Sheep in the Breast

–Каким-то образом, – рвет Чуя в унитаз, — Ты всегда видишь меня самым жалким. Дазай убирает длинные волосы с его лица: –Разве ты когда - нибудь был таким? Приятные взгляды не являются сильной стороной Чуя, поэтому он не получает их за свой глупый вопрос. Вместо этого Дазай прижимается кожей к холодному кафелю пола в ванной, пока Чуя опустошает свой желудок от остатков вчерашней вечеринки. Когда он начинает содрогаться, Дазай прижимает его к груди, откидывая голову назад. Слева от них одиноко стоит тарелка с солеными крекерами. – Чуя, ты помнишь, как мы впервые встретились? –В Тренировочном центре? Ты был засранцем, это невозможно забыть. Он покачал головой: –Нет, до этого. –То, что тебя показывали по телевизору, еще не значит, что я тебя знал. –Мы познакомились во время моего победного турне, – Дазай наклонил шею вниз, – У тебя была склонность к воровству и больше смелости, чем у кого-либо в дистрикте, ты воровал из экскурсионного поезда, – унитаз спускает воду, – Это не было официально, но это была встреча. Чуя проводит влажным полотенцем по лбу, игнорируя крекеры, несмотря на то, что желудок просит их. –Это не встреча. –Нет? Ты сказал мне держать язык за зубами. –Я не говорил. – Это говорили твои глаза, – он улыбается. В свою очередь, Чуя покидает личное пространство Дазая. –Это все равно не считается –Но это привело меня к тебе, – Дазай провожает его взглядом, который многие хотели бы познать на себе, – Давай договоримся и назовем это судьбой. 8 ЛЕТ И 6 МЕСЯЦЕВ ДО ЭТОГО. –Почему мы должны смотреть Победный тур, когда вместо этого мы можем работать? Они так сильно хотят мяса, но хотят, чтобы мы смотрели, как какой-то мальчишка произносит дурацкие речи, – Ширасэ всегда был жалобщиком. Он также не самый трудолюбивый работник. –Просто правила, – Чуя ненавидит блеск металлического поезда. Он такой же яркий, как лезвия, которыми отрубают головы цыплятам, и слишком блестящий, чтобы ослепить. –Тупые правила. –Заткнись. Неважно, соглашался он или нет, Ширасэ знал, что лучше не болтать, когда по улицам ходит вдвое больше миротворцев. –Я просто говорю, черт. Что заставило тебя быть в таком настроении? Чуя держит одну руку в кармане своего коричневого комбинезона, который носят все работники скотобоен. –Сплю рядом с коровьим дерьмом, а ты? –У меня есть приличная куча соломы, – Ширасэ ухмыляется. Чуя не может перестать пинать его по колену. Ширасэ падает и скулит, как обычно, готовый отступить назад и ударить его ногой. –Эй! Они оба слышат одновременно, как миротворец свесил дубинку с запястья. Встреча с ними никогда не предвещала ничего хорошего. –Что вы делаете, парни, нам бы не помешала помощь в разгрузке, – он жестом указал на рампу в задней части поезда, –Идите, помогите, как полагается, припасы нужно разгрузить перед праздником. Праздник - это, как и каждый год, поглазеть на того, кто думал о них плохо или не мог смотреть им в глаза. Никому это не нужно, все просто было обязательно. На стене висел плакат с изображением нового победителя - Дазая Осаму. Его лицо было угрюмо и серьезно, он смотрел ни на кого конкретно. Между указательным и средним пальцами в перчатках горит сигара. Странно, но его лицо отвлекает Чую от ответа. Ширасэ лопочет, как идиот, и Чуя возвращается к реальности, – Да, сэр, – он схватил Ширасэ за джинсовый ремень и потащил его к поезду. Группа миротворцев сидела на заднице в углу, полупьяная, судя по стоящей между ними бутылке. – Уберите это дерьмо, а? – требует один из них. Он чувствует, как вспыхивает от гнева Ширасэ, стоящий рядом с ним, но Чуя все равно кивает. В такие моменты он задумывается о том, поймет ли Ширасэ, что у них нет выбора. Так будет всегда, независимо от того, проживут они до ста лет или умрут завтра. –Миротворцы - куски дерьма, – ворчит Ширасэ, сбрасывая ящик с рампа, – Вечно