Мальчики не плачут

      Попроси кто-нибудь Минги вспомнить, когда и почему он стал таким — таким закрытым, фальшивым, в одни моменты срывающимся в два счёта на агрессию, в другие же будучи пугающе холодным — он бы и сам не припомнил. Или бы просто не признался. Но на самом деле в голове парня навсегда отпечатались ярким, но болезненным клеймом события детского возраста, а потом и подросткового, когда он только начинал выходить из детства и постепенно формироваться, как личность, со своими чувствами, взглядами и предпочтениями. А на душе уже давно затянувшимся, но периодически ноющим рубцом сохранились воспоминания того, как эту личность в нём просто уничтожили, сожгли с потрохами все эти чувства, которых у него быть не должно было, и превратили в безвольную, бесчувственную глыбу, заставив всё «лишнее» спрятать глубоко внутри себя и больше никогда не показывать. Отец Минги — господин Сон — всегда был очень уважаемым и далеко не безывестным человеком в их городе. Весьма успешный бизнесмен, имеющий в своём распоряжении крупнейшую корпорацию, но славящийся в народе не столько большими достижениями в карьере, сколько своим ожесточённым характером. Господина Сона не просто уважали — его боялись. Мстительный и никому не уступающий, он на раз мог избавиться от конкурентов, решивших перейти ему дорогу, и ни одной душе не мог позволить вставить палки в колёса его бизнеса и жизни в целом. Да, личность он довольно скандальная… Но жестокость и хладнокровие мужчины проявлялись не только в его работе. С ещё большим удовольствием он любил применять качества своего твёрдого характера в семейной жизни, а точнее, в воспитании подрастающего и единственного сына — Минги. С самого раннего детства мальчик рос в нездоровой строгости, и это касалось абсолютно всего: поведения, учёбы, интересов, внешнего вида. Практически во всём, что бы ни делал Минги, отец устанавливал особые правила и запреты — и нарушение каралось строго. За любое непослушание маленький Сон получал наказания, которые запоминались ему ещё очень надолго. Отец без труда мог его ударить — и это были не просто лёгкие «профилактические» шлепки, а настоящие удары. Сильные пощёчины, после которых на лице оставался горящий розовый след от грубой ладони, ярко-красные полосы на спине, руках и других частях тела от тяжёлого кожаного ремня, вскоре меняющие цвет на болезненно-лиловый: Минги запомнил эту жгучую боль навсегда. Порой наказания сводились к унижениям. И больше — к моральным, таким, после которых сам себя ненавидеть начинаешь, теряешь какую-либо самооценку, превращаясь в нечто ничтожное. Да, «Ничтожество» — было любимым оскорблением его отца. Минги ни разу за все свои восемнадцать не почувствовал обыкновенной родительской любви. Отец никогда не интересовался тем, что происходит в его жизни, не уделял ему времени, не дарил ни капли ласки и заботы. Базовыми родительскими обязанностями, вроде кормления, ухода, лечения, занималась няня, которую они могли себе позволить за счёт большого заработка отца. А вот матери у мальчика не было: женщина умерла от болезни, когда Минги едва исполнилось два годика, поэтому её он толком не помнил и, вернее сказать, почти что не знал, лишь изредка видя лицо матери на фотографиях, спрятанных в кабинете отца. Говорят, что родители любят беспричинно, безусловно, и даже если бывают строги, то делают это только на благо своих детей. Минги не спорит, что у кого-то действительно может быть так, но более чем на сто процентов уверен, что к его отцу это никак не относится. Он никогда не любил своего сына — по крайней мере, Минги не чувствовал от мужчины даже намёка на какую-либо любовь. Страх — вот, чем можно было бы описать его отношение к собственному папе. Страх, избегание, позже — ненависть, но только не любовь. Минги возненавидел этого человека всей душой, и порой ощущал настоящее омерзение от осознания того, что является его сыном. Всё усугубилось после исполнения Минги шестнадцати лет. Весь мир юноши перевернулся с ног на голову, когда сам для себя он сделал неожиданное открытие: его привлекали парни. Но нет, «парни» — это громко сказано. Потому что привлекал только один. Мальчишка из его класса, сидящий у окна, по левую сторону от Минги, любящий мягкие свитеры и что-то рисовать в своём блокноте, закрывающий окрашенными в нежный блонд волосами родимое пятнышко у левого глаза, которое никому не показывал, но о котором прекрасно знал Минги. Невероятный, волшебный, почти что ангельский Кан Ёсан стал первым, кто пробудил в сердце Сона эти непонятные, ни на что не похожие, но такие приятные чувства. Минги ещё никогда не влюблялся. Никогда не любил. Но похоже, Ёсан решил это исправить, сам того не сознавая и даже об этом не догадываясь… Та влюблённость обрушилась на юного Минги точно снежной лавиной, накрыла подобно цунами, разрушающему всё навсегда. Он не знал, как зародились в нём эти чувства, не помнил, в какой момент они начали так глубоко прорастать в его сердце и давать первые