Плач огненной птицы

      Пламя неукротимо взвивалось ввысь, рассыпая искры в темноту безлунной ночи и жадно пожирая подношение. Дилюк, слушая приятное и успокаивающее потрескивание дров, что как своеобразное урчание дикого зверя ласкало слух, почти смирился с необходимостью своего присутствия у вечернего костра. Провожаемый заинтересованными и несколько растерянными взглядами, что ожидали увидеть сегодня рядом с ним победителя кровавого боя, он высоко держал голову, вспоминая ненавистные ему званые ужины аристократии в Мондштадте. Ощущения были похожими — и то, и то нужно просто перетерпеть, соблюдая правила игры и приличия. Вежливо поклониться очередному вождю, принять приглашение занять место подле и с осторожностью вести беседы. А лучше вовсе не открывать лишний раз свой рот, чтобы не ляпнуть лишнего. Ничего сложного и незнакомого ему, это не стоит переживаний, Дилюк справится, как справлялся и до этого. К тому же, с ним Пачи, что может услужливо помочь и отвлечь на себя болтовней.       Взгляд бегло скользнул по молодому вождю, чьи длинные волосы, не особо аккуратно забранные на затылке, украшали острые, пестрые перья, привлекающие к себе внимание своей необычной и вычурной расцветкой. Он сидел прямо на земле, вольготно откинувшись на гладкое, иссушенное солнцем практически добела бревно и выглядел не особо довольным, словно находиться здесь и ощущать открытой, покрытой сеткой шрамов кожей жар Огня ему вовсе не хочется. Лицо с правильными чертами искажала скука и старательно сдерживаемое раздражение, делая его менее привлекательным в глубоких, расчерчивающих на части тенях от костра. Стоило только Дилюку почтительно примоститься рядом, как он криво усмехнулся, заговаривая на общем языке с ощутимым акцентом. Пачи предупреждал об этом, так же, как и о своенравном характере, что только сильнее нервировало. Меньше право на ошибку, когда сказанное достигает ушей сразу, не нуждаясь в переводе.       — Э-э, нет, Пачи, — протянул мужчина щурясь, не успел он привычно сесть рядом с Дилюком, нелепо застывая в воздухе с выпяченной задницей, — Сегодня тебя рядом с собой я видеть не хочу. Я в состоянии говорить на одном языке со своим гостем. Иди к племени, — взмахом руки отправил его восвояси вождь, и «гость» совершенно неуважительно чертыхнулся про себя, предвкушая еще более утомительный вечер и надеясь, что на этот раз его хотя бы не будут фривольно обнимать, братаясь.       — Конечно, конечно! Как пожелаете! Вы делаете успехи в изучении общего языка, ваше произношение все лучше.       Дилюк с сожалением проводил спину спешно откланявшегося Пачи под прогремевший громом бой барабана. Прозвучало, как приговор его надеждам избежать пристального к себе внимания. На что он вообще рассчитывал? Утешительный прощальный взгляд проводника, растворяющийся все сильнее в толпе людей, совершенно его не ободрял.       — А вот тот, кого бы мне хотелось увидеть не явился, — недовольно постучал пальцами о колено мужчина, разглядывая внимательно свое собравшееся племя, словно среди фигур сейчас покажется еще одна, однако он остался разочарован, — Как был нахалом, так и остался! Скажи мне, дитя Мураты, почему твой раб сегодня не пришел выразить моему племени почтение?       — Я не разрешил ему, — ответил спокойно Дилюк, внутренне ежась от этого обращения, как ножом по стеклу, под цепким взглядом обращенных к нему глаз, но все же ухватился за тему для разговора, озаренный внезапной идеей. Вечер еще можно спасти и провести с пользой, если удастся вытянуть из вождя что-нибудь о Кэйе. Это отличный шанс прояснить, наконец, несколько моментов, что не дают покоя до раздражающего зуда под кожей. Почему только сразу об этом не подумал? — Надеюсь на ваше снисхождение. Кэйа преподнесет свой дар Огню и уважит племя, как только его раны затянутся.       — Нечего нянчиться с ним, как с дитем. Таких простыми ранами не унять, — фыркнул мужчина, все же смягчая свое лицо и жестом прося принести им вина, — Я наслышан о тебе. Мой друг за пустошью прислал птицу, и, читая его письмо, мне показалось, что еще немного и она тоже начнет горланить хвалебные оды о чужаке с красными волосами и о его подвигах на наших землях.       — Я весьма польщен, — скупо буркнул Дилюк, останавливая порыв стыдливо прикрыть глаза рукой.       Как ему надоел этот тяжелый, все тянущийся за ним через весь Натлан шлейф славы, от которого невозможно избавиться. Никак уже не отрежешь его, пока не доберешься до границы, по ту сторону которой он перестанет волочиться следом, неспособный перевалиться за невидимую стену. Пачи, будь он неладен со своим болтливым языком, сделал ему отличную рекламу. Дилюк рассчитывал лишь на небольшие привилегии в пути, а не на место рядом с вождями. Хотя однажды его уже погнали прочь, нарекая потомком трусов, и если бы все сошлись единодушно в этом мнении, он был бы совершенно не против. Никаких навязчивых подарков тогда бы не было. Однако, к сожалению, в основном легенду о Муратанах почитали, протягивая трепетно руки к волосам, и Дилюка раздражало это наследие, о котором Натлан помнил спустя сотни лет.       — И вот ты передо мной, с огнем на плечах и во взгляде, — продолжил вождь, с интересом разглядывая его с головы до ног в отблесках бушующего пламени, не обращая внимания на поднесенное ему вино. Помолчав немного, он отвел до некомфортного пронизывающий взгляд светлых глаз, забирая себе вместе с чашами и полный кувшин, — Да еще и притащил сюда обратно это ходячее проклятие. Я теперь даже не знаю, надо мной пошутили, не упомянув о такой маленькой детали в письме, или этому пьянице окончательно отбило мозги, и мне идти на него с войной?       — Кэйа, судя по всему, доставил вам много хлопот, — Дилюк бы честно ответил, что думает о специфичном чувстве юмора вождя за пустошью, но сдержался, уверенный, что с того станется поиздеваться не только над ним, но и над своим другом, — Я бы с удовольствием послушал, как он здесь оказался. Говорят, забрался на вулкан?       — Почему же ты спрашиваешь об этом меня, а не его? — сощурился любопытно вождь, и ответил себе сам с легкой ухмылкой, останавливая открывшего было рот Дилюка, — Он не рассказал, не так ли? Точнее, рассказал, да не то, а ты, чужеземец, слишком мягок подрезать этот болтливый язык, чтобы он ворочался во рту только по делу. Хочешь теперь, чтобы я раскрыл тебе чужую тайну? Или хочешь узнать, как загнать его в угол и поставить на место?       — Мне лишь хочется услышать вашу версию произошедшего, чтобы сложить всю картину целиком, — нахмурился Дилюк, отлично зная и без советов, как ломать людскую волю, чем совершенно не гордился, и как это делают в Натлане тоже живо себе представлял. Как раз об этом Кэйа ему поведал достаточно подробно, но он не зверь, чтобы так жестоко с ним поступать. Точнее, больше не хочет быть им, боясь растерять остатки человечности, — Я должен знать, кого забираю с этих земель, и что за… дар мне столь любезно преподнесли.       — Хах! Дар! — с немалой долей сарказма рассмеялся вождь, — Ты многого просишь, дитя Мураты, но так и быть. Я сегодня в настроении интересно провести вечер и немного тебя развлечь, — он приподнял полный кувшин вина между ними, загадочно улыбаясь, — Расскажу, если ты выпьешь со мной.       — Я не пью, — вырвалось изо рта резче, чем того хотелось, но вождь совсем не оскорбился на дерзость, мягко пожимая плечами.       — Тогда мы не говорим. Мои условия просты: разбавь немного мою скуку, и я отплачу тебе историей, — не отводил он пронзительного взгляда, заговорщически понижая по-натлански певучий тон.       Дилюк вновь чертыхнулся про себя совершенно неподобающим образом для воспитанника знатного рода, нахватавшийся грязных словечек по тавернам разной степени паршивости. Аделинда бы промыла ему рот с мылом, и это все еще было бы лучше, чем окажись в нем вино. Глаза сверлили пузатый глиняный бок, в надежде, что он треснет, развалится прямо в чужих руках, и не придется, позорясь, пить ради того, чтобы узнать кого столь опрометчиво взял с собой. Однако кувшин не поддавался, все еще полный ароматного алкоголя, а чужие тайны манили слишком сильно. Это проблема. Главное успеть задать все вопросы до конца третьего бокала, когда тело начнет путаться в движениях и заваливаться на любую поверхность от головокружения, а слова и происходящее вокруг перестанут адекватно восприниматься. Грядущее за этим похмелье и, возможно, насмешки о его чрезмерной восприимчивости ко всему, что содержит в себе градус — не такая уж высокая цена за информацию. Дилюк обреченно вздохнул от осознания, что действительно собирается пойти на эту нехитрую сделку. Неприятно, но это проще, чем пытаться снова поговорить начистоту с Кэйей, которому приносит одно удовольствие путать его, а вождь, судя по всему, помнит те события — и самого виновника — просто отлично. Да уж, такого долго не забудешь.       — Хорошо.       — Другое дело! Грех отказывать мне в такой скромной просьбе. Пойдем, — довольно поднялся вождь, зовя за собой подцепленными одной рукой чашами, что хищно блеснули, поймав блик от огня, — Этот шум меня слишком раздражает, я предпочитаю вести беседы в более спокойной обстановке.       В этом Дилюк был с ним полностью солидарен, не без удовольствия покидая площадь и галдящее на разный лад племя, старающееся перекричать стук барабанов и льющиеся лихие песни. Ступая прочь от чужого веселья в темноту за высоким широкоплечим силуэтом, он с наслаждением слушал обволакивающую все сильнее спокойными объятиями тишину ночи, ставшую различимой трель птиц и шелест ветра в кронах деревьев, пока его не пригласили войти в скромно обставленную хижину, под тусклый свет масляной лампы.       — Ты можешь говорить со мной не боясь. Я не из тех, кто обижается на слова, — мужчина несколько устало сел, испытующе глядя на неловко замявшегося в дверях гостя, — Представь, что я твой друг на этот вечер.       — Вы ведь нарочно искали предлог, чтобы сбежать? — спросил Дилюк, несколько удивленный подобным снисхождением, и опустился напротив вождя, скрещивая ноги на привычно жесткой лежанке. Эта отличалась от остальных, на которых довелось сидеть или спать в Натлане, только тем, что на нее небрежно было накинуто пестрое, кропотливо расшитое сложным узором покрывало.       — Вождь никогда не сбегает, запомни это! Просто такова моя воля сегодня, — сощурился на него в напускной угрозе мужчина, выглядящий куда более расслабленно и мягко, чем там, у костра, и наполнил чаши вином до краев, — Какой толк слушать каждый вечер этот однообразный рев? Гораздо интереснее поговорить с редким гостем, раз уж ты избавил меня от удовольствия поглядеть на Кэйю и отвесить ему пару пинков. Он сегодня лишил меня отличного воина.       — Этот воин жестоко с ним обошелся, — сказал Дилюк и опустил хмурый взгляд на темную винную гладь, к которой никак не мог решиться приникнуть, отчаянно оттягивая момент опьянения до последнего. Первый бокал.       — Ты жалеешь его? — рассмеялся вождь, ненавязчиво подталкивая бледную ладонь вверх, ко рту, — А станешь ли, когда услышишь то, что так желаешь знать?       — Посмотрим. Я весь во внимании, — решительно встретился с ним взглядом Дилюк, поднося чашу к губам. Первый глоток обжег язык терпкой сладостью, и мягким теплом провалился в желудок.       Кэйа многое недоговорил, сильно сглаживая все острые углы в своей версии истории, что совершенно неудивительно, но от того не менее возмутительно. Он действительно пришел в Натлан не один, а с некими двумя спутниками. Только вот это оказались не переводчики, компаньоны или проводники, а наемники из Похитителей Сокровищ. Отбитые напрочь головорезы, согласившиеся идти на земли племен и на огромный риск ради блестящей моры и азарта пролить горячую кровь. Свою или чужую — не важно. Готовые не вернуться. Кэйа вел их за собой на вулкан, но отнюдь не затем, чтобы устраивать пикники и любоваться открывающимися прекрасными видами. Целью был храм в жерле, куда они даже умудрились пробраться незамеченными, ловко и хитро минуя стражу. Возможно, таковыми бы и остались, если бы от рук наемника не погиб один из жрецов, усложняя ситуацию в разы и руша весь идеально выверенный план. Перерезанное горло — это очень грязно и непрофессионально. Оставляет слишком много следов, что не спрятать.       Второй бокал наполнялся сладким, приятным вином. Дилюк с пьяной легкостью в голове и в теле размышлял об услышанном, пока еще на это способен. В тот момент, когда пролилась кровь, все пошло под откос. Кэйа не похож на идиота, что будет столь неосторожно оставлять за собой дорожку из трупов и провоцировать гнев вождей, но все же достаточно глуп, чтобы брать на дело Похитителей. Неужели он рассчитывал на то, что сможет держать в узде и контролировать этих людей? Как неосмотрительно. Хотя никто другой попросту не согласился бы на такую самоубийственную миссию, так что выбора у него, на самом деле, особо не было.       В храме быстро поднялась суматоха вокруг мертвого жреца. На шум, разумеется, моментально сбежались все воины, верно загнавшие чужаков, что не успели уйти, в угол. Кэйа первым и поплатился, попав под горячую руку взвинченных наемников, которые попросту бросили своего нанимателя в храме с воткнутым ножом под ребрами, и когда его нашли, ловко притворился, что он тут не причем, и всего лишь скромный переводчик для господ, что силой заставили его, бедного-несчастного, побитую жертву обстоятельств, прийти сюда против воли, и просит спасения из лап жестоких убийц и расхитителей национальных ценностей. Кстати они побежали вон туда. Свой меч к этому моменту Кэйа уже предусмотрительно выкинул, чтобы выглядеть убедительнее. Чужой клинок обнаружили сильно позже, и это сыграло на руку, чтобы не добили тогда прямо на месте за осквернение святыни, и хитреца, как носителя натланской крови, отвели в племя на суд вождю, не обнаружив при нем ничего похищенного из храма.       Дилюк неосторожно фыркнул в бокал, наполнившийся в третий раз, и расплескал вино на грудь, пытаясь сфокусироваться на расплывающихся по ткани пятнах. Только почему-то он никак не мог их найти, бестолково шаря рукой и отодвигая ворот. Показалось, что ли?       Кэйа прекрасный лжец. Лжец, мерзавец и подлец, что умудрился вернуться с вулкана живым несмотря на ранение, а оказавшись перед вождем заявил, что согласно законам Натлана, покорно примет изгнание в Пепельное Море прямо сейчас. Только вот просчитался, потому что дураки не возглавляют племена.       — Я долго выбивал из него правду, он до отчаянного упрямо хранит свои тайны и готов за них умереть. Это достойно уважения. Даже в какой-то момент стало жалко его пытать, ведь Кэйа невероятно хорош собой и силен духом, — тихо усмехнулся оказавшийся в какой-то момент сбоку вождь, вытягивая бокал с вином из рук шатающегося Дилюка, сбившегося со счета выпитого, и внимательно посмотрел насмешливыми серыми глазами, веселясь то ли с разморенного вида, то ли с воспоминаний о чужом безрассудстве, — А когда нашли его меч, он посмел требовать поединка с любым из моих воинов, ставя на кон свою свободу. Это был самый позорный бой, что я видел. Даже не смешно.       — Одна история лучше другой, — заплетающимся языком буркнул Дилюк, прислоняя ладонь к отказывающейся работать голове и говоря скорее с самим собой. Опьянение неумолимо накатывало все сильнее, выбивая дурманом все вменяемые мысли и вопросы, делая голос и лицо эмоциональнее и сбивая хмурую маску, — На что он вообще рассчитывал? Оказаться на костре?       — Это проклятое дитя даже в Огонь кинуть будет оскорблением Мурате. Он не должен был появиться на свет, плод оскверненной женщины. Грязная кровь. Его глаз тому подтверждение, — низкий вкрадчивый голос послышался совсем близко, — Тот, что скрыт за повязкой.       — У него есть второй глаз? Зрячий? — удивленный этим фактом, Дилюк повернул голову, и чуть не столкнулся нос к носу с вождем, неловко охая и отстраняясь. Повело вбок, смазывая картинку перед глазами, но за плечо крепко ухватили, удерживая от поспешного принятия горизонтального положения.       — Есть, и Кэйа очень не любит его показывать, — усмехнулся он, оглядывая с ног до головы так, что волосы на загривке встали дыбом, — Что-то ты быстро валишься от обычного вина, дитя Мураты. Даже не допил свой бокал.       — Пожалуй, на сегодня мне хватит, — выдохнул тихо и смущенно Дилюк, с трудом фокусируя взгляд, что никак не мог остановиться на одном месте, не поплыв, и впервые за долгое время ощутил, как пусто в голове. Штиль. Все реакции и мыслительные процессы заторможены, тело вместо мышц набито легкой, непослушной ватой и его неумолимо тянет прилечь поспать. Куда угодно. Он не может больше думать о Кэйе и не хочет. Пошел он, со своими глазами. Лжец. Преступник. Мерзавец.       — Так не пойдет, — внезапно его потянули на себя, без труда укладывая на колени и придерживая за плечи, словно баюкая, — Остался всего один глоток. Я тебе помогу.       Дилюк не понял, как это произошло. В один момент он, сонно пошатываясь, сидит, бегая неосознанным взглядом по покрывалу, и сыпет проклятиями, возможно даже вслух, а в следующий — уже лежит в чужих сильных руках, и смотрит на стекающие жидким шелком со смуглых плеч темные волосы, выбившиеся из небрежной прически с яркими перьями. Словно умело склеили два совершенно разных кадра, и пока мозг вяло пытался сопоставить между собой эти события, определить положение тела в пространстве и осознать ситуацию, подбородок аккуратно обхватили чуть загрубевшие пальцы, властно надавливая и заставляя открыть рот. Мгновение — и Дилюк уже ощутил на своих губах мягкость и тепло чужих, растекшуюся по языку приторную сладость пряного вина, что ему передали через откровенный поцелуй, и не смог ни пошевелиться, ни вдохнуть, сжимая покрывало и послушно проталкивая в глотку этот последний глоток. Невольно отвечая и ощущая пробежавшую по телу слабую дрожь.       — Вот и молодец, — вождь улыбнулся в губы, ловя сорвавшийся с них судорожный вздох, и отстранился, выпрямляясь. Дилюк совершенно не нашел в себе сил, чтобы сейчас подняться, пребывая в ступоре и глупо моргая слипающимися глазами, — Удобно тебе?       — Вполне, — желания тоже не нашел, потому что нагло лежать на чужих коленях действительно удобно, его сами туда услужливо положили, а Дилюк капризно хочет спать сильнее, чем со всем этим разбираться, и он просто прикрыл веки, посылая все в Бездну, и чувствуя, как утомительно кружится голова.       В волосы зарывались пальцами, осторожно прочесывая пряди и откидывая их назад. Это было приятно, так когда-то давно делала Аделинда своими нежными руками, когда он не мог заснуть. Резкое осознание, что Дилюк ни разу не дома, и ему давно не восемь лет, заставило распахнуть глаза и понять, что собственное пьяное тело лежит все там же, где он его оставил, а вождь выглядит весьма довольным таким положением дел, судя по легкой улыбке на губах. Под взглядом до жути светлых глаз захотелось сжаться, замереть, словно околдованный неизвестной зачаровывающей магией. Дилюк находил их странно красивыми и одновременно вызывающими мороз по коже.       — На легендах о Муратанах здесь растут. Прекрасные красноволосые воины, благословленные Архонтом и Огненной птицей. Эти истории с детства слышал любой натланец, но не каждый может похвастаться тем, что держал в своих руках потомка великого племени, — тихо говорил вождь, задумчиво ведя пальцами от его лица вниз, к распахнутому на груди вырезу одеяний, игриво подцепляя нить из мелкого речного жемчуга, — Пусть кожа твоя бледна, а характер мягок, но в твоем сердце все еще горит первородный огонь, что течет лавой по венам. Он не погас даже спустя сотни лет.       — Во мне уже давно не осталось той крови, чтобы меня почитать, — разлепил сухие губы несколько протрезвевший умом Дилюк, вяло огрызаясь и неуклюже перекатываясь с коленей на земляной пол, совсем не подобающе ни великому потомку воинов, ни наследнику Рагнвиндров, но нужно было срочно убираться отсюда. Сейчас же. Шатаясь, он нетвердо встал на ноги, старательно унимая закружившуюся адской каруселью голову, и торопливо вышел на улицу на свежий ночной воздух, наплевав на всякую вежливость и возможные обиды. Еще и больно вписался плечом в дверной проем по пути, шипя ругательства, и услышал тихий смех себе вслед, подстегнувший его ударом хлыста по спине.       Это просто… Катастрофа.       Он целовался с мужчиной! Пьяный, как зяблик переевший забродившей валяшки! Какой позор, узнай отец — выпорол бы и отправил на месяц чистить конюшни. Хуже того, Дилюк, растерянно касаясь собственных губ, не испытывал по этому поводу отвращения, находя эти ощущения… Странно волнующими, отличающимися от всех его поцелуев с девушками, но не отталкивающими, от чего лицо, шея, уши и грудь горели от жгучего стыда за свое поведение и мысли. Почему он не отвадил и не остановил вождя? Чем думал, бесцеремонно разваливаясь на чужих коленях, когда нужно было встать и уйти? Ничем не думал. Да потому, что не хотел, охотно оправдываясь опьянением и забывая про свое воспитание, честь и прочие вещи, которыми он обыкновенно прикрывается, строя из себя благородного мужа, коим давно не является. Лишь жалкое подобие, оскорбляющее память отца, но от себя не убежать, как ни старайся. Как ни замаливай после грехи за свои порочные взгляды не в сторону мягких женских прелестей, а на крепкие товарищеские плечи.       