они заставляют нас делать грязную работу. Чуя отправляет коробку вниз, в стопку, которую они сделали. Внутри поезда все грандиозно, даже та часть, где хранятся припасы. Здесь есть две двери, соединяющие его с остальными тележками, а также висящие над ними светильники. Электричества в Десятом почти нет. – Когда-нибудь я посмеюсь и заставлю их делать грязную работу!, – Ширасэ, видимо, ждал ответа, – Посмотрим, как им понравится выполнять самую ужасную работу во всем Десятом. Уверен, они и дня не продержатся. Правда, Чуя? –Ты даже не можешь выполнить порученную тебе работу, Ширасэ. –Что! Я отлично кормлю коров! У меня это лучше всего получается! Чуя останавливает: –Тебя направили на бойню. И тебя вырвало в первый же час смены. Нам пришлось поменяться местами, – он подходит ближе, –Хватит болтать о всякой ерунде, заканчивай с этим дерьмом, и мы сможем уйти. Нейтральный взгляд сменяется хмурым: –Это был дым в воздухе. Я упал в обморок не потому, что я какой-то ребенок, – это была ложь, которая защищала то достоинство, которое Ширасэ сохранил как гражданин. У Чуи ничего от него не осталось. Можно было бы подумать, что работа на скотобойне вызывает гордость за дистрикт, но все оказалось наоборот. Тех, кто работает в атмосфере смертельного запаха, считают не такими, как все, - настолько близкими к мясу, что они могут почувствовать вкус того, что им не позволено. Брызги крови никогда не исчезают, сколько бы они ни оттирали свою кожу. Заболевания от соприкосновения с сырым мясом и животными - слишком распространенное явление на складах. Травмы остаются незамеченными, что приводит к большему числу смертей, чем в любой другой профессии в Десятом. С одиннадцати лет Чуя работал на убойном конвейере: хватал кур за шею и потрошил их. Потом свиней. Потом - коров. Некоторые считали, что он мог бы даже зарезать человека, настолько хорошо он выполнял свою работу. Лучше, чем кто-либо из взрослых, Чуя известен тем, что всегда держит в руке нож. Веснушки, покрывающие его лицо и тело, можно было принять за крапинки крови, которые засохли на припекающем солнце, так и не смывшись. – Ну и ладно. В поезде не так много того, что нужно разгружать. Ящик за ящиком отправляются вниз, пока один не зацепится за другой, не упадет и не разобьется. Внутри - обильное количество спиртного, какого они никогда в жизни не увидят. Ширасэ бросает на него взгляд, которого Чуя не хотел бы видеть. Он качает головой, нога уже выставлена вперед, чтобы остановить его. Но не останавливает. Ширасэ говорит ему, что в этом нет ничего страшного, что ничего страшного, если он возьмет только одну, потому что никто не заметит, верно? Миротворцы снаружи все равно пьяны. – Нет, - пытается сказать Чуя, но Ширасэ оказывается проворнее, вытаскивает пробку и отпивает глоток. Второго глотка у него не будет. Из дверей поезда на них смотрят темные глаза: лицо, которое Чуя узнал на экране телевизора несколько месяцев назад; победитель с плаката - Дазай. Дерьмо. Ширасэ бросает в него бутылку и уходит, оставляя Чую наедине с уликой в руках. Как будто от этого есть какой-то толк, он говорит: –Держи это в тайне. И тут его удача иссякла. За спиной Дазая появляется еще одна пара глаз в белых одеждах - миротворец, Чуя вспоминает, как на площади он избивал мужчину за то, что тот украл ребро из загона для свиней, чтобы его погрызть. Он мертв. Рука отделяет офицера от двери. Дазай кивает головой в сторону выхода. Уходи Чуя бежит, как никогда раньше. –Мне все еще нужно наказать их за поврежденный груз, – ворчливо говорит Миротворец. –Вы ведь готовы не обращать на это внимания?