ростки, и понятия не имел, как выдернуть их оттуда с корнем, так, чтобы наверняка, чтобы больше никогда о них не вспоминать. Ведь кое-что другое, в отличие от причины возникновения этих чувств, Минги знал абсолютно точно: этой любви в его жизни не место. Эта любовь — неправильна, эта любовь — запретна. Парень не может, не должен влюбляться в другого парня, не должен думать о нём в таком ключе, не должен желать быть ему кем-то более близким, чем просто друг, просто одноклассник, просто знакомый. И ещё тысяча остальных таких «не должен», миллион самых разных «нельзя». Наверное, сам Минги никогда бы не стал относиться к однополой любви так отрицательно, если бы, опять же таки, не его деспотичный отец, который открыто выражал свою ненависть к людям с нетрадиционной ориентацией и с самого детства внушал Минги, что мужчина может быть только с женщиной. И стоит ли говорить о том, что произошло, когда отец совершенно случайно узнал об истинных чувствах Минги к его однокласснику Ёсану?.. Случилось это как-то просто и неожиданно. Возможно, кому-то это показалось бы странным и до смешного нелепым, но тогда у Минги имелся личный дневник — единственная вещь, которой он мог излить свою душу и высказать любые тревожные мысли, а их у парня в то время было очень и очень много. А ещё он писал стихи. И, надо сказать, писал красиво и талантливо, пусть сам бы этого никогда не признал. Впрочем-то, все записи, написанные неровным почерком с резкими корявенькими буквами в этом кожаном блокноте, сводились исключительно к описаниям своих запутанных чувств и душевной боли, которая Минги ни на день не покидала. Но самым главным героем этих тайных заметок и сокровенных стихотворений был именно Ёсан. Парень писал о своей влюблённости, об ангельском образе этого мальчика, обо всех его незамысловатых, но в то же время прекрасных чертах, которые Минги так притягивали. Собирал проникновенные слова в умело рифмованные строчки, вдохновлённые волшебной музой по имени Ёсан. День, когда дневник каким-то образом попал в руки отца, а страницы оказались бездушно вырваны и, скомканные, валялись на полу его кабинета, Минги запомнил очень хорошо. Запомнил, как мужчина ударил его тогда — без лишних выяснений, молча, но особенно болезненно, не жалея сил. Схватил за волосы, грубо назад оттянул, заставляя взглянуть в глаза. А Минги не мог. Не мог смотреть в глаза, в которых ничего человеческого не видно. — Ты посмел влюбиться… в него? — ледяной и острой сталью разгневанный голос отца прошёлся по самому сердцу. Он делал акцент даже не столько на самом человеке, к которому относился вопрос, сколько на местоимении, которое к нему применил. — Да, пап, — решительно, непозволительно смело произнёс Минги с неким вызовом во взгляде. — Да, в него. Я влюбился в него. Он тогда сам не понимал, какого чёрта творит, зачем так прямо и честно отвечает ему, когда у него есть возможность что-нибудь придумать, выкрутиться, как он научился делать за столько лет жизни с отцом. Не факт, конечно, что враньё бы в этой ситуации прокатило — господин Сон по щелчку пальцев мог распознать ложь, — но Минги, если честно, врать уже и сам не хотел. Он устал. Устал притворяться «идеальным» сыном, каким никогда и не был, скрывать в себе всё, что так терзает его душу, устал во всём потакать этому человеку, устал его бояться. В тот роковой вечер одним ударом не обошлось — и неудивительно. Минги оказался избит собственным отцом, оказался унижен и выставлен последней мразью на свете. «Ублюдок», «Позорище» и… — Ничтожество, — контрольный выстрел. Минги сидел на полу отцовского кабинета с синяком под глазом и разбитой кровоточащей губой, с дрожащими руками, с предательски слезящимися от боли глазами и чувством максимальной ненависти не только к мужчине, но и к самому себе. — Решил пополнить ряды этих уродов? Голубым заделался? Малолетний мерзавец… — с отвращением говорил Сон. — Я не позволю тебе позорить меня и марать мою репутацию… Пока ты живёшь под моей крышей, пока полностью зависишь от меня и моих денег, можешь даже не думать о своих… ненормальных предпочтениях. Я выбью из тебя эту дурь, быстренько выбью, а если не получится — поверь, я сделаю так, чтобы о твоей ориентации узнала вся школа. Угроза была действительно… внушительной. А ещё страшнее то, что отцу, в самом деле, ничего не стоило это осуществить. — А как же «твоя репутация», которую ты так боишься замарать? — усмехается Минги, сплёвывая кровь и поднимая взгляд на отца. — Не смей мне перечить, сволочь такая… Ты же знаешь меня: я легко проверну всё так, что ты ещё сто раз пожалеешь, что ступил на эту дорожку, — выплёвывает так небрежно, словно даже говорить с родным сыном ему противно. — Плачешь? Позорище. Запомни раз и навсегда, Минги: мальчики не плачут. Никогда. Понял? Жалкий щенок… Минги возненавидел этого мужчину заново, но уже с новой силой — как и в каждый такой раз. Хранил внутри злость, глубокую обиду и отрицание того, что является его сыном — он попросту не