Также месяцами ранее…
Не волнуйся, что нарушится порядок и перевернется жизнь верх дном. Откуда ты знаешь, что «дно» жизни не будет лучше, чем «верх»? Шамс ад-Дин Тебризи
Над отелем Midyat Royal густели сумерки, наползавшие с восточных гор и равнин — располагался он далеко от шумного центра города и в семи с половиной километрах от старого Мидьята, на окраине, которую обдавал глухой рокот людского и транспортного прибоя. Шадоглу неспроста выбрали этот отель. До него пятнадцать минут езды, но свадьба, проведенная здесь, не будет привлекать жадное внимание соседей и Асланбеев. Лишь родня Ярен и так называемая семья Харуна. И коллеги Мустафы-аги и Насух-бея. К облегчению многих, проблемы с сердцем и изматывающее лечение в Стамбуле так подкосили честолюбие Мустафы-аги, что он не жаловался на малое количество гостей. Хотя их число на богатых свадьбах могло достигать и сотен, и тысяч. Хотелось верить, что снисхождение султана к добру и он успокоился с того момента, как Ярен предстала перед Харуном в свадебном платье в особняке Шадоглу. К невесте Харуна впустили не сразу, а только после того, как малышка Гюль, в праздничном платьице, выцаганила у него нехилый откуп и, вдоволь навеселившись, разрешила забрать кузину. Гюль не выдавала их Мустафе-аге, она и вовсе воспринимала театр Насух-бея, как шпионскую игру. Накрапывал нудный дождь, с раскатом где-то вдалеке подвывал гром. Ярен с семьей ждала в гостиной зале, Шейда держал над Гюль зонтик, а та поднялась во дворе на топчан и протянула ладошку, попросив выкуп. — Этого мало, жених! Чтобы добиться моей сестры, нужно потрудиться, — хитро подмигнула малышка, приняв от Харуна пачку купюр. Голубоглазая затейница со светлыми волосами — очаровательная копия Ярен. — Жадность — грех, маленькая госпожа. Придержав зонт локтем, Харун вручил вторую пачку, такую же толстую, которой тоже оказалось недостаточно. — Если не докажешь, что достоин, останешься грустный и без жены, а оно тебе надо? — Гюль зажгла дружный смех у родни Харуна, Шейды и своих родителей, стоявших у порога в залу. Хазар-бей неловко покачал головой, но нельзя было не признать, что веселые события в особняке Шадоглу — такая редкость, что его дочь хваталась за любую безобидную шалость. — Не поспоришь. С усмешкой Харун снова потянулся к бумажнику и пожалел, что забыл учесть традицию с выкупом и запастись деньгами. А они некстати заканчивались. Был жених-миллиардер, а стал миллионером. — Больше нет? — воскликнула Гюль. — Как это нет? — из зала показалась Ярен, нарочито строгая, с горделиво вздернутым подбородком, и облокотилась о дверной косяк, выразительно поведя бровью. — Жених не подготовился! — поцокала она языком. — Хорошо, тогда поступим так. Отгадаешь загадку, Харун, и сможешь войти. — Девочка, ты что творишь! — шикнула мамочка Хандан и подала женушке знак глазами, мол, перестань, на нас смотрит дед Мустафа, это неприлично, не по правилам спектакля. — Мама, это вопрос принципа, я торгуюсь, — просияла Ярен, видимо, желая отыграться за каждую козу в том проклятом сарае и деревенскую каргу, которая держала ее взаперти и глумилась над ней. — Пусть наш остроумный жених не только богатствами сорит, а проявит смекалку! Вот тебе загадка, Харун: на базаре не купишь, в платок не уложишь, слаще его ничего не бывает. — Сон, — пришел к нему ответ спустя минуту раздумья. — Верно! — Ну спасибо, заботливая невестушка! Я весь день стараюсь о нем не думать, — хищно сузил глаза Харун, и при напоминании утренняя сонливость, подавляемая всеми мерами, тотчас навалилась ему на веки. — На здоровье, — с наслаждением произнесла Ярен и скрылась в глубине помещения, куда проследовал и Харун со своими родственниками. Зонты отдали прислуге. Напрасно Ярен с матерью переживали, что в платье будет заметна