– Дазай достал из кармана брюк монету, – Покажи это кому-нибудь на рынке, и ты сможешь есть мясо каждый день в течение года. Это стоит одной бутылки джина? Их не надо долго уговаривать, тем более, что совсем недавно победитель делился одним из своих трофеев с Десятым. Прислонившись к окну, Дазай едва различает силуэт рыжего мальчика, убегающего к горизонту: – Рад знакомству. Это не последняя их встреча. Во время празднования обязательно проводится смотр президента Огая. Он ораторствует с той же непростой улыбкой, что и в предыдущие годы, читая историю и наказы для детей дистриктов. Никто из них не обращает внимания до тех пор, пока не объявляется четверостишье: –На память тем, кто по своей воле бросил вызов Капитолию, каждый дистрикит проведет выборы, чтобы выбрать трибутов и выставить самых ценных детей. В тот день никто уже не мог смотреть в глаза своим соседям. Дети вели себя лучше, чем когда-либо. Украденная еда стала меньшей проблемой. Все обходили друг друга на цыпочках, надеясь, что это будут не они. Спасибо, Победный тур! – Ширасэ поднимает бутылку в воздух, и щеки его окрашиваются в розовый цвет от непереносимости нескольких глотков. Остальные подростки сидели в кругу, укрывшись сеном и металлом, обозначавшими их убогое жилище неподалеку от загона для свиней. Чуя и группа сирот, которых все называли "Овцами", начали пасти овец, когда были совсем маленькими. Никому не было дела до того, что их топчут или они голодают, их приравнивали к домашнему скоту, с которым они жили. Не дети, а овцы. –Не могу поверить, что у тебя это получилось! –А оно вообще настоящее? Посреди них стояла большая миска с чечевицей, желудками и съедобными травами - отходы с конвейера, превращенные в ужин. –Да все по-настоящему. Вы бы нас видели. Это просто попало мне в руки, – Ширасэ сделал глоток, зажмурив глаза, и передал стакан следующему человеку. Рука подталкивает Чую: –Вот. В бокале закрутились янтарные вихри. Попасться с этим - значит отрезать себе мизинец, напиться - еще полдела. После сегодняшнего дня это может стать его судьбой. И Чуя пьет. И пьет. И пьет. – В этом году "Квартальная бойня" звучит просто глупо, кто будет голосовать друг за друга? – Ширасэ развёл руки в стороны –Это только добавит драматизма. Несколько человек согласны с этим, но Чуя знает, что избавиться от них легче всего. У детей из общественных домов и сирот нет семьи, которая могла бы по ним скучать. Если бы это был кто-то из них, а не дети, которых любили родители, это было бы расценено как акт милосердия. Не помогало и то, что они воровали и подвергались публичным избиениям гораздо чаще, чем остальные дети. Давление уже спадало, хотя он сомневался, что остальные его еще чувствуют. Тот факт, что они только что украли бутылку ликера так близко к жатве, означал публичное проявление неповиновения, которое еще свежо в памяти Десятого. В животе у него заурчало. В середине ночи Чуя выскочил на улицу, чтобы блевануть в сорняки. Несомненно, это карма. С болью в животе он решает, что паранойя того не стоит. Он примет наказание раньше, чем Миротворец успеет передать его остальным Овцам. Если Ширасэ получит еще одну порцию побоев, его снова переведут на бойню, и он будет выполнять ту же роль, с которой не справился. После смены на следующий день он узнает Миротворца по поездам, к которым тот подходит. –О чем ты говоришь?, – спрашивает он, лицо пустое, кроме глаз, – Бутылка чего? Ты пытаешься продать мне бутылку мочи и выдать ее за выпивку? –Нет, - Чуя открывает рот, чтобы сказать, но у него нет шансов. Офицер тащит его в переулок неподалеку: –Слушай, парень, – Чуя не понимает, даже когда тот машет перед его лицом блестящей монетой, – У тебя есть хороший друг, так что забудь, что мы оба что-то видели. Дело не столько в том, что, сколько в том, кто. Его друзья не милые, они глупые. Ширасэ не обдумывает ситуацию, а Юан болтлива, и остальные Овцы, не задумываясь, следуют их примеру. Чуя убирает за ними беспорядок. Однако ему удается разглядеть монету. Она используется в капитолийской торговле для закупки мяса - дорогого