хотел, чтобы их связывало что-либо общее. Хотел только лишь вычеркнуть его из своей жизни, сбежать из этого дома, из этого города, от этого человека, которого человеком даже язык не поворачивался назвать. Но в одном господин Сон был прав: Минги действительно слишком сильно зависел от него. Отец никогда не бросал слов на ветер, и если уж сказал, что готов пойти на такие меры ради «перевоспитания» Минги, то при необходимости запросто это сделал бы. Несмотря ни на что, он имеет на своего сына огромное влияние, хоть и проявляется это таким жестоким образом. До достижения совершеннолетнего возраста Минги просто не мог идти против отца, как бы сильно он этого ни хотел. Неизвестно, чем бы всё это обернулось, к чему бы привела эта неправильная любовь к Ёсану, если бы Минги не согласился всё-таки избавиться от своих чувств, предать их, чтобы избежать ещё больших проблем и опасностей. Никто не должен был узнать, что Минги влюбился в парня. Никто. Случилось всё это как раз ко дню Святого Валентина. И если честно… Минги совершенно не ожидал, что Ёсан сделает такое. Они никогда особо не общались, весь их контакт сводился к редким «привет-пока», и всю школьную жизнь они держались на каком-то расстоянии друг от друга. Нет, врагами вовсе не были: просто не общались, не дружили, являясь всего лишь одноклассниками и толком ничего друг о друге не зная. Хотя, это больше относилось к Ёсану, ведь сам Минги долгое время наблюдал за ним, каждый раз замечая в парнишке какие-то новые, удивительные детали и черты, которые так цепляли что-то внутри него, так манили, искушая познакомиться с Каном поближе. Но Минги попросту не мог. Не мог позволить своим чувствам вылиться во что-то большее, усилиться, заставить его признаться. Нельзя было допустить того, чтобы кто-то заподозрил о его настоящем отношении к Ёсану… Поэтому Минги успешно строил из себя абсолютно равнодушного к его персоне человека, постоянно надеясь на то, что неправильная любовь вскоре пройдёт и он больше не будет страдать ни от безответности своих чувств, ни от того, что приходится скрывать их от всего мира. Но каково же было удивление Минги, когда он понял, что они были взаимны. Его чувства к Ёсану — были взаимны. Он ему нравился, он, чёрт возьми, ему тоже нравился, и от осознания этого факта Минги ощущал что-то очень смешанное и непонятное: невероятное, окрыляющее счастье, приятное неверие в реальность происходящего, а ещё излишне острое и абсурдное противоречие самому себе — оглушающе громкое «Ты тоже мне нравишься», звучащее в его собственной голове, никак не могло перекричать, пересилить это чёртово «Нельзя», «Не должен», «Не могу», что практически сковывало его в цепи, не позволяя сделать ни одного движения, произнести ни одного слова, ничего того, что могло бы хоть как-то намекнуть Ёсану о взаимности его симпатии. — Ты издеваешься, что ли? — спросил тогда он, выдавливая из себя неискренне презрительный смешок. — Н-нет… — совершенно растерянно, даже как-то испуганно отвечал Ёсан, хлопая невинными глазами и держа в руках это дурацкое самодельное сердечко из бумаги. — Ты нравишься мне… Уже давно! Уже давно… Ёсан этой своей искренностью, чистотой души и надеждой, сверкающей в красивых до умопомрачения медовых глазах, напоминал маленького ребёнка, вызывая в Минги и умиление, и некое сожаление. Сожаление о том, что не может сберечь это сердечко (и речь идёт далеко не о бумажном), ответить на его признание, оправдать его надежду. Нет, Минги просто не мог, не должен был. Нельзя, нельзя, нельзя. Нельзя открыть свою душу, нельзя показать свою любовь. Нельзя всё разрушить и стать посмешищем для всей школы, и ещё большим посмешищем — для своего отца. — Ты что… из этих? — говорит Минги совсем не то, о чём на самом деле думает. Осознанно пытается задеть, оттолкнуть, вопреки желанию подойти и обнять как можно сильнее, уберечь от этого мира, от самого себя. — Ты голубой? Выходит так бестактно и некрасиво, что Минги самому от себя тошно. Внутри что-то сжимается — непонятно только, что именно: совесть, сердце или душа — в маленький такой, дрожащий комочек. А может быть, всё вместе и сразу? Ёсан тогда и вовсе растерялся. Глаза забегали, опустились, избегая прямого взгляда Минги, щёки вдруг порозовели, а тонкие пальцы незаметно сжали ткань вязаного свитера. Минги в руках валентинку держит, и выглядит, наверное, как последний дурак. Ему это сердечко и душу греет, и боль причиняет. Он сжимает кулак и демонстративно сминает ёсанову валентинку, самым отвратительным образом уходя прочь, оставляя Кана стоять в пустом кабинете одного наверняка с нестерпимым чувством боли и разочарования. Ёсан тогда, наверное, и не заметил, что Минги с этой валентинкой мимо мусорного ведра прошёл, не выкидывая её, а пряча в карман толстовки вместе с кулаком. Минги будто не бумажное сердце помял, а настоящее. И, кажется, сразу два: Ёсана и своё заодно… Издевательства над Каном начались как-то спонтанно. И вообще-то, не только по вине Минги, как сам Ёсан