bloody blessing

Цикады уже вовсю затянули стрекочущую песню, когда глава клана Годжо, стуча подошвами своих гэта по широкой каменной тропе, приблизился к задним вратам родового поместья. Мужчина почти весь день кочевал от одного знатного и не очень дома к другому, выражая почтение хозяевам. Все они были вассалами вампирского клана, и Юудэй время от времени справлялся о благополучии своих подданных, самолично посещая их обиталища. Кого-то Годжо спасли от набегов чудовищ, и люди в знак благодарности вошли в состав клана, кто-то принял протекцию Юудэя, потому что доверял Годжо больше, чем Зенинам или Камо, а чьи-то семьи служили вампирам вот уже не первое десятилетие, поколение за поколением, отдавая своих дочерей в наложницы, дабы те выносили и родили здоровых и сильных полукровок. Договор, заключенный между высшими и смертными, благополучно соблюдался, и Юудэй, чьи предки были инициаторами мирного соглашения, строго следил за тем, чтобы ни одна из сторон не нарушала дремлющие в гармонии чаши весов. Задняя калитка тихо скрипнула, пропуская Годжо на территорию усадьбы, и мужчина ненадолго остановился, вслушиваясь в окружающие его звуки. В кухонном домике возился повар, сваливая остатки ужина в чан, чтобы потом отнести их в дом прислуги. В сторожке у парадного входа тихо о чем-то бормотал сам с собой приземистый и крепкий воин, нанятый Юудэем в качестве привратника. Внутри господского дома перемещались слуги, шелестя сёдзи и фусума; Мизуки, драгоценная супруга, в компании двух девушек-служанок пребывала в своих покоях, а где-то на веранде, выходящей к парадным вратам и ухоженному пруду с садом камней, шустрой пташкой билось маленькое сердечко его сына, Сатору. Когда Юудэй приблизился к дому, на пороге его уже ждал слуга, мужчина средних лет с выбритым лбом. Он почтительно поклонился, приветствуя господина, и вытянул вперед руки — глава Годжо тут же вложил в них тяжелые ножны со своим мечом. Несмотря на то, что большая часть состава клана была представлена высшими вампирами, обращенными Юудэем и его предшественниками, среди них было и достаточно простых людей, добровольно пришедших к Годжо с просьбой принять их на работу в качестве прислуги. Это было немногое, чем горожане могли отплатить мужчине за спасение собственных жизней или оказанную когда-то помощь. Смертные помогали содержать в чистоте родовую усадьбу, охраняли территорию клана, присматривали за госпожой и первенцем своего хозяина. А еще время от времени жертвовали высшим свою кровь. — Как прошел день, Тецуо? — Будда милостив, мой господин, всё было спокойно. — Мужчина в очередной раз поклонился вампиру. — Меня кто-нибудь искал? — Нет, мой господин, но из дома Камо пришла записка, что их глава собирается навестить вас сегодня ночью. — Сатору занимался с мечом, как ему было велено? — Годжо-старший спрятал кисти рук в широкие рукава кимоно. — Юный господин Годжо был нынче не в духе, — чуть понизив голос, будто опасаясь, что его могут услышать, ответил слуга. — Ступай. Я сам с ним поговорю. Мужчина вновь отвесил высшему поклон и скрылся в доме, унеся с собой катану Годжо. Вампир вдохнул полной грудью, тяжело выдохнул и неспешным шагом обогнул жилище, глухо постукивая обувью по деревянному настилу веранды. Осень потихоньку укрепляла свою власть в Японии, укорачивая дни и удлиняя сумерки, благостное время для нежити. Скоро воителям кланов Годжо, Зенин и Камо придется прикладывать больше усилий, чтобы помогать охотникам отлавливать низших — с наступлением осени и зимы твари становились всё агрессивнее и охочей до крови. У передних дверей, сложив руки на груди и красноречиво демонстрируя прикрепленные к поясу ножны, стоял самурай, приставленный