Sheep in the Breast

Девять лет назад. В первую же ночь, проведенную Дазаем в Капитолии, он понял, почему его мать ушла из Пятого. Несмотря на то, что он жил в тени Капитолия, всего лишь на другом берегу залива, он никогда не знал, что свет может быть таким ярким. Это было настолько же ошеломляюще, насколько и сокрушающие. Короткая поездка на поезде к жертвоприношению привела их в чистилище перед тем, как позволить себе чудесную смерть. Скоро все должно было закончиться. Стилист Дазая - выпускник университета моды, одетый только в один цвет: белый. Белые волосы, отбеленная кожа, одежда цвета мела, а наращивание ресниц имитировало снежинки, попавшие между волосками. – Ты будешь выделяться, - сказал ему Шибусава, - Никакого скучного дистрикта, которых они уничтожают каждый год, это привлечет всеобщее внимание. Ты высокий для своего возраста и выглядишь не так уж плохо, если не считать того, что все остальное у тебя простое. По крайней мере, ребра не торчат. С этой проблемой сталкивались слишком многие стилисты. –Я все-таки ваша муза, - Дазай стоял перед ним, обнаженный до пояса. – Холст. Ты - холст, а не муза. Шибусава не любил, когда ему указывали, что делать, больше, чем привередливые брови Дазая. –Произвольная разница. Внутренне он понимал, что называть себя человеком - дурной тон по отношению к Капитолию, ведь даже его стилист видел в нем скорее чистый лист для рисования, чем ребенка, пытающегося выжить. –Возможно, в этом году у нас появится сердцеед, дамы и господа, – горловой смех Фицджеральда эхом отдается в микрофоне во время парад трибутов. В каждой колеснице проезжали по два трибута в вульгарной одежде, чтобы привлечь внимание, хотя элегантный дизайн дистрикта Пять вызывал одобрение как у зрителей, так и у спонсоров. Темно-синий и фиолетовый цвета, почти черный, если не считать света, свисающего перед его лбом, роскошно обтягивали его длинные конечности. Костюм блестел металлом, а большой воротник распускался за спиной, закручиваясь в показной головной убор. Даже волосы были уложены, так как Шибусава очень не любил неухоженные прически Дазая. Лак для волос пах отвратительно, но ничто не могло сравниться с гордым ощущением, когда тысячи глаз прикованы к тебе. –Это свет рыбака?, – Фицджеральд прищурился, – Думаю, да! Раскрасьте меня в розовый цвет! Нечасто встретишь такой творческий поворот. Это очень далеко от тех серых тонов, которые мы видели из Пятого дистрикта в предыдущие годы. – О, а марка костюма, вы только посмотрите!, – другой комментатор, женщина по имени Маргрет, показала на свой накрашенный ноготь, – Он блестит металлическим блеском. –Совершенно потрясающе. –Такой приятный сюрприз! Стилисту нужно поаплодировать. Фитцджеральд покачал головой: – Они как будто говорят: "Мы питаем страну, мы несем свет". По-моему, это замечательно, и ни одна из сторон не выглядит плохо! Давайте, друзья, дайте им немного любви! Их смех слился с радостными возгласами, колесницы закружились перед неминуемой остановкой перед трибуной лидера Огая. Дазай не запомнил ничего из его речи, только настороженное выражение лица, когда он восхвалял страну за то, что она выразила благородное почтение Капитолию. Еще когда они выходили из колесницы, Дазай решил, что настало время припасть к ступенькам. Он взял Сасаки за руку, поцеловал костяшки пальцев и повел ее к выходу. Камеры работали беспрерывно, и те немногие, кому удалось увидеть его рыцарский поступок, разнесли его вширь и вглубь. В одночасье он стал сенсацией, как районный мальчик, способный на манеры. –Похоже, что у тебя такие же проблемы, как и у меня, с этими хлипкими штучками. Мальчик из Восьмого, примерно ровесник Дазая, с трудом справляется со станцией по изготовлению огня. –Это гораздо проще, если тебе помогают, – Дазай присел рядом с ним, и улыбка не покидала его, когда он направил его руки и начал крутить палку с помощью другого. Менее чем через минуту пламя затрепетало. –Как ты это сделал? –Как я уже сказал, это проще, когда работаешь в паре. Можно я присяду? Он покачал головой. Дазай уселся рядом, расслабив плечи и предложив ему одну из многочисленных закусок, имевшихся в тренировочном центре. Большую часть часа мальчик из Восьмого дистрикта расслаблялся в дружеской беседе. Передав ему бутылку с водой, Дазай заговорил. –Текстиль пригодится в Играх, слишком уж они вас недооценивают. Мальчик покраснел от комплимента: – Если только задушить кого-то в одежде не считается. Дазай фыркнул: –Скорее, не замерзнуть до смерти, но у тебя правильный подход. Пока огонь угасал, вновь обретенное партнерство горело ярче. – Не говори никому, боюсь, они придут за нами, если узнают, что мы партнеры. Я не самый сильный, но у меня есть немного мозгов, – он поднялся на ноги, протягивая руку, чтобы помочь другому мальчику встать, – По крайней мере, с таким союзом мы продержимся дольше, чем в один день. Это заставило его еще раз рассмеяться, точно так же, как девчонка из Одиннадцатого и Шестого хихикнули над той же шуткой. Дазай выучил имена и фамилии каждого трибута, но старался не называть их, распределяя их по номерам, так как выбирал легкую добычу. Чем больше он группировал их, как животных, тем легче было списать его действия на необходимость. Одного за другим он обходил борющихся трибутов. Один за другим он заключал союз за союзом, и никто из них не знал, в какую ловушку они добровольно угодили. – Привет, - Дазай прислонился к монитору, на экране которого отображались растения, - Ты не против, если я потренируюсь с тобой? Я еще не очень хорошо в этом разбираюсь. Разумеется, девушка из Девятого без колебаний разрешила ему заниматься с ней и не отказалась заключить с ним союз, как только начнутся Игры. Женщины любили его. Его природная красота привлекала и союзников, и спонсоров, чем больше он демонстрировал свое обаяние. Они посылали подарки в квартиры, открытки с надписью, что болеют