привык думать. Уён и Хонджун тоже сыграли в этом большую роль: случайно увидели валентинку, поняли, что подписана она именем Кан Ёсана, начали у Минги подробности выведывать и подшучивать — а Сон банально испугался. Он ведь этого и боялся, что кто-то узнает, подумает о нём что-то не то, заподозрит в нетрадиционной ориентации и начнёт пускать унизительные слухи. Такого допустить было нельзя. И Минги, пожалуй, последний трус. Ведь только такой человек может оклеветать того, в кого так сильно влюблён, только самый лживый и бессердечный подставит того, кому зла совсем не желает, и намеренно предаст его чувства, понимая, чем это может обернуться. Именно это Минги тогда сделал. Соврал своим друзьям, что валентинку у Ёсана в пенале нашёл, что предназначена она была какому-то парню, и что одноклассник их, оказывается, нетрадиционной ориентации. Про себя же Минги и слова не упомянул, но всю историю переделал так, чтобы подставить Ёсана и ни в коем случае не заставить никого усомниться в своей неправдивой «натуральности». Ну а его ненормальные друзья разве будут молчать? Не тут-то было: уже на следующий день об этой выдуманной истории знала вся школа, слухи стали распространяться с невиданной скоростью, кто-то добавлял к ним что-то новое, что-то более унизительное, кто-то писал о последних сплетнях на форуме школы, распространял ложную информацию в социальных сетях. В общем, разраслось всё это слишком быстро и слишком сильно, чего Минги вовсе не ожидал и не планировал. Он и не думал на тот момент, что Уён с Хонджуном этот дурацкий слух по всей школе разнесут, поставят всех на уши, выставят Ёсана козлом отпущения и положат начало всеобщему буллингу над ним, в котором будут принимать самое активное участие. И хоть Минги это ничуть не оправдывает, он действительно не знал, что эти придурки додумаются до такого. Он придумал для них эту историю, чтобы отвести подозрения от себя, но явно не для того, чтобы об этом узнала вся школа и над Ёсаном начали издеваться… Но что теперь можно было сделать? Поздно было думать о последствиях, поздно было жалеть о своих ошибках. Минги никак не мог повлиять на это, никак не мог остановить, понимал, что терять уже нечего, как и нечего исправлять, и пустил всё на самотёк, придумав себе ненастоящую ненависть, создав ненастоящий образ заядлого гомофоба, которого интересуют исключительно девушки и который презирает всё, что хоть как-то касается однополой любви. И Минги вжился в эту роль: демонстративно встречался с девушками, к которым на самом деле не испытывал ни малейшей симпатии, стал одним из главных обидчиков своего ангельского Ёсана, презирал его на людях за компанию со своими дружками, но всё это — лишь публично. Ведь по ночам, или в моменты, когда оставался совсем один, — Минги ненавидел себя всей душой и грезил лишь о том, чтобы исчезнуть из этого безумного мира. Он возненавидел себя сильнее, чем своих глупых и легкомысленных друзей, сильнее, чем своего больного отца, сильнее, чем кого-либо другого в этом грёбаном мире. Он наполнился этой ненавистью ко всему, что его окружало, он потерял себя, предал свои чувства, стал фальшивым и жалким притворщиком, которого волновала лишь своя репутация. Он боялся «замарать» её настолько сильно, что до смешного отчётливо напоминал себе родного отца, стать похожим на которого боялся больше всего. Но именно то, чего мы боимся, с нами и случается… Так ведь?

* * *

      Мама не на шутку удивилась, когда Ёсан неожиданно вернулся домой всего через два часа после того, как ушёл в школу, да ещё и в таком странном виде: на юноше незнакомая ей серая толстовка, которая ему явно не по размеру — великовата, а разбитый вид наводит на мысль о том, что, кажется, у сына что-то стряслось. Боми тем временем резво выскакивает из комнаты в прихожую, принимаясь радостно тявкать возвращению юноши и довольно вилять хвостиком, и получает заслуженную порцию ласковых поглаживаний по шёрстке. — Милый, ты чего? — спрашивает мама, выглядывая в прихожую в кухонном фартуке. Готовит что-то? Странно, она таким обычно не занимается… — Я ничего, — пожимает плечами Ёсан, как ни в чём не бывало, будто и не произошло ничего необычного. Ну а если серьёзно, какой смысл рассказывать матери, что его опять били, а свитер, в котором он уходил утром, буквально затоптали? И ещё, конечно, то, что ему великодушно отдал свою толстовку один из этих идиотов, с которым они друг друга взаимно терпеть не могут. — У вас что, уроки отменили? — уточняет она, скрываясь из дверного проёма в кухне и, видимо, продолжая что-то готовить. — Что на тебе надето? — Отменили, — безразлично отвечает Ёсан, заходя следом, чтобы попить воды. — А это… На улице упал, запачкался, мне друг свою толстовку отдал. — Упал? — слегка удивляется мама, не отвлекаясь от плиты. — Не пострадал? — Не-а, — Ёсан залпом выпивает стакан такой желанной воды. Он даже и не думает рассказывать матери правду, чувствуя, что только в очередной раз разочаруется, когда получит