________________
– Это сказал Дазай? Этот маленький негодяй, конечно, так и сделал. Я всегда одеваюсь идеально. Я не уверена, насколько я доверяю тому, что ты рядом с ним. – Я сказал то же самое, – Чуя хмыкнул, и Кею хлопнула его по спине, чтобы выпрямить осанку. Он слишком долго склонялся над линиями в Десятом. Она укладывает его волосы с помощью тепла. Остальная часть его одежды объективно нормальна по сравнению с тем, что носят другие на улицах. Вновь обретенные кудри обрамляют его лицо, рыжие ресницы кажутся длиннее после нанесения макияжа. –Открой глаз. Чуя застонал. –Зачем? –Сейчас же. Он смотрит на потолок, пока она устанавливает контакт на место, и моргает еще несколько раз, пока он не установится над его одним карим глазом. Теперь они оба бледно-голубые. – Сестрица, - говорит певучий голос, - я был бы признателен, если бы ты поторопилась. Есть важные люди, которые ждут встречи с нашей маленькой звездочкой. Вальсирует Дазай в своей заурядной красе. Он не выглядит так, словно побывал у стилиста, скорее всего, он избегал Шибусаву так долго, как только мог. – Ты будешь ждать, пока я не закончу, – Кое опрыскивает Чую одеколоном, достаточно тяжелым на вкус. Он кашляет, – Вот так. Теперь держи голову высоко поднятой, когда разговариваешь с гостями. Если они захотят поговорить с тобой, это хороший шанс, что они захотят вас спонсировать. –Верно. Он поднимается, проводит руками по своему костюму, чтобы избавиться от складок, как она учила. Дазай намеренно наблюдает за ним. Даже в коридоре Дазай впивается в него взглядом. У подножия лестницы ему надоедает такое пристальное внимание. –Что?, – слова Чуи прозвучали как рык. – Я просто удивлен, что на этот раз ты не нарядился маленьким поросенком, – Дазай лезет в пиджак и достает яблоко, – Тема животных и все такое... Я даже принес это, чтобы засунуть тебе в рот. Он пихает его в бок: –Дай сюда! –Ты что, не можешь дотянуться?, – Дазай встает на цыпочки, – Прыгай, поросенок. –О, ты сам напросился. Его злобный гогот отражается от стекла и камня, изящные туфли Чуя щелкают по плитке, когда он заглатывает наживку и прыгает за ней. –Слишком медленно, еще раз промахнешься, и придется кусать целых пять минут. Глаз Чуя подергивается. Следующий прыжок, которого ожидал Дазай, вовсе не прыжок, а удар по ноге, от которого он вскрикивает от боли. Яблоко плавно опускается в руку Чуи. –Не смей портить свой наряд!, – кричит Кое с торца здания. Они оба слышат ее требование. – Кажется, ты сломал мне палец, – хнычет Дазай, но возбуждение в его тоне не проходит. Никто в здравом уме не поднял бы на него руку, зная, кто он такой. Демон он или нет, но Чуя его не боится. –Может быть, если бы ты надкусил яблоко, то не кричал бы так громко. Сестрица ненавидит громкие звуки, – Чуя ухмыляется, довольный собой. –Удивительно, что она не ненавидит и непослушных щенков. –Говорит комнатная собачка президента. Нога все еще болит, но Дазай увеличивается в размерах, когда обе ноги становятся на землю. Он выглядит почти сердитым. Не обращая внимания на это, Чуя встречает его лицом к лицу. –Так вот почему вы оба опоздали? На вершине лестницы ждет мужчина в узорчатом костюме-тройке. Волосы у него короче, чем у Чуи, а полосы черной краски нанесены только на правую сторону, как на клавиши рояля. В его позе чувствуется авторитет. –Деретесь?, – спрашивает он, привлекая их внимание. Дазай говорит первым. – Пианист, рад снова тебя видеть. –Было бы лучше, если бы ты позволил нашему гостю встретиться с нами, ты всегда обходишь нас стороной. Мы уже заждались. Они продолжают болтать, поднимаясь по освещенной лестнице. Стеклянные стены показывают мир, который никогда не тускнеет в ночи. В отличие от Десятого, где фонари горят на животном жире, Чуя не чувствует запаха копченого свиного сала. Здесь у них в изобилии электричество. Дазай подталкивает его к двери. –Ты так и не сказал мне, куда мы идем, –он вытесняет из своих мыслей туманное видение разбитых лампочек. –И не надо было, ты еще не умеешь держать язык за зубами. Лучше пусть это будет сюрпризом, – Дазай оглядывается через плечо, – Ты нравишься Флагам. –Что это за имя? Я им ни слова не сказал. –Неважно. – Это все, что ты можешь сказать? Он крепче вцепился в плечо Чуи, заставляя его сосредоточиться на нем. –Не играй роль избалованного мальчишки, есть причина, по которой ты им нравишься. Если ты не хочешь умереть, сделай все возможное, чтобы завести друзей. –С людьми за пределами