главой Годжо к сыну для его охраны. Юудэй самолично отобрал лучших воинов среди своих подданных, чтобы те защищали наследника рода и его мать ценой собственной жизни. Мужчина неотрывно следил за тем, как худой мальчик, одетый в расписанную узорами юкату, сидел на веранде, опустив ноги на гэнкан, и вялыми движениями рисовал что-то длинной палочкой на земле. Тот не повернул снежно-белой, похожей на одуванчик головы, когда высший вампир вышел из-за угла дома, в отличие от охранника — воин тут же прекратил подпирать собой стену и поклонился старшему Годжо. Юудэй молча махнул рукой, веля самураю оставить их наедине, и мужчина не замедлил подчиниться, уйдя куда-то в сторону от господского жилища. — Не делай вид, будто не ощутил моего присутствия. Тецуо сказал, что ты снова пропустил тренировку. — Глава клана заговорил медленным, но закованным в железо голосом. — Я не хочу больше заниматься с мечом. Он тяжелый. — Сатору недовольно буркнул в ответ, вжимая голову в по-детски острые плечи. — У меня руки устают. Юному наследнику Годжо уже исполнилось семь, и чем старше он становился, тем труднее был его характер. Не проходило ни дня, чтобы прислуга не жаловалась на выходки Сатору, и почти каждый вечер Юудэй вызывал отпрыска к себе для профилактических бесед, после которых мальчик уходил в свои покои еще более расстроенным и исполненным желания напакостить куда изощренней. Отчасти высший понимал причину взбалмошного поведения сына — он был единственным ребенком в семье, бесценной жемчужиной, которую со всех сторон обхаживали, как только могли. Чего уж скрывать, и сам Юудэй любил баловать Сатору, заказывая для него кимоно из дорогих тканей, сшитое точно по размеру, и даря изящные клинки в украшенных ножнах. Мизуки время от времени пыталась убедить супруга, что их сын еще слишком мал для таких роскошных подарков, но самурай настаивал, что Сатору не должен и не будет ни в чем нуждаться. — Каким же ты станешь воином, если боишься трудностей? Ты не сможешь защитить ни себя, ни свой дом. — Наш дом и так охраняют. И зачем мне меч, если ты всё равно всех сможешь спасти? — Мальчик взглянул на отца через плечо, наталкиваясь на высокую фигуру своими круглыми, красными, как киноварь, глазами. — Я не всесилен, Сатору. Однажды меня не станет и ты должен будешь занять место главы клана. — Но ты не можешь умереть, мы же вампиры! — То, что мы живем дольше простых людей, еще не говорит о том, что нас нельзя убить. — Юудэй чуть повысил голос, позволяя своей ауре аккуратно лизнуть дитя холодом по оголенным запястьям. — Почему я должен быть новым главой? Это скучно! — Потому что ты мой сын. И потому что в тебе течет мощная сила. Ты продолжаешь медитации? Если ты не научишься правильно распределять энергию внутри своего тела, то рано или поздно оно не выдержит и разорвется. — Я не хочу эту силу, забери ее себе. — Юный альбинос возвратился к прежнему занятию, принявшись выводить палочкой иероглифы. — Я не могу этого сделать, Сатору, она принадлежит тебе по праву рождения. — Мужчина приблизился к сыну и опустился рядом с ним. — Ты особенный вампир. — Поэтому мне нельзя уходить от дома дальше, чем видны ворота? — Чистокровный с обидой во взгляде вновь посмотрел на отца. — Мне нельзя выходить днем, потому что солнце жжется, и ночью мне нельзя выходить, потому что меня могут убить. Я не могу играть с детьми слуг, потому что они боятся идти в мои покои, а когда я выхожу наружу, то уже темно и они спят! А я хочу, чтобы они играли со мной! Я их господин! И я хочу гулять в городе один, а не с охраной! — Ты смеешь повышать голос на своего отца? — громко рыкнул Юудэй, обрушивая на мальчика мощь своего строгого голоса и прерывая его