какой-нибудь равнодушный ответ от неё и отрицание серьёзности его проблем. Но женщина оборачивается через плечо, рассматривая его с несвойственным ей волнением во взгляде. Ёсан же, глубоко задумавшись, стоит с пустым стаканом из-под воды в руке, глаза устремив куда-то в одну точку и словно выпадая из реальности. Кажется, ему даже стоять сложно: он привалился на кухонный островок поясницей, держась за него другой рукой, словно если потеряет эту опору, то просто свалится с ног. — Милый, я много думала… — отвернувшись обратно к сковороде, на которой жарилось ароматное мясо, женщина кладёт на столешницу кухонные приборы и полностью разворачивается к юноше. — Давай мы с тобой поговорим? Ёсан слегка хмурит брови, поднимая взгляд на мать и мысленно уже перебирая варианты того, что она могла захотеть обсудить. Да и вообще, слышать от неё такое немного странно — обычно они не разговаривают на какие-то серьёзные темы. — О чём? — интересуется Ёсан, с лёгким недоверием покосившись на мать. Женщина тем временем ведёт его к столу, отодвигая стул, и садится сама на другой, ожидая, пока сын последует её примеру. — Я хочу… извиниться перед тобой, — осторожно берёт одну его ладонь, так, словно он в любой момент может оттолкнуть её руку, но Ёсан молча и неподвижно следит за её движениями, ещё не совсем понимая, что вообще происходит. Она хочет извиниться? — Знаю, я плохая мать. Я не уделяла тебе достаточно времени, не давала тебе материнской ласки, заботы… Не верила в то, что у тебя могут быть проблемы. Точнее… не хотела верить, — осторожно произносит слово за словом мама, со слишком очевидным оттенком вины в голосе. А Ёсан просто не верит своим ушам, только лишь удивлённо хлопая глазами… — Просто… раньше я как-то не придавала этому значения, материнство никогда не было для меня главной целью в жизни. Да, мы с папой не ожидали того, что я забеременею, для нас ты стал настоящим сюрпризом, хоть и незапланированным… Но я всегда любила тебя, правда, Ёсани. Даже если ты думаешь, что это не так. И я понимаю, что совершила множество ошибок, которые должна исправить, — мама аккуратно поглаживает большим пальцем тыльную сторону его ладони, которую бережно держит в руке. — Но позволишь ли ты мне исправить их? — Мам, я… — все слова из головы будто выветрились, забылись. Он явно был не готов к разговору такого характера. — Просто… это всё так неожиданно слышать… Что на тебя нашло? — Вот видишь, — мама поднимает уголки губ в грустной улыбке. — Тебя даже удивляет то, что я способна на что-то хорошее. — Эй, нет… — Ёсан немного теряется, заметив сверкнувшие в глазах мамы слёзы. — Всё хорошо, мам… Я удивлён, потому что раньше мы никогда не обсуждали что-то личное. Я просто не ожидал. — Ты спрашивал, «что на меня нашло»… Знаешь, я думаю, это осознание и чувство вины. Помнишь, что ты сказал мне вчера, когда мы ехали домой после врача? «— Я больше не прошу у тебя помощи, поддержки… — рассуждает юноша, не глядя на мать, которая уже и сама на него не смотрит, не осмеливается. — Я просто хочу знать: почему ты никогда мне не веришь? Почему ни разу не попыталась помочь? Услышать?..» Ёсан неуверенно кивает головой, думая о том, а мог ли их вчерашний недолгий спор в машине повлиять на маму таким образом, что сейчас она едва ли не плачет, прося прощения за своё былое отношение к сыну?.. Ведь такие небольшие конфликты на этой почве случались не раз, и обычно ни к чему не приводили. Может, вчера он особенно сильно задел маму своими словами? Юноша даже ощущает лёгкий укол вины, хоть виноватым себя считать и не должен… — Я думала об этом весь оставшийся вечер, — продолжала женщина. — Мы встретились с подругой, а я никак не могла выбросить этот разговор из головы… Вспоминала все те моменты, когда так ужасно поступала с тобой, оставляла одного со своими проблемами, и сколько боли причинила тебе своими поступками. И кажется, я наконец начала понимать… что именно делала не так, чего тебе не хватало. — Мам, не плачь, пожалуйста, — всё, что может ответить Ёсан, потому что подходящих слов на объяснения матери так и не находится. Да и нужны ли они сейчас?.. — Поэтому я и перебрала вчера… — она быстро смахивает слёзы, пытаясь улыбнуться. — Извини, что утром пришлось увидеть меня в таком ужасном состоянии, — мама наверняка имела в виду то, как утром Ёсан застал её спящей и непереодетой на диване в гостиной. — Эти мысли навалились на меня, как большой снежный ком… Даже не знаю, сможешь ли ты простить меня за всё. — Смогу, мам, смогу… Ты только не плачь. Всё… хорошо, — юноша сам не верит тому, что говорит это, однако видеть маму такой раскаивающейся, виноватой и взволнованной оказалось… нелегко. Он ведь и не подозревал, что когда-то увидит её с совершенно другой стороны, не подозревал, что слёзы матери, несмотря ни на что, вызовут в нём такое чувство жалости и нежелания того, чтобы женщина плакала. Он хотел бы сказать ей о том, что извиняться уже поздно, что нужно было начинать «исправлять ошибки» тогда, когда Ёсан