арены? – Чуя скрипнул зубами. –Худшее, что ты можешь сделать там, это завести друга. Ты и так неженка, а убийство того, кому ты доверяешь, станет для тебя концом, потому что я не уверен, что ты сможешь это сделать, – Дазай подталкивает его к двери, – Пианист может быть раздражительным, Липпманн самоуверен, Айсмен удивительно добрый, Док просто странный, а Альбатроса ты полюбишь. Пока. Дверь захлопывается перед его носом. Группа хорошо различимых мужчин расположилась на плюшевых подушках, на низком столике стоит тарелка со сладостями. Каждый из них прекрасно одет, обувь соответствует акцентам в одежде и прическе. Трое из них соответствуют капитолийской моде, двое отступают от ее уникальности. – Итак, Чуя. Я слышал, что твои навыки общения с людьми просто ужасны, – Чуя еще не знает его имени, но, судя по словам Дазая, он предполагает, что это Липпманн. Он привлекателен так, что Чуя не может его описать. Мужчина рослый, с мясом на костях и острыми чертами лица, несмотря на мягкий вид, который он демонстрирует. Его кожа настолько идеальна, что невозможно поверить, что он хоть раз в жизни выходил на солнечный свет. На его безупречно одетом теле нет шрамов, даже там, где обнажилась кожа. Липпманну далеко до тех жителей Десятого района, у которых нет пальцев и рук, а кожа испорчена солнцем. Чуя - яркий тому пример. Его последний солнечный ожог еще не успел сойти на спине. Он подходит ближе. –Это значит плохо, да? Большинство из них посмеиваются над этим. Жители Капитолия часто так поступают с трибутами, зная о недостатке образования в дистриктах, помимо пропаганды. Для них они глупы. Чуя не виноват в том, что он не начитан и не великий оратор. У него нет серебряного языка Дазая. Если бы у него была возможность учиться, он бы отказался от модных слов в пользу того, чтобы найти способ прокормить себя. Что толку от книги, если он не может ее съесть? –О, как ты жалок, – Пианист встает со своего места, держа в руке бокал, и кладет ладонь на плечо Чуи, – Кое воздала тебе должное, хотя я не думал, что ты такой маленький. Его глаз дергается. –Спасибо. –Он злится, что ты так сказал, – добовляет громкий голос. – Я не злюсь. –У тебя глаз дергается, ты злишься, – этот человек ближе всех к Чуе по росту. Однако он носит солнцезащитные очки внутри здания. В этом мало смысла, – Меня зовут Альбатрос, кстати, не позволяй Пианисту трепать тебе нервы, у него это хорошо получается. –Когда работаешь брокером, приходится быть жестоким, – он вздохнул. – Что? – Чуя щуриться. –Работа с деньгами, Чуя, – Липпманн отвечает, – Пианист отвечает за выдачу кредитов и обеспечение инвестиций, его семья занимается банковским делом со времен войны. Это очень важная работа. –Половина людей в Капитолии должны ему деньги, поскольку он их печатает, – Альбатрос фыркает Чуе в ухо, сует ему в открытую ладонь чашку с чем-то. Оно шипит зеленым. Чуя сморщил нос от запаха напитка. –И что же тогда делаешь ты? –Я вожу машину. –И все? – Альбатрос не относится к своим обязанностям серьезно. Его семья работает в транспортном секторе. Тот поезд, на котором вы приехали, был сделан ими, – Пианист, похоже, знает все обо всех, –Впечатляет, правда? Альбатрос опрокидывает свою рюмку, проглатывая все целиком, и, опираясь на плечо Чуи, балансирует: –Мой мотоцикл еще лучше! Он смотрит в стакан: –Да... – Ты не собираешься попробовать, чувак? Не то чтобы он раньше не пил спиртное. Ширасэ - любитель воровства, поэтому он избавился от множества улик. Он откидывает голову назад и пьет. Не успевает проглотить напиток, как он выплевывает его обратно в рюмку и кашляет. Слезящиеся глаза опухают, когда они снова смеются: –Бля... – Я же говорил, что он будет чувствителен к этому, – черноволосый мужчина с оскаленными зубами и повязкой на шее, как у Дазая, хохочет громче всех. Он такой же худой, как и Чуя, – В дистриктах нет доступа к крепкому алкоголю, его разбавляют водой. Чистый спирт слишком легко воспламеняется. –Ты пытаешься меня напоить? Док пожимает плечами: –Я хотел посмотреть, как это на тебя подействует. Конечно, этот спиртной напиток не является нормальным. –Док, ты что-то подмешал?, – Липпманн потирает виски. –Я не подмешивал. Клянусь! Их внимание привлекает звук разбивающегося стекла в руке Чуи. Оно пронзает толстый палец и стекает по запястью. Они замолчали. –Я думал, вы все хотели со мной познакомиться?, –кровь затекает в дорогой шелковый рукав Чуя, лицо красное от удушья и стыда, – Это не то, о