за него, что он должен навестить их перед отъездом. К тому времени его очки достигли 7:1. Ожидание интервью было напряженным. О Дазае говорили так много, хотя он почти не общался с посторонними людьми. Тайна - это та карта, которую он мог предложить, так что он вполне мог ее разыграть. – Идеально, – Шибусава поправил строчку его костюма, руки проследили за преувеличенным галстуком до зачесанных назад волос. Волосы были заправлены за ухо, закреплены гелем и блестели, как металл под лунным светом, – Теперь не трогай ничего из этого. Надо отдать должное Шибусаве, он проделал впечатляющую работу, чтобы Дазай выглядел более презентабельно, чем на параде. Некоторые даже сказали бы, что он слишком хорошо вписался в Капитолий. Дазай показал зубы: – Я бы никогда. Шибусава ткнул пальцем в его сторону. –Вы отлично справляетесь со своей работой, – их сопровождающая захлопала в ладоши, – У нас есть места, где мы должны быть, давайте спустимся на собеседование! О, кто-нибудь, заберите Сасаки из ее комнаты! Шибусава и остальные члены команды Пять ушли занимать свои места, оставив двух трибутов ориентироваться в одиночестве. В лифте воцарилась тишина, которую нарушил Дазай: –Ты выглядишь очень красиво. Она была высокой для девушки, хотя ей было восемнадцать - не совсем ребенок в глазах окружающих. Возможно, именно поэтому ее грудь была главным украшением платья. Несмотря на свою красоту и доброту, Сасаки держалась так, что даже Дазай колебался. Сасаки взглянула на него: – Спасибо. – Мы снова подходим друг другу, по крайней мере, наши стилисты сходятся во мнениях, хотя я уверен, что Шибу возьмет всю заслугу на себя, –он уже сделал это после парада. Пять этажей спустя они стояли за очередью людей, продающих себя, как в рекламе Капитолия продают шампунь. Прошло одиннадцать разных трибутов, прежде чем Дазай обратился к ведущему. Он с улыбкой на лице пожал руку Фрэнсису, в то время как каждый свет, звук, глаз и камера были сосредоточены на нем. –Итак, Дазай, я слышал, что у вас есть маленький таинственный секрет, – Фрэнсис скрестил одну ногу с другой, – Не хотите поделиться, или это слишком скандально? Его вздыбленные волосы сверкали блестками, когда Фрэнсис задавал вопрос и зрителям, и Дазаю. –И вам привет, Фрэнсис, – пошутил Дазай. Аудитория захихикала вместе с Дазаем, а Фрэнсис захихикал еще сильнее: –Что я могу сказать? Капитолий быстро развивается! Я - человек на задании! В этот раз Дазай подхватил его слова, его микрофон с вырезом улавливал звуки непрерывного смеха. – Вы должны знать, что я никогда не стану скрывать от вас ни одного секрета. В конце концов, в Капитолии ко мне относятся как к семье, Фрэнсис. Шибусава закатил глаза. – Конечно, я просто хотел спросить загадочного человека из Пятого дистрикта. Вы можете спросить кого угодно, я замечательно умею приставать. Не так ли? – Хотя мне интересно, - Дазай постучал себя по подбородку, – вы могли бы разгадать мой секрет? Ропот в толпе донесся до сцены, поджатые губы Фрэнсиса подсказали Дазаю, что к нему привлечено внимание. Фрэнсис несколько раз щелкнул языком в микрофон: –Вы умеете... жонглировать? –Могу ли я жонглировать?, – брови Дазая подскочили. Прежний ропот перерос в неожиданный смех, – Вы думаете, я умею жонглировать? –Ну, я... я предполагал! –Попробуй еще раз. –Хорошо, это... талант? –Нет, - Дазай сложил руки. –Что-то личное?, – этот вопрос обескуражил всю аудиторию, и она принялась забрасывать его ответами, чтобы хоть как-то помочь своему любимому ведущему. –Становится теплее. –Вам нравится заниматься садоводством дома? Масштабное садоводство в Пятом было запрещено, так как их система орошения диктовалась Капитолием. – От меня пахнет цветами? Или, может быть, овощами? Прошу прощения, я сегодня съел так много лука, что не преминул намазаться одеколоном, чтобы не заставить тебя плакать, Фрэнсис. –Значит, я был прав?, – Фрэнсис, отвлекшись от своей работы, ждал. –К сожалению, нет, я не садовод. Он сдулся. –Это так сложно! Вы еще более загадочны, чем мы думали. Скольких девушек ты покорил своей очаровательной загадочной улыбкой? Дазай надул щеки, избегая смотреть в глаза, и начал неуверенно считать на пальцах. Фрэнсис остановил его легким хлопком по плечу, назвав его сердцеедом. Публика согласилась. Через несколько секунд Фрэнсис отказался от своих догадок, так как в очередной раз ошибся. –Тогда вам придется сказать мне. – Наверное, придется. В моем округе меня знают так же хорошо, как и вас, – Фрэнсис нахмурил брови и сделал паузу, – Видите ли, мой отец - мэр Пятого дистрикта, и когда-то он был Миротворцем. На самом деле, его мать жила в Капитолии с тех пор, как решила, что дистрикты подходят ей, как левый ботинок подходит к правому. – Вы хотите сказать... что в этом году у нас есть кто-то знаменитый в качестве трибута, боже мой! Как мне не стыдно! Я должен был догадаться, когда увидел его лицо, все! –Фрэнсис, мы мне льстите. Я? Знаменитость? Когда я нахожусь с вами в одной комнате?, – снова раздался счастливый лепет, заглушивший биение сердца Дазая. Фрэнсис поддался на лесть так же легко, как и остальные жители Капитолия. – Ах, вы!, – карты в руках Фрэнсиса затрепетали в воздухе, – Ну, давай, расскажи нам какие-нибудь сочные подробности! Громкость его микрофона постепенно увеличивалась, лицо за лицом фиксировалось на нем самом. Дазай, глядя в толпу, задавался вопросом, наблюдает ли за ним из этой комнаты его мать. Возможно, она одета так же экстравагантно, как и остальные, и ждет его следующего слова - ждет, когда он позовет ее, как не делал этого в детстве. Даже обладая фотографической памятью, Дазай не может вспомнить ничего, кроме затылка своей матери. Темной ночью, когда ему было не больше пяти лет, он увидел, как ее провожают в машину с гербом Капитолия на багажнике. Если цель заключалась в том, чтобы никто не увидел, то агенты поленились, потому что машина