поток возмущений. Светло-голубая радужка глаз самурая, чистая и глубокая, как морская лагуна Окинавы, взорвалась алым всполохом. Сатору, глаза которого тут же наполнились крупными каплями слез, обиженно всхлипнул, обнял себя за тонкие бледные ноги и спрятал лицо в коленях. Годжо-старший тяжело выдохнул, успокаиваясь, посмотрел на скрючившегося сына и улыбнулся тоскливой, едва заметной, но теплой улыбкой. Его отпрыск был несчастнейшим ребенком в мире; сила, пока еще дремлющая в его крови, необузданная, могла в любой момент взбеситься, одержать верх и убить Сатору. С самых первых дней своего рождения малыш был обречен бороться за право жить — сколько раз Юудэй был уверен, что жестокая судьба отнимет у него мальчика, которым сама же и одарила. С первым своим вдохом Годжо-младший обзавелся кучей врагов, жаждущих его смерти, а потому Сатору и шагу не мог ступить без сопровождения вооруженных самураев, и, несмотря на строгое отношение, Юудэй по-своему жалел юного кровопийцу. Когда Мизуки сообщила о своей беременности, уже будучи обращенной в высшего вампира, Годжо сначала вознес хвалу Будде, а после ощутил, как его начала душить истеричная паника. Не то чтобы Юудэй не хотел детей, напротив, он мечтал оставить после себя большое потомство, дабы род Годжо и дальше жил и процветал, но планировал заняться этим позже, через десяток лет. К тому же он помнил передававшиеся в вампирском сообществе слухи и вести о том, как трудно зачать и взрастить чистокровного. Мужчина осторожно взял мягкие руки жены в свои, мелко дрожащие и обледеневшие, и пообещал, что они приложат все усилия, чтобы сохранить эту крошечную зародившуюся жизнь и позволить ей появиться на свет. Мизуки тогда тихо посмеялась и произнесла фразу, которая навеки отпечаталась в душе самурая: — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты доберешься до самих пылающих чертогов Аматэрасу, чтобы убедить богиню стать покровителем для этого ребенка. Беременность вампирши протекала тяжело. Мизуки практически не поднималась с постели, потому что росший внутри нее Сатору бурно реагировал на любое движение матери, то пинаясь так сильно, что у женщины сводило судорогой внутренности, то выбивая ее из сил неосознанными выплесками своей ауры. Последние несколько недель перед родами Мизуки только и делала, что выла от боли, разрывая клыками подушки, и молила ребенка перестать беспокоиться хотя бы на пару минут. Юудэй, прикладывая ладони к большому животу вампирши, пытался угомонить Сатору потоком своей энергии, боясь, что излишняя активность может навредить ему или вообще убить внутри материнского чрева, и на короткое время это действительно помогало. А потом Мизуки скручивало новым приступом боли. Так как никто из окружения старшего Годжо не знал, как нужно было ухаживать за чистокровным вампиром, а еще потому, что Мизуки, измученная родами, находилась в бреду, сразу после рождения кричащего младенца отдали кормилицам, чтобы те попробовали напоить Сатору молоком. Юудэй сразу уловил своим острым слухом странный булькающий хрип и, не теряя ни секунды, ворвался в комнату, куда ушли женщины. Высший успел вовремя, потому что ребенок на руках кормилицы стал багрово-синим и засипел, словно ему нечем было дышать. Вырвав сына у перепуганной слуги, Годжо стал хлопать мальчика по спине, пока тот не выплюнул проглоченное грудное молоко и не разразился оглушающим криком. Прижав Сатору к себе, Юудэй прислонился к ближайшей стене и прикрыл веки, чтобы никто из присутствующих не увидел животных страх, плескавшийся в его глазах. Это был первый раз, когда глава клана Годжо испугался до трясущихся колен. Примерно через неделю после церемонии представления Сатору главам