чем мне говорили. –Ты не так понял, – Альбатрос вздрагивает при виде красного цвета. –Правда? Сердце Альбатроса на полсекунды заколотилось при виде ярости Чуи: –Да. Он отпихивает его руку от себя: –К черту все это, я ухожу. Единственный, кто еще не издал и звука, затягивается сигаретой. – Плохая идея, – его голос глубокий и властный. –Айсмен прав, эта встреча очень важна. Мы должны присматривать за тобой. Чуя делает паузу. –Зачем? Чтобы вы, богачи, могли еще поиздеваться надо мной? Наверное, Дазай хочет показать мне, какой я тупой?, –он расправляет плечи, – Мне плевать, каким идиотом вы все меня считаете, потому что я из Десятого. Пейте свое модное дерьмо и не трогайте меня. –Отсутствие людей, которые могли бы поручиться за спонсоров, — не лучшая стратегия, не находите?, – Пианист постукивает себя по подбородку, – И Кое будет недовольна тем, что мы позволили тебе навредить себе. –Не моя проблема. Липпманн вмешивается: –Но разве ты не хочешь узнать, как проводить интервью? Оставшиеся осколки стакана, который он держал в руках, с грохотом падают на пол. Но когда он поднимает глаза, Айсмен загораживает дверь. –Двигайся. –Нет. Возможно, в тот день он был расстроен: Дазай истощил его терпение с тех пор, как отделил Чую от остальных трибутов. Никого не должно было удивлять, когда он схватил Айсмена за плащ, весь в крови, чтобы начать перепалку. Позже он обвинит в этом Дазая. Пока же он размазывает кровь по плащу Айсмена и впадает в ярость. Отсутствие свободы воли наконец дало о себе знать. Бой длится на целых две минуты дольше, чем они предполагали. К счастью, пострадали только их костюмы. Пока Айсмен не зафиксировал его руки, а Альбатрос - ноги, он не перестает корчиться. –Отпустите меня! –Этого не было в нашей сделке. –К черту сделку. Я не хочу с вами разговаривать. Меня не волнует ни интервью, ни вежливое обращение. Я сделаю это сам, – он всегда так делал, и сейчас не могло быть иначе. Задыхаясь, Чуя почувствовал, что его тело начинает уставать. Альбатрос осторожно переставляет ноги: –Черт, ты не сдаешься, да? –Все так, как указано в информации, – Док встает с больным видом, достает коробку с таблетками и глотает одну. Он вздрагивает, внезапно почувствовав себя бодрее. –Какая информация?, – мышцы Чуи расслабляются, несмотря на то, что его так крепко держат, застигнутого врасплох. Айсмен отпускает его на трясущиеся ноги. Пианист лезет в карман: –Информация о тебе, конечно. Неужели ты думал, что эта встреча была напрасной? Чуя не отвечает, подкрадываясь ближе, пока Пианист возится с чем-то тонким. Затем протягивает руку. Предложенный предмет покрыт пленкой, блестящей при попадании на нее света. В отличие от фотографий, которые он видел в Десятом, эта имеет цвет. Это было редкостью, поскольку большинство их телевизоров все еще показывали в монохромном режиме. Здесь он видит фотографию мальчика с волосами, как у него самого, лицом пустым и ужасающе маленьким по сравнению со взрослыми за кадром. Фотография была сделана не очень удачно, но это было доказательство детства, которого Чуя не помнил. Перед камерой стоит его юная копия в белой одежде с растрепанными волосами. Края пленки размыты статикой, но Чуя не может оторвать взгляда от собственного лица. –Мы старались, как могли, чтобы заполучить его, после того как нам сказали, насколько ты важен, – Пианист уговаривает его взять пленку. Док пожимает плечами: –Судя по записям, в молодости у вас были плохие зубы. Интересно, что вызвало этот кариес, Чуя. Не возражаешь, если я загляну к тебе в рот? Озадаченный, Чуя готов поклясться, что у него закружилась голова. Вся информация обрушилась на него одновременно. Ширасэ и Юань получили удовлетворение от того, что стали свидетелями смерти своих родителей, от того, что убежали из дома, от того, что у них есть место которое можно посетить. У Чуи не было ничего, что могло бы рассказать о том, кто он такой. Даже если кто-то никогда не хотел его видеть, узнать об этом было невозможно. Долгие годы он размышлял, был ли он ублюдком из дистрикта, которому повезло выжить, или его бросил ли на бойню мясник, потому что он не был ребенком, достойным любви. И вот теперь он увидел, как этот нелюбимый ребенок смотрит на него в ответ. Рядом с ним толпится Липпманн: –О, у меня тоже кое-что есть!, – из его пальто появляется папка, –Это для тебя. Возможно, некоторые слова слишком техничны и непонятны, но это должно вдохновить тебя на еще большую победу. Альбатрос