торчала, как толстяк среди голодных масс. На следующее утро отец ничего не сказал. В школе никто не стал спрашивать, куда делась жена мэра, потому что им было все равно. Сын мэра имел доступ к еде, лучшей, чем у остальных жителей дистрикта, но ел ее скупо. На их презрение Дазай отвечал взаимной ненавистью к детям, укладываемым на бок их матерями, - такого чувства он не помнил. Тогда почему, спрашивал он себя в двенадцатилетнем возрасте, он взял фамилию своей матери? Утомительное существование, связанное с фамилией отца, съедало его к моменту первой жатвы. Как бы черство он себя ни вел, ему больно было расставаться с муками адекватности, которые давал ему единственный родитель. Когда мальчика рядом с ним позвали на его первую жатву, он пожалел, что это не он. Его имя никогда не выбивали на тессерах , и он не знал настоящего голода, но в том, что его оплакивают, как ребенка, должно быть какое-то удовольствие. Ненависть, которую дети выплескивали на него, была в лучшем случае приглушенной. Некоторые, правда, жаждали его дружбы, хотя бы ради объедков, которые давал его слишком большой дом. Пятый дистрикт не был бедным, хотя не все его жители были сыты. Привилегии, помимо еды, давало его происхождение: прямая линия из Капитолия связывала его отца с влиятельными людьми. Те, кто имел отношение к энергосистеме, сидели в фойе, и, пока они говорили, Дазай слушал. Подчиняясь, он получал книги, газеты, запрещенную атрибутику и секреты. Много раз он общался с чиновниками, и его хвалили за то, что он умеет отражать их манеру поведения. Когда-нибудь он займет место своего отца, но учиться тогда было лучше, чем ждать. По крайней мере, он так считал. – Цусима, - как-то вечером к ним домой приехала сотрудница службы Капитолия, - это прямо из Восьмого, совершенно новый текстиль. Торговля между районами была запрещена, это преступление каралось смертной казнью, поскольку каждый район отвечал за закупку собственной продукции. Любая видимость единства была запрещена. –Спасибо, – его отец обменял листки бумаги на коробку. Больше в ту ночь не было сказано ни слова, даже между Дазаем и его отцом, когда тот увидел сына, притаившегося у лестницы и ставшего свидетелем всего этого. Так в молчании прошел его шестнадцатый день рождения, а через месяц он был втянут в Жатву. Никто не сказал ему "прощай". Никто не пожелал ему удачи. Никто не плакал о нем. И все же он был там, за двенадцать часов до Игр. –Тебе этого достаточно, Фрэнсис?, – Дазай распрямил ноги, – Все мои сочные подробности?, – все были сфабрикованы с лишней белой ложью о гордости и желании, придуманной так быстро, что никто не смог бы определить, что было преувеличено, а чего вообще не было. – Ну как, достаточно для нас, друзья?, – спросил Фрэнсис. Аудитория говорит коллективное "нет". –Тогда ему просто придется рассказать нам, когда он вернется! Мысль о возвращении не укладывается в голове Дазая. –Я не люблю темноту, - Сасаки сидела, скрестив ноги, на своей кровати после интервью. Она подарила зрителям сладострастие, которое ей легко далось, потому что она была красива. Дазай был согласен с их похвалой, такая прекрасная дама, как она, заслуживала внимание. – Ты не обязана. Ее тело оставалось неподвижным, когда он нырнул в матрас. – Ты нервничаешь? Дазай стряхнул с себя верхнюю одежду, голова ударилась о подушку: – Нет. –Почему? –В любом случае, нашу судьбу никак не изменить. Смерть приходит за всеми нами, – он не слышал собственного дыхания. Сасаки придвинулась ближе: –У тебя еще есть шанс. Он не ответил. Ее палец коснулся его груди, ногти были подпилены в миндалевидную форму. Если бы он был глупее, то так бы и пролежал всю ночь под ее нежными прикосновениями. К сожалению, это не так. – Ты когда-нибудь...? Дазай поднял ее палец, складывая его обратно в руку. Никто и никогда не прикасался к нему нежно, и он никому не позволил бы, в том числе и перед приближающейся смертью. – Спокойной ночи, Сасаки, – поцелуй на ее руке был холодным, – Желаю тебе удачи всего мира. Оставалось надеяться, что она умрет раньше, чем он увидит ее снова. В том году на Играх не выросло ни поля, ни болота, ни города, ничего подобного. В тот год с пьедесталов, украшенных светом, в пронизывающую темноту поднимались трибуты. Лампочка за лампочкой освещали их стенд внизу, имитируя Рог изобилия в нескольких метрах впереди. По периметру его опоясывали отверстия, но с каждым ударом барабана, отбивающего время, исчезал еще один маяк. В эту минуту Дазай не думал ни об ужасе, затаившемся в его костях, ни о паническом дыхании трибута справа от него, а вспоминал только слова Сасаки, сказанные накануне вечером. 50, 49, 48... Он не мог видеть ее платформу, вообще ничего не мог видеть во время тиканья времени. 41, 40, 39, 38... Одежда, украшавшая его тело, была легкой. На этой арене было тепло - Капитолий усвоил урок, замораживая своих трибутов до смерти. 32, 31, 30... Синхронизированные пары огней Рога изобилия образовали полумесяц. Их примеру последовали все огни на постаментах. Трибутов на противоположной стороне арены не было видно. По телу Дазая разлилось тепло, как будто внутри него включили выключатель. 26, 25, 24... Однажды ребенок с больной ногой упал с постамента и разбился насмерть. В результате взрыва трое других трибутов оказались в кишках, а один получил удар в щеку плотью чужой головы. 22, 21, 20... Их путь становился все более туманным, пока граждане страны сидели в ожидании начала своего любимого шоу. 17, 16, 15... Слева от него - мальчик из Восьмого, один из многих трибутов, с которыми он заключил союз. Он щелкнул пальцами, напоминая о своем обещании следовать примеру Дазая. 12, 11, 10... Луны не было. 9, 8, 7, 6... Звезд не было. 5, 4, 3, 2... Остался один огонек. 