товара, который встречается реже, чем у победителей. –Я забуду, если ты достанешь мне фунт говяжьего фарша, – невозможно не сделать ставку, прожив жизнь, поедая внутренности,– Два фунта. –Я могу тебя наказать. –Я могу сказать, что ты помог мне взять бутылку. Мужчина замолчал: –Два фунта - это все, что нужно для такой овцы, как ты, чтобы держать рот на замке. Как бы ни было обидно, Чую это не волнует, потому что в конце концов он получает то, что хочет. Два фунта говядины, завернутые в ткань и перекинутые через плечо. Гордость болела, но его желудок вскоре был полон. Если бы он был более бдительным, то мог бы заметить, что Ширасэ и Юан стоят рядом и наблюдают, как он тихим шепотом разговаривает с миротворцем. –Как ты думаешь..., – Юан шепчет Ширасэ. –Он спасает свою чертову шкуру. Когда через неделю его переводят на бойню, расположенную дальше, никто из овец не прощается с Чуей. Последние несколько дней они вообще не хотят с ним разговаривать. Их глаза постоянно следят за дверью, а когда приходят миротворцы, они замирают. Это не кажется чем-то серьезным, пока Ширасе не проигнорирует его прощание. Он вернется до начала жатвы, ему требовалось больше рабочей силы в другом месте, где он мог бы заработать больше денег. Наступит осень, а вскоре и время голода. Чуя оставляет у них свои тессеры и уходит один. Никто не желает ему удачи. –Пока ничего не случилось, Ширасэ, – Юан не сводит глаз со спины Чуи. Прошло уже несколько дней с тех пор, как они выпили, а Миротворцы так и не пришли наказать их. Все были на взводе. –Очевидно, нет,– пробормотал он. –Что ты имеешь в виду? Ширасэ прислонился к ограде для скота: –Он расскажет ближе к Жатве. Тогда все забудут о нем и сосредоточатся на нас. Ее лицо бледнеет, несмотря на дневную жару: –Ты действительно думаешь, что Чуя так поступит? Сказать, что Чуя был добр к ним, значит преуменьшить. Они были живы только благодаря ему. Он кормил их, защищал и оберегал от неприятностей. Причина, по которой они не находились в общественном доме, заключалась в том, что Чуя договорился с владельцем фермы. Это грязно, это неправильно. –В последнее время он стал более раздражительным и не хочет нам ничего рассказывать. Где он взял эту говядину? Где он берет еду в любое другое время?,– комбинезон Ширасэ вгрызается в дерево, занозы впиваются в толстую ткань, – Он и раньше ничего не рассказывал о том, откуда он родом, никогда не рассказывал. Чуя знает о нас все, а что мы знаем о нем? Старшие члены Овец, у которых есть официальная работа на ферме, соглашаются, что Чуя подозрителен, и советуют им спасаться, прежде чем он разлучит их навсегда. –Мы - единственная семья, которая у нас есть, Юан, – она встает рядом с ним, как только облик Чуи исчезает, – Чуя не может испортить это. Утром в день Жатвы Чуя не ест. С момента начала работы на бойне прошло не так много времени, чтобы он получил зарплату. Вчера вечером он перекусывал кукурузой и тем, что осталось в его рюкзаке, привыкнув к голоду, который приходит с восходом солнца. Было еще достаточно рано, чтобы незаметно пробраться мимо мывшегося скота и присоединиться к нему, об остальном он позаботился с помощью мочалки. Единственная хорошая одежда, которой владел Чуя, была плотно упакована в рюкзак, который он взял с собой; белая рубашка на пуговицах была ему велика на один размер, а штаны слишком коротки на его немного выросших ногах. Он как мог застегнул манжеты на рукавах, провел пальцами по влажным волосам и перепрыгнул через забор. Удивительно, но день жатвы был одним из немногих, когда им не нужно было работать. Если бы это не сопровождалось страхом, то, возможно, это было бы расслабляюще. Десятый не бурлит жизнью. Люди тащатся по улицам, держа на плечах детей. Кто-то плачет от страха, а кто-то бьет себя камнями. Сегодня их объединяет одно: они все смотрят на Чую. Он