снова обнимает Чую за плечи: –Он, как обычно, берет на себя всю славу, я помог. Нам с Айсменом пришлось пережить столько дерьма за последние несколько дней, чтобы найти здание, не говоря уже о поиске всех файлов. –По роду своей деятельности я встречаюсь с влиятельными людьми, – передергивает плечами Айсман, – Они оказывают мне услуги за защиту. –Я не понимаю...,– выдает Чуя, – Что все это значит? Тщательно наманикюренный ноготь Липпманна постукивает по папке: –Это то, кто ты есть, Чуя. Записи о твоем рождении, о твоей семье, обо всем. Все было на месте, когда он открыл ее, даже дата рождения. Чуя никогда не отмечал один определенный день, потому что не знал, какой именно. Оказалось, что она совпадает с датой, когда его подбросили на бойню. Остальные файлы представляли собой страницу за страницей отчетов, имен, незнакомых ему людей, мест, о существовании которых он даже не подозревал, и многого другого. На расшифровку файлов уйдут недели, а не три дня, оставшиеся до начала Игр. История Чуи была долго обсуждаемой тайной дистрикта, на которую никто не знал ответа. Он спрашивал у многих и получал столько же ударов в спину, обвиняя их в том, что они его бросили. Любой ребенок отчаянно нуждался в семье, и он не был исключением. Это отчаяние привело к обиде на весь район. После того, как ему так долго некуда было обратиться, ответы были у него в руках. Если бы он только мог показать Овцам эту фотографию, они бы поняли, что и его когда-то любили. –Что-то ты притих, дружище, – Альбатрос сжимает его плечо, – Разве ты не собираешься обнять нас и поплакать? –Почему? –А? –Зачем помогать мне?,– прерывистое дыхание Чуи сотрясает его грудь, словно он дрожит, — Зачем кому-то из вас это делать? Флаги обмениваются взглядами, но ни один не задерживается. Воздух в комнате был густым, как тлеющий туман, но Липпманн с легкостью разрезал его. –Каждый заслуживает знать правду, – его улыбка искренна, – Особенно ты, нам говорили, что ты исключительный человек, и то, что ты перед нами, подтверждает это. Они были правы, вы можете выиграть для всех нас. Слова попадают в одно ухо и выходят из другого. Чуя верит, что у него есть друзья в Овцах, несмотря на то, что они с ним сделали, но он может видеть новых друзей во Флагах. Все, чего они ждут от него, - это победы, как и все остальные, с кем он общался. Поэтому Чуя должен победить ради своих товарищей здесь, в Капитолии, и дома, в Десятом. –А когда ты победишь, ты станешь одним из нас, – Пианист в считанные секунды укрепляет давнюю мечту. На один блаженный час Чуя забывает об Играх. Он запихивает в рот профитроли вместе с Альбатросом и позволяет Доку осмотреть свой кровавый порез. Он борется руках с Айсменом и позволяет Липпманну возиться с его волосами, пока Пианист рассказывает о стилисте, который делает его фирменную прическу в стиле пианино. Как бы мало Чуя ни заботился о внешнем виде, он цепляется за каждое слово._______________
Дазай не забирает его, когда приходит время возвращаться в квартиру. Это Адам. –Следуйте за мной, мастер Чуя. Тебе нужно поужинать вместе с нами и выспаться перед последним днем тренировок, – Адам вскидывает голову, увидев обмотку на руке Чуи, – Ты ранен? – Это просто царапина, – покачал головой Чуя, поворачиваясь, чтобы помахать флагам,– Я сделал глупость. –Понятно. Дазай предсказал, что это может случиться. Он обернулся: –Что он сделал? –Временами ты проявляешь излишнюю надменность. Так вот, он предсказал, что ты можешь пораниться или публично унизить себя. Я был уверен в первом и рад, что это так. Стыд тебе не к лицу,– Адам смотрит на папку, – Что это у тебя в руках? Приглушенный смех Флагов заполняет комнату. Кончики ушей Чут горят красным. Он обходит Адама, продолжая идти через трибут центр. Не успел он дойти до самого конца, как голос Пианиста заставляет его остановиться: –Еще одно, Чуя! Держи эти документы при себе, они будут там, когда ты станешь победителем. Адаму требуется несколько секунд, чтобы догнать его, но теплота из ушей уже перешла в грудь. Вместо ответа Чуя вскидывает руку вверх, машет большим пальцем в знак подтверждения. –Ты еще не просил взять это, – когда лифт поднимается, Чуя протягивает Адаму папку. – Я запрограммирован на конфиденциальность, сэр. Если мне не прикажут, я не беру без разрешения и не вступаю в бой без приказа. Со мной ваши секреты в безопасности. Его большой палец обводит папку с бумагами: –Адам, могу я спросить тебя кое о чем? –Да, сэр. Я