1... Дазай ничего не видел. Мальчик из Восьмого умер через пять минут после начала Игр. Вместо того чтобы прислушаться к совету Дазая, он изо всех сил пытался достать оружие, считая, что только так он сможет выжить. На одного союзника меньше хлопот, но это могло означать и то, что на один день выживания станет меньше. Глупость обеспечила то, что задумал союз, поскольку его шаги скрыли шаги Дазая. Он умер, и Дазай на цыпочках наткнулся на что-то, похожее на спиральную тонкую ветку. По бокам, согласно его ладоням, располагались опоры. В нескольких шагах от него раздался крик. Кто-то крикнул. Дазай нырнул мимо трупа, свалившегося на мешок с ремнями. Его нужно было носить на талии; зажимы прикреплялись к середине тела и обеим ногам, образуя жгут. Затем через плечо перекидывался ремень-хомут. Он видел, как их использовали рабочие электростанций в Пятом. Но в тот момент не было времени застегивать его, нужно было просто схватиться за него и взобраться на хлипкую ветку дерева. Привыкание к темноте облегчило глаза, хотя видеть было нелегко, да и не совсем возможно. Чем выше он полз, тем больше мог разглядеть Рог изобилия. На его вершине красовался фонарь. Он был установлен внутри чаши, к которой со всех сторон были приделаны отверстия. Черное, как и все вокруг, здание не имело стен. Его окружали блоки припасов высотой от одного до трех. Снизу доносились звуки плача, разносившиеся по яме, омраченной смрадом смерти. Дазай продолжал идти вперед, мало заботясь о том, куда приведет его ветка. – Похоже, на этом "кровавая баня" закончилась. В ней погибло на удивление мало людей — шесть человек, – Фрэнсис указал на экран, –Это вызывает недоумение, обычно мы видим гораздо больше событий! Хотя, в этом году у нас довольно необычный поворот... - он потряс руками в воздухе, – темнота. Сегодня к нам присоединился один из помощников создателей Игры. Кадзи, расскажи, что такое темнота? – Что может быть лучше арены, чем та, которая следует научно доказанному страху, присущему всем людям!, – волосы Кадзи стояли дыбом, ярко-оранжевые с лимонным запахом. На нем был лабораторный халат и уродливый шарф с соответствующими очками. –Страх? –Все люди от рождения боятся темноты, это просто напоминание им об этом факте. Такова природа. Выжить в темноте - значит победить не только других, но и свои собственные опасения. Фрэнсис понимающе кивнул: – Отличный поворот, но значит ли это, что в этом году нам будет не хватать действий? –Нет, - усмехнулся Кадзи, – Действий хватит на годы вперед. –Понятно, а арена, она совсем новая? Натуральная? – Новая. Большая часть арены покрыта мхом и толстыми лианами, а также скальными образованиями. Видите, Рог изобилия был сделан в сеноте. – Сенот?, – спросил Фрэнсис. – Карстовая воронка. – Ах. – Вот почему подъем был вверх. – А они распространены на арене? Кадзи сделал паузу: – Надо будет посмотреть. Они обмениваются благонамеренным подшучиванием, хотя эксцентричность Кадзи уязвляла Франциска, несмотря на его терпение. – Последний вопрос, - он провел пальцем перед лицом Кадзи, - в темноте трудно видеть, не так ли? Как мы можем рассчитывать на то, что в таких условиях наши трибуты одержат верх? – Мы дали им некоторые инструменты для смягчения воздействия темноты, – экран позади них шел по следу мужчины из Пятого, –Не беспокойтесь. "–Очки ночного видения," - Дазай держал их перед лицом, щурясь на случай, если здесь кроется какой-то подвох. Очки не представляли собой ничего особенного - небольшие по размеру и тонкие, как обычные очки. Ношение очков давало возможность видеть инфракрасное излучение сквозь тени холодных цветов. Усиление отражения заставляло мир светиться зеленым. В условиях постоянной темноты Дазай решил, что они слишком хороши, чтобы быть правдой. В его рюкзаке было немного других необходимых вещей: компас, блокнот, ручка, рулон бинтов, йод, клейкая лента и шипы для ботинок. Шипы можно регулировать, иначе они не подошли бы к его постоянно растущим ногам. Дазай не стал задумываться о механизмах выживания, которым он должен был посвятить свое время, а достал блокнот и начал писать. Многие трибуты в прошлом считали этот инструмент бесполезным, поскольку он ничего не давал для спасения их жизни. Но они не знали, что использовали его неправильно. Он отметил свое местоположение зарубкой на дереве в форме квадрата, затем сделал такую же фигуру на бумаге. В ста пятидесяти трех ярдах от чаши Рога изобилия он сделал зачатки карты. В трехстах ярдах от него Дазай обнаружил, что ветка оказалась толстой лозой. В четырехстах он услышал звук пушки. Должно быть, несколько часов он лежал неподвижно, его лицо, лишенное эмоций, показывали по телевидению Капитолия, по телевизору его отца. Свет был скудным даже в очках, но по тому, что на небе отображались смерти первого дня, он определил, что прошел один день. С тех пор он так и следил за временем. Медленное развитие событий продолжалось два дня, если его расчеты были верны. Пометки в блокноте заполнили страницу информацией о каждом трибуте, которую он собрал за несколько дней до этого. К тому времени, когда он закончил вторую страницу, девять человек были мертвы, причем двое из них - бывшие члены его союза. Разрезав лозу, он получил горькую воду, пригодную для питья, с добавлением йода из его рюкзака. Она проскользнула ему в горло, а куски растительного материала царапали заднюю часть горла и нёбо. Виноградная вода не смогла утолить жажду, как это делали напитки из Капитолия в течение последней недели. Дазай с недоверием отнесся к дождю, который пошел на третий день, предпочитая слушать, как урчит от боли его желудок, и как неуклонно растет его голод. За прошедшую неделю он съел больше, чем хотел, с единственной целью - подготовиться к арене. Каждый год трибуты умирали от голода, и Дазай не хотел быть одним из них. Дождь не прекращался до самой ночи, как подозревал Дазай. Он больше никогда не увидит дождя на арене. Умер еще один человек, мальчик из Четвертого. Дрожащими пальцами Дазай пополнил список. Когда он проснулся