беременность, тем более для деда Мустафы, который видел внучку единожды в год, если не реже. Пальто, напоминавшее марокканский кафтан, из светло-бежевого атласа и с завышенной талией, решило все их проблемы разом. В нем женушка казалась выше, стройнее, не шла, а изящно плыла, как… султанша. Невзирая на то, что замялась, ссутулившись, когда их взгляды с Харуном встретились, а потом дернула уголком губ. На руках Ярен, точно продолжая узор рукавов, проступили насыщенные рисунки хны. Насух-бей все это время нервно косился на свата, покручивая в пальцах четки, а Мустафа-ага цвел от гордости, пока Ярен принимала пожелания счастья от Джихан-бея и позволяла повязать на себя ярко-красный широкий пояс. Он, как правило, символизировал невинность невесты, но сейчас — скорее плодородие. Харун напряг мускулы лица, чтобы его невольная улыбка не перетекла в ироничную. Но она не перетекла, поскольку Мустафа-ага неожиданно потеснил зятя, развязал пояс и затянул на талии Ярен, ворчливо проговорив: — Джихан, ну можно же как-то красивее завязать и не так высоко. Под самое горло затянул бы еще. Она же невеста, а не лошадь, на которую ты недоуздок надеваешь. Ну вот, совсем другое дело. Красавица, Машаллах! — нараспев изрек султан и поднес ей букет невесты. Красавица протяжно выдохнула и инстинктивно поднесла ладонь к животу, который туго стянул пояс. Харун скрипнул зубами — бесцеремонность Мустафы-аги просто поражала. Поникнув, папочка Джихан согласился с тестем, лишь бы только нравоучения прекратились, и обиженно мотнул головой, когда его утешил подошедший старший брат. По дороге к машинам Ярен то и дело дергала пояс, стремясь его ослабить, а мамочка Хандан трепетно расправляла ей фату. Воздушную ткань подхватывало колючим, осенним ветром, отчего на ней искрились звезды жемчуга и капли мелкого дождя. У ворот их процессию провожали Хазар-бей с супругой. Светские условности соблюдены, но совместно с Мустафой-агой и по его же настоянию было решено, что присутствие отца Мирана и Рейян на свадьбе будет неуместно. В ресторане отеля ждал приглашенный регистратор — Харун нашел его по красной шелковой мантии, а еще заметил, как тот немного нервничал, здороваясь с Мустафой-агой и его коллегами из мэрии. Как-никак пособничество в ненастоящей церемонии не добавляло отваги авантюристу, что выдавал себя за регистратора. К Харуну и Ярен подходили гости — каких-то он видел в офисе отеля Шадоглу и Асланбеев, знал по именам, с сановитыми коллегами Мустафы-аги встречался впервые. При этом не раз и даже не два Харуна посещала странная мысль о том, что эти люди, знакомые с Насух-беем и, как бюрократы, первые в сплетнях, до сих пор не разнюхали о замужестве его внучки и не раздули из этого скандал. Впрочем, широкую огласку тогда получали вооруженные стычки с Азизе, перетягивая на себя внимание горожан. Наконец, гости расселись за столами, и регистратор пригласил Харуна и Ярен к длинному, отстоящему отдельно столу, украшенному цветами. Его окутывала такая пышная, ниспадающая на пол, как водопад, скатерть, что она могла сравниться с платьем и фатой Ярен. Придерживаясь за Харуна, чтобы не споткнуться, женушка села на высокий стул. Другой, слева от нее, занял он. Ярен поправила волосы, посмеялась замечанию Харуна о Насух-бее, который вот-вот вскипит от нетерпения, и отложила букет к свечам в бокалах. А праздничные свечи, в стаканах, бокалах, плавающие в воде с лепестками, были повсюду — на гостевых столах и у подножия их стола. Переплетенные лозами гирлянд, они горели в уютном полумраке, созданном при помощи приглушенного света. Насух-бей расщедрился на аренде и украшении ресторана. К ним за стол пришли свидетели — мать Харуна стала свидетельницей Ярен, а Насух-бей, как в прошлую роспись, его свидетелем. Что-то модно, что-то