здесь именно для этого. Чуя сглотнул комок в горле. – Что Дазай хочет от меня? Он появляется из ниоткуда, обещает помочь мне, позволяет встретиться с Флагами, но ради чего? Разве это не обман? Адам постукивает себя по подбородку, как будто занят человеческими мыслями, а не вычислениями: – Это не жульничество. Ежегодная игра несправедлива во всех отношениях для трибутов, которые не являются карьеристами. Происходит широкий обмен информацией, делаются ставки, трибуты проходят обучение. Ни одно правило не гласит, что другой наставник не может помогать другим участникам. – Но почему именно я? Внезапно я стал таким важным, потому что люди ненавидят меня дома. Я даже не знаю Флагов, но они знают меня лучше, чем я сам, – папка кажется тяжелой, – Они сказали, что я особенный. – Так и есть, мастер Чуя. Несмотря на то, что я предан тебе, я не стану лгать. На самом деле, я не могу лгать из-за своей программы. Ты - мой приоритет. –А как же моя напарница? Она должна умереть, потому что вы не помогли ей? – К сожалению, она не участвует в миссии. Ты можешь победить, Чуя. –Это не объясняет ничего! Это не объясняет Дазая,– ноздри Чут раздуваются, когда он смотрит на непонятную ему информацию, –Если ты верен мне, скажи, чего он хочет. Чем выше они поднимаются, тем сильнее слышен звук вращающегося металла. Может быть, Адам и не человек, но его присутствие успокаивает не меньше. Андроид слегка наклонил туловище, чтобы Чуя лучше видел его лицо. –Я самый способный андроид из когда-либо созданных, но даже я не могу понять Дазая. Я не могу помочь вам понять его, я только работаю рядом с ним. Это был совсем не тот ответ, которого он ждал. Более того, это вызвало еще большее недовольство Чуи. К тому времени, когда они поднялись на десятый этаж, Адам уже буквально на руках заносил Чую в квартиру. –Здорово, – говорит Рембо, – Наконец-то он вернулся. Выглядит он неважно, в ванну его. Чуя не утруждает себя спорами.______________
–Ты что-нибудь знаешь о том, что Флаги подарили мне на днях? Сегодня был один из редких случаев, когда Чуе разрешили провести больше времени в тренировочном центре. Если не считать бесчисленных насмешек за спиной, его пребывание на станции ножей и растений прошло успешно. Десятый - сухой и плоский, та небольшая растительность, которую можно есть, на арене не появляется. Мышцы болят, Чуя опустился на стул, ожидая ответа. Дазай протягивает ему бутылку с водой: –О чем ты говоришь? Чуя берет воду, сузив глаза на омерзительную улыбку Дазая. Если ему придется ждать, он будет ждать. Оценки Распорядителей выходят позже тем же вечером. Фоновые разговоры о его росте, о том, какой он маленький, эхом разносятся вокруг него, когда он за минуту заваливает манекен; обезглавливание манекена за половину времени приносит ему девятку. Кое поздравляет его, прокалывая ему уши. Чуя не вздрагивает от боли, воспроизводя смех Распорядителей еще долго после того, как его мочки перестают кровоточить._______________
–Ты чувствуешь себя полностью готовым к этому? Честное мнение Чуя уже не имело значения. Он еще не чувствовал себя готовым ко всему этому, тем более к интервью, когда он ни разу в жизни не произносил речи. Это будет его первая и, возможно, последняя речь. В компании Дазая и Флагов эти три дня пролетели незаметно. Другие трибуты выглядят бледно, но в Чуе еще не укрепилась мысль, что завтра он их покинет. Если он не вернется, никто и никогда не объяснит ему эти документы. Он должен вернуться. Он кивает. –Готов, насколько это возможно. Дазай не выглядит и вполовину так возмутительно, как Чуя. Да, его наряд великолепен, но он все равно глубокого однотонного синего цвета - почти индиго на свету. Он не андроид, как Адам, но всегда одевается в металлические цвета. –Липпманн может подготовить кошку к выступлению по национальному телевидению, я уверен, что он сделал для тебя многое. Твоя внешность спасет тебя, если что-то пойдет не так. –Это комплимент? Дазай щелкнул по висящей красной сережке Чуи: –Ты уродлив, но твой рот еще уродливее. У них низкие стандарты. Чуя чувствует, как у него дергается глаз: –Ты не красавец. – Скажи это мадам Шио, которая сегодня вечером попросила меня о знакомстве. Чуя давится: –Бедная она. Вокруг них раздается призыв сверху, в считанные минуты направляя трибутов за сцену. Рука Дазая внезапно хватает его за запястье: –Делай, как я тебе сказал. Помни о тренировках, – он приближается к уху Чуи, –Ты злишься не на Капитолий, а на