в следующий раз, то увидел, что над ним проплывает парашют. Он гласил: Ешь! И подписано именем, которое он должен был запомнить. В пакете - рубиново-красные яблоки и две буханки хлеба. Первая буханка ушла в рекордные сроки, целое яблоко было уничтожено за четыре или пять укусов, он уже не помнит. Капитолийская еда - лучшая из лучших, но даже он стал бы есть их помои, если бы они были в упакована в блестящую серую банку. Еда дала ему достаточно энергии, чтобы начать экспериментировать с дикой природой арены. Генетически мутировавшие или нет, они были для него ключом к выживанию. Зависимость от парашютов была верным способом умереть. "–Посмотри-ка на себя, - он воткнул шипы в лозу, - карабкаешься." Оставаться на одном месте было неправильно, поэтому Дазай положился на свою интуицию и двинулся вперед. Густая тьма рассеивалась по мере того, как он поднимался выше; под куполом раскинулся рай с мягким сиянием. Сверху никто не смог бы разглядеть свечение биолюминесцентных плодов, висящих гроздьями. Искушение забралось ему под кожу. Целый час он разглядывал их, пока в один не врезалась птица. Она покрылась светящимся порошком и тут же стала мишенью для ближайших хищников. Пока лемур обгладывал мертвую птицу, Дазай осторожно взял плод. От его прикосновения цвет фрукта изменился на красный, как у яблок в его сумке. Он рассовал по карманам еще дюжину плодов-хамелеонов, и на его лице появилась первая за несколько дней улыбка. Первой, кого он нашел после нескольких дней одиночества, была девушка из Девятого. Он заметил ее, сгорбившуюся в дупле дерева, дрожащую и испуганную от звука его шагов. – Все в порядке, - Дазай поднял руки в знак капитуляции, прихрамывая на забинтованную ногу, - это я, помнишь? Я - Дазай, а ты - Аоко, мы вместе тренировались. Мы союзники. Аоко обратила внимание на его хромоту раньше, чем на то, кто он такой. Он улыбнулся, и она уступила. Убедившись в его безобидности, они сели лицом к лицу. Оказалось, что у нее нет очков ночного видения, которые посчастливилось раздобыть Дазаю. В ее рюкзаке было достаточно еды и фляга с водой на первые пару дней, но больше ничего не оставалось, как плутать в темноте. Когда он нашел Аоко, она уже доедала остатки еды и отчаянно голодала. Ее лицо было исхудавшим, глаза запали. – Хочешь немного моего?, – Дазай поморщился, вытянув ногу, чтобы помассировать связанное колено, – Капитолий был так добр ко мне после падения. Он протянул фрукт. –Нет, - прохрипела она, - сначала ты. Дазай кивнул: –Конечно, – он поднес фрукт ко рту, взял один кусочек и жевал его до тех пор, пока он не кончился. Он ел до тех пор, пока не осталось ничего, кроме кожуры, – Это должно быть яблоко. В конце концов, должны же мы на чем-то выживать. Аоко не нужно было убеждать, чтобы она взяла следующий предложенный ей фрукт: – Это очень вкусно! –Мм... –Я никогда не пробовала ничего вкуснее, можно мне еще? Ей было пятнадцать, она была на год младше Дазая и была гораздо ближе к смерти. –Угощайся, я уже несколько дней как наелся. От этого вкуса у меня во рту кисло. Дазай отдал ей сумку, откидываясь ладонями назад на твердой земле. Эта территория была суше, чем верхушки переплетенных лоз. Теперь, приблизившись, Дазай мог сказать, что земля была вовсе не естественной, а сделанной из камня. – Аоко, у тебя случайно нет припасов, которыми ты готова поделиться? Во второй раз Аоко доела фрукт еще быстрее, не обращая внимания на него, в попытки достать больше. Больше, ей нужно было больше. Девятый дистрикт находился во власти фабрик и зерновых полей, и Дазай сомневался, что она когда-нибудь пробовала такой вкусный фрукт. – Аоко? Она вырвала у него сумку, чтобы достать еще один плод. Слишком грубое прикосновение к чувствительному фрукту привело к тому, что руки Аоко оказались измазаны в его светящемся порошке. Но ей было все равно, она пировала, как не может не пировать голодный человек, висящий на волоске от смерти. Ошеломленный Дазай ждал под маской бесстрастия, пока она не выронила плод и не упала. Пока тело Аоко билось в конвульсиях, он записывал симптомы в свой блокнот: "Два плода вызывают у жертвы бред жажды. Другая половина заставляет жертву проглотить все, что находится поблизости, в надежде утолить жажду." Прогремел пушечный выстрел. "Потом они умирают," - нацарапал он. Дазай легко встал, закатав штанину, чтобы скрыть повязку, и стал собирать ее вещи, стараясь не толкнуть фрукты. Его первое убийство было слишком легким. Записная книжка Дазая пополнялась встречающимися ему трибутами. Некоторые из них представляли большую опасность, чем другие: мальчик из Десятого был старше и крупнее его, как и двое карьеристов.Эксперимент с Аоко прошел безупречно, именно так, как он и рассчитывал. Мальчик из Одиннадцатого и девочка из Шестого легко поддались на его уловку, потому что они были так же голодны, когда он напомнил им об их бывших союзах. Птиц на арене было трудно поймать, да и мяса они давали мало, поэтому многие в надежде найти пищу обращались к земле. Орехи были безопасны, половина лягушек была ядовита, лемуров было невозможно поймать без навыков стрельбы из лука, а плоды хамелеона были тайной, потому что многие не смогли забраться на них без посторонней помощи в темноте. Дазай получил множество знаний и инструментов, слушая их, пока они не умерли, задохнувшись от жажды. Только от одной этой проблемы, по его мнению, погибло больше половины трибутов. Не считая одного дня дождя, воду на арене было найти труднее всего. Несмотря на то, что лозы были разрезаны, густая жидкость, вылившаяся наружу, почти не давала воды. Она застывала внутри лозы, превращаясь в сироп. Пить ее было трудно. Чтобы выжить, он ел яблоки и хлеб из формочек, а также украденные у других вещи, прыгая от человека к человеку и отмечая их имена, когда они появлялись в небе. Везение Дазая закончилось, когда он встретил оставшегося трибута из Седьмого