кланов Зенин и Камо, вернувшись в поместье с совещания в доме даймё, самурай учуял в воздухе острый запах крови и, выронив катану, влетел внутрь. Охрана, встретившая его, поведала Юудэю о том, что неизвестный высший вампир проник в покои молодого господина Годжо и предпринял попытку убийства младенца, но злоумышленника успели схватить. Засланного убийцу примотали серебряными цепями к стойлу в конюшне и оставили под охраной трех широкоплечих вояк. Те, заметив режущий яростью взор своего хозяина, появившегося на пороге, мигом ретировались наружу, понимая, что в целости и сохранности противник с территории поместья не уйдет. Юудэй голыми руками ломал высшему кости, кроша их в труху, вырывал палец за пальцем, на живую сдирал пласты кожи и делал так до тех пор, пока кровосос не сдался, признавшись, что его отправил Наобито Зенин. Тогда Годжо-старший по-звериному оскалился, уперся ногой в разодранную грудь вампира, обеими руками вцепился тому в волосы и начал грубо тянуть чужую голову на себя — вопль боли резко сник, когда та, наконец, с хрустом ломаемых шейных позвонков, отделилась от тела. Залитый кровью, сияющий карминово-красными глазами, точно двумя фонарями, Юудэй вышел из конюшни, тенью скользнул мимо молчавшей охраны и покинул поместье, таща в руке оторванную голову и оставляя тянущийся за ним тонкий, змеиный, пахнущий железом след. Страшную ношу Годжо приволок прямиком в дом Зенина, где швырнул ее в лицо Наобито и пригрозил сделать то же самое и с главой клана, если высший еще хотя бы раз в жизни отважится навредить его ребенку. Юудэй готов был устроить бойню и стереть Зенинов с лица земли, но старик не дал Годжо повода напасть, впервые за все время, что они друг друга знали, молча стерпев угрозу. Чистокровное дитя быстро росло и развивалось, а еще было прожорливым, как стая низших, жадно поглощая из черпака кровь, сцеженную кормилицами, и громко крича, если ее, по мнению самого малыша, было недостаточно, чтобы насытиться и крепко уснуть. Мизуки следила, чтобы Сатору не перекармливали, так как один раз он выпил слишком много крови, а потом долго мучился, покрывшись выступившими черными венками и сплевывая свернувшиеся темно-вишневые сгустки. В одну из ночей, когда Годжо-старший сидел в своем рабочем кабинете и разбирал почту, тишину дома уничтожил истошный детский крик. На мгновение потерявшись в пространстве, Юудэй резко поднялся, опрокинув столик с письменными принадлежностями, за секунды пересек расстояние от собственных покоев до детской и кинулся к сыну. Ребенок орал, широко раскинув маленькие ручки. Заметив вымазанные кровью губы мальчика, самурай испугался, что юного вампира отравили, и незамедлительно сунул пальцы ему в рот, чтобы отыскать следы яда, но вместо этого нащупал что-то острое, проклевывающееся сквозь мягкие розовые десна. Это были клыки. Вместо того, чтобы, как у обычных детей, прорезаться постепенно, на месяцы растягивая болезненный процесс, вампирские зубы пробивались на глазах, безжалостно раздирая нежную слизистую в кровь. Сатору плакал во всё горло, выгибаясь от боли и суча в воздухе ножками. Мизуки, прибежавшая к сыну, подхватила его на руки, и мальчик тут же впился крошечными клыками вампирше в запястье, продолжая выть. Шипя сквозь зубы, женщина стала ходить по комнате, раскачивая альбиноса — кровь, падая из укушенной конечности крупными каплями, въедливо впитывалась в дерево. Юудэй мягко приобнял Мизуки, и все трое они осели на пол. — Отпусти, он же так насквозь прокусит. — Годжо попытался забрать ревущего Сатору, вгрызшегося в материнскую руку, будто собака в кость. — Если ему от этого станет легче, то пусть. — Вампирша покачала головой, поджала дрожащие