действительно в этом нуждался, а не сейчас, когда он уже давно привык справляться со всем в одиночку. Но он просто не может добить её этим сильнее. Хоть и обида в нём таилась не слабая… — Тебя ведь до сих пор обижают, да? — заглядывает в его глаза мама, словно желая разговорить Ёсана, заставить поподробнее обо всём рассказать. Жаль, что раньше она этого не слышала, когда юноша пытался рассказать ей уже десятки раз. — Труднее всего было в самом начале. Сейчас всё не настолько плохо, издевательства немного утихли со временем, но… иногда всё же случаются… неприятные инциденты, — коротко и весьма завуалированно рассказывает Ёсан, не желая вываливать на мать всё и сразу. — Ох, милый… — она опускает взгляд, задумываясь над словами сына. — Но почему это вообще началось? И как давно? Ёсан даже не знает, стоит ли ей признаваться в причине этого буллинга. Мама не знала о его ориентации, о его влюблённости в Минги, который впоследствии стал его главным врагом — до чего же удивительно. И как она отреагирует, Кан мог только догадываться. Но что, если узнав об этом, она возьмёт свои слова раскаяния обратно? Если тоже начнёт его презирать, отвернётся, и то, что сегодня дало небольшую надежду на возможные нормальные отношения с матерью, разрушится теперь уже навсегда? Нет, он не может снова так рисковать. Иначе у него, и в самом деле, никого не останется. До чего же смешно и печально: ему приходится жить во лжи, чтобы не потерять близких людей, которые, вроде как, должны принимать и любить его таким, какой он есть. Да и что там этих «близких людей»… Мама и, возможно, Чонхо. И к обоим у Ёсана пока ещё нет абсолютного доверия. — Год назад, примерно, — пожимает плечами Кан, отвечая только на один вопрос. — Если честно, не хочу сейчас об этом говорить… Я… нехорошо себя чувствую. — Что-то случилось? Они и сегодня тебя обижали? — Немного. Но ничего страшного не произошло. Я просто устал. — Милый… Я понимаю, что ты, наверное, держишь обиду на меня, не хочешь разговаривать, но… я правда готова тебя выслушать. Даже если уже поздно… — Мне хочется побыть одному пока. И немного прийти в себя, — мягким, но заметно уставшим тоном объясняет Ёсан. — Мы обсудим всё это потом, если ты хочешь. Мама участливо кивает в ответ, поднимаясь со стула вслед за ним и провожая взглядом, когда Ёсан уходит из кухни и поднимается на второй этаж. А юноша, скрывшись за дверью своей комнаты, сразу обессиленно плюхается на пружинистую кровать, раскидывая руки в стороны. Сегодняшний день не перестаёт удивлять. Но кажется, даже удивляться у него уже не осталось сил. Он так долго не понимал, чем же заслужил равнодушие матери, гадал, наладится ли когда-нибудь их общение, что со временем просто утерял эту надежду, смирился и принял суровую реальность. А сейчас вдруг женщина сама начала делать шаги ему навстречу. Но не слишком ли поздно?.. Однако он не держит на неё зла, не собирается устраивать забастовок и уж точно мстить своим молчанием. Если хочет попытаться всё исправить — пускай, разве может быть Ёсан против? Просто самому ему это больше не нужно. Или нужно, но уже не так сильно, как было когда-то. Вряд ли от этого внезапно проснувшегося в женщине «материнского инстинкта» в его жизни что-то поменяется. До выпуска из школы остались считанные месяцы, Ёсан закончит её и больше никогда не увидит своих одноклассников, начнёт жизнь с нового листа и навсегда забудет о ставших рутиной ужасах старшей школы. Всё изменится, обязательно. Нужно только дождаться. Ёсан думает о том, что не помешало бы переодеться, когда резко вспоминает, что на нём надето. Толстовка Минги пахнет чем-то приятным — не сильно крепкая, но всё же ощутимая смесь запаха кофе, табака и аромата какого-то парфюма, кажется, древесного, отдалённо напоминающего запах свежего летнего леса после дождя. Ёсан прижимается носом к воротнику, садясь на кровати, и чувствует какой-то необъяснимый уют, находясь в большой и тёплой толстовке Минги. И снимать уже будто бы даже… не хочется? Лежащий в кармане телефон вдруг издаёт звук, сразу же отвлекая от этой дурацкой мысли. JongHo_0908 Эй Как ты? Написал всё-таки… Ёсан, вроде бы, рад, но и немного — самую малость! — недоволен: почему Чонхо вдруг пропал из сети и не заходил больше часа, даже не предупредив его, а сейчас ничего не объясняет и отвечает так, будто никуда не исчезал? Хотя, Кан, наверное, делает слишком поспешные выводы… Он ведь не знает, что там могло произойти у Чонхо. Kang_Yeo Бывало и лучше… А у тебя как дела? Ты был занят? JongHo_0908 Да, извини, что так резко ушёл. У тебя что-то случилось? Кажется, рассказывать о причине своей «занятости» парень не спешил, но Ёсан решил не навязываться с расспросами и постараться утихомирить своё любопытство. Kang_Yeo Нет, ничего такого… Просто хреновый день. JongHo_0908 Не хочешь поделиться? Kang_Yeo Я бы с радостью, но немного боюсь. Не знаю, как ты относишься к таким вещам :( JongHo_0908 Что бы это ни было, я уверен, что пойму тебя. Сказать такое