смотрит, смотрит, смотрит - и видит, что все они смотрят на него. Будь то простые или пристальные взгляды, Чуя знает, что они смотрят на него. –Вор! – шепотом произносит женщина, проходя мимо него в очереди. Его укололи в палец. Миротворец на секунду задерживает на нем взгляд, затем обращается к листу бумаги: – Заполните, пожалуйста, лист с именами тех, кого вы хотите избрать в качестве трибутов, и отметьте в нужных строках, –на листе написаны имена всех детей из Десятого, некоторых он знает, а также его собственное. У Чуи немало тех, кто ему не нравится, но голосовать за них кажется неправильным. Он отдает предпочтение своему имени. Девушку он выбирает наугад, надеясь, что не убил ее. –Следующий. Чуя идет дальше. Ширасэ и Юан не стоят на своем обычном месте во время Жатвы. Сколько он себя помнит, Ширасэ стоял рядом с ним, когда вызывали других. Юан оставалась в том же ряду на стороне девушек и болтала глупости на расстоянии. Сегодня все было не так. Юан влилась в группу мальчиков, насупив брови, она ищет, как может, несмотря на то, что не может видеть над головами других. Это был бы отличный год для его стремительного роста. Но Чуя стоит перед мальчиками, которые смотрят на него сверху вниз, и не только из-за его роста. Тяжесть их взглядов начинает давить на него. Словно прибавляя в массе, взгляды удваиваются, затем утраиваются, а потом все разом останавливаются. – Здравствуйте, дети-кандидаты из десятого дистрикта!, – их сопровождающий, совершенно новый человек, делает шаги точно в длину на сцену. Павильон и сцену украшают памятные вещи дистрикта, головы животных и их шкуры, – Как вы, наверное, знаете, я не совсем обычный человек, который приходит поприветствовать вас. На самом деле я автономный гуманоидный суперкомпьютер или андроид, но вы все знаете меня как Адам. После долгих раздумий я был послан сюда от их имени, чтобы эти первые в истории выборы прошли как можно более гладко для Квартальной бойни. Адам без умолку болтает о тонкостях своей работы. Чуя замечает, как невероятно человечно он выглядит, его невозможно отличить от стоящего рядом мэра. В отличие от других сопровождающих Капитолия, Адам одет в простой синий костюм и перчатки. У него темные волосы, широкая улыбка и приятный голос. На протяжении всего видео Чуя пытается поймать взглядом Ширасэ, вертя головой. У него болят пальцы ног от того, что он стоит на них в своих поношенных рабочих ботинках - единственной обуви, которая у него есть. Бомба взрывается на экране, когда он обнаруживает, что он пристально смотрит на него из рядов позади. Возможно, именно поэтому волосы на его шее встали дыбом. Ширасэ нет смысла злиться. –Поучительное видео. Я видел много таких, на моем жестком диске еще более тысячи, если кому-то интересно посмотреть!, – Адам ждет ответа, но его нет, – Так, сейчас я подсчитаю все голоса. Пожалуйста, дайте мне тридцать шесть секунд. Никто не верит, что он может так быстро подсчитать такое количество голосов, но он это делает. Программирование Адама превосходит все, что есть в Десятом. В конце концов, он - машина из Капитолия. Голоса появляются на экране так же быстро, как он подсчитывает их для девушек. Одно имя набирает больше голосов, чем другие, - девочка на год младше Чуи, но намного крупнее его. Она родственница мэра, а ее отец владеет огромной фермой на севере Десятого. Поскольку она не страдала от голода, те, кто голосовал за нее, хотели, чтобы она страдала из-за более комфортной жизни, которую она вела. Миротворцы тащат ее на сцену после того, как она проклинает окружающих. Они вводят ей что-то в затылок, что сразу же успокаивает ее. Она стоит ошеломленная. Чуя не слышит ее имени, потому что не слушает. – Теперь о мальчиках. Их больше, так что это займет тридцать семь секунд. И снова он не лжет. Все эти взгляды что-то значили этим утром; эти хмурые взгляды