всех остальных, на тех, кто тебя туда поставил. Используй это с умом. Какая-то часть его души хочет спросить, как это сделать, не выплескивая злость на то, какой дерьмовой была его жизнь. Ему сказали, что нужно доить ее и играть теми картами, которые ему выпали, но что делать, если у него никогда не было карт? Липпманн учил его, как сохранить лицо. Дазай тренировал его в вопросах. В конце концов, все зависело от него самого. Чуя прикусывает губу, когда раздается очередной звонок. Он уходит от Дазая с колотящимся в шее сердцем. По странной причине люди любят говорить ему важные вещи, когда он от них отворачивается. –Чуя, – Дазай сунул обе руки в карманы, – У тебя все получится. На сцене каждый оглушительный рев зрителей напоминает Чуе грохот сотен копыт крупного рогатого скота, бьющих в землю. Это, как ни странно, успокаивает. – Твой стилист превзошла самого себя, Чуя, боже мой!, – Фицджеральд встречает его в сверкающем костюме, хотя наряд Чуи гораздо интереснее, – Ты просто образец моды. Каждый захочет носить это. Ранее Кое решила объединить тему бойни. На его гладком, облегающем черном джемпере в шерсть вшиты тонкие красные нити. Участки его кожи играют с нарядом в гляделки, показывая намек на то, что скрывается под ним. Кажется, будто художник обмакнул кисть в красную краску и закрасил ее, как обычно закрашивают веснушки на лице. На этот раз они прикрыты, чтобы привлечь внимание к бусам. Красные пятна, разбросанные по всему костюму, создают иллюзию капающей крови. Если бы этого было недостаточно, то на его бледной шее красовался бы чокер из камней граната - несколько камней в форме бордовых капель обрамляют его бледную шею. Любой макияж подчеркивает светлые черты лица, хотя брови и ресницы окрашены в более темные тона. Волосы - наименее интересная часть его сегодняшнего облика - были намеренно выпрямлены, чтобы соответствовать образу. Никаких рожек, никаких очков, только простой штрих элегантности, дополняющий обворожительную порочность красно-черного цвета. Последний штрих был сделан после долгих раздумий. Чуя не мог сидеть на месте достаточно долго, чтобы подправить ногти, поэтому Коё сделала перчатки с длинными, украшенными драгоценными камнями когтями. Если бы он закопал чей-то труп, его руки оказались бы такими же. –Сестрица очень хороша в этом,– не задумываясь, отвечает Чуя. – Сестрица? Громкость в аудитории снижается до болтовни. –Она стала мне сестрой, пока я был здесь, – он сосредотачивается исключительно на Фрэнсисе, глаза расширились от честности, когда его задница касается плюшевого сиденье. Если он уже все испортил, то придется исправлять это без Дазая. Фрэнсис хватает микрофон: –Это... так мило! Народ, Чуя пытается сказать нам, что он уже нашел семью в Капитолии! Не прошло и недели, как он нашел сестру в одной из нас! В его голове раздается стук копыт, когда они хлопают и кричат. Наконец, он обращает внимание на толпу - ряды зрителей. Дазай сидит недалеко от сцены вместе с Кое. Верлена нигде нет. Адам стоит у двери. Что бы Фрэнсис ни сказал дальше, до него не доходит, пока его не коснутся рукой: – Кто-то, кажется, немного поражен. Толпа смеется. Чуя не может заставить себя сказать: –Да... Слепящие прожекторы высвечивают каждую его черту, камеры следят за каждым его движением. Это удушающее зрелище, так, должно быть, чувствует себя скот, ожидающий, когда ему отрубят голову. –Так скажи мне, Чуя, – Фрэнсис складывает одну руку на другую, – Ты ведь не мог не проголосовать за себя? Он еще раз обводит взглядом толпу и останавливается на Дазае. Пока все хвалят Кое за ее дизайн, он одаривает его понимающей улыбкой. –Нет, – решает свою судьбу Чуя, – Я не мог._______________
У Чуи нет аппетита, когда они возвращаются в квартиру на прощальную вечеринку. Его партнерша, похоже, тоже не голодна. Нахождение в постели тоже не приносит пользы. Ночные кошмары Верлена становятся все более громкими. Ближе к полуночи Чуя слышит только его крики и ругань. Он больше не может этого выносить. В дорогом халате он встает с постели, пробирается по квартире и выходит на балкон. Капитолий полон энтузиазма, поскольку обратный отсчет продолжается. То, что он сидит в комнате, не входит в его привычный распорядок дня. Если холодно или идет дождь, им разрешают спать в отдельных частях сарая. Если нет - есть навес, под которым они спят. Чуя опускается на колени. Холодный бетон кусает его бедра, руки заняты единственной фотографией, которую он