дистрикта - девушку, которая продырявила ему череп. Как и он, она носила очки, которые позволяли ей видеть в изгибающемся лесу темноты. У него было два ножа, но он решил не доставать их, а разыграть карту слабого мальчика, выжившего после падения с виноградной лозы. С начала Игр прошло уже десять дней, так что рулон бинтов был измазан его струпьями крови и грязи. С неохотой она позволила ему встать, пока можно было направить на него свою ножовку. Если бы не ее ум, Дазай мог бы уйти невредимым. – Ах ты, урод!, – закричала она, слюна пошла изо рта после первого укуса фальшивого яблока. За день до этого он исчерпал свой запас и привел убедительные доводы, почему она должна взять последнее, используя свое жалкое состояние, чтобы заманить ее на один-единственный кусочек. Этого было бы достаточно, чтобы свести ее с ума. Он покрыл яблоко туманным светящимся порошком, который невозможно было смыть. Если ей грозила опасность, то и Дазаю тоже. Вместо того чтобы укусить, она потянулась к пиле. Дазай не мог двигаться достаточно быстро, чтобы противостоять ее ярости, и зазубренные края пилы прорвали тонкую ткань его рубашки. Он почувствовал, как из спины вырывается холодный жар. Еще одна рана на боку и одна спереди, прежде чем она выронила пилу, зрачки расширились от проглоченного фрукта. Не выдержав, Дазай поддался пронзительному страху, когда девушка из Седьмого превратилась в ходячую мишень. Через час она умерла. Чудесным образом Дазай не умер. – Ты проснулся? Дазай понял, кому принадлежит голос, еще не открыв глаза. Ода Сакуносукэ был высоким парнем из Десятого дистрикта; восемнадцатилетний, коренастый, с бронзовыми волосами. Его оценка, полученная от распорядителей, составляла впечатляющую семерку для человека из отдаленного дистрикта, а Дазай получил восьмерку только по тонко завуалированному принуждению. Победа в поединке с Одой была бы неприятна и маловероятна, поэтому он играл скромно. –Я вижу, как двигаются твои глаза, – проворчал Ода. Значит, у него тоже были очки, раз очки Дазая прилипли к лицу. Он вдохнул. –Почему бы тебе просто не убить меня? –Не хочу. В тот момент это прозвучало до боли глупо, но Дазай должен был понять, что Ода никогда никого не убивал, даже скот из своего района. Дазай приоткрыл один глаз: –Почему? Он думал, что если его найдут, то это означает один из двух вариантов: мучительная или быстрая смерть. Однако Ода присел на корточки в нескольких футах от него, чтобы дать ему пространство - третий вариант, названный добротой. Раны не болели, несмотря на то, что из-за их тяжести он потерял сознание. Более того, он чувствовал себя лучше, чем когда-либо. – Ты ребенок, - сказал Ода так, словно это было проще всего на свете, - Я не убиваю детей. Дазаю пришлось рассмеяться. Они находились на арене смерти, и Ода отказался убить его только потому, что был слишком добр, чтобы сделать это. Игры так не работают, даже Дазай знал, что, несмотря на шестнадцать лет, никто никогда не выходил из них, не убив хотя бы одного человека. Черт, он уже убил четверых. –Что смешного? –Это иронично. Ода приподнял бровь, не видимую в очках, так как это было слишком незначительное движение. – Отказавшись убить меня, когда я был уже полумертв, ты упустил свой шанс расправиться со мной, – между ними на камне лежал парашют, – Что это? –Это для тебя, для твоих ран. Ты должно быть кому-то понравился. Я открыл его и нанес на тебя, но твой живот забрал большую часть. Дазай приподнял рубашку, порез уже зажил, превратившись в неровный шрам. – Ты сбиваешь с толку, – он сделал паузу, – Чего ты хочешь? –Ты ведь транзакционный ребенок, не так ли? Неужели все сыновья мэра такие снобы? –Может быть, может быть, я просто защищаю себя. –Я же сказал, я не хочу тебя убивать. –Думаешь, кто-то хочет, Одасаку? Ода опустил руку: –Как ты меня только что назвал? –Если мы собираемся заключить союз, я мог бы найти для тебя прозвище, – Дазай пожал плечами, опустился на спину и порылся в своем мешке, но обнаружил, что блокнота нигде нет, – Ты не убьешь, но вторгнешься в чью-то личную жизнь. Мне больно. –Это..., –Ода изо всех сил старался не обращать внимания на это прозвище, качая головой в недоумении, – Я просто просматривал его, чтобы увидеть, что кто-то мог написать во время Игр. Оказывается, у тебя здесь есть список всего: карта, люди, оружие, еда, ты что, умник какой то? Дазай нашел кусок хлеба и откусил. Ода хмыкнул: –Неважно. Улыбаясь, как ребенок, Дазай протянул ему второй кусок. Старый, черствый и заплесневелый, Ода отмахнул от лица хлеб недельной давности, – Не ешь это, возьми мой, – он взял хлеб и тут же выбросил его из виду. Дазай не обратил бы внимания на еду, если бы не был так голоден. Около пяти минут они сидели молча. Присутствие рядом другого человека впервые за последние десять дней успокоило нервы Дазая. Ода мог убить его, но не убил. Это означало, что долг должен быть оплачен. –Я знаю, что тебе что-то нужно, так что если хочешь попросить, то проси. Ода повернул голову в сторону, обдумывая свое желание поговорить с мальчиком, умеющим переиначивать слова. Он не успел ничего решить, как его рот открылся: –Я не смог найти в журнале то, что мне нужно, - он скрестил руки на груди, - Ты знаешь что-нибудь о девочке из моего дистрикта? – Она еще жива? Ода пристально посмотрел на него. Дазай принялся за вяленое мясо: – Понятия не имею. А что, тебе плохо? Выпалив это, Дазай пожалел о сказанном, потому что следующие слова Оды прозвучали мрачно. –Она - семья. Более мягкого человека, чем Ода, Дазай не встречал ни разу в жизни. Десятый дистрикт граничил с Пятым из-за их географической необходимости для Капитолия: мясо и власть. Ода жил в общинном доме, полном таких же сирот, как и он сам. Насколько Дазай понимал, общинные дома были худшим местом для жизни в дистрикте. Лучше уж переехать в Двенадцатый, чем терпеть там издевательства. Ода не говорил об