губы. — Юудэй, мы обещали сохранить Сатору. Ты ведь помнишь наше обещание? — Я никогда не забывал. — Сатору должен жить, Юудэй, наш мальчик должен выжить! — И он выживет, клянусь, Мизуки. Наш сын станет сильнейшим. — Глава клана поднес с губам свободную руку жены и запечатлел на светлой коже аккуратный поцелуй. Казалось, мальчик завывал еще целый час, прежде чем заснул, истратив все силы на болезненную истерику. Глухо всхлипывая во сне, Сатору жался к теплому материнскому телу, а Юудэй легкими невесомыми прикосновениями поглаживал сына по макушке. Каждый новый день чета Годжо встречала с тревогой и молила Будду быть милостивым к Сатору, позволить ему пожить еще хотя бы немного. Спокойно высшие вампиры выдохнули только после того, как их отпрыску исполнился год. Маленький организм сумел адаптироваться к недружелюбным условиям, в которых родился, научился правильно использовать клыки, не кусая себя больше за язык и щеки, а еще сделал свои первые, шатающиеся, неуверенные, но настоящие шаги. В первый сити-го-сан Сатору глава клана Годжо устроил шумный праздник, пригласив в поместье всех своих вассалов и принимая поздравления до самого рассвета. Огромных трудов и терпения стоил Юудэю и Мизуки их особенный первенец, но вместе с тем он был их настоящим кровавым благословением, подарком самих небес. Продолжая улыбаться собственным мыслям, самурай обхватил хныкающего Сатору сильными руками и пересадил к себе на колени. Юный вампир тут же замолчал, подняв голову и в недоумении уставившись на мужчину. С возрастом младший Годжо научится частично изменять свою внешность и спрячет алую радужку за цветом, который ему больше придется по душе, чтобы скрываться среди простых людей и не выдавать свою истинную сущность. А пока что Юудэй любовался тянущей глубиной двух кровавых бездонных колодцев, обрамленных пушистыми белыми ресницами, и дивился тому, каким не по годам мудрым был у его сына взгляд. Пусть внешне Сатору казался хрупким и слабым, высший знал, какая на самом деле сила скрывалась в этих маленьких руках. Юудэй вложил в пальцы сына оружие сразу, как только ему исполнилось пять. Сначала это был деревянный меч, с которым мальчик отрабатывал удары — отец самолично учил отпрыска правильно держать орудие и делать выпады, но, когда во время очередного урока Сатору сломал податливое дерево, слишком сильно стиснув рукоять в ладошках, Годжо-старший заменил боккэн на вакидзаси. Уже через пару минут альбинос полоснул себя по ноге, а Юудэю под аккомпанемент испуганного рева пришлось спешно объяснять Сатору, что настоящий боевой меч это не то же самое, что и деревянный, и с ним нужно обращаться аккуратнее. Помимо обучения боевому искусству, высший заставлял сына проводить время в медитациях, чтобы стабилизировать его бурлящую ледяную энергетику, то и дело грозившую вырваться наружу и затопить собой родовое поместье. Аура чистокровного брыкалась, точно норовистый породистый конь, отчего Сатору быстро уставал на тренировках, а порой и вовсе падал в обморок, стоило ему только пойти на поводу у собственных эмоций. Юудэй, глядя на мальчика, вспоминал времена, когда он сам учился контролировать свои силы после ритуала обращения, а потому как никто иной понимал, насколько Сатору было тяжело. Все-таки он был ребенком, в то время как его отец стал высшим, уже будучи взрослым мужчиной. — Мы ведь уже говорили об этом. — Вампир заговорил тихо, принявшись успокаивающе поглаживать сына по спине. — Пока ты не подрастешь и не научишься более-менее сносно владеть мечом, ты будешь под охраной. Ты особенный, Сатору, но именно это и делает тебя целью для очень плохих людей и остальных высших вампиров. Пока ты не научишься пользоваться