Архонт милостивый, он совершенно не должен сейчас думать о всяких глупостях, шатаясь по темным улочкам спящего племени безнадежно заплетающимися ногами и в неприлично распахнутых до самого пояса одеяниях, еле держащихся на плечах. Стоило только встать, и беспощадно накатила, захлестнула новая волна опьянения, кидающая из стороны в сторону, словно Дилюк попал прямиком в бушующее море в самый центр урагана. Ему оставалось только отчаянно ловить каждую подвернувшуюся под руку опору, чтобы перевести дыхание и переждать приступ тошноты. Или все же повержено падать на колени, сжимая до боли растрепанные волосы, скуля и воя от безнадеги, насколько он ничтожный и презренный. Что бы сказал отец, узнай во что превратился его идеальный, светлый и чистый сын? Осталось только грязное чудовище, покрытое кровью… Утирая непрошеные бестолковые слезы, Дилюк лишь сильнее злился на себя. Ему некогда об этом сейчас думать. У него куча куда более насущных проблем, чтобы позволять себе заниматься самобичеванием: сложная дорога до Мондштадта, преследование Фатуи, заканчивающиеся деньги, всевозможные сюрпризы Натлана, чертов Кэйа! Да хотя бы доползти сейчас до блядской хижины! Где она вообще? Провалилась сквозь землю, как ебучие черви Бездны!       Дилюк не помнил, как все же умудрился найти дорогу. Он шумно ввалился внутрь, спотыкаясь о чьи-то ноги и падая, переполошил до этого мирно спящих Пачи и Кэйю своим разнузданным видом и молча рухнул на жесткую, отвратительно неудобную лежанку, отворачиваясь от ошарашенных взглядов. Зато утром в обед никуда деться от них он не смог, желая немедленно просто сгинуть без следа, потому что прекрасно помнил события минувшего вечера. Казалось, что эти двое тоже все знают и про развратный поцелуй с вождем и про позорную пьяную истерику под чьим-то забором. Отчаянно застонав, Дилюк сел, пытаясь оценить насколько плохо себя чувствует. Морально — в раздрае, но терпимо, а телу паршиво, как будто он залитая уксусом, хорошенько промаринованная фиалковая дыня.       — Ну чего ты стонешь? Смотри, тебя навестила похмельная фея! — обращаясь, как к ребенку, кивнул Кэйа на кувшин с водой и завтрак, что заботливо стояли рядом и дожидались его пробуждения, — Бурная ночка выдалась да, господин Дилюк?       — Ради всего святого, помолчи, — растер ладонями лицо Дилюк, мстительно думая, что теперь-то он с ним разберется, но чуть позже. Дайте только немного придти в себя.       — Ты ведь был у вождя? Он редко кому выражает такую благосклонность, — спросил Пачи, за что получил злобный взгляд сквозь пальцы за подкидывание дров в костер, на котором сейчас горел потомок великого племени и так далее по длинному списку.       — Не скажи, он очень падок на симпатичные мордашки, — еле сдерживал смех Кэйа, подпирая голову рукой и поглядывая на стремительно краснеющие уши, — Мне стоит начинать ревновать?       — Вы просто невыносимы! — зашипел на них Дилюк, поднимаясь и раздраженно поправляя съехавшую с голого плеча ткань. Голова протестующе загудела, но он не собирался выслушивать сейчас от этих двоих.       — Да мы не осуждаем… — попытался сгладить ситуацию Пачи, примирительно подняв ладони.       — Осуждаем, — перебил его Кэйа, припечатывая лукавым взглядом, — Мне не нравится, когда по мне топчутся с крайне развратным видом, а потом просто идут спать.       Ничего не оставалось, кроме как пойти и спешно утопиться в бочке с водой во дворе. Казалось еще немного, и он взорвется, как пиро слайм. Вытаскивая остывшую голову, с которой ручьями потекло вниз, промачивая насквозь ворот, Дилюк втянул давно закончившийся воздух в легкие и уперся руками в крепко сбитые борты, приводя свои мысли и дыхание в порядок. К черту вождя. Каждый из них получил свое, все остальное не имеет значения, потому что за пределами Натлана никто об этом никогда не узнает. Осталось только мило побеседовать с Кэйей наедине и, возможно, заставить его копать самостоятельно себе могилу, потому Дилюк этим заморачиваться однозначно не будет, а предать его труп огню — оказывается оскорбление самой Мурате. В хижину он вернулся уже с решительным настроем и каменным, беспристрастным лицом, не обращая более внимания на насмешливые взгляды и едкие комментарии.       Тебе конец, мерзавец.       Дилюк не спешил приближать час расплаты, большую часть дня спокойно занимаясь обычными делами и отвлекаясь от медленно выпускающего из своих неприятных силков похмелья. Он без особого аппетита поел, проталкивая еду в болящий желудок, привел в порядок перепачканную одежду, закутываясь в нее поплотнее, начистил любовно меч до блеска, хоть смотрись, как в зеркало в черную сталь, пересчитал мору, набросав примерные расходы на дорогу, и с ужасом не вписался даже в самый минимальный план. Возможно придется чуть задержаться в Порт Ормос, чтобы немного подзаработать, только бы на него не вышли Фатуи к этому времени, начиная увлекательную игру в салочки.       Параллельно, как фоновый шум, он слушал успокаивающий бархатный голос, что рассказывал о необычных сказочных созданиях тропического леса, являющих себя лишь детям во снах. Очень кстати, потому действовать требуется с исключительно холодной головой.       — Надо сменить повязки и нанести мазь, — заговорил с ним ближе к вечеру Дилюк, когда Пачи упорхнул по каким-то своим делам, наговорившись с Кэйей про сумерские легенды об Аранарах, — Я помогу тебе с плечом.       — Только с плечом? — слабо улыбнулся он, болезненно сморщившись от расплывшегося на половину лица желтушного синяка, и доверчиво убирал со спины длинные, чуть вьющиеся на самых кончиках пряди волос, когда позади присели, ставя рядом плошку с лекарством.       — До остального ты в состоянии дотянуться сам, — равнодушно произнес Дилюк, игнорируя укол совести и аккуратно разматывая слои бинта, что чуть пропитался кровью.       Использовать грязные приемы он не любил, но Кэйа такой же преступник, как и те Похитители Сокровищ, которых он привел в храм, и нечего относиться к нему сейчас иначе, делая поблажки на пройденный вместе короткий кусок пути. Перед ним лишь лжец и мошенник, что мастерски вводит в заблуждение своими улыбками и фривольным поведением, отвлекая от истинного положения дел. Это опасный человек со своими тайнами и мотивами, что великолепно владеет мечом и телом, и чьи руки так же испачканы в крови. Встреться они при других обстоятельствах… Один из них был бы уже мертв.       Постепенно обнажая смуглую кожу, Дилюк с удовлетворением подметил, что рана схватилась плотной бурой корочкой, чуть воспалившейся по краям, но сухой. Выглядело хорошо, лекарства отлично работали. Шрам останется, однако не безобразный и грубый, как у него самого на спине, а тонкий и длинный, пересекающий светлой полосой лопатку. Взгляд переместился ниже на ребра, находя узкий след полугодовалой давности от предательского ножа, что лишь чудом не задел важные органы. Исключительное везение и поразительная живучесть.       — Неужели ты охладел ко мне, после ночи с вождем? — все не унимался Кэйа, — Я ведь буду ревновать.       — Не надоело еще шутить на эту тему? — отстраненно спросил Дилюк, ловко складывая снятый бинт плотной лентой в несколько слоев, и, в пару движений закрутив ее в жгут, накинул удавкой на длинную шею, сдавливая под челюстью и притягивая к себе, — Как насчет серьезно поговорить? Разнообразия ради, — прошипел он над ухом, прижимаясь грудью к спине и отрезая возможность выбраться из удушающей хватки.       — А ты хорош, нападать сзади так благородно, — усмехнулся надсадно Кэйа, в тщетных попытках оттянуть тугую петлю, — Признаюсь, от тебя не ожидал.       — Не тебе меня в этом упрекать! — бинт угрожающе впился в кожу чуть сильнее, — Ты исчерпал мое терпение, Кэйа. Не советую выяснять, что еще я могу сделать, забыв о благородстве, — Дилюк хорошо знал, как и куда нужно надавить не перекрыв намертво дыхание и одновременно доставив весьма неприятные ощущения, но все же немного отпустил, желая скорее припугнуть и загнать в угол, чем всерьез навредить и заставить мучиться.       — Говорил же, зря на меня лекарства переводишь только, — судорожно вдохнул Кэйа, — Вижу, ночь у вождя прошла очень продуктивно. Давно торгуешь задницей за информацию? А то я тоже могу предложить тебе интересную сделку.       — Расскажи мне, для начала, еще раз, зачем ты и твои спутники пошли на вулкан? — понизил голос Дилюк, старательно сдерживая накатывающую клокочущую ярость от задетой, в очередной раз, гордости, — В зависимости от того, сколько правды я сегодня от тебя услышу — я решу, что мне с тобой делать. Как тебе такая сделка?       — Дерьмовая, — улыбнулся широко Кэйа, не обращая внимания на лопнувшую вновь губу и скатившуюся по подбородку каплю крови.       — Если ты не понял, у тебя не особо много времени, чтобы зубоскалить. Мне не особо интересно растягивать удовольствие и играть в дознавателя. Когда вернется Пачи — я тебя убью, если не услышу к этому моменту ответов на свои вопросы. У тебя одна попытка, — ледяным тоном оповестил Дилюк, вновь безжалостно давя на отчаянно вытянутую шею и хладнокровно перекрывая на несколько долгих секунд воздух, — Говори по делу. Зачем ты пошел на вулкан?       — Аккуратнее, Дилюк. Я ведь могу и обидеться, — процедил сквозь зубы Кэйа, начиная злиться, — Грабить и убивать, разумеется!       — Я хочу слышать правду, — терпеливо напомнили ему.       — Мне тебе весь свой план детально расписать? Боюсь тогда мы не успеем до прихода Пачи, — шипел Кэйа, шаря ладонями по удавке.       — Руки! Держи, чтоб я видел, — рявкнул Дилюк, крепко наматывая скрученный бинт вокруг своих ладоней, — Что ты украл из храма?       — С чего ты взял, что я что-то украл, — огрызнулся он сдавленно и послушно опустил руки, сосредоточенно вгоняя в легкие воздух, пока позволяли, — У меня ничего не нашли, разве тебе не рассказали?       — Конечно не нашли, иначе ты был бы уже давно мертв, но ты хорошо это спрятал, не так ли? — смягчая голос почти до шепчущего ласкового тона, в противовес твердо удерживающим в удушающей хватке рукам, — Что-то маленькое и неприметное. Совершенно не ценное на первый взгляд, но то, ради чего ты готов был проторчать полгода в Натлане и влезть в хижину вождя, рискуя не только собственной жизнью, но и моей, — сорвался на злобное рычание Дилюк, вновь сдавливая до невозможности вдохнуть и заставляя откинуть голову на свое плечо, — Что за пепел в той склянке?       — Прах! — задохнулся Кэйа, вскидывая руки к хищно впившемуся в шею, затрещавшему бинту и судорожно елозя ногами в попытке найти более устойчивое положение тела.       — Чей?       — Спроси у вождя.       — Чей? — повторил Дилюк и настороженно напрягся, поглядывая на улицу, — Быстрее, Кэйа, кажется, Пачи уже возвращается, а я вовсе не хочу тебя убивать. Не вынуждай меня.       — Феникса. Огненной птицы, — прохрипел он на остатках воздуха, и Дилюк отпустил, позволяя отдышаться. Кэйа не шевелился, жадно глотая воздух, а после все же приподнял голову и огляделся, мрачно усмехаясь, потому что никакого Пачи не было и в помине, — Негодник, так и знал. Обманывать нехорошо.       — Показалось, — пожал плечами Дилюк, все еще крепко прижимая, и оповестил железным, приказным тоном, — Ты отдашь прах мне.       — И что ты с ним сделаешь? — рассмеялся надсадно Кэйа, вольготно ложась на него спиной всем весом и слизывая кровь с губы, — Вернешь своему любовнику? Отнесешь в храм?       — Я его развею, прямо как в той трагичной и романтичной истории про матушку, что ты мне наплел. Ты не вынесешь ничего краденного из Натлана.       — Что? Еще чего! — злобно вскинулся Кэйа и пришлось его спешно угомонить в стальной хватке, с сожалением думая, что на шее останутся некрасивые синяки, и молясь, чтобы он не упрямился, потому что продолжать это травматично, — Хорошо, ладно! Я отдам тебе его на хранение, идет? Давай ты не будешь торопиться херить полгода моей работы?       — Идет, — чуть подумав, согласился Дилюк.       — Тогда отпусти.       Они отскочили друг от друга, словно два злобных кота с вздыбленной шерстью на спине и торчащими вверх хвостами, разве что только не шипели, молчаливо сверля глазами. Кэйа, морщась, тер ладонью шею, на которой все ярче проявлялся узкий красный след, и смотрел как-то чересчур пронзительно и обиженно, и Дилюк с отвращением выкинул подальше чертов бинт, что пережал побелевшие пальцы, заталкивая вместе с этим поглубже свои никому ненужные сожаления. По другому Кэйа бы не рассказал, водя за нос до самой границы, а там помахал бы рукой и был таков, унося с собой прах могущественного древнего божества-покровителя, Бездна его знает, ради каких целей похищенного. Это однозначно могло принести потом кому-нибудь кучу проблем, уйдя с черного рынка или попав к заказчику.       Кэйа молча прошел к своей сумке, выуживая из нее склянку раздора, и, задумчиво разглядывая пересыпающийся внутри темно-серый пепел, утер кровь с лица. Столько сил и времени было потрачено ради этой маленькой горсточки. Он болезненно повел плечом, поднимая взгляд. От их возни корочка потрескалась, словно в упрек сочась блестящими алыми каплями, и Дилюк почти ненавидел себя за это, когда буквально вчера своими же руками кропотливо склеивал и омывал все его раны. Следом захотелось отвесить себе крепкую затрещину, чтобы не забывался кто он, где и перед кем стоит, потому что если бы жалел каждого, с кем был знаком чуть более недели, то давно кормил бы червей. И все же, то был другой Дилюк, с которым более не хотелось иметь ничего общего.       — Отдай его мне, и я выслушаю все, что ты захочешь мне сказать, — примирительно шагнул он вперед, под взглядом недружелюбно сощуренного синего глаза.       — Лови, — криво усмехнулись, небрежно кидая Дилюку прах.       Подкинули намеренно высоко, чтобы не успев задуматься, он задрал голову вверх, теряя на секунду Кэйю из виду, и уже в следующий момент охнул от удара, сожалея, что так глупо повелся. В него с размаху врезалось сильное тело, опрокидывая на землю одновременно с закатившейся куда-то в угол дребезжащей склянкой. Стекло оказалось достаточно прочным, чтобы не разбиться. Затылок глухо стукнулся о земляной пол и в глазах на миг потемнело, мерцая черными звездами, а в ушах разлился мерзкий тонкий писк, дезориентируя, отнимая еще пару драгоценных секунд на то, чтобы найтись в пространстве и вовремя среагировать. Зато у противника появилось явное преимущество для всяких подлых маневров, и Кэйа без проблем рывком перевернул на живот, скручивая руку в жестоком захвате и унизительно вжимая лицом в пол. Обездвиженный, Дилюк запоздало дернулся и тут же пожалел об этом, потому что плечо обожгло каленым железом, прострелило адской болью от защемленного нерва, вынуждая несдержанно взвыть на всю хижину.       — Я очень не люблю, когда лезут в мои дела, Дилюк, — со злостью в голосе произнес Кэйа.       — Лжец! — прошипели в ответ, всерьез раздумывая, стоит ли задетая гордость и самолюбие в данный момент сломанной руки. Выкручивает кости этот мерзавец так же профессионально, как врет. Больно до искр из глаз и сжатых зубов.       — Какой уж есть, — мрачно усмехнулся Кэйа, давя на голову, — А теперь, ты внимательно послушаешь меня. Если будешь хорошо себя вести, возможно даже расскажу тебе кое-что интересное.       — Отпусти, — рычал в землю Дилюк, старательно дыша носом в пыль и терпя становящуюся все более невыносимой боль в плече.       — Для начала ты должен кое-что уяснить, — произнес Кэйа непривычно серьезным тоном, — Мои дела тебя никак не касаются, благородный Господин из знатного рода Мондштадта, что не может сам себе вычесать волосы. Уверен, что у тебя, бежавшего от кого-то злого и страшного в Натлан через Черный Берег, есть свои, куда более серьезные проблемы, чем бегать за мной. Вот ими и занимайся, ты меня понял? — ответа не было. Упрямо, принципиально и из вредности, — Дилюк?       — Я не собираюсь выпускать на свободу преступника, — нехотя процедил он сквозь зубы подрагивающим голосом. Казалось, будто ему медленно отсекают руку, которую он уже практически не чувствовал.       — Упрямый, — цыкнул недовольно Кэйа, — Вовсе не я в нашей замечательной компании желаю тебе зла.       — Пока что именно от тебя больше всего проблем! — рявкнул Дилюк, отчаянно дергаясь. Плевать на руку, сломать ее будет не сильно больнее.       — Дурной! Ты что делаешь? — навалились спешно сверху, чуть меняя захват, и вырывая из груди протяжный, болезненный вой, — Хорошо, давай договоримся. Ты сейчас успокаиваешься, а я рассказываю тебе, что накопал про Пачи.       — С какой стати я должен тебе верить? — чуть выдохнул Дилюк.       — Потому что ты все еще жив и даже без сломанной руки за попытку самолично вздернуть меня, — убрал мешающие разметавшиеся алые пряди Кэйа, чтобы увидеть его перекошенное лицо.       — Я не планировал на самом деле тебя убивать, — признался Дилюк, пыхтя в землю, — Но я все еще могу передумать, если ты опять солжешь.       — Я понял. Ты был самым нежным среди всех, кто хотел меня придушить, и я сейчас даже не шучу, — он фыркнул и, наконец, выпустил из захвата, отстраняясь и позволяя разогнуть руку, — Мне нет смысла врать, когда мы с тобой сидим в одной лодке и плывем вовсе не к берегу.       Дилюк медленно перекатился на спину, скаля зубы и хватаясь за онемевшее плечо, что все еще прошивало тяжелыми волнами боли, но оно не было ни сломано и ни вывихнуто из сустава, а значит пройдет. Пока он баюкал руку и приводил дыхание в порядок, Кэйа спешно подобрал флакон с прахом, бегло осматривая и пряча поглубже за пояс. Затем напряженно сел напротив и не теряя более времени на бестолковые валяния друг друга по полу начал рассказывать. Слушая о его разговоре с хромым воином, Дилюк хмурился, с трудом сопоставляя личность вроде бы бесхитростного Пачи с человеком, виновным в пропажах людей. Однако, если брать в расчет слова о его выгоде провожать их до границы, и что местные не пропадали, когда он приводил с собой чужаков, то это уже не казалось таким бессмысленным. Оказавшийся дорогим подарок, в виде обыкновенной на вид мази, исключительная услужливость и забота за скупую плату, вскользь брошенная фраза при знакомстве, что ему разбили сердце… И все же, Дилюк не спешил верить Кэйе, решая, что сам приглядится повнимательнее к проводнику.       До конца обсудить все вопросы они, к огорчению, не успели, прерванные вернувшимся Пачи, что окинул их настороженным взглядом, застывая в дверях.       — Не могу понять, вы помирились или поругались? — спросил он, недоуменно скользя взглядом по красному следу на шее и кровящим корочкам потревоженных ран, а затем перевел его на грязное и угрюмое лицо Дилюка, на чьей голове был форменный беспорядок.       — Помирились.       — Поругались.       В унисон произнесли они, отворачиваясь друг от друга и расходясь по разным сторонам хижины. Пачи только удрученно вздохнул, рассказывая, что сегодня они могут не идти к Огню, потому что вождя не будет. Не успел Дилюк поблагодарить Семерых, как к этому с улыбкой добавили, что лично ему передали приглашение зайти в гости. Из противоположного угла послышался ехидный хмык, и даже смотреть в сторону заматывающего свои раны Кэйи не нужно было, чтобы знать, что у того написано на лице. Лишь бы не открывал свой рот. Дилюк этого не вынесет.       А вот следующий вечер отсидеться не удалось никому. Даже Кэйа решительно снял все свои бинты — исключительно сам! — заявляя, что он не сумерская мумия и должен выглядеть и держаться подобающе воину, а не вызывать жалость и насмешки лелея свои раны. В конце концов он взрослый мальчик, и может принять решение, когда ему стоит пить и веселиться, сам. Не одному же Дилюку получать от жизни удовольствие в руках самого вождя.       Стоило Кэйе появиться у Огня, как его тут же утянуло к себе восторженное племя, заплетая пестрые перья и мелкие бусы в густую синеву волос. Окунутыми в краску пальцами вели по смуглой коже, выводя замысловатые узоры на крепких плечах и груди, и он с шальной улыбкой органично вписывался в царящее вокруг буйное веселье, принимая без стеснения все внимание и почести, что ему преподносили в награду за победу, словно это было что-то само собой разумеющееся и ему причитающееся. Словно сумел как-то слиться воедино с натланским народом, почувствовать своим сердцем неистовый жар огня, принимая их уклад жизни и суровые законы. Сам тянулся к Огню, затянутый племенем в дикий, первобытный танец, вскидывал руки, выгибаясь бесстрашно навстречу алым языкам пламени, что жарко облизывали перекатывающиеся под кожей мышцы. Стройные ноги отбивали о землю в ритм ревущим барабанам, поднимая в воздух пыль и заставляя плясать вместе с собой порхающие сизые хлопья пепла и летящие ввысь, к ярким звездам, искры. Он отдавался без остатка своему страстному порыву, обжигая взглядом, растворялся в по-хищному изящных движениях, поглощенный неистовостью народа, воющего для него песню в ночное небо. Кэйа притягивал к себе глаза против воли, его танец отличался змеиной плавностью среди резкой и агрессивной поступи вокруг, и он искренне наслаждался возможностью себя отпустить, чтобы вместо него говорило тело. Оно кричало.       — Красив, не так ли? — пропел сбоку голос с натланским акцентом, и Дилюк вздрогнул, отмирая.       — Я ничего не смыслю в чужой красоте, — сложил он руки на груди, даже не оборачиваясь на вождя.       — Этого не нужно понимать, чтобы наслаждаться, — усмехнулся он, опаляя шепотом ухо, — Ты ведь не можешь отвести от него глаз.       Дилюк раздраженно зашипел, уходя в сторону. Да только попробуй отвести от Кэйи глаза, и он сразу куда-нибудь исчезает!