этом плохо, лишь вызывая счастливые воспоминания о детях, которых он так любил. Дазай с удовольствием слушал каждую секунду, сидя в темноте и забыв, что они должны были вцепиться друг другу в глотки. –Эти дети не знают, как выжить без тебя, ты должен вернуться домой, Одасаку, – костер, который они развели в яме, скрывал пламя в земле. Затевать это было опасно, но, когда осталось так мало трибутов, они рискнули, чтобы получить готовую птицу. – Люди знают, как спастись, Дазай, – Ода искренне улыбнулся, – Не было никакой гарантии, что я проснусь утром, я просто был счастлив, что вообще оказался там. – Они во всем зависели от тебя. –И я не жалею об этом. "–Мир слишком мрачен, чтобы верить в это, - хотел сказать Дазай, - помогая людям, ты только обременяешь себя, нет разницы между помощью и вредом, потому что они оба делают одно и то же". Тем не менее, он услышал ответ Оды в его следующих словах: –Может быть, не такая уж большая разница, которую я сделал, но мне нравится думать, что мир становится прекраснее, когда я помогаю им. Кислый привкус, который он оставил во рту Дазая, был не потому, что он был плохим человеком, а потому, что Дазай понял, что не заслуживает участия в этих Играх. Победителем должен был стать Ода, его вообще не следовало выбирать. Жить в Десятом районе с детьми, которые заставили его поверить в то, что мир, полный ошибок, все еще может быть в порядке. Как это может быть, когда Ода достал больше тессеры, чем любой другой человек в округе, чтобы накормить голодающих детей, которых он называл своей семьей. В каком мире это может быть чем - то хорошим? Сон в конце концов нашел Дазая, заставив его смириться с тем, что его выживание ничего не значит перед лицом того, кто ждут люди. Дазай решил наслаждаться их дружеским общением, пока была такая возможность, а когда они остались вдвоем, он упал на нож, и Ода отправился домой. Какая причина была у Дазая, чтобы выжить? Простого удовольствия быть другом Оды было достаточно, чтобы умереть счастливым. Обрести компанию вместо смерти, друга, а не врага - все это сделало два дня, которые он знал Оду, лучшими в его жизни. Когда распоредители обнаружили, что ни один из них не желает убивать другого, они послали другого, чтобы тот выполнил за них эту работу. Сакуре было двенадцать лет, когда она умерла, загнанная в воронку, полную острых как бритва сталагмитов. К месту, где она пряталась, ее практически привела тропа из светящихся растений. От лагеря Дазая и Оды не было и одного холма. Распорядители дождались подходящего момента, чтобы послать в их сторону рой стрекочущей саранчи, которая привела их прямо к яме, где Сакура была заколота насмерть. Она увидела Оду перед тем, как шип пронзил ее горло. Ода увидел красный цвет и поклялся отомстить. –Они хотят, чтобы ты это сделал, – Дазай захлебнулся мольбами, впервые не готовый к тому, что Ода соберет оружие. –Мне все равно. – Ты идешь в ловушку, Одасаку. Он предпочел не отвечать. Лицо Дазая поникло. Убедить его было невозможно, тем более когда он уже все решил. Он слишком поздно понял, на что способна любовь. – Ты одинокий ребенок, Дазай, - сказал ему Ода сквозь дымку грядущих событий, - найди кого-нибудь достаточно замечательного, чтобы исправить это, когда выиграешь. Погрузившись в темноту, в которой никто не знал, день это или ночь, Ода вышел навстречу Жиду на поединок, о котором будут говорить еще долгие годы. Два пушечных выстрела прозвучали последовательно. Ода отомстил. –Внимание, трибуты!, – начал по внутренней связи слишком воодушевленный голос, - Начиная с пяти минут, арена будет освещена на полчаса. Это будет продолжаться только в течение этих тридцати минут, ни секундой больше. Пожалуйста, отправляйтесь к Рогу изобилия. Осталось три трибута. Продвижение к чаше было не из приятных - Капитолий с нетерпением ждал своего победителя после столь тяжелой битвы. Когда свет залил арену, Дазай почувствовал непреодолимое чувство отвращения. Она не была ни живописной, ни приличной - каменистая, заросшая лианами, оплетающими всю арену. Они работали, как деревья, с минимальной листвой только на самом верху. Деревья были еще более скудными. С его позиции "Рог изобилия" было легко заметить, так как арена сходилась в центре чаши. Мысли Дазая разбегались, он не знал, за что ему мстить, если он даже не может получить должного возмездия. А если бы и было, то кому? Победа казалась бесплодной на такой никчемной арене. Спуск вниз прошел без особых происшествий, шаг за шагом он приближался к центру. Тридцать минут дневного света бросили тень на односторонний бой в Роге изобилия. Сасаки жестоко расправилась с последним карьеристом тупым концом кирки, потеряв ту часть, которая могла бы сделать эту работу лучше. –Это ты, – жгут вокруг ног Дазая натянулся. Загремел выстрел Еще один был наготове. Сасаки встретилась с ним взглядом в тот момент, когда свет снова погас и она уронила мертвеца, висевшего на кончиках пальцев. В ее глазах не было ничего, кроме отчаяния: девушка, которая говорила ему, что ее пугает темнота, была на расстоянии одного человека от того, чтобы убить его. Дазай не предполагал, что все закончится именно так - ни в поезде, ни в постели, перед тем как они вступили в игру. Он недооценивал ее и до, и после, особенно тогда, когда она замахнулась на его голову, готовая убить его всем, что попадется под руку. Она хочет вернуться домой, понял он, к своей семье. Финал был тихим. Сасаки выплевывала оскорбление за оскорблением, но оно не было услышано, поскольку она не могла его видеть, не могла найти его расчетливыми шагами. Если не считать ее отчаянных просьб встретиться с ней лицом к лицу, слова Сасаки остались без внимания. Дазай обдумывал свое обещание, данное Одасаку, когда ее грудь поднималась и опускалась от тяжелого дыхания. Сердце гулко стучало в ушах, отступая назад на один децибел. Может быть, у Сасаки и не было