может каждый, думает Ёсан. Но не каждый может эти слова оправдать. Действительно ли Чонхо поймёт его, когда услышит о нём кое-какую правду? Действительно ли останется рядом, а не отвернётся, как все остальные? Но может, это и есть хороший способ для того, чтобы понять, заслуживает ли Чонхо доверия Ёсана и сможет ли стать ему настоящим другом? Kang_Yeo У меня небольшие проблемы с одноклассниками… Небольшие — это мягко сказано. Но Ёсан не хочет сразу же раскрывать все карты: он начнёт делать это как можно аккуратнее. JongHo_0908 Тебя обижают? А Чонхо догадливый… Хотя, именно это ведь и приходит на ум в первую очередь, когда слышишь, что у кого-то «проблемы с одноклассниками». Kang_Yeo Да. Ёсан с лёгкой опаской отправляет максимально короткий ответ и кладёт телефон рядом с собой, ожидая, что на это скажет Чонхо. Но сообщение парня не заставляет себя долго ждать… JongHo_0908 Ох, Санни… Мне жаль, правда. Школьный буллинг — это ужасно. Ёсан пробегает глазами по строчкам, нервно кусая кожу вокруг большого пальца и пока не спеша снова взять телефон в руку. Чонхо его жаль. И Ёсан понимает, что жалость — самое первое чувство, возникающее при общении с жертвой буллинга, однако Кану вовсе не жалость нужна, нет… А в чате тем временем появляется ещё одно сообщение: JongHo_0908 Из-за чего это началось? Как давно? Вроде бы, реакция Чонхо пока не предвещает ничего плохого… И кажется, ему даже не всё равно — раз начал задавать вопросы, чтобы узнать подробности. Только вот это, пожалуй, настораживает Ёсана больше всего. Раскрытие подробностей. Он осторожно поднимает с покрывала смартфон, ненадолго задерживая пальцы у клавиатуры в секундном раздумии над ответом: Kang_Yeo Началось в прошлом учебном году. В школе был один человек… который мне нравился. Я решил признаться в своих чувствах, но это обернулось тем, что в итоге я стал изгоем школы. Ёсан чувствует, как сердце в груди начинает усиливать свой ритм из-за зарождающейся где-то глубоко, пока ещё не проявляющей себя в полной мере паники, ведь Чонхо — первый и, пожалуй, последний, кому он позволяет узнать такую откровенную информацию. И он очень боится разочароваться. JongHo_0908 Прости за нескромный вопрос, но… этот «человек» был девушкой? Ёсан удивлённо хлопает глазами, не ожидая, что Чонхо спросит именно об этом в первую очередь. Но терять ему уже нечего — раз начал, надо достойно довести до конца. Kang_Yeo Нет. JongHo_0908 Я так и думал. Но в этом нет ничего плохого, Санни. Ничего плохого?.. Kang_Yeo В смысле ты «так и думал?» JongHo_0908 В прямом — я сразу это понял. Будь это девушка, стал бы ты писать это загадочное «человек», пытаясь замаскировать пол этой личности? Чонхо, вроде бы, ничего такого удивительного не сказал, но Ёсан действительно поражается его проницательности, которую ощущает даже на неизведанном расстоянии всего-то через экран телефона. JongHo_0908 К тому же, я не думаю, что девушка могла бы настроить против тебя всю школу. Парни более жестокие в этим плане. Ёсан бегло читает появившееся в чате новое сообщение, ещё не успев ответить на прошлое, и снова удивляется, но теперь уже — кое-чему другому. Разве он говорил, как именно начались эти издевательства? Он пролистывает диалог на несколько сообщений вверх, но убеждается, что не написал и слова о том, как Минги растрепал всем про его признание и ориентацию, как «настроил против него всю школу», о чём написал Чонхо. Kang_Yeo Постой, а как ты понял, что он это сделал? Чонхо, обычно сразу присылающий ответное сообщение в процессе разговора, вдруг замолкает на полминуты, оставляя вместо «Печатает…» под иконкой профиля немногословное «В сети». Не знает, что ответить? Но почему? Kang_Yeo Эй, ты не подумай ничего… Я просто удивился, что ты сам так легко об этом догадался. Действительно проницательный… JongHo_0908 Да, ты тоже ничего такого не подумай — это была всего лишь догадка. Kang_Yeo А что ты имел в виду, говоря, что в этом нет ничего страшного? JongHo_0908 Твоё признание парню. И вообще чувства к нему. Ты же переживал, что я могу осудить тебя, не так ли? А ведь Чонхо, кажется, и не врал вовсе, говоря о том, что поймёт его в любом случае. Потому что у Ёсана впервые за очень длительное время — если вообще не за всю жизнь — создаётся такое приятное ощущение того, что его понимают. Слышат и слушают. Не осуждают. Kang_Yeo Было такое, но сам понимаешь… Многие негативно относятся к подобному. JongHo_0908 Да, я понимаю. Мне и самому это знакомо. Kang_Yeo Что именно? JongHo_0908 Осуждение за ориентацию. И тут Ёсан отчётливо — даже слишком — ощущает, как внутри него что-то вздрагивает, отрывается и тут же возвращается на место, ударяется о грудную клетку с гулким звуком, холодеет и горячеет одновременно. Неужели именно так ощущается настоящее… потрясение? Чонхо понимает его не просто так. И, пожалуй, Ёсан, до этого уверенный в том, что Чхве заинтересован исключительно в лицах противоположного пола, был совершенно не готов так резко услышать о том, что его