяний, в попытках унять гневную дрожь. Он не понимал, что делает. При нем не было оружия, он находится на чужой земле на правах гостя. Дилюк попятился назад, выставляя перед собой открытые ладони и показывая всем своим видом, что не собирается ничего предпринимать. Под настороженными взглядами воинов он отошел достаточно далеко, чтобы поспешно раствориться среди хижин, стараясь не думать о всех тех несчастных людях, запертых в тесноте под палящим солнцем. Вспомнились слова Пачи о том, что вождь вернулся победив другое племя. Вот оно где теперь значит… Чем больше он узнавал о Натлане, тем сильнее ему хотелось поскорее отсюда убраться.       — Я видел клетки с людьми, — заявил Дилюк, стоило только им с Пачи найтись недалеко от бани, к которой получилось найти обратную дорогу.       — Оу. Это новые рабы. У вождя их много!       — Что с ними сделают?       — По-разному, — безразлично пожал плечами Пачи, — Будут работать, выходить на бои. Самых непокорных и слабых преподнесут в дар Огню. Их племени больше нет, только так они смогут теперь выживать.       Дилюк поморщился. Зря он вообще поднял эту тему, но вид плененных людей, которых целенаправленно изматывали, ломали для послушания, вызывал в нем целый шквал из негодования и чувства вины, и сделать с этим он ничего не мог. В Натлане свои законы. Суровые и беспощадные, и Дилюк это знал, однако оказался совершенно не готов столкнуться с этим лицом к лицу. Одно дело злобная организация из Снежной, которую никто не любит за их темные дела, и в планы которой можно влезть, выжигая все на своем пути праведным пламенем, совсем другое — целая страна, погрязшая в жестокости и войне настолько, что для ее народа это стало чем-то само собой разумеющимся. Кто он такой, чтобы вмешиваться в существующий здесь порядок вещей? Мигом пойдет на костер или в Пепельное Море, и никто даже не усомнится в правильности этого решения.       Настроения что-либо праздновать не осталось окончательно, однако вечер неумолимо приближался. Разгорелся огромный костер, к которому слетелось все племя, словно мотыль, летящий на свет, разнеслись над хижинами первые песни и вой барабанов. Вождь, что занимал центральное место у Огня, следил за объявившимися гостями с легкой улыбкой на лице и добрым прищуром глаз. Он был довольно молодым, широкоплечим, обладал внушительной мускулатурой и суровой красотой. Голову украшала сложная прическа из множества кос, с вплетенными серебристыми кольцами, на смуглой груди лежали амулеты на кожаных шнурах, а на поясе красовались необычные ножны, вырезанные из кости. В остальном его наряд, в отличие от вырядившегося племени, ничем не примечателен, но от того вождь не выглядел менее внушительно, источая спокойную силу и уверенность скорее изнутри.       Пачи гордо вел к Огню белого быка, которого старательно вычищал и подготавливал весь остаток дня. С широкой спины пропали увесистые мешки, шея и раскидистые рога теперь были увешаны украшениями, от деревянных резных бус и кожаных лент, до цветастых перьев и выбеленных костей. Хотелось надеяться, что это величественное животное не принесут в жертву, но Дилюк уже ни в чем не был уверен, шагая рядом. Пачи уважительно поприветствовал вождя и начал длинную речь, в конце которой мужчина раскатисто рассмеялся, а быка, по взмаху руки, увели его воины. Коротко склонил голову и Дилюк, мрачный от вынужденного участия в разгорающемся праздновании, как бы ему настойчиво ни шептали, чтобы сделал лицо попроще.       — Откуда ты родом, потерянное Дитя Мураты? — спросил вождь, указывая им на места подле себя. Общего языка он не знал, и Пачи переводил его слова.       — Из Мондштадта, — ответил Дилюк, покорно присаживаясь по правую руку на широкую скамью, заваленную подушками.       — Край ветров и свободы, — задумчиво пропел вождь. Перед ними поставили низенький, небольшой стол, на котором уместились кубки с вином и блюдо с различной снедью, — И почему же ты покинул свою родину, зайдя так далеко?       — Я отправился в путешествие, — Дилюк мазнул незаинтересованным взглядом по угощению, не чувствуя никакого аппетита, — И оно уже подошло к концу. Я возвращаюсь домой, и лишь по стечению обстоятельств, моя дорога лежит через Натлан.       — Мне интересно, что принес тебе путь, что ты прошел, — уточнил вождь, в пару глотков осушая свой кубок с вином, который тотчас же наполнили вновь. Он скосил любопытный взгляд на чужеземца, — Что ты обрел на чужих землях?       — Много испытаний и битв, — задумчиво глядя на танцующее пламя, взмывающее к яркому звездному небу, отозвался Дилюк, — И смирение с утратой.       — Я не вижу в твоих глазах смирения, — усмехнулись на его слова, — Ты выглядишь не очень довольным. Тебе не по нраву праздник? Или Натлан стал для тебя новым испытанием?       — Пожалуй, соглашусь, — на неожиданный тычок локтем под ребра от Пачи Дилюк коротко зашипел, но продолжил, веля переводить все слово в слово, — Идеалы наших Архонтов противоположны, и мне непросто понять местный уклад жизни.       — Говорят, что ты отличный воин, а значит, тебе должен быть хорошо знаком язык войны. Или это ложь, которую посеял в наших землях этот хитрый и болтливый торгаш? — склонился к нему вождь, и раздался тихий, мелодичный перезвон украшений в темных волосах.       — Это действительно так, — мотнул головой в сторону Дилюк, хмуро соглашаясь. Взгляд опустился на ладони. Его руки были по локоть в крови. Он жег, убивал, пытал, преследовал, взрывал… И ничего ему это не принесло, кроме чувства всепоглощающей, разрывающей пустоты в душе.       — Так почему же тебе непонятен Натлан? — вопрос, казалось бы простой, но ответ на него Дилюк искал долго, боясь сказать лишнего и не желая врать.       — Потому что я не могу жить одной войной, как вы, — произнес он наконец. Пачи потянулся за вином, то ли смочить горло, то ли успокоить нервы, которые из него старательно вытягивал Дилюк своими речами и поступками.       — Но тебе придется уважать наши порядки, пока находишься на этой земле, — улыбнулся вождь. В его ласковом тоне чувствовалась затаенная угроза. Яснее разве что только если бы он произнес: "Попробуй что-нибудь выкинуть, и я тут же выпотрошу тебя". Все с тем же доброжелательным лицом.       — Я понимаю, и не стану доставлять неприятностей, пока ничего не угрожает моей жизни, — сказал Дилюк, чересчур уверенно глядя в глаза напротив, а после произошло то, чего он никак не мог ожидать. Уж лучше бы его вновь с позором выставили вон.       — Ты мне нравишься! Я хочу преподнести тебе подарок! — внезапно громко провозгласил вождь, расплываясь в широкой улыбке. Он хлопнул в ладоши и выкрикнул что-то на натланском, оставляя всех в легком недоумении. Через пару минут его воины под руки привели мужчину, что покорно не поднимал головы, и грубо пихнули его в спину, ставя на колени. Натланец рухнул в взметнувшуюся пыль, опираясь руками о землю перед совершенно потерявшим дар речи Дилюком, — Это мой лучший раб, что не проиграл ни одного боя! Хороший и умелый воин! Он пригодится тебе в пути! Забирай!       — Вождь что, издевается? — прошептал Дилюк не своим голосом, вновь обретя способность говорить, и, в полнейшем смятении смотря на мужчину у своих ног, спросил у Пачи, — Я могу отказаться?       — Можешь, но… — начал было он, не менее растерянный, и был внезапно перебит рабом, что поднял голову.       — Это было бы крайне жестоко с твоей стороны, — прозвучало на чистом общем языке. Дилюк услышал игривый тон и увидел молодое лицо, на котором читалось неуместное сейчас веселье. Правый глаз оказался скрыт под расшитой орнаментами повязкой, а левый смотрел открытым и наглым взглядом.