вышло из моды, а что-то непреходяще. Торжественную речь, в которую они с женой не вникали, казалось, вместе, а просто с улыбками переглядывались, взял регистратор. Красивыми формулировками заслушиваются те, кто не знает, что за ними стоит огромный труд, масса испытаний и та доля сомнения, что подхлестывала Харуна даже в эту минуту: правильно ли он все делает, чтобы отстоять и сберечь свое? От матери, надвигающихся гроз и допущенных до дня выстрела ошибок. Нарушился порядок, и жизнь перевернулась верх дном. Своей ложью Ярен нанесла удар, от которого их будущее пошло зияющей трещиной. А может, это была глухая стена иллюзий, за которой они не различали ни будущего, ни друг друга? Похоже, что так и есть. Разговор с госпожой Хандан в больнице разбил еще одну опасную иллюзию, сразив Харуна осознанием: а он, перед тем как нанести ответный удар, подвергнув Ярен беспощадному суду деда, рассчитал силу? С полной ответственностью Харун мог признать, что нет, не рассчитал, а ведь ответственность, которую возложил на него список ее обязательств, призывала его быть примером здравомыслия. — Ваше имя, ханым? — наконец-то, регистратор обратился к Ярен, поднеся микрофон. Как полагалось, она назвала свое имя, затем имена отца и матери. Несколько раз ее с Харуном озаряли вспышки фотокамер. — Ваше имя, бей? — спросил регистратор. Зал огласил ответ на первый вопрос: — Харун Бакырджиоглу. — Имя вашего отца? — Эрхан Бакырджиоглу, — раздалось с проскользнувшей гордостью. В память об отце. — Имя вашей матери? — Фатьма Бакырджиоглу. Такое же, Харун не стал ничего менять. Его подставные родители не так часто тяготились общением с Мустафой-агой, как он, а ему сподручнее использовать имена, к которым он привык. — Ярен Шадоглу, является ли ваше желание вступить в брак с Харуном Бакырджиоглу искренним и без чьего-либо принуждения? — Да! — взволнованно сказала женушка, схватившись за край столешницы. На ее щеках вспыхнули пятна румянца. — Харун Бакырджиоглу, является ли ваше желание вступить в брак с Ярен Шадоглу искренним и без чьего-либо принуждения? — Да, — сказал Харун и это уверенное «да» почувствовал высеченным на сердце, как нестираемую надпись, дошедшую через века на обломке храма. Регистратор так же спросил имена и согласие свидетелей и тогда в актовой книге, которая лежала на столе, предложил расписаться сначала Ярен, после Харуну. В конце он заверил подписями их фальшивое свидетельство о браке и закончил официальную часть теплым поздравлением. Со дня помолвки было странно ощущать обручальное кольцо на правой руке, как нечто чужеродное, поэтому, когда оно переместилось на левую руку, сегодняшний вечер для Харуна обрел долгожданные цельность и полноту. В первые секунды под хлопки гостей, трель зурны и ритмичный стук давула Ярен, подхватив подол юбки, решила наступить Харуну на ногу. Он предвидел, что она захочет это сделать, и вовремя отстранился. Затем в знак примирения привлек хитрюгу к себе и с жаром поцеловал в лоб. Народные турецкие танцы Харун видел — традиции своей родины он знал прекрасно, хоть и не все соблюдал — но безукоризненно исполнить танец вряд ли смог бы, не тренировался. Вместо этого у него родилась идея получше. Официанты подавали к столам закуски, горячее и безалкогольные напитки, а между тем гости образовали полукруг в предвкушении танца молодоженов. Ярен развязала красный пояс и сбросила пальто, оставшись в платье с такой же завышенной талией и скоплением жемчужных звезд. Она встала в центре ресторана и приосанилась, а к ней из толпы вышел не Харун — немного скованный всеобщим вниманием, но сияющий от радости папочка Джихан. Он посмотрел на дочь так, словно впервые при виде нее его пронзило какое-то прекрасное, светлое чувство, обхватил ладонями круглое лицо, заботливо