силой, что дана тебе при рождении, ты не будешь в безопасности. Я бы хотел всё время быть с тобой рядом, но это невозможно. — Почему я не родился нормальным? — шепотом выдохнул альбинос, растирая кулаком покрасневший от слез глаз. — Кто сказал, что ты ненормальный? У тебя есть руки? Есть. Ноги на месте? Да. Может, у тебя два рта или четыре уха? — Юудэй несильно щелкнул Сатору по носу, отчего тот смешливо фыркнул. — Ты такой же, как и все, разница лишь в том, что твоя кровь чище и могущественней. Ты должен гордиться этим. — Поэтому меня не любят другие вампиры? — Это… сложно объяснить. — Мужчина вздохнул, запустив пальцы в свои светлые длинные волосы и немного взъерошив их. — Дело не в любви, они боятся, что ты станешь сильнее и заберешь всё, что у них есть, себе. — Но зачем мне у них что-то забирать? У меня есть свой дом, своя одежда, свои слуги. Зачем мне другие? — Мальчик искренне не понимал, о чем вел разговор Юудэй. — Так было всегда, Сатору. Сильные всегда что-то отнимали у слабых. Ты поймешь, когда подрастешь. А пока будь послушным сыном и делай так, как тебе велит отец. — Я не хочу сегодня учиться держать меч. — Альбинос вновь скривился. — Я хочу посмотреть на фонарики в городе. Юудэй помолчал, смотря на мальчика сверху вниз. Пусть он был чистокровным вампиром, будущим лидером клана Годжо, могущественным обладателем силы своего великого предка Сугавары, но Сатору всё еще оставался ребенком, который хотел веселиться, познавать мир, трогать его своими маленькими мягкими пальчиками, спотыкаться и учиться на собственных ошибках, чувствовать мешанину запахов, звуков, соцветий. По улицам Эдо альбинос ходил, окруженный со всех сторон самураями, а потому не мог разглядеть за их высокими плотными фигурами пестрых торговых ларьков, кротких японок, одетых в расписные шелковые кимоно, странствующих монахов, опирающихся на длинные шесты. Сатору никогда не уходил к окраине города, туда, где тянулась длинная дорога, теряющаяся в изумрудных долинах, не стоял на берегу шумного моря, целующего голые стопы то накатывающими, то убегающими волнами. Когда Юудэй впервые оказался у побережья, еще будучи полукровкой, то засмотрелся на чудную, сочную водную лазурь и забыл обо всем на свете, дал себе слово, что когда станет высшим, то сменит цвет своих глаз на пронзительный голубой, чтобы всегда помнить о нерукотворной красоте природы. Наверное, иногда всё же нужно было останавливаться и переводить дыхание. Да, опасность поджидала Сатору на каждом шагу, но разве вырастет мальчик храбрым самураем, если его так и будут продолжать прятать от всего на свете? Не приведет ли это к тому, что юный чистокровный однажды взбунтуется против собственной семьи и приманит беду под крышу дома? Юудэй чуть прищурился, заметив расцветающие в глазах потомка жгучие ликорисы, потом сомкнул веки и едва заметно улыбнулся. О, мужчина словно глядел на самого себя из детства, только если Сатору показывал взрослым свои маленькие клыки потому, что боролся за независимость и требовал считаться с его желаниями, то Юудэй бунтовал, чтобы привлечь внимание родителей, в частности вампира-отца, вечно погруженного в дела клана. Широкая мужская ладонь легла на выступающие, хрупкие, словно птичьи, лопатки Сатору. — Так сильно хочешь в город? — Угу, — буркнул чистокровный, поджимая губы, будто заранее готовясь к тому, что отец строго откажет. — Давай сходим вместе? — Годжо наклонил голову вбок, наблюдая за тем, как широко распахиваются детские глаза. — Ты правда пойдешь со мной? Отец, обещаю, что потом буду усердно тренироваться и научусь быть таким же сильным, как ты! — Сатору засиял, как перворожденный утренний солнечный лучик, самый яркий и теплый. — Прямо