недельной давности, скупые слова Овец и всех тех, кто когда-либо был свидетелем его публичных избиений от поедания из свиного загона. Голос Адама слишком гостеприимен, когда он говорит: – Подавляющее большинство в девяносто четыре процента всех голосов было отдано за Накахару Чую, – на экране появляется его жалкое изображение. Видеть себя так неуместно. Смотрят, смотрят, смотрят, все дети смотрят на него. Наконец, тяжесть взгляда Ширасэ рассеивается, не оставляя ничего, кроме забрызганных кровью веснушек, расползающихся по его спине. Это было как удар ножом по животу, ведь его сердце жило там долгие годы. Ожидая в государственном здании, Чуя беспокоится о том, как овцы будут питаться зимой. Младшие не могли вывезти тессеры, потому что были недостаточно взрослыми. Без доли Чуи они точно умрут с голоду. Ширасэ взял тессеру только один раз и больше не брал. Юан вообще не брала. Поэтому у них нет причин голосовать за него. Каждый год, с тех пор как Чуе исполнилось двенадцать лет, он брал тессеры на свое имя. В семнадцать лет его имя было в чаше более сорока раз. Если бы это не случилось сейчас, то в следующем году его бы точно вытянули. Такова была судьба. Большие деревянные двери открываются, и он ожидает увидеть их, ожидает, что к нему подбежит Юан и спросит, все ли в порядке, скажет, что он может вернуться домой, если будет очень стараться. Но ни Ширасэ, ни Юан нет. – Вы, должно быть, Накахара Чуя, очень приятно познакомиться, – Адам протягивает ему руку, – После тех выдающихся выборов можно подумать, что вы не хотите ждать тех, кто вас послал. Вы не сердитесь? Для андроида Адам особенно дружелюбен. Хотя, если бы он был запрограммирован на подражание человеческим эмоциям, любой человек понял бы, что сейчас не время говорить о неопределенности. Чуя засунул руки поглубже в карманы: –Эти люди не посылали меня, у них не было другого выбора. Кроме того, мои друзья за меня не голосовали. "–Я их обеспечиваю, - хочет сказать Чуя, - Они никогда бы не предали меня таким образом." Овцы могли проголосовать за него, только если бы испугались. –Вы знаете, что это правда? –Я знаю, что они бы этого не сделали. Адам опускает руку и садится на скамейку рядом с ним, вторгаясь в его пространство: –Вы можете спросить меня. Все голосования публичны. Если у вас есть имя, я могу сказать, за кого они проголосовали – его серые глаза сияют голубым светом, когда он просматривает аппаратуру, – Вы проголосовали за себя. Это очень странно, вы так сильно хотели участвовать? По имеющейся у меня информации, дети дистрикта боятся быть избранными, если они не из Первого, Второго, а иногда и Четвертого, хотя это более редкий случай. В его горле образовался комок: –Заткнись. – Натто Вада была гораздо злее тебя. Она пыталась выбросить меня из окна, – он постукивает себя по подбородку, – Тяжело читать это приветствие, хотя я решил, что оно не из приятных. – Ты ведь болтливая машина, не так ли? –Хотел бы ты знать, Накахара Чуя, предали ли тебя? При этой мысли у Чуи зачесалась кожа. Девяносто четыре процента хотели, чтобы его не было. Шести процентам было все равно. Влага на языке растворяется, когда он открывает рот. Да. Нет. Мне невыносимо слышать правду. Должно быть, они были напуганы. Они испугались. – Может, хватит меня так называть?, – простонал он. Никто никогда не называл его по фамилии, он даже не был уверен, почему она у него вообще появилась. Нет чести в том, чтобы не иметь семьи, поэтому он не заслуживает чести беречь свою фамилию. – Я понимаю, мастер Чуя подойдет тебе лучше? Руки скользят по его лицу в знак поражения: – Ты сделаешь эту неделю самой длинной в моей чертовой жизни. – Будем надеяться, что ваша жизнь продлится дольше недели, мастер Чуя! Один мой знакомый попросил меня присмотреть за вами, – как по команде, Адам встает, не позволяя Чуе спросить, что