когда-либо имел. Он никогда не чувствовал себя таким слабым, даже когда ему урезали тессеры, и они неделю подряд ели траву и листья. –Хорошая фотография маленького сопляка, – щебечет Дазай. Чуя покачнулся, едва не потеряв фотографию с высоты десяти этажей. Его голос пронзительно звучит: –Как ты сюда попал? –Адам. –Этот предатель... –Может, он и суперкомпьютер, но даже ему не под силу разгадать мои загадки, – Дазай присел рядом с ним на корточки, пока его задница не коснулась пола. Его широкая спина упирается в перила, удерживающие их внутри, – Ты думал спрыгнуть? Не очень умно. –Что?,– Чуя отшатнулся,– Я не думал об этом. Это глупо. –Хорошо, там все равно есть силовое поле. Ты не умрешь. –Силовое поле? Тогда, наверное, твой болван пытался прыгнуть. Дазай вытянул ноги: –Честно говоря, я не любитель разлетаться на куски. Если прищуриться, то можно увидеть преломление. Хотя твой мозг может не выдержать такого уровня мышления. Чуя ударяет его по руке. –Зачем ты пришел сюда так поздно ночью? Он пожимает плечами: –Компания всегда приветствуется. –Я не звал гостей, особенно тебя. –Это было замечательное возвращение от такого крошечного человека, Чуя. –Убирайся из этой чертовой квартиры, – Чуя почти встал, когда Дазай поймал его за руку и потянул обратно вниз. Ему не хватает мягкости, чтобы смягчить падение, поэтому он вскрикивает. –Виноват, – усмехается Дазай, – составишь мне компанию? Чуя чувствует его дыхание, так близко они находятся: –Ты что, блядь, пьян? –Нет, я выпил. Есть разница. Он вырывается из рук Дазая и отходит так далеко, как только позволяет балкон. Это не так далеко, чтобы Чую это устраивало. В воздухе воцаряется тишина, пока ее не нарушает прошлогодний победитель: –Сколько раз ты брал тессеры? –Слишком много, – Чуя подтягивает колени под подбородок, – Я не помню, сколько раз с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Мы были голодны. –Пять, шесть? –Больше. Нас было дюжина, и я отвечал за питание семьи. От того, что внимание Дазая не ослабевает, волосы на его затылке встают дыбом. Это самое близкое чувство, которое он когда-либо чувствовал к себе. При этом Чуя чувствует себя ребенком. Необъяснимая сила удерживает его привязанным к другому мальчику. –Никто не сделал этого за тебя?, – спрашивает Дазай. Он никогда не позволял им, да они и не просили. Юань боялась жатвы, как бы Ширасэ ни хотелось верить, что это не так. –Они боялись. –А ты нет? Чуя сканирует высокие здания, неподвижные на фоне ночного неба позади них. –Это был лишь вопрос времени, когда я приду сюда. Мое имя столько раз было в этой чаше, что неважно, проголосуют ли за меня, – комок в горле растет, – В гробу или на собственных ногах, я скоро вернусь домой. –Жертвенный агнец дебютирует. Будет ли он завтра лежать и умирать у рога изобилия?, – Дазай хмыкает, –Как будто ты готов умереть за них. –А что, если так? – Ты был бы дураком. Они тебя сюда привели. –Я все равно собирался прийти, – он впивается ногтями в кожу. – А вот то, что ты проголосовал за себя, это тебе повезло. Здесь все обожают жертву. Такие идеальные, как ты, встречаются редко. –Я не идеален, не говори такую чушь. Он пожевал губу: –Ты мне кого - то напоминаешь. Вы оба любимчики района, вы оба жертвуете собой. Я никогда не пойму вас, детей из Десятого. Вы не можете выбрать, жить вам или умереть, поэтому вы позволяете другим делать выбор за вас. Еще один хлопок снизу означал, что в небо выпустили еще несколько воздушных шаров. Чуя никогда не видел их вблизи. Если бы он выиграл, ему бы разрешили взять один? Сможет ли он наслаждаться своей победой, несмотря на то, что у он отнял жизнь, или две, или три? – Это еще одна причина, почему им понравилось твое интервью, – длинные ноги Дазая кажутся еще длиннее в брюках, которые он до сих пор не сменил, – Никто не мог промолчать о том, как ты был одет, о том, какой ты милый, о чем угодно. Вряд ли они тебе говорили, но все хотят с тобой переспать. Чую от этого не стало легче. –Я не хочу трахаться с незнакомцами. Дазай хихикает: –А кто-нибудь хочет? –Видимо, хочет. Голубовато-карие глаза осмелились заглянуть в гаденькую улыбку Дазая. Вполне логично, что люди находят его привлекательным. Из-за пребывания в Капитолии он выглядит старше семнадцати лет. Будь он поприветливее, он мог бы понравиться Чуе. Однако Дазай не отличается добротой. –Знаешь, Чуя, ты слишком честен. Честных людей убивают, – он погрозил пальцем, –Это твой недостаток. –Я предпочитаю быть