таким же сильным? — Да, да! — Маленький негодник. — Юудэй ласково погладил сына по волосам, поднялся вместе с ним с веранды, крепко держа мальчика на руках, а затем повернул голову в сторону входных дверей, зная, что у порога уже притаились слуги в ожидании, когда хозяин их позовет. — Принесите мой меч. — Господин, но ведь скоро должен прибыть глава Камо… — почтительно протянув обеими руками ножны с катаной, напомнил Тецуо. — Скажите, что я ушел к даймё Ямамото, пусть не дожидается меня. Что-то ядовито-мрачное скрутилось в груди Годжо, больно царапнуло изнутри, заставило теснее прижать к себе трепещущего от восторга ребенка. Юудэй не признавался в этом вслух, но ему не нравилось то, какими глазами смотрел Норитоси на Сатору всякий раз, когда заявлялся в их поместье — будто голодный лис на беззащитного кроля. Поначалу высший не придавал этому значения, ведь Камо всегда был немного безумен и пытлив до всего нового, с праведным восторгом рассказывал о странных вещах, про которые узнал, путешествуя за просторы моря. Только вот однажды танцующее в глазах Норитоси пламя ученого сменилось чем-то иным, древним и опасным, как чертоги царства мертвых. Юудэй как-то поделился своими опасениями с Наобито, но вампир лишь отмахнулся, мол, Камо просто старый дурак, помешавшийся на книгах, и скоро найдет себе новый объект для изучения. Годжо пытался убедить себя, что глава рода Зенин прав, а сам он перегибает палку в своем стремлении защитить Сатору, только вот тревожные ощущения никак не желали выпускать мужчину из своих цепких когтей. — Завтра я буду учить тебя чувствовать ауры других вампиров. Это не сложнее, чем медитировать, но если ты освоишь этот навык, то никогда не позволишь ударить себя со спины. — Юудэй с серьезным видом обратился к мальчику, который обнял его за шею, и крепко стиснул меч в руке. — Сатору, запомни мои слова, что бы ни случилось, ты должен выжить и продолжить род Годжо. Ты всё понял? — Да. — Альбинос согласно закивал, пусть высший и сразу распознал, что всё произнесенное им прошло мимо ушей малыша. — Умница. Ты послушный сын. Осенняя ночь, еще теплая, но уже ненавязчиво напоминающая о приближении холодов, окутывала их бархатной тенью, укрывала от посторонних любопытных глаз. Эдо, раскинувшийся перед ними, дремал, разогнав по домам простых людей и выпустив на свои улицы вооруженных мечами охотников на нежить. Те, встречая отца и сына на своем пути, приветственно кланялись обоим Годжо, отчего глазенки Сатору возбужденно бегали из стороны в сторону, а сам он, крепко держа Юудэя за руку, то и дело вертелся, провожая взглядом истребителей низших. — Не суетись, это не последний раз, когда ты их видишь. — Высший чуть стиснул ладонь мальчика, держа вторую руку на рукояти катаны, заложенной за пояс. — А они могут напасть на нас? — Пока мы не причиняем вред людям, нас никто не тронет. А даже если вдруг посмеют, я покажу им, где их место. — Отец, смотри, горят! — Сатору, мгновенно переключив внимание, указал пальцем на покачивающиеся огоньки в конце улицы. — Подойдем поближе? Юудэй молча улыбнулся в ответ и повел сына к бумажным фонарям, манящим своим сиянием, точно пламя свечи, зазывающее мотыльков. Юный Годжо мог быть самым послушным в мире ребенком, почитающим родителей и предков, безукоризненно выполняющим все требования взрослых, но самурай знал, что его Сатору другой — ершистый сорванец, порой капризный и неуправляемый, скалящий острые клыки и плачущий в собственные коленки, звонко хохочущий и заворожено выдыхающий при виде чего-то необычного, любопытный и бесконечно чуткий. Чувствуя, как замерло его переполнившееся нежностью сердце, Юудэй крепче сжал в своих пальцах детскую ладонь.