он имеет в виду, – Твое время вышло. Миротворцы открывают дверь. Чуя ни с кем не прощается. Поезд столь же роскошен с точки зрения эстетики, как и по тому, что он перевозит. По дороге они ели тушеную утку с зерном, которое он ни разу не брал в рот, и картофель, приготовленный в сливочном масле и соусе из красного вина. Была даже стопка десертов. Несмотря на то, что тело подсказывало ему, что сейчас не время для еды, Чуя не мог остановить слюноотделение, чтобы насладиться приторной сладостью, присущей меду. Натто не притронулась к тарелкам с едой и не заговорила с ним. Чуе это нравится. Однако Чуя не любит Верлена. –Вы умрете, – Верлен говорит им обоим, переключая взгляд на Чую, – Ты слишком маленький и худой, ты слишком долго голодал. Ты умрешь первым. Ему неинтересно слушать его бредни об их скорой смерти и о том, почему они должны оставить всякую надежду и покончить жизнь самоубийством. Печенье достаточно сладкое, чтобы он мог сесть за стол и не слушать его. Верлен - единственный оставшийся в живых победитель из Десятого. Ценой своего рассудка он победил в семнадцать лет. Ходят слухи, что после победы бывший распорядитель Пан предложил Верлену место одного из своих телохранителей, увидев, как тот убил одну из самых крупных дворняг, когда-либо созданных Играми. Так же быстро, как это было сказано, Верлен свернул шею, пошатываясь от воспоминаний о голосе Пана в микрофоне арены. За его самочувствием постоянно следил человек из Капитолия, так как того сочли нестабильным. Однако это не мешает Капитолию заставлять Верлена возвращаться из года в год. –Поль, я не уверен, что тебе стоит повторяться это в этом году, – Рембо берет со стола кувшин с водой. Артюр Рембо - "охранник" Верлена, но он называет себя его партнером. Что бы это ни значило, Чуя ни на секунду не верит в это. Рембо - призрачно бледный и темноволосый, несмотря на летнюю жару, одетый в слой за слоем. На нем даже красный шарф, подчеркивающий его и без того стильный стиль. –Лучше, если они умрут, они должны слушать меня как своего наставника. Вот если бы там разрешили прыгать с мостов... –Сомневаюсь, что ты сможешь наставлять безголовую курицу так, как ты говоришь, – ворчит про себя Чуя. –Что ты сказал?, – Верлен вскочил, в его глазах появился дикий блеск. –Я сказал, - он наклонился к столу, - что ты не можешь быть наставником даже безголовой курицы. –Ты говоришь прямо как тот прошлогодний сопляк... –Поль, – Рембо прикладывает руку к его запястью, отчего Верлен слегка сдувается. Должно быть, он владеет какой-то магией, а может быть, просто одурманил Верлена своим сознанием, потому что Чуя мгновенно оказался вне львиного логова, –И Накахара, мы будем признательны, если ты не будешь враждовать с Полом. Чуя не знает, что означает это слово, но может догадаться по контексту: –Перестань меня так называть. Меня зовут Чуя, вот и все. – Чуя действительно ненавидит свою фамилию. Мне еще предстоит выяснить, почему, – Адам набивает полный рот утки. Стул скрипит, и он больше не теряет времени за столом. Он встает с самого удобного кресла, в котором когда-либо сидел, и ложится на первый диван, который когда-либо чувствовала его задница. Там, глядя в окно, Чуя наблюдает за тем, как мимо проплывает Пятый район. Он не видит ни скота, ни овец - ничего, что он когда-либо убивал. Сказать, что он скучает по дому, было бы неправильно, ведь как он может тосковать по людям, которые отправили его сюда? "–Они были напуганы,– говорит себе Чуя, –Я должен сделать это для них." Если бы он смог победить, то еда никогда не стала бы проблемой. У овец будет дом, который они смогут назвать своим, в их руках наконец-то появятся деньги, и им больше не придется вписывать свои имена в тессеры, чтобы выжить; если Чуя вернется домой, жизнь вернется в нормальное русло. Но Чуя никогда не был дома. Да и не было его