Плач огненной птицы

      Сказать, что последние дни выдались напряженными — ничего не сказать. В воздухе буквально искрило и пахло паленым, поднимая волосы дыбом и не давая возможности продышаться от невидимого глазу дыма, что, по ощущениям, валил густыми черными клубами, застилая все вокруг. Пальцы, то и дело, мимолетно касались потемневшего, расцветшего уродливыми цветами по коже, следа на шее, и Кэйа только усмехался над этим, ведь Дилюк мог прекрасно душить, перекрывая кислород, и без всяких удавок. Достаточно было одного его присутствия и настороженного, тяжелого взгляда, на дне которого мелькали тени от бушующего в глубине огня, таясь, терпеливо выжидая и наблюдая. Он более не сунется так опрометчиво и напролом, получив однажды унизительный щелчок по носу и оценив расклад сил. Будет пристально следить за каждым движением, изводить напряженным ожиданием новой, неминуемой стычки за то, чтобы упрямо отстоять свои интересы, так же, как и сам Кэйа провокационно играться с этим жарким пламенем, топчась по чужой гордости хитрыми подначками и ужасными шутками все сильнее, с интересом наблюдая, как Дилюк чуть ли не стирает зубы в пыль, но пока что сдерживается. Сидит в своей засаде, ищет оплошность, чтобы вновь застать врасплох. Находиться в одном помещении с ним невыносимо, словно в любой момент может вновь вонзиться под ребра острая сталь, разрезая кожу и плоть, только в этот раз удар будет точным и безжалостным, подобно словам, что слетают с губ, ехидно растянутых в болезненной улыбке. Кэйа ничего не может с собой поделать, не может успокоиться и остановиться, словно разворошили внутри злое осиное гнездо. Чувствует всем нутром подкрадывающуюся со всех сторон опасность, острыми иглами вгрызающуюся в загривок, и кровь привычно кипит в венах, растекаясь специфичным удовольствием по телу и заставляя чувствовать себя живым. Шутки закончились. Нет, он вовсе не обижается, изначально не возлагавший никаких надежд на Дилюка с его невыносимым благородством и желанием совать свой нос куда не нужно. Когда от «подарка» захотят избавиться было лишь вопросом времени, однако теперь стало до дрожи интересно, на что этот человек готов пойти ради достижения своей высокой цели. Будет уговаривать отдать прах? Угрожать? Хитрить? Все одно — в конечном счете сторгуется со своей совестью и просто решит прикончить, как бы он ни тянул до последнего, потому что Кэйа ни за что не отдаст то, что выгрыз зубами и кровью, положив полгода жизни на жертвенный алтарь, а Дилюк, в свою очередь, ни за что не выпустит его из Натлана с прахом древнего божества. При этом все еще нельзя упускать из виду Пачи, который может их ловко обыграть, пока они будут грызться с пеной у рта, занятые друг другом.       Занятно. Кэйа скучал по интересным задачкам и по чужим скелетам в шкафах, что скоро неминуемо начнут лезть наружу, как твари Бездны из открывшегося портала. Их уродливый оскал гораздо привычнее и понятнее, чем заботливые руки, омывающие раны. Они гораздо опаснее своей притягательностью и мнимой нежностью, ведь заставляют опрометчиво терять бдительность и доверчиво открывать спину, чтобы затем неминуемо сомкнуться на шее стальной хваткой, сменяя ласковое тепло на давящую боль.       — Завтра утром мы выходим. Подготовьтесь, — мрачно сказал Дилюк утром, решивший более не задерживаться в племени, — Раз уж Господин Кэйа в состоянии плясать у костра, значит и продолжить путь тоже сможет, полагаю?       — Из нас двоих пока что только ты постоянно валишься с ног. Смотря на твои синяки под глазами, я начинаю вновь беспокоиться, знаешь ли. Может, тебе стоит сегодня отдохнуть в хижине вождя? — насмехался Кэйа, провоцируя, — Или хочется еще раз ко мне на руки, поплакаться, как ты всех подводишь?       Подло, грубо и точно по больному месту, но как же будоражит нутро разъяренный на миг взгляд красных глаз, словно гладит против шерсти. Давай, Дилюк, хватит играть в благородство, покажи себя во всей красе, никто здесь не испугается жажды крови. Замаливать грехи на Кэйе заведомо плохая и провальная идея, смирись.       — Благодарю за беспокойство, но не стоит. Твоя усталость на лице не меньше моей, может быть, мне стоит тебе уступить местечко в хижине вождя? — с непроницаемым лицом и напускной ледяной вежливостью ответил Дилюк.       — Боюсь, тогда мы проговорим с ним о былом всю ночь, так и не сомкнув глаз.       — Правильно. Бойся, — шепнули с угрожающим прищуром, подавшись вперед, — А то кто знает, какие подробности о твоих похождениях на вулкан могут вдруг всплыть наружу.       Кэйа лишь усмехнулся ему, демонстративно поправляя широкий пояс на талии. Прах он держал отныне исключительно поближе к телу, куда Дилюк точно пока что не сунется. Рискует сгореть со стыда.       Справедливости ради, спали они оба не много в последние дни, настороженно вслушиваясь в тишине ночи в чужое дыхание и ожидая взаимно подвоха. Несколько раз цеплялись взглядами в темноте, не таясь, один насмешливый, второй угрюмый, и молча лежали так часами, играя в упрямые гляделки, словно отвернуться и вновь притвориться спящим означало проиграть. Один только Пачи всем на зависть спокойно отсыпался, не подозревая, что у него под боком две набитые под завязку пороховые бочки, готовые взорваться от малейшей неосторожной искры. Или игнорируя.       — По пути будет еще одно племя, в которое мы сможем зайти и отдохнуть. После начнутся территории безбожников и отступников, пожирающих плоть, но стоит быть начеку уже сейчас. Они часто нарушают границы и расставляют в лесу ловушки, — предупредил Пачи, делая вид, что он ничего не замечает. Вывести бы и его из равновесия, чтобы неосторожно оступился и показал, наконец, свое истинное лицо. Больно уж плотно приросла к коже маска простодушного торговца, так просто и не отдерешь.       Пронесшийся по племени неожиданным эхом плач вырвал из задумчивости, и Кэйа заинтересованно вышел на улицу, щурясь от яркого солнца и прислушиваясь к происходящему. В воздухе застыла густая печаль, растекшаяся по замолчавшим улочкам вместе с душным полуденным маревом. Люди, побросав работу, медленно стягивались к одной из хижин, присоединяясь на ходу к скорбному, протяжному вою, чтобы почтить того, кто больше не придет к Огню и не почувствует жар пламени. Они потеряли воина, что не поднимет более клинок, устрашая своего противника, и не напоит сталь и землю кровью во славу Архонта. Племя едино, как в своей радости, так и в своей грусти. Оно цеплялось за плечи друг друга, соединялось в живую цепь, склоняя головы в дань уважения, и Кэйа, осторожно пробираясь по краю толпы, замер у знакомого дома, еле слышно чертыхаясь. Это была хижина хромого воина.       Многоголосая песня, разливающаяся по округе громким заунывным хором, впивалась в уши своим звучанием, пробирала сквозящей горечью против воли до мурашек и заставляла чувствовать вместе с народом его утрату. Сплавляться невольно с поющей толпой, ощущать биение ее сердца и боль от прощания. Вслушиваться в слова, опуская взгляд в землю, и отступать прочь, потому что Кэйа не должен здесь находиться, он не имеет на это права. Хотелось лишь стряхнуть с себя впитанные случайно эмоции, не принадлежащие ему самому.       Мелькнувшая чуть в отдалении фигура Пачи, вынудила все же замешкаться и остановиться, настороженно приглядываясь. На миг показалось, что на его лице мелькнула торжествующая улыбка, разрезавшая лицо чужеродным оскалом, что изменил до неузнаваемости привычные мягкие черты, перед тем, как он положил свои руки на чужие плечи, склоняя голову и присоединяясь к плачу. А показалось ли? Несмотря на один открытый глаз, Кэйа на зрение совершенно не жалуется, и в голове спонтанно возникла дурная, но интересная идея, потому что таких совпадений не бывает.       Скрывшись в тени и дождавшись, когда племя расцепит руки, разрушая эту живую сеть, и снова разбредется по узким улочкам, завершив свой скорбный вой, он вновь осторожно пробрался к хижине, стараясь не привлекать к себе ненужного внимания. Проводив из укрытия взглядом спину Пачи, Кэйа только было шагнул на порог, к пестрой занавеси вместо двери, как позади послышался шорох шагов, заставляя настороженно обернуться.       — Что на этот раз, — Дилюк не спрашивал. Он с угрюмым лицом сверлил взглядом, сложив руки на груди, — Хочешь вернуть себе украшение, что подарила возлюбленная или, может, дорогие сердцу письма от отца? — и определенно ехидничал, несмотря на серьезный вид.       — Вот же заноза в заднице, — закатил глаза Кэйа, ничуть не удивленный его появлением, — Сама Бездна разверзнется под ногами, если я однажды получу письмо от отца. А вот первый вариант, должен признать, близок к правде.       — Неужели? — скептично приподнял бровь на беспристрастном лице Дилюк.       — Я не собираюсь ничего красть, мы лишь любезно попросим об одолжении, — решительно и торопливо потянул его к хижине Кэйа, не обращая внимания на удивленный возглас: «Мы?».       Долго топтаться здесь на месте и продолжать пререкаться было чревато преждевременным раскрытием карт, и должного эффекта не выйдет, если Пачи вдруг решит прогуляться по округе в поисках своих внезапно запропастившихся подопечных. Так что Кэйа несколько небрежно постучал о толстую ветку, служившую дверной рамой, и, оглядывая цепким взором тихую улицу, впихнул что-то недовольно шипящего Дилюка внутрь, скрываясь в доме следом за ним.       Вцепился ведь, как клещ, и проще взять его с собой на такое нехитрое дельце, чем отодрать.       В нос вновь ударил знакомый горький травяной запах лекарств, что еще не успел выветриться. На неожиданных гостей в скромной хижине, залитой солнечным светом, уставились две пары очень похожих друг на друга янтарных глаз. Одни взрослые, с залегшими в уголках усталыми морщинками, а вторые еще совсем юные и большие, красные от пролитых слез, но радостно блеснувшие узнаванием.       — Мы очень извиняемся за столь наглое вторжение в этот дом, куда пришла смерть и печаль, забрав с собой достойного воина, — склонил голову Кэйа, говоря на натланском с женщиной, что сидела у недвижимого холодного тела на циновке и выглядела крайне возмущенной, словно вот-вот закричит на них, гневно выставляя прочь, — Но мы пришли помочь, — он коротко покосился на Дилюка, что неловко застыл столбом, как вкопанный, и, недовольно поджав губы, надавил ему рукой на затылок, чтобы хоть вежливо поклонился. Как будто первый день в Натлане, ей богу.       — Чем чужаки могут помочь тому, кто мертв? — спросила она, ощерившись, словно дикая кошка, но тут залепетала тонким голоском ее дочь, похожая, как две капли воды. Разрезала звонким и громким звучанием мрачную густоту вокруг, словно вновь вышло солнце из-за черных грозовых туч. Девчушка, торопливо захлебываясь словами, рассказывала матери о своей встрече с этими чужаками, и как ей сделали любезный подарок, чтобы извиниться за слезы. Показывала своего сшитого из лоскутов человечка, на чьей нелепой голове красовалась прядь алых волос, вплетенных в косу из блеклых ниток, а после подбежала к удивленному Дилюку, протягивая обновленную куклу и ему. В этот раз он обошелся без подсказок, отмирая и присаживаясь перед щебечущей девочкой, с легкой, чуть смущенной улыбкой на лице разглядывая игрушку.       — Она говорит, что ее воин теперь самый лучший и сильный, и что однажды он обязательно станет вождем, благословленный ребенком Мураты, — тихо перевел Кэйа общий смысл потока слов, радуясь, что его присутствие обернулось как нельзя кстати. Вышло весьма сподручно, — Ты настоящий покоритель сердец от мала до велика, Дилюк.       — Зачем мы здесь? — вздохнул он, поднимая уставший взгляд от набитого соломой человечка, похожего теперь на него самого куда больше.       — Тебе не кажется странным совпадение, что наш хромой знакомый спокойно дожил до сегодняшнего дня, а тут вдруг решил отойти в мир иной? — загадочно отозвался Кэйа и вновь обратился к женщине, переходя на певучий натланский, — Мертвым, к сожалению, действительно уже ничем не помочь, но тем, кто жив — вполне можно. Я выражаю свое глубокое почтение силе и стойкости этого воина, и очень признателен вашему…       — Брату, — грубо отозвалась она, настороженно поглядывая то на Дилюка, покорно позволяющего снова тянуть себя за яркие пряди и заплетать кривые косички, то на Кэйю, нацепившего на себя самую искреннюю маску.       — Я признателен вашему брату. Он очень помог мне однажды, и я хотел бы вернуть долг, пролив свет на обстоятельства его смерти. Я подозреваю, что ему в этом поспособствовали, и мог бы помочь найти и наказать виновного.       — О чем ты говоришь, раб? Мой брат был болен долгое время, его рана извела его! — женщина гневно поднялась на ноги, однако на ее лице все же отразилось сомнение, — Он был достойным человеком и воином, его уважали! В нашем племени нет подлецов и трусов, что захотели бы его смерти!       — Однако, в последние дни он не выглядел, словно был при смерти, не так ли? Человек, что желал его смерти не принадлежит вашему племени, — согласился Кэйа, делая небольшой, осторожный шаг навстречу, — Он часто приходит сюда, как торговец.       — Пачи? — удивилась она, вскидывая брови, — Глупости. Пусть у них с братом и были разногласия, но Пачи не плохой человек! Он еще никому не причинил зла.       — Я бы не был в этом так уверен. Ваш брат ведь говорил вам о том, что он виновен в пропаже его жены? Возможно, это действительно так, — внимательно вглядывался в янтарные глаза Кэйа, говоря мягко, но уверенно, обволакивая низким бархатным голосом, что вкрадывался в уши, заставляя сомневаться все сильнее, — Возможно Пачи виновен не только в ее пропаже, но и во многих других смертях на ваших землях. Иногда взгляд со стороны может увидеть куда больше. Особенно взгляд чужака, что пришел из мира, где воинская честь далеко не везде в почете. Ваш брат бросал тень на репутацию этого торговца своими обвинениями, мог поставить под удар все, чего достиг Пачи не будучи умелым воином, как того требует Мурата, но будучи беспринципным хитрецом, что заключил кровавую сделку, чтобы обрести уважение племен.       — Это серьезные обвинения. Чем ты можешь доказать свои слова? — спустя минуту раздумий, спросила женщина. Гнев на ее лице тускнел, стирался, сменяясь лишь усталостью и тоской по близкому, что не смог уйти из жизни в бою, как подобает воину.       — Позволите мне осмотреть тело и рану вашего брата? Я смогу распознать следы яда, если он был отравлен, — сделал крадучись еще один небольшой шаг Кэйа, и не встретил сопротивления, равняясь с сестрой умершего воина, — А пока что подумайте вот о чем: к вам редко приходят чужаки, но каждый, кто прошел пустошь, должно быть, получил свое место у Огня. Такие события хорошо запоминаются, сопоставьте с пропажами жителей племен. Ваш брат говорил, что местные не исчезали в лесах, когда путники уходили с Пачи.       — Ты можешь его осмотреть, — кивнула она, но посмотрела с предупреждением, чтобы не смел осквернять тело воина и относиться к нему без должного уважения, — Надеюсь, что твои слова правдивы, иначе ты не покинешь это племя, и дитя Мураты не сможет помочь тебе сохранить жизнь.       — Благодарю вас, — прикрыл на секунду глаза Кэйа, слегка склоняя голову и усмехаясь про себя. Дилюк был бы только рад, избавь его от необходимости собственноручно вершить чужую судьбу, но предоставлять ему такую возможность было бы слишком не интересно.       Он подошел к мертвецу, присаживаясь перед ним с немалой долей неохоты внутри. Возиться с трупами не совсем его профиль, и Кэйа откровенно не любил этого делать, подавляя в себе отвращение, но все же род деятельности… несколько обязывал разбираться в свежих телах и не брезговать сбором потенциально важной информации.       Кожа под пальцами была неприятно сухая, она уже сравнялась с температурой воздуха, ощущаясь слегка теплой, но недостаточно для живого человека. С момента смерти прошло примерно несколько часов, тело начинало коченеть, и жаркий климат с хорошо развитой мускулатурой воина только ускоряли этот процесс. Еще немного и это могло бы стать большой проблемой для вежливого осмотра.       — Что ты делаешь? — тихо спросил Дилюк, выбравшийся из детской хватки и присевший рядом. Он был явно не в восторге, но хоть не мешался, пристально наблюдая за аккуратными действиями, словно еще один строгий надсмотрщик, помимо женщины за спиной, — Ты действительно думаешь, что он был убит?       — Думаю, — сосредоточено вторил ему Кэйа, осторожно приподнимая руку мертвеца и осматривая кожу с проступившими местами темными пятнами, похожими на гематомы.       — С чего ты это взял? Посмотри на его рану, с таким долго не живут без целителя обладающего Глазом Бога, — уверенный в своих словах, указал он головой на ногу с бинтом, что загрязнился желовато-бурыми потеками.       — Однако, он жил. Ты недооцениваешь Натланских знахарей и шаманов, — поморщился Кэйа, поводя ноющим плечом, но все же снял перевязь с бедра, оглядывая обернувшуюся безобразной змеей вокруг рану. Мышцы рассекло глубоко и грубо, практически до кости с внешней стороны, и чудом не повредив артерию с внутренней. Края рваные, явно не от лезвия. Интересно. Неосторожно угодил в ловушку в лесу или его уже пытались убить, заманив туда? Жаль, что он так и не рассказал, как был ранен, теперь подробности этого вряд ли можно узнать, — Смотри, рана довольно чистая, гноя не так много, чтобы было проблемой его убрать, — он чуть подвинулся, чтобы было лучше видно, — Следов гниения тканей нет, как и запаха. А вот здесь и здесь, — обратил его внимание на некоторые участки Кэйа, — Уже даже наросла новая кожа. Оно заживало. Мучительно медленно, но заживало.       — Как ты вообще здесь что-то чувствуешь, кроме этого запаха трав? И откуда такие познания? — с подозрением покосился Дилюк, не став принюхиваться к ране.       — У меня был один друг, он мне рассказывал, — саркастично усмехнулись в ответ, сдерживая веселье от гневно закатившихся алых глаз.       — Друг. Ну конечно. Что тогда это за темные участки? — упрямо не торопились признавать его правоту.       — Это всего-лишь трупные пятна, — надавил на одно такое пятно Кэйа, и оно на несколько секунд исчезло, затем медленно возвращаясь, — И, кстати говоря, они не должны быть такого бурого оттенка, это признак яда в крови. Пачи хороший травник, и не думаю, что он знает только о лекарственных растениях. Изготовить и подсыпать яд для него проще простого. В последние дни ему совершенно не сиделось на месте, не находишь? Интересно, чем же он был занят, когда уже давно распродал все свои товары, — он переместился к голове, внимательно осматривая глазные яблоки, затем с усилием разжал челюсть, чтобы проверить слизистые, — На его месте я бы избавился от неугодного человека точно так же. Очень удобно свалить все на старое ранение.       — Ему никогда не сидится спокойно, а к тебе у меня все больше и больше вопросов, — мрачнел Дилюк, складывая руки на груди.       — Поверь, ты не хочешь знать на них ответы, — задумчиво произнес Кэйа, хмурясь и заглядывая в рот мертвецу, — Вот и еще одно доказательство моей правоты. Хочешь взглянуть? — стрельнул он насмешливым взглядом, — У него кровь в глотке, и в этом явно виновата не нога.       — Воздержусь, — брезгливо поморщился Дилюк, отворачиваясь, — Заканчивай уже. Даже если он был отравлен, у тебя нет никаких доказательств, что это сделал именно Пачи.       — Это поправимо.       В хижине вновь разлилась вкрадчивая и тихая речь на натланском. Обращаясь к женщине, что держала в объятиях свою дочь, все порывающуюся вновь повиснуть на Дилюке, Кэйа попросил ее привести шамана, чтобы тот подтвердил его слова, но настойчиво выразил пожелание пока что не поднимать вокруг этого шум, чтобы не спугнуть раньше времени виновного. Пусть у него не было весомых улик, как и свидетельств того, чтобы Пачи вертелся у хижины или передавал что-либо хромому воину, интуиция упорно шептала, что торговец приложил свою руку к этой смерти. Больно уж невыгодно оставлять в живых того, кто подобрался к твоим темным тайнам слишком близко.       — Я требую залог, что ты вернешься с доказательствами вины Пачи, — сказала женщина, глядя твердо и сурово, не желая слышать никаких возражений, — Ты оставишь мне свой меч.       — Лишать воина меча, когда мы идем на опасные территории, крайне… немилосердно, — слегка скривился Кэйа, вовсе не горя желанием вновь сюда возвращаться и всерьез заниматься тем, чтобы обличать Пачи перед племенем. Он сюда вообще за другим пришел.       — Я отдам тебе взамен один из своих, — решительно отрезала она, — Ты вернешься. Если откажешься от моих условий, то никуда не уйдешь. Здесь помнят о твоем появлении в Натлане. Пусть ты и вернул свою честь, доверия к тебе нет и не будет.       — Так и быть, — улыбнулся покорно Кэйа, внутренне взвыв от досады, — У меня есть к вам еще одна скромная просьба. Позвольте мне забрать обручальный браслет вашего брата? Обещаю, что так же верну его в целости и сохранности. Это весьма помогло бы нашему делу.       Оставляя вновь свой меч в этом племени, Кэйа был недоволен собой, обматывая тканью полученный взамен чужой, что непривычно лежал в ладони, ощущался чуть тяжелее и конечно же не был таким изящным. Ему совершенно не подходил. Хороший клинок на самом деле, грех жаловаться, да вот только ценности в себе, для Кэйи, никакой эта железка не несет. Обыкновенная сталь, пусть и качественная, превращенная когда-то искусным мастером в смертоносное, тонкое лезвие, но с чужой историей и душой. Не ему быть столь сентиментальным по отношению к своему мечу, он не доблестный рыцарь, для которого его оружие лучший товарищ и продолжение тела, и все же хотелось позволить себе хотя бы это. Будет очень печально оставлять увитые серебристым узором ножны в Натлане, однако если потребуется, то Кэйа это сделает.       — Для чего тебе его браслет? — спросил Дилюк, распутывая пальцами косички в волосах и шагая рядом, когда они возвращались в свою хижину, — Разве он имеет какую-то ценность?       — Разумеется. Я ведь за него заложил свой меч, — слегка улыбнулся Кэйа, хотя хотелось огрызнуться, потому что он дурак и очень сильно переплатил. А еще нестерпимо хотелось помыться, — Узнаешь позже. Оставим пока что это еще одной небольшой тайной между нами.       — Многовато тайн, не находишь?       — В самый раз.       С наступлением вечера не ощущалось той привычной атмосферы веселья, что сопровождает разгорающийся все ярче костер. Сегодня Огонь пожирал особое подношение, клубясь траурным черным дымом меж тел, что двигались крадучись вокруг, вскидывали руки в мрачном ритуальном танце, нацепив на лица жуткие маски из костей и перьев, раскрасив тела кровавыми узорами и взывая к великой Мурате, чтобы упокоила душу своего воина. Скорби на лицах вокруг более не было, она вся осталась под полуденным солнцем и переплетенными руками на плечах, лишь уважение и прощание читалось в глазах, устремленных на танцующие языки пламени. Смерть всегда ходит бок о бок с натланским народом, она естественна, неотвратима, и ее не боятся на этих землях.       Воины с мечами на поясах выходили вперед, сменяя жуткие оскалы резных масок своим грозным видом, и били гулко в грудь в воинском приветствии, гордо расправив широкие плечи. Пламя облизывало их клинки, смиренно опущенные в кострище, закаляло жаром, чтобы его напоили живой кровью. Горячая сталь, хищно сверкнув, разрезала следом кожу загрубевших от сотен сражений ладоней. По ним стекали крупные алые капли, чтобы сорваться с вскинутых пальцев данью уважения в Огонь, радостно взметнувшийся ввысь и довольно заурчавший. Зашипевший сладострастно от солоноватого, металлического вкуса самого ценного подношения, что течет по венам почитающего его народа.       Кэйа наблюдал за ритуалом со стороны с непривычной отрешенностью на лице, против воли на миг задумываясь о том, а будет ли с ним кто-либо прощаться, когда придет время? Следом одергивая себя за эти глупости, и с едкой усмешкой уходя прочь от костра в темноту, провожаемый внимательным взглядом Дилюка, что царапал прямую спину. Мертвецам ведь уже все равно, чем там заняты живые.       Пересекая границу леса на следующий день с чужим мечом на плече, скрытым за тканью, и браслетом, лежащим тяжелым камнем на дне его сумки, Кэйа был не в настроении. Черт его дернул опять влезть не в свое дело. Попрекает в этом Дилюка, а сам не лучше, пусть и цели преследует иные, не столь благородные. Все наступает на одни и те же грабли, каждый раз удивленно потирая набитые шишки. Даже Дилюк то и дело смотрел на него с недоуменным и настороженным больше обычного лицом, не слыша обыкновенной болтовни с Пачи или едких комментариев в свою сторону, на что ему посылали спешно натянутые загадочные улыбки. Сам их проводник был привычно бодр и упорно давил в себе небывалую воодушевленность, выдавая себя несколько суматошными движениями и неуместными улыбками. Вел по прячущейся то и дело в буйной растительности тропе, словно в ее конце их ждет что-то необычайно хорошее, в чем Кэйа сомневался с каждым часом все сильнее. Однако и Пачи был молчалив вплоть до самой стоянки, редко что-то говоря, больше вслушиваясь в шорох листвы и крики птиц и цепко оглядываясь по сторонам в поисках возможных ловушек.       — Когда мы придем в следующее племя, будьте осторожнее, там чужаков не любят из-за близости к безбожникам. Боюсь даже наследие Муратан мало что сможет сделать, как и новости о нашем пути, — говорил Пачи, устраиваясь на привале в корнях дерева, что выпирали, бугрились из-под земли черными, шершавыми венами, — Я договорюсь с вождем, но лишний раз лучше будет не показываться. Тебе должно понравиться, Дилюк. Никаких вечерних костров.       — Я уже как-то привык, — отозвался он, стаскивая со спины меч и устало поводя плечами, разминая шею, — Но больше времени на отдых, это к лучшему. Перед границей стоит набраться сил и отоспаться.       — Неужели мы больше не будем по ночам часами разглядывать друг друга? — сощурился Кэйа, вновь возвращаясь в свое язвительное состояние, — Это было так романтично и незабываемо.       — Еще не нагляделся? — недовольно буркнул Дилюк, вытягивая ноги на земле и даже не смотря в его сторону.       — Как тут наглядеться на такую воистину удушающую своим благородством красоту, — мурлыкал он в ответ, с немалой долей яда в медовом голосе.       — Вы просто невыносимы, вы в курсе? Сосредоточьтесь на дороге, будьте добры! Если кто-нибудь попадет в ловушку, то будет уже не до ваших заигрываний! — поморщился Пачи, отворачиваясь от них.       — Какая занимательная компания у нас собралась, — хохотнул Кэйа, копошась в своей сумке, — Пожалуй, ты прав Пачи, успокоиться не помешает, а что может быть лучше для этого, чем рыбалка? — поднялся он, подходя ближе и закрывая собой проводника от взгляда зоркого Дилюка, — Я слышал, здесь недалеко река. Схожу, поймаю нам обед. Одолжишь мне леску?       На протянутую руку уставились сначала с недоумением, а затем оно сменилось ужасом узнавания. Лицо скривилось в еле сдерживаемой злобе, словно сейчас кинется бешенной собакой, чтобы отгрызть нависшую над ним конечность, а Кэйа только растягивал губы в победной однобокой улыбке, глядя прямо в бегающие в панике глаза, пока на его запястье покачивался резной браслет с необычным узором из темного дерева, и откровенно наслаждался тем, как сорвало прикипевшую к коже маску. Отодрало просто с мясом, красота.       — В чем дело? Неужели нету? — состроил расстроенную мину Кэйа, — А я так надеялся сбежать. От этой гнетущей атмосферы.       — Есть, — пристально смотрел на него Пачи исподлобья, спешно беря себя в руки и опасливо подгреб к себе сумку, — Только смотри не потеряй.       — Господин Дилюк возместит тебе весь ущерб, — усмехнулись двояко, забирая леску, и, небрежно откинув волосы за спину, ушли к реке, не задерживаясь более под враждебным взглядом, помноженным отныне на два.       Как Кэйа и думал, Пачи просто не мог не узнать злополучный обручальный браслет, что так и не смог надеть на руку любимой когда-то женщины. Каждая пара украшений индивидуальна, с неповторимым узором, резьбой или материалом. В эти безделушки влюбленные вкладывают кучу смысла и сил, и после свадьбы именно браслеты все разглядывают в первую очередь. Пачи не исключение, он прекрасно знает чей это знак верности и любви. Знак, что отдали не ему, что надеялся никогда больше не увидеть, вместе с сожженным накануне телом, однако ж вот сюрприз.       Кэйа был доволен, мастеря нехитрую удочку из найденной по пути подходящей палки. Поймал в траве какого-то жучка, зацепляя его на грубый крючок из разогнутой застежки и, усевшись на поросший сочной травой выступ над спокойной рекой, правда принялся рыбачить. Спешить ему некуда. Можно пока что подставить лицо солнцу, сдвинув вбок повязку и прислушиваясь к поющему ветерком в листве лесу, к спокойному журчанию воды, в которой плещутся мальки, и к пронзительным крикам перекликающихся между собой незнакомых птиц.       Он терпеливо подождет свой улов, напевая на натланском песню, знакомую с самого детства. Впитанную вместе с прикосновениями теплых рук и нежным, мелодичным голосом, истинное звучание которого он уже давно забыл, как бы ни старался помнить. Помнил лишь чарующее спокойствие, заставляющее забыть обо всех невзгодах. Вот бы и его пение зачаровывало рыбу в реке льнуть ближе к берегу, потому что от свежепойманного обеда Кэйа бы и впрямь не отказался, вяленого мяса он уже наелся по горло.       За спиной, наконец, послышались шаги, и он замолк, возвращая повязку на место перед тем, как обернуться. Вот и главная рыбка пожаловала.       — Кого ты потерял? — спросил Пачи, присаживаясь рядом.       — О чем ты?       — Эта песня, что ты пел. Ее поют лишь самым близким и дорогим людям, которых потеряли, или если в скором времени ждет неминуемое расставание навсегда, — пояснил он, обнимая колени руками и задумчиво глядя на водную гладь, — Ты знаешь легенду об Огненной Птице?       — Что укрыла Муратан своими крыльями? — усмехнулся Кэйа, зная эту историю о божестве-покровителе, частичка чьего драгоценного праха лежит у него за поясом и жжет кожу.       — Она оберегала Детей Мураты и любила, как своих. Словно сама высидела в жерле вулкана из неоперившихся птенцов грозных воинов. А когда их племя покинуло Натлан, бросив родную землю, Птица была безутешна, проливая слезы кипящей лавой по склонам вулканов. Ее горечь и тоска разливалась безутешным пламенем по этим землям, выжигая их дотла, превращая все на своем пути в пепел, а затем она и сама обратилась в прах. Тогда и появилась эта песня, означающая расставание с теми, кто дорог сердцу, но о ком всегда будешь помнить, пока сам не покинешь этот мир. Плач Огненной Птицы.       — Весьма трагичная история, мне всегда казалось, что это всего лишь колыбельная, — улыбнулся Кэйа, спешно потянув на себя удочку, потому что определенно клевало, натягивая леску, но, заслушавшись, он все же упустил сорвавшуюся с крючка рыбу, — А потерял я, видимо, наш обед.       — Откуда у тебя этот браслет? — покосился Пачи на его запястье, словно его обвивала опасная змея и шипела, капая ядом с выдвинутых острых клыков.       — Обменял на свой меч, так он мне приглянулся, — проверив наживку, закинул удочку еще раз Кэйа.       — Свою совесть ты потерял! Ты знаешь натланский, лжец! — полились возмущения, хотя не этому человеку было попрекать кого-либо в отсутствии благородных качеств.       — Немного, — скромно пожали плечами в ответ, — Достаточно для того, чтобы узнать много всего интересного об одном простом торговце, и догадаться, какую сделку он заключил у границы, чтобы не будучи воином без страха ходить по этим лесам, обретая богатство и уважение. Только, вот досада, этого оказалось недостаточно, чтобы одна единственная женщина упала тебе в ноги.       — Чего ты хочешь? — сощурился Пачи, переходя к делу. Чувствовалась хватка торгаша, похвально. Не придется тратить драгоценное время на игры в невиновность.       — Я? — тихо рассмеялся Кэйа, — Я хочу услышать, что предложишь мне ты.       — Сделку. Я выведу тебя из Натлана, и ты больше никогда сюда не вернёшься.       — А как же Господин Дилюк? У нас ведь такие чувства… Неужели снова разлучишь влюбленных? — завздыхал Кэйа, театрально прикладывая руку к груди, все еще расчерченную темными, узкими полосками затянувшихся ран.       — Мне надоел ваш спектакль, — поморщился Пачи, — Вы вовсе не любовники, а два злобных цицина. Не думаю, что тебе действительно есть до него дело. Он станет достойной платой за твой проход, — он угрожающе понизил голос, глядя волком исподлобья и сцепляя пальцы, — Не только ты вынюхивал обо мне, я тоже знаю о тебе достаточно, Проклятое Дитя, но мне все равно, чем ты занимался в Натлане и зачем осквернил храм. Обещаю, что ты попадешь в Сумеру живым, невредимым и свободным, если согласишься с моими простыми условиями.       — А мой меч? Я ведь обещал за ним вернуться, — задумчиво отозвался Кэйа, поджимая губы. Что ж ему все вокруг условия-то свои дурацкие выдвигают в последнее время?       — Купишь себе новый. Что значит какая-то заточенная железка в сравнении с бесценной жизнью? — небрежно фыркнул Пачи, — Ты не натланец, чтобы следовать местным представлениям о чести.       — Может, тогда ты еще и сверху мне заплатишь? Сто двадцать тысяч, например, подойдет. Не много за то, чтобы ты и дальше кочевал по племенам, и набивал свой кошелек, — покосился Кэйа, усмехаясь. О бесценной жизни тоже явно не ему говорить. Сколько их было отдано за монополию на торговлю за пустошью уже и не счесть, — А то я беден, как церковная мышь, сам знаешь, жизнь совсем не мила без звонкой моры.       — Идет, — с явной неохотой выдавил сквозь зубы Пачи, вскидывая голову, — Кто еще знает обо мне?       — Очевидно, сестра мужа твоей возлюбленной, — не удержался Кэйа от того, чтобы еще разок проехаться по больному месту, — Отравишь теперь и ее? У нее ведь такая чудная дочурка.       — Это тебя не касается. Ты покинешь Натлан, — грубо оборвал он, поднимаясь, и скрылся между деревьев, торопливо уходя обратно на стоянку. Караулить свой главный товар с пламенными волосами и тяжелым взглядом. Даже жаль, что потомка великого племени ждет такая незавидная участь.       Все же, пару рыбешек себе на обед Кэйа поймал.