честным, чем лжецом. — Тогда ты предпочитаешь умереть. Взгляд Чуя жесткий. Он решил не прикусывать язык, хотя никогда не умел держать его в руках. –Какого хрена ты здесь воняешь дешевым спиртным, после того, как сам себя выставил шлюхой? Ты здесь, чтобы позлить меня перед тем, как я уйду? Хочешь напоследок подколоть? Ответ Дазая застает его врасплох. – Я просто хотел тебя увидеть. Я хотел увидеть тебя до того, как ты победишь, – его голова прислонилась к решетке, – Ты выйдешь другим человеком. Либо ты выйдешь мертвым, либо убийцей. Это твои единственные варианты. Я хотел увидеть тебя до того, как ты станешь кем-то из них. Под ними кричат люди. Он сглатывает. –Ты видел меня сегодня ночью. –Со всем этим блеском и гламуром. Это не тот Чуя, которого я хочу видеть. –А как же твои собственные трибуты? Ты их видел? Ветер усиливается. Жители Капитолия ликуют на улицах внизу. Конфетти и шампанское рассыпаются среди толпы, всем не терпится увидеть смертельную схватку своих любимцев, как только взойдет солнце. –Они не победят, – спокойно отвечает Дазай. Чуя с удвоенной силой стискивает зубы. –Ты хоть попрощался с ними? –Я уложил их спать, рассказав сказку на ночь. Ему хочется задушить его сильнее, чем за последние несколько дней. Дазай жесток, он это знал, но оставлять своих подданным умирать - это неправильно. То, что из-за него они тонут в Капитолии в одиночестве, вызывает у него жуткие чувства. Он может быть тем, кто убил их, и все же Дазай не предлагает им плеча, в которое можно было бы поплакать. Единственный человек, которому Дазай что-то передает - это Чуя. – Я ставлю на тебя, а не на них. Жесточе дать им ложную надежду, чем вообще никакой. Большинство трибутов смиряются с тем, что умрут, когда войдут в этот поезд. А ты - нет, – Дазай наслаждается гневом, выплескивающимся из Чуи, – Они избивали тебя столько раз, столько раз, что ты даже не можешь вспомнить, — его глаза метнулись к фотографии, — И ты все равно встаешь. –А ты все равно оставил их умирать, – Чуя сплюнул. –Может, и так, у тебя есть преимущество. – Почему? Почему у меня есть преимущество перед всеми остальными? Мне все время говорят, что я особенный, а почему? Потому что я голодал больше других? Потому что я убил несколько голов скота?, – он сжимает в кулак халат, глаза закрыты, – Никто ничего не объясняет, и я никак не могу разобраться в этом. Это ночь перед тем, как Чуя собирается отправиться на Игры, и все, о чем может думать Дазай, — это пожалеет ли он о том, что наслаждался оттенком рыжего в его волосах, столь отличающимся от того, который появится вскоре. Он выдерживает взгляд, пока Чуя пытается смириться с тем, что произойдет. Соль колет в уголках глаз. Каждый трибут терпит этот момент; все они умрут, кроме одного. – Все, что я могу тебе сказать, - не позволяй им умолять. Если они будут умолять, у тебя будет выбор. А у тебя никогда не должно быть выбора, убивать или нет, только не там, – голос Дазая лишен прежнего веселья, – На арене они не люди. Каждый трибут - это то же самое, что и животное, которое ты ежедневно убиваешь. Чем раньше ты это поймешь, тем легче тебе будет победить. Каждый кусочек Дазая, который он собирает, разбивается вдребезги, прежде чем он успевает склеить его обратно. Если он завтра умрет, то, по крайней мере, больше не увидит его бесконечных черных глаз. Теплые струйки воды омывают щеки Чуи. –Ты урод, если думаешь, что я когда-нибудь буду так себя вести. Ты такой же кусок дерьма, как и все остальные. –И что? Ты победишь благодаря мне. Я верю в тебя. –Пошел ты. Дазай встает с прохладного каменного пола, вытирая пыль со спины. На мгновение он колеблется. Еще немного, и они разбудят Верлена или Рембо. Лучше уйти. –Что?– Чуя яростно вытирает лицо. Его голос становится громче, – Можешь оставить меня в покое, черт возьми? –Не бери это с собой, – Дазай жестом указал на фотографию, – Это создаст много проблем, если они узнают, что она у тебя есть. Входная дверь закрывается одновременно с тем, как Чуя захлопывает дверь в свою спальню. Семь часов - это все время, которое у него осталось. Одиночество снова закрадывается в его грудь и усиливается, когда он видит, как маленький мальчик на фотографии смотрит на него. Если ему суждено умереть, то пусть он умрет вместе с ребенком, которого он никогда не знал; они смогут найти утешение в смерти. Кем он был, Чуя не знает. Когда завтра дым будет щипать глаза, он будет рад, что заранее выплакал все свои слезы.