никогда. К тому времени, как они добрались до Капитолия, его желудок уже надулся. Печенье размером с палец с кусочками растопленного шоколада, о котором он мечтает, уходя из-за стола, настолько сытное, что он возвращается и наедается до боли в животе. Потом, когда ему кажется, что боль отступила, он делает это снова, снова и снова. –Тебе стало совсем плохо от того, сколько ты съел, – говорит женщина, которая так нежно заправляет его волосы за уши, когда его тошнит, – Бедняга, – в ее голосе нет язвительности, но есть насмешка, как будто он заслужил такую участь за свою глупость. Его снова рвет, и он падает на металлическую чашу. – Это гораздо более распространенное явление, чем ты думаешь, –ее накладные красные ногти перебирают инструменты на серебряной тележке, – Многие из вас никогда не ели здешнюю еду, от нее тошнит, потому что она вызывает привыкание. Не волнуйся, независимо от того, как ты ешь, у нас есть, что решить эту проблему. Над его головой горит яркий свет, пока она внимательно изучает каждую частичку его обнаженного тела. – Ты очень маленький для мальчика твоего возраста, на самом деле ты выглядишь не больше чем на двенадцать с таким маленьким ростом. Трудно поверить, что тебе семнадцать, – ее ржавые радужные глаза были размыты по сравнению с розово-рыжими волосами - цвет напоминал плоть лосося, которого запрещено ловить в реках, – К счастью, у тебя симпатичное лицо, Чуя. Его щеки покраснели. –Я все еще расту, – Чуя скривился, горло горело от напитка, который она ему дала. –Может быть. Он прочистил горло, пытаясь говорить уверенно: –Разве вы здесь не для того, чтобы мне помочь? –Помочь тебе? Парень, я заставлю тебя выглядеть красиво. Я возьму эти кривые зубы и выпрямляю их. Я поправляю твои взлохмаченные волосы, выравнивая их слоями, – она показывает ему ножницы, – А еще я сделаю так, чтобы ты лучше пах. –Я... плохо пахну? Ее улыбка на мгновение исчезает, рубиновые губы вновь раскрываются. –Ты пахнешь... землей. Судя по ее тону, это должно было означать "овечье дерьмо". –Вы пахнете средством для чистки баков, - его желудок чуть не свело, – Думаю, это не так уж и плохо, мисс. – Мисс? Зови меня Кое. –Хорошо, мисс Кое, - кивает он. – Чуя, я не старуха. Прояви ко мне уважение, –У Кое язвительный взгляд, в котором столько же презрения, сколько и у Чуи. Несмотря на то, что она старается говорить ласково, он может уловить в ее тоне фрагменты, требующие уважения. И голубой, и карий глаз опускаются вниз: –Прости, м...Кое. –Так-то лучше. В этом году мы хотели попробовать что-то другое. Видишь ли, прошлый год был полным провалом, и они стерли всех в команде Десятого дистрикта. Так что мы все новички в этом дистрикте. Животные - это да, но на этот раз ты не будешь носить коровью шкуру, Чуя, – она достает блокнот для рисования, – Мне кажется, рога будут смотреться гораздо лучше, не так ли? Вечером Чуя и его партнерша выезжают на колеснице с рогами, закрученными, как у баранов. Они одеты в шерсть, красную на концах, накидка волочится только у ног Чуи. Их перчатки, как у мясников, сделаны стильными из кашемировой ткани, доходящей до локтей. От рук до пояса, шеи и воротника из их тела торчат шипы, похожие на колючки, отвлекающие внимание от ребер Чуи, которые выглядят так же. Дистрикт Десять не привлекает внимание толпы на параде дистриктов, а скорее сливается с капитолийской модой, которую многие надеются носить - овца для пастуха. Фицджеральд смеется, а Агата хвалит дизайнера, оба находят наряд забавным и креативным. В гостиной Победителей царит совсем другая атмосфера. Потягивая бесплатные сигары, Дазай сидит, скрестив ноги, перед обзорным окном, любуясь знакомым лицом. Он должен согласиться: если Чую отправляют на бойню, он с тем же успехом может выглядеть в роли жертвенного агнца. –О, - хмыкает Дазай, - Как же я рад снова тебя видеть!