Плач огненной птицы

      Вяло переставляя ноги вслед за Дилюком, Кэйа задумчиво смотрел на его ладную спину и статную осанку, привитую не иначе, как годами выправки, заложенную с малых лет строгими гувернерами и учителями. Ему бы устраивать роскошные званые вечера, блистать в дорогом костюме при мягком свете сотен свечей и целовать тонкие, изящные руки благородных дам, обернутые в невесомое кружево перчаток, а не бродить в несвежем тряпье под жарким солнцем и натланским племенам, испачканным в пыли и крови. Воспитание в знатном доме не спрячешь. Все равно пробьется наружу сквозь зачерствевшую корку грязи элегантной лозой, что опутает туго плечи и своими острыми шипами напомнит, как держать голову, пусть она немытая, а волосы спутаны.       Утирая из-под носа кровь, Кэйа был бы сам не против оказаться среди шуршащих шелков и фальшивых улыбок, привычно орудуя острым словом, а не мечом. Он уже и не помнил, когда в последний раз оказывался побитым настолько, что хочется запереться в одиночестве, чтобы никто не видел, и позорно выть, латая раны. Наверное, пару лет назад, когда перехватили одного горе-информатора, сдавшего его с потрохами наемникам. Это позволило гостеприимно расставить кучу ловушек, чтобы Кэйа, гад такой, наверняка не выкрутился. Их ошибка была лишь в том, что не убили на месте, посчитав, что смогут обуздать и выпытать что-нибудь интересное. Перешагивая трупы и дрожа от адреналина в крови, Кэйа тогда скалился, что задачка-то оказалась не по зубам даже четверым крепким ребятам, но в Натлане, что выплавляет в своем яростном пламени сильнейших воинов, после первого же боя пришло жестокое осознание, что он здесь местным не ровня. Оставалось лишь искать неочевидные слабости, не стесняясь, пользоваться моментом и уповать на природные живучесть и везение, а не на грубую силу.       Внимательный взгляд приметил следом тонкую, жилистую фигуру, что мелькала туда-сюда маяком в небольшом окне показавшейся из-за поворота хижины. Пачи мерил комнатушку шагами, поджидая их возвращение, и когда, наконец, у порога показались два молчаливых силуэта, он выбежал на улицу, суетясь вокруг Кэйи и заглядывая в неприкрытый повязкой глаз.       — Ты хорошо сегодня сражался! Вырвал победу зубами! — выпалил он, в восхищении эмоционально жестикулируя руками и притираясь сбоку, чтобы услужливо проводить внутрь. Кэйа даже рта не успел раскрыть, как его уже настойчиво подталкивали к приготовленному тазу с чистой водой. Рядом стопкой белели тряпки и бинты, стояли плошки с пахучими мазями. Подготовился, проныра, — Позволь мне позаботиться о твоих ранах! Я принес хорошее средство, что склеит порезы и уймет боль.       — Ох, боюсь мне совершенно нечем отплатить за твою доброту, — попытался было улыбнуться Кэйа, спешно возвращаясь в свое привычное состояние обаятельного симпатяги, пусть и немного подбитого, но лицо отозвалось на это резкой болью, напоминая о том, что оно несколько утратило былую подвижность и не считает, что ему досталось «немного». На опухшей скуле наливался глубокой чернотой болезненный синяк, нос тоже не выглядел таким изящным, как раньше, благо не был сломан, про разбитые губы и кровоточащие десны и говорить нечего. Вместо улыбки сквозь зубы вырвалось тихое шипение, в котором, если сильно постараться, можно было различить так же и одно невнятное грязное ругательство, — Пожалуй, какое-то время мне придется брать пример с невероятной сдержанности Господина Дилюка, но я буду улыбаться тебе глазами, Пачи. Одним так точно.       — Садись, садись! Эти лекарства для тебя дал сам шаман в знак уважения! — настырно давил он на покрытые подсохшей кровью плечи, несмотря на то, что Кэйа слабо пытался отмахнуться, застигнутый врасплох подобным вниманием, — Ты заслужил всевозможные почести! Не стоит стесняться!       — Что ты, что ты! Я всего лишь скромный раб, чтобы обо мне так беспокоиться.       — Не каждый день раб забирает у воина меч! Истории о подобной дерзости еще долго будут ходить по этим землям! — Пачи с благоговением смотрел на лежащие рядом символом обретенной чести ножны, опутанные кованой паутиной серебристых линий, и разглядывал их узор, что местами обагрен кровью, — В племени говорят, что раньше он был твоим.       — Пока вы обменяетесь любезностями, он истечет кровью, — хмыкнул Дилюк, хмуро наблюдавший за этим парадом лицемерия, но, видимо, ему надоело и он подошел сам, закатывая рукава и присаживаясь у раненого плеча. Человек дела, посмотрите на него.       — Неужели хочешь зализать мои раны? — не сдержался от кривой, болезненной улыбки Кэйа, тяжело и рвано выдыхая в расплату за свой пустой флирт. Получилось не особо обаятельно, но как тут остановиться, — Пачи, прости, но от такого предложения я никак не могу отказаться.       — Помолчи и посиди смирно, — стрельнул в него недовольными глазами Дилюк, смачивая ткань в тазу.       — Оу, разумеется! Я тогда пойду, погуляю, — смущенно встрепенулся Пачи, отводя бегающий по хижине взгляд, и оставил Кэйю в покое, передавая его полностью в руки опешившего, ничего в очередной раз не понявшего, Дилюка, — Точно! Мы ведь еще даже не обедали, я вернусь попозже с едой!       — Не торопись, — бросил ему вдогонку Кэйа, принимаясь самостоятельно макать еще одну тряпицу в воду и осторожно обтирать рану на плече, сжимая зубы. Длинный и глубокий порез тянулся от самой шеи, заканчиваясь на лопатке, и все еще кровоточил, изредка щекоча спину лениво скатывающимися вниз по коже каплями, — Зализать столько ран потребуется время.       — Что это все значит? — хмуро поинтересовался замерший у таза Дилюк, недоуменно глядя вслед убежавшему от них, как от прокаженных, Пачи.       — Всего-лишь местные нежности, — пропел с придыханием Кэйа, косясь на него, — Любовники в Натлане…       — Можешь не продолжать, — отжимаемая ткань громко затрещала в бледных руках, — Ты хотел мне что-то сказать? Или для чего ты выпроводил его? В четыре руки мы бы закончили намного быстрее.       — У нас и так четыре замечательных руки. Справимся и без него, — только бестолково развозил кровь и грязь по коже Кэйа, не видя, что делает.       Отвечать еще и на расспросы Пачи, касаемо меча, не было никаких сил и желания, вот и выпроводил неугомонного натланца. Он и Дилюку, вообще-то, не собирался рассказывать всю эту бестолковую и гнусную историю, висящую на шее очередным камнем — сколько таких у него? Да наберется целая коллекция на две тележки! Ха! — но, видимо, так сошлись беспощадные холодные звезды, позволив именно этому человеку урвать короткий миг эмоциональной нестабильности. Больно уж взбесило пустое морализаторство в свой адрес, когда места для морали уже давно не осталось в его жизни.       — Ты себя вообще видел? — шикнул на него Дилюк, забирая из негнущихся пальцев ткань, — Дай сюда. Я сделаю.       — Только осторож…ней! — вскрикнул негромко Кэйа и выгнул спину, когда кожу вокруг раны промокнули, стирая кровь, пот и, налипшую на это все, пыль с земли.       — Потерпи немного, надо промыть, — сосредоточенно отозвался Дилюк. Убирая в сторону мешающие длинные пряди, он прошелся быстро пальцами по вздрогнувшей загорелой шее, чуть задевая кожу короткими ногтями, следом крепко удерживая за здоровую руку, чтобы не извивался ужом под и так аккуратными движениями.       — Ай. Ай! Садист! Ну ты хоть подуй ласково, что ли!       — Перестань показушничать, я не собираюсь с тобой нежничать, — раздраженно отозвались из-за спины. Дилюк сменил тряпицу, убирая в сторону перепачканную, и резковато приложил к ране новую, потому что новоявленный король драмы в этот момент решил неудачно дернуться.       — Ауч! — ладно, до этого Кэйа действительно охал и вздыхал больше для вида, но вот это было больно, аж прострелило до искр из глаз, — Так. Я не из тех, кому нравится боль. Отдай, я смогу и сам! — он обернулся, требовательно протягивая руку и встретился с, внезапно, обеспокоенным лицом.       — Прости, это не специально. Я стараюсь аккуратнее, — Дилюк тряпку не отдал, продолжая упрямо возиться с раной, и Кэйа, с сомнением на него поглядев, вздохнул, заканчивая напоказ извиваться. Да больно до сжатых на бедрах пальцах, да жжется, словно безжалостно присыпают сверху солью, но терпеть он вполне может, потому что даже не упрекнули в том, что сам виноват, и нечего было крутиться. Потому что эта забота приятна до доверчиво прикрытых на несколько мгновений век, пока никто не знает. Большего позволить себе, увы, нельзя, не обольщаясь лишний раз на обычное, человечное внимание и принимаясь оттирать кровь с разбитых кистей рук, замечая только сейчас, что они трясутся. Чувствуя, как жадно облизывает содранную кожу огнем следом за приложенным прохладным компрессом.       — У тебя удивительно легкая рука для человека, что сражается двуручным мечом, — тихо произнес Кэйа.       — Я занимаюсь не только тем, что все вокруг ломаю, — проворчал Дилюк, подцепляя себе плошку с мазью и начиная осторожно сводить края разреза. Его ровное дыхание ощущалось горячей кожей, настолько близко он склонился, сосредоточенно склеивая ткани.       — И чем же? — морщась и прижимая в муках голову к поджавшемуся плечу.       — Не зажимайся, разойдется же! — он вздохнул, — Иногда я… смешиваю напитки.       — Так вы бармен, господин путешественник? — усмехнулся беззлобно Кэйа, перекладывая компресс на вторую ладонь, отвлекаясь от одной боли другой, — Согласен, это требует немалой ловкости рук.       — Всего-лишь хобби. Я почти закончил.       — Это совершенно не утешает, знаешь ли, — окинул себя взглядом Кэйа, оценивая предстоящий объем работы, и шумно втянул носом воздух, когда пальцы провели по плечу, проверяя склейку раны, — Разве что только, если ты мне намешаешь в конце этой пытки чего-нибудь покрепче. Вот если бы твоим хобби было скажем… сборка пазлов или кройка и шитье…       — Нечего было выгонять Пачи, — переместился к следующему, менее болезненному, порезу Дилюк, прося легким прикосновением ладони приподнять руку, чтобы было удобнее тянуться к ребрам, — Ты поступил крайне безрассудно, спровоцировав этот бой. Шанс, что твоя ставка сыграет, был мизерный. Разве можно с таким раскладом ставить на кон все?       — Не смог удержаться, когда увидел старого знакомого. Было бы крайне невежливо с моей стороны не подойти поздороваться.       — Ты намеренно его искал, — упрекнул Дилюк, собирая на расцветающую все больше красным ткань капли крови и придерживая под локоть, чтобы Кэйа не держал лишний раз руку на весу, тревожа рассеченные мышцы.       — Всего-лишь не стал оттягивать неизбежное, — вяло прополоскал он свою тряпицу в тазу, чтобы затем осторожно приложить к опухшему лицу, моментально вспыхнувшему колючими иглами под кожей, — Неужели ты за меня переживал?       — То, что происходило, не было сражением. Я собирался вмешаться.       — Чтобы что? — вздохнул недовольно Кэйа, косясь на свой бок, где мелькнули измазанные алым пальцы, — Твое благородство оказало бы всем нам сомнительную услугу.       — И все же, это было очень глупо и рискованно, — упрямо бурчал Дилюк в нежелании признавать собственную импульсивность. Он невесомо промокнул обработанную рану и отстранился, вытирая руки.       — Прекрати нудеть, — «и без тебя тошно» добавил про себя Кэйа, пытаясь оттереть засохшую корку под носом, что неприятно стягивала кожу, — В конце концов, я жив и почиваю на лаврах в твоих неожиданно заботливых руках.       — Как скажешь, — сердито сверкнули красные глаза перед самым лицом. Столкнувшись коленями, Дилюк сел напротив, вымачивая очередную тряпку и полный решимости продолжать экзекуцию.       — Слушай, я тебе очень признателен, спасибо и все такое, но до остального я вполне дотянусь и сам, — поджимая губы, остановил уже протянутую к груди руку Кэйа, пытаясь отобрать из крепкой хватки мокрую ткань.       — Не ты ли меня упрекал в нежелании просить помощи, герой? — отбил небрежно его ладони Дилюк, возвращая шпильку, — У тебя руки трясутся и еле сгибаются, ты только сильнее растревожишь раны.       — Ты недооцениваешь ловкость моих рук, — фраза должна была прозвучать двусмысленно и игриво, но Кэйа опрометчиво не сдержал улыбки, корчась и мыча от боли в тряпку. Кажется, у него снова лопнула губа, растекаясь липким и теплым, забиваясь в рот металлическим вкусом, — Черт, ладно! Бездна с тобой! Трогай меня в свое удовольствие, разрешаю.       — Мне это не приносит удовольствия, — подался вперед Дилюк, прикасаясь к длинному разрезу, что чуть не стал смертельным ударом в громко бьющееся о ребра сердце, — Я лишь возвращаю тебе долг за пустошь.       — Ты мне, оказывается, что-то был должен? — удивился Кэйа, бубня в прижатую к лицу ткань. Он то думал, что сам отрабатывает за проявленные щедрость и доброту, а оно вон как. Прямо соревнование по отработке долгов, как мило, — Почему же ты не сказал раньше? Я упустил такую шикарную возможность!       — Мне казалось, ты достаточно наглый, чтобы воспользоваться этим без всяких подсказок, — не отвлекаясь от своего занятия и сосредоточенно щурясь, ответил Дилюк.       — Какого ты вообще обо мне мнения? — деланно возмутился Кэйа и продолжил потихоньку оттирать под носом.       — Ты мне мешаешь, — шикнул Дилюк на маячащий у лица локоть. Тоже, кстати, содранный и неприятно саднящий. Вообще, с каждой минутой становилось только больнее, будто Кэйа начинал разваливаться на куски ровнехонько по этим длинным порезам, что оставило острое лезвие собственного меча. Клокочущая, кипящая ярость в крови сошла на нет, заменяясь тянущей вниз усталостью, давая телу полноценно прочувствовать полученные травмы и оценить в полной мере последствия его безумства.       — Ты тоже постоянно пытаешься мне помешать, — в тон ему отозвался Кэйа и торопливо отклонился назад, опираясь на здоровую руку и глухо охая от резкого движения, потому что голову внезапно подняли, чтобы рассерженно посмотреть в глаза, чуть не врезаясь лбом в подбородок, — Осторожнее, пожалуйста, с моим лицом, я им еще собираюсь активно пользоваться.       — Посиди смирно, — потянулся за мазью Дилюк, зачерпывая зеленоватую, тянущуюся вязкой патокой вслед за пальцами, массу и аккуратно закладывая ее в рану. Кэйа в очередной раз поразился, насколько осторожно давят на болезненную кожу эти, казалось, грубые руки, кропотливо соединяя части и чуть придерживая, стараясь не причинить ненужной боли. Хоть он и шипел сквозь зубы, пытаясь дышать размеренно, чтобы грудь не вздымалась лишний раз, мешая соскальзывающим от крови ладоням.       — Ты решил подстричься? Или просто не смог вычесать колтун? Ты, если что, не стесняйся и обращайся, могу помочь со стрижкой. У меня есть опыт, — на глаза попалась короткая прядь у сосредоточенного лица, со следом ровно среза, и Кэйа ухватился за это, болтая лишь ради того, чтобы отвлечься, пока вниз скатывались алые капли, расчерчивая на части грудную клетку и убегая вбок по ребрам, вниз по напряженно дрожащему животу.       — Отдал прядь той девочке, — отозвался тихо Дилюк.       — Серьезно? — короткий смех быстро превратился в задыхающееся, кудахтающее оханье. Следом на ходящую ходуном грудь недовольно цыкнули, отнимая руки, — Ты выразил ей симпатию! Не советую заводить натланскую жену, потому что это она, скорее, поставит тебя раком и вые…       — Прекрати нести чушь! Только в рыцарских романах прядь волос означает признание в чувствах!       — А ты думаешь, откуда авторы этих романов черпают свое вдохновение? — хитро сощурился Кэйа, глядя, как пробивается наверх сомнение на чужом лице, — Не переживай, никто не станет женить вас, хотя бы потому, что ты чужак. Ну и ей рановато для этого лет еще пятнадцать.       — На том спасибо, — буркнул Дилюк, проводя по склеенному дотошно порезу, стирая алые разводы с груди и строго оценивая свою работу. Постарался он на славу, потому что глубокая рана стала выглядеть, как воспаленная царапина, на которой проступила мелким бисером кровь, — Мне и фиктивных отношений с тобой достаточно.       — Ах, какая могла бы получиться история о любви! Так значит, ты любишь читать рыцарские романы?       Хоть Дилюк и не признал своей любви к данному жанру литературы, Кэйа считал, что ему, бы подошло. Даже больше, чем кройка и шитье и собирание пазлов, хотя получалось у него, должно признать, великолепно. Порез за порезом, рана за раной скрупулезно склеивалось, собиралось обратно измученное тело под непрерывную бессмысленную болтовню, что хоть как-то отвлекала от целого набора не самых приятных ощущений, но в какой-то момент, Кэйа не выдержал дальше делать вид, что он еще полон сил, и замолкнул, устало заваливаясь в бок, словно пьяный. Обессилено опустился на лежанку, полностью отдаваясь на растерзание осторожным рукам, чувствуя, как невыносимо кружится голова от кровопотери и прикрывая всего на пару секунд тяжелые веки.       Разбудили его странные, мягкие прикосновения к ноющей скуле, следом за которыми повеяло знакомым запахом мази — той самой, что Пачи отдал Дилюку — а перед распахнувшимися глазами оказался лишь водопад пламенных волос, стекающих с напряженных плеч, и уставшее лицо.       — Ты зачем этим меня мажешь?.. — разлепил пересохшие губы Кэйа.       — Я как-то обжег раненные руки, и заметил, что от нее и порезы хорошо затянулись, — произнес Дилюк, отодвигаясь и закрывая опустевшую баночку.       — Не стоило. Это редкое средство, а ты перевел его попусту, — вяло зашевелился он, пытаясь улечься поудобнее на жестком.       — Глупости. Неужели хочешь лежать здесь еще неделю?       — А что, по-моему я неплохо устроился, — довольно посмотрел Кэйа, — Столько внимания и все мне одному. Еще бы мягкую кровать.       — Не привыкай, — хмыкнул Дилюк, потянувшись к бинтам, и, только найдя комфортное положение, пришлось вымученно, с неохотой приподнимать ломящее тело, — Пачи скоро вернется, если ты хотел мне что-то сказать, то говори сейчас.       Кэйа замер и задумчиво замолчал, пока его туго перематывали, постепенно превращая в подобие мумии. Скрывая за оборотами ткани чистые раны и безобразные кровоподтеки на смуглой коже.       Пачи. Милый Пачи, проявивший к нему внезапно столько заботы и участия после победы в бою. К шаману за лекарствами сбегал даже. Интересно, они действительно достались ему бесплатно, или же раскошелился? Все одно — не нравится это внимание Кэйе. Никуда не девается внутри ощущение подвоха, а лишь усиливается, копошась в голове разрастающимся комом тревоги, потому что просто так ничего не бывает. Дилюк тоже с ним возится, лишь упрямо что-то доказывая самому себе. Он зачем-то взял ответственность за чужую жизнь, и теперь, как воспитанный и добросовестный мальчик, вынужден бережно хранить ее в своих руках и терпеть, пока не сторгуется с совестью, заключая выгодную сделку, пока не решится пролить горячую кровь, вновь пачкая белую, чистую кожу. Кэйа не питал иллюзий на его счет. Не для красоты за плечами острый и тяжелый меч, и не от земледелия загрубели ладони, но Дилюк хоть не прячет злой умысел, прикрываясь благими поступками. Не та порода.       — Что если наш дорогой проводник соврал сегодня? — подгадав момент, когда руки Дилюка, окажутся у него за спиной, а сам он достаточно близко, чтобы, чуть склонившись, доверительно прошептать секрет на ухо, обдавая горячим дыханием.       — Ты! — шарахнулись назад, обронив побежавший по лежанке белой змеей бинт, и прижали ладонь к голове, пряча от озорного взгляда горящую кожу, — Что за манеры? Никогда так больше не делай!       — Прости, прости. Не сдержался, — давил на лице улыбку Кэйа, опасаясь, что его сейчас придушат этим самым бинтом.       — Что значит «соврал»? — хмурился Дилюк, растирая ухо.       — Вовсе не из-за качества его товаров был зол тот хромой воин.       — Меня не касаются дела Пачи в племенах, если это не приносит проблем, — помедлив, он с опаской наклонился вновь, чтобы сделать последний виток перевязки, затягивая грудь назло особо туго.       — Ох! Полегче! Не корсет на даме затягиваешь, — вдохнул Кэйа, пытаясь расправить легкие, — А ты уверен, что это, в итоге, не обернется для тебя большими неприятностями?       — Не думай, что я начал тебе вдруг верить. Одной правдивой истории будет для этого маловато, — грозно глянул Дилюк, — Я все еще считаю, что ты преследуешь какие-то свои цели, так что можешь даже не пытаться.       — Как жаль, что наше перемирие так скоро подошло к концу, — усмехнулся Кэйа, медленно ложась обратно, демонстративно уязвимый и открытый, но остро жалящий ядовитыми словами, — Не жалко будет потом от меня избавляться? Ты ведь так старался.       — Отдыхай. У тебя еще есть шанс показать себя достойным человеком, — поднялся на ноги Дилюк и вышел из хижины, разве что дверью не хлопнул, и то потому, что ее не было, только гневно колышущаяся вслед ткань.       Наивный дурак. Добрый, но наивный дурак.       Он в праве не верить и считать его главным оплотом зла. Это даже не особо обидно, потому что было лень при знакомстве разыгрывать перед Дилюком несчастную жертву обстоятельств, попавшую в рабство и нуждающуюся в спасении. Кэйа, в конце-концов, не нежная принцесса из книжки, а ушлая сволочь, способная пролезть в любую щель без смазки.       Не хочет слушать, так никто не будет заставлять, много чести. Однако слепо верить в бесхитростность Пачи — вызывает крайнее недоумение и негодование. Одна надежда, что Дилюк все-таки задумается хоть на секунду своей светлой головой, что, возможно, его ведут с улыбкой за руку прямиком в ловушку. Идти следом за ним Кэйа не собирается, ему немного не по пути.       Бросив недовольный взгляд на проем, залитый солнечным светом, он вздохнул и отвернулся к стене, подгребая к себе прохладные ножны, утыкаясь в них устало лбом, словно бездушная сталь, пахнущая кровью, могла утешить и принести покой. Положить мягкую руку на голову и спеть тихую песню, убаюкивая родным, но давно забытым голосом, заглушая лаской грызущую боль в теле вместо противных лекарств, окутавших плотным коконом из ароматов. Ощущая вокруг себя стойкий запах проклятой мази, Кэйа засыпал с гадким чувством, что остался вновь в долгу.       Опустившийся на Натлан вечер с звонкой трелью ночных птиц забрал с собой из хижины Дилюка и Пачи, вынуждая их идти на поклон к вождю, общаться с раззадоренным дракой племенем, которое не сможет сегодня чествовать победителя, потому что Кэйа должен отдыхать и набираться сил, а не пить вино. Слово хозяина — закон. Слово злого хозяина — неоспоримая истина и столп мироздания, а он человек подневольный. Пусть его и оставили скучать в одиночестве, но был еще один несчастный, кто этим вечером наверняка сидел дома, и было бы неплохо нанести ему визит, чтобы развеять тоску занятной беседой. Отдыхать ведь можно и в гостях, причем с куда большей пользой.       Найти нужную хижину, в которой ярче остальных горел свет, не составило труда. Коротко постучавшись об опору у входа, Кэйа отодвинул цветастую занавесь, осторожно заглядывая внутрь. Повеяло травянистым, горьким запахом лекарств, и в мягком свете масляных ламп в углу вяло зашевелилась тень, сначала садясь, а после медленно, шатко пытаясь подняться на ноги.       — Не стоит напрягаться и тревожить рану, — сказал Кэйа на натланском, подходя к лежанке.       — Ты тот раб, — узнал его хромой воин, опускаясь обратно и не торопясь выгонять нежданного гостя, — Наглец, смеешь разгуливать по чужому племени! Зачем ты пришел?       — Так уж вышло, что только мы с тобой, как малые дети, сидим не у костра, пока наши раны заживают. Мне показалось, что ты будешь не против моей компании, — посмотрел в нездоровое лицо Кэйа и переместился взглядом на вытянутую ногу, плотно обернутую загрязнившимся от раны бинтом. Выглядело плохо, словно конечность чуть не оторвало, — Что с тобой произошло?       — Ты не за этим здесь, — отмахнулся натланец, сурово хмуря кустистые брови, — Говори.       — Твоя правда. Я пришел из-за Пачи, — сказал Кэйа, подмечая, как напряглись от этого имени чужие плечи и сжались в бессильной злобе кулаки, — Он кажется хорошим человеком, но ты сегодня его проклинал и обвинял. Мне интересно, что мог сделать обычный торгаш, чтобы навлечь на себя гнев воина?       — Зачем ты хочешь это узнать? Какое дело чужаку до распрей внутри племен?       — Чтобы понять, стоит ли ему верить, — понизил голос Кэйа, — Видишь ли, у меня есть чувство, что меня пытаются обмануть. И уже обманули того, кто пришел с ним.       — Воин с красными волосами, — понятливо склонил голову натланец.       — Он самый, — стрельнул глазами Кэйа, делая ставку, что новости добрались до племени именно в том виде, на который он рассчитывал.       — Понятно. Тогда слушай, — гордо выпрямил плечи хромой воин, пронзая суровым взглядом, — Долгое время Пачи ухаживал в нашем племени за одной девушкой. Прекрасной, как первородный огонь, суровой и разящей, как острейший клинок из небесной стали. Заваливал подарками и клятвами в вечной любви. Звал замуж, обещая, что она никогда ни в чем не будет нуждаться, что увезет в столицу в большой дом, но ей, как воину, что с молоком матери впитала любовь к сражениям, что расправляла свои крылья только в бою, не нужна была такая жизнь. Ей не нужен был Пачи и тихий очаг, потому что сердце желало другого. Человека рядом тоже.       — Она отказала.       — Да. Вышла замуж за того, кто не пытался отрезать крылья, с кем могла не страшась идти в бой бок о бок, — опустил взгляд воин на свою руку, которую опоясывал обручальный браслет с необычной резьбой по темному дереву.       — Это была твоя жена? — спросил Кэйа, и скупой кивок был ответом.       — Она искала лекарство. Моя рана уже давно не заживает, — сжал он пальцы на бедре, растирая ноющую ногу, — Отринув гордость, пошла к Пачи, потому что он может достать нужные травы, но ей в этом отказали. Пачи указал место, где они растут в лесу, и отказался идти сам. Моя жена пошла одна и больше не вернулась. Ее долго искали, но не нашли ничего. Ни следов, ни костей, ни клочка ткани с ее тела.       — Ты уверен, что это не…       — Я знаю, что ты хочешь сказать, — перебил его натланец, впившись рассерженным взглядом, — В племени меня тоже никто не слушает, но поверь, я знаю, что Пачи затаил на нее злобу! Он гнилой внутри, и послал ее на смерть в те леса! Ты бы видел его перекошенное лицо, когда он узнал о свадьбе! А после он отказывался с нами торговать или задирал цену! Когда я получил рану, он только злорадствовал ей в глаза, говоря, что я скоро сдохну, и если она сейчас одумается и кинется ему в ноги, то он, так и быть, ее примет! Мерзкий слизняк! Отрыжка Бездны!       Под посыпавшуюся градом витиеватую ругань Кэйа задумчиво свел брови, прислоняя к губам костяшку пальца. Дело дрянь, окажись версия этого воина правдива. В лесах каждый месяц кто-то погибает, но что если…       — Пропадали местные после того, как с Пачи уходили чужеземцы?