огладив, и принял танцевальную стойку. Мустафа-ага в замешательстве нахмурился и перевел на Харуна взгляд нью-йоркского Атланта, которому расплющило спину земным шаром. Еще бы, как это жених с невестой дерзнули пригласить на танец его недоразумение-зятя. Харун лишь пожал плечами и отделался от султана располагающей усмешкой. А будет знать, как унижать в Джихан-бее отцовское достоинство и повязывать девичий пояс на свой лад. Тем временем Ярен закружила по мраморному полу, широко раскинув руки и подхватив ритм давула, отчего Мустафе-аге не представилась возможность вмешаться. Посреди торжества им предстояло выдержать еще одну традицию — подарки от гостей, деньги и украшения, которым мамочка Хандан, стоя позади Ярен, тщательно вела счет и запоминала, кто и что дарит. Чтобы отвечать не менее ценным подарком, если придется. Но, как только большинство гостей вновь пустилось в танец и вернулось к угощениям, Харун с женой весь этот солидный банк из купюр, монет и золотых изделий грубой работы, навешанных на них, с огромным удовольствием передал госпоже Хандан. — Хочу развеяться, выйдем на веранду? Дождь, говорят, закончился, — предложила Ярен, дождавшись, когда отойдет мамочка Хандан, и Харун кивнул, подставив руку, под которую она взяла его. Но не тут-то было. Возникнув перед ними, их задержал султан. Он нес в руках подарочный красный футляр, и прежде хмурый из-за Джихан-бея он, очевидно, смягчился. Но у Харуна все равно защемило в груди. Мгновением позже сердце и вовсе сжало льдом. — Ну что, внучка, — искоса посматривая на Харуна, произнес Мустафа-ага, — ты довольна свадьбой? Хорошенько ж мы заставили попотеть деда Насуха: вон, до сих пор, наказанный страхом, в себя никак не придет. Харун оглянулся к гостевым столам, где Насух-бей дрожащей рукой вытащил из кармана салфетку и промокнул толстую мокрую шею. — Дай Аллах, дедушка, он не скоро забудет этот день, — Ярен игриво повисла на плече Харуна. — Как я не скоро забуду про вашу роспись у сарая, — строго подметил султан и опять повернулся к Харуну. — А что ты дар речи потерял, юноша? Закрой рот, а то некультурно. Думаешь, я ничего не знал и слепо верил вашим выдумкам о сватовстве и помолвке? Ярен после ужина мне обо всем рассказала. Я хотел вас в тот же день за решетку бросить, да она за тебя вступилась. Сказала, что ты заслуживаешь второй шанс и даже неплохой парень, когда не ведешь себя, как кретин. — Мустафа-ага… — обмер Харун. — Не нужно оправдываться, — вскинул султан ладонь, — мужчину это не красит. То, что ты нарушил закон, принудив девушку к браку, это факт. То, что ты запугивал Ярен, это тоже не в плюс тебе. А то, что она выстрелила в тебя, считай заслуженным наказанием. Хотя вы друг друга стоите. Мы с внучкой устроили вам проверку на прочность. Правда, я думал, что ты все-таки сознаешься и попросишь прощения, а ты пошел до конца. Но, если учитывать, что ты с самого начала ввязался в это притворство ради жены, твое упрямство достойно похвалы. — Но если вы все знали, ага, почему сразу не сказали нам? — А это для того, Харун, чтобы последствия твоего преступления прочнее отложились в тебе. Не только вы с Насухом умеете обманывать людей, будьте готовы к тому, что всегда найдется тот, кто окажется хитрее вас. Но да я обсужу это со сватом чуть позже, когда он придет в себя. А страх вам — лучший судья. К тебе это также относится, внучка. Больше не играй с оружием. Женушка послушно кивнула, изобразив скорбную мордашку. А знал ли Мустафа-ага о ребенке, неизвестно, но по его интонации Харун предположил, что Ярен призналась деду не во всем — судя по всему, она решила умолчать о беременности, когда тот пообещал обречь Харуна и Насух-бея на унылое и долгое прозябание в местной Бастилии. И это стоило исправить как можно скорее: их тайна все