очков, но она уже достаточно привыкла к темноте, чтобы слышать каждое его движение. Она сразу же загнала его в угол, нанося дикие удары, пока он не был поражен. Его правый глаз распух от боли, и она оттолкнулась от него. Моргая сквозь кровь и слезы, он поднялся на ноги. Дазай ненавидел боль так же сильно, как и себя, но смерть не давала ему покоя после того, что ему сказали. Он должен был исполнить обещание. Самое меньшее, что он мог сделать, это попытаться. Подгоняемый адреналином, бурлящим в его жилах, Дазай убил Сасаки самым мягким, на его взгляд, способом - так, как он надеялся, что она умрет во время поездки на поезде в Капитолий. Ее шея сломалась в ту же секунду, когда она приземлилась на острый металл Рога изобилия. Если бы на ней были очки, она могла бы победить его, он был в этом уверен. Уверенность перетекала во тьму независимо от того, горел свет или нет. Дазай услышал звук и упал. При виде обнаженного тела Дазая на столе Шибусава вздрогнул по совершенно неправильным причинам. Обнаженное тело волновало его меньше всего, когда перед ними проносилось интервью. Он не стал произносить поздравления, а продолжил рассказывать о дизайне, который он создал во время Игр. Дазай до этого момента не понимал, насколько Шибусава был влюблен в себя; ничто не превосходило ожиданий Шибусавы, кроме самого Шибусавы. Отвечать ему было трудно из-за его высокой заторможенности. – Я предлагаю очки,– он подстриг свои отросшие волосы, – Жаль, что мне приходится работать усерднее, хотя с тобой легко работать, когда ты накачан наркотиками. –Что?, –пролепетал Дазай. –Не веди себя так, они дадут тебе другую дозу, чтобы ты очнулся. –Нет... раньше? –Очки. –Я прекрасно вижу. Сибусава остановил свою работу: –На одном глазу. На тусклом лице Дадзая отразилось замешательство, мозг пытался работать, несмотря на действие наркотиков. Он выхватил зеркало из рук Шибусавы и, не обращая внимания на то, как он был растрепан, увидел в правом глазу блеск, которого раньше там не было. В отличие от левого, мир казался ярче. –Что... они...? Он выхватил зеркало из его рук: –Ты потерял его. Кровь прилила к его лицу, оставив его таким же бледным, как и руки, работавшие над ним. –Боже мой, ты выглядишь более напуганным, чем когда-либо на той арене. Разве вы не помните? Твой глаз выпал из глазницы, и тебе сделали новый. Вы были слишком далеки от этого, чтобы согласиться, но кому это нужно, когда вам дали что-то гораздо лучшее? Шибусава был прав: за пределами арены ему было гораздо страшнее, чем на ней. Танеда поздравил Дазая бутылкой самого лучшего ликера, который только мог купить Капитолий. Опытный победитель и наставник, он выиграл свои Игры более тридцати лет назад. Он был родом из Третьего дистрикта, совсем не подходящего для стройных технарей, которых он производил. Приглашение, которое он послал Дазаю, заключалось в требовании встретиться на балконе ресторана Тренировочного центра. Он был заполнен до отказа гражданами, умоляющими заглянуть за его личный столик. Танеда был гораздо менее популярен теперь, когда у него выпали волосы, хотя случайные прохожие узнавали его. Их заказы передавались болтливому официанту, который умолял дать автограф. Дазай согласился и расписался не на рубашке, а на салфетке. – Как ощущения?, –спросил Танеда. Не понимая, насколько пусто звучит его вопрос, Дазай собрался с мыслями: –Я жив, чего еще желать? –Быть мертвым. Дазай уставился на дамбу на краю залива. Вид не отражал ее размеров. – Многие из нас хотели бы умереть. Может быть, не сейчас, когда ты молод и находишься под кайфом от того, что весь мир зовет тебя по имени, но через пять или десять лет... - он опрокинул рюмку в рот, - ты будешь надеяться, что проснешься с простреленной головой. Воображаемая тяжесть навалилась на плечи Дазая. На долю секунды ему показалось, что он задохнется под давлением, к которому привык за несколько недель. Однако этот стол не был частью Игр. – Мне уже позволено так думать? Удушье начало проходить. Он похлопал Дазая по плечу: –Если ты умный. –А я? –Я не могу сказать, умный ты или просто чертовски везучий. У тебя хорошее лицо, но это не значит, что ты далеко пойдешь только на этом, – Танеда налил себе еще одну чашку. –Я выжил. –С помощью. – Я нравлюсь людям. – Продолжай в том же духе. – Танеда, - поправил он позу, - зачем вы хотели со мной встретиться? Благодаря тяжелой руке второго победителя, половина бутылки опустела; бутылку Дазай намеревался взять с собой в турне Победы, чтобы привыкнуть к ее вкусу на долгие годы. Запертый за розовым стеклом, Дазай вынужден был наблюдать за тем, как его жизнь превращается в жизнь животного. –Я пришел, чтобы подготовить тебя. –К чему? –К твоему обучению, конечно, - Танеда заказал кусок яблочного пирога. От этого зрелища у Дазая заурчало в животе. –Ты говоришь так, будто я твой питомец. Не жди, что я перевернусь по твоей команде, – он поблагодарил безгласого за тарелку с говядиной, из середины которой капала кровь. –Мой? Нет, не мой. Их, - он указал за кулисы, - И их, – он жестом обвел их. Перед тем как попасть на Игры, он подозревал, что именно так все и закончится. Ребенок в нем надеялся на другое, на выход, который заключался бы только в том, чтобы быть желанным. И все же Дазай был уничтожен как Победитель, как сын, как личность. Скорбящий ребенок, которым он был, всего лишь вырос в тело мужчины. – Мне больше не дано быть человеком? Его глазница пульсировала от стероидов, проходящих через его организм, чтобы вылечить воспаление. Бионический глаз Дазая, установленный там, где когда-то был один из его глубоких карих глаз, видел гораздо четче, чем его левый глаз. Долгое пребывание в темноте повредило его. Призрачная слеза уколола протез при звуке истошного смеха Танеды. –Больше не человек?, – он говорил с многолетним опытом, в его голосе звучали горе и ирония, – Забавно, что ты вообще считал себя таковым.