собеседник — парень нетрадиционной ориентации. JongHo_0908 Ты так долго молчишь… Кажется, я тебя шокировал) Kang_Yeo Тебе не кажется, Чонхо-я… А ты бы мог рассказать об этом поподробнее? JongHo_0908 Мы ведь говорили о тебе. Будет не очень красиво с моей стороны, если мы начнём разговор о моих проблемах, не разобравшись с твоими. Kang_Yeo А как мы разберёмся с моими? Здесь уже ничего не поделаешь… JongHo_0908 Эй, что за пессимистичный настрой? Kang_Yeo Скорее, реалистичный. Я просто жду того момента, когда закончу школу и больше никого из них не увижу. JongHo_0908 Они сильно тебя обижают? Что они делают? Kang_Yeo Ну, как сказать… Каждый день я слышу насмешки в свой адрес, обсуждения за своей спиной, вижу презрительные взгляды. Но это ещё мелочь, с этим я бы ещё смог справиться. Если бы не избиения. JongHo_0908 Бьют, значит?.. Kang_Yeo Не часто, но бывает. Когда у них большое желание «развлечься». JongHo_0908 Неужто всей толпой? Kang_Yeo Нет, нет… До такого пока ещё не дошло. Есть там пару придурков, которые обычно занимаются этим. JongHo_0908 Даже трое человек на одного — это слишком. Kang_Yeo Да, ты прав… Стой, я ведь не говорил, что их трое. JongHo_0908 Оу, прости… Это снова догадка. Или я ошибся? Kang_Yeo Нет, ты не ошибся. Но твои догадки уж слишком точные… Ты, случаем, не экстрасенс? JongHo_0908 Хахаха, кто знает? Ёсан улыбается, откидываясь на подушки за своей спиной. Однако его не отпускает странное ощущение того, что Чонхо будто бы знает чуть больше, чем Ёсан ему рассказывает. Но как такое возможно? Наверное, Кану просто кажется, потому что Чонхо действительно очень понимающий и внимательный. Да… Именно так. JongHo_0908 Санни… Я не мастер поддержки, но верю, что ты обязательно справишься с этим. Ты сильный человек… Kang_Yeo Ты так думаешь?.. JongHo_0908 Не думаю, а знаю. Мало кто сможет так стойко переносить издевательства. Kang_Yeo У меня, к сожалению, просто не было выбора. Я не мог отчислиться, потому что мама не верила в серьёзность моих проблем и отказывалась переводить в другую школу. И не мог дать отпор своим обидчикам. Точнее, я пытался: пробовал обороняться, бил в ответ, но в итоге это выливалось в драки, в которых я всегда проигрывал. Да и получал вдвойне больше, чем планировалось… Эти идиоты не любят, когда я проявляю какую-либо смелость. Для них я должен быть молчаливым и послушным мальчиком для битья. Отправив довольно объёмные сообщения, Ёсан в какой-то момент начинает жалеть, что так увлёкся откровенной беседой с Чонхо. Сейчас ещё наговорит чего-нибудь лишнего, чего парню знать необязательно… Хотя, Чонхо ведь сам сказал, что всё это ему знакомо. Вряд ли теперь уже их разговоры, в которых они открывают друг другу слишком похожие тайны, могут нести за собой какую-то угрозу. JongHo_0908 Это всё просто ужасно. Я действительно не представляю, как ты с этим справляешься. Я бы не смог… Kang_Yeo Ты преувеличиваешь… Я вовсе не сильный. А как ты справлялся с осуждением твоей ориентации? Тебе тоже знаком буллинг? JongHo_0908 Даже не знаю, можно ли назвать это буллингом. Меня не обижают в школе, как тебя. Но меня не принимает моя семья. Kang_Yeo Мне жаль, Чонхо-я… В наше время такое часто происходит. К тебе же не применяют физическое насилие?.. JongHo_0908 Применяют, к сожалению. Именно поэтому я понимаю, каково тебе. Kang_Yeo Чонхо… Тебя бьют дома?! Чхве молчит, не отвечая на это сразу. Ёсан же даже привстаёт с подушек, округляя в удивлении глаза, прикрыв рот ладошкой в неозвученном взволнованном возгласе, совсем не ожидавший услышать нечто подобное, и испуганно смотрит в экран, начиная переживать, не показался ли Чонхо этот вопрос слишком бестактным, слишком личным, не задел ли он его и не перегнул ли Ёсан палку. Мысли сейчас смешивались в одно неразборчивое целое, путались между собой, создавая в голове настоящую кашу, перекрикивали друг друга, но только одна звучала громче и чётче всех остальных: Чонхо так же подвергается избиениям. Они оказались похожи гораздо больше, чем Ёсан думал. JongHo_0908 Да, но… давай не будем об этом говорить? Kang_Yeo Конечно, прости… JongHo_0908 Эй, не извиняйся. Просто это не лучшая тема для разговора. Kang_Yeo Я понимаю. Но если ты когда-то захочешь обсудить это… я всегда готов тебя выслушать. JongHo_0908 Спасибо, Санни. Правда… Ты первый, кому я рассказываю об этом. Kang_Yeo Ты сейчас серьёзно?.. JongHo_0908 Более чем. Никто из моего окружения об этом не знает. Kang_Yeo Почему ты решил довериться именно мне? JongHo_0908 Потому что знаю, что ты хороший человек. Ёсан не знал, казалось ли ему или нет — но щёки словно пылали, мгновенно заливаясь лёгким румянцем, а губы невольно тронула смущённая улыбка. Он вовсе не собирался влюбляться в Чонхо, прекрасно понимая, насколько это глупо и безнадёжно, но каждый раз, получая новые сообщения от этого загадочного паренька, которого он даже ни разу не видел в лицо, — Ёсан стремительно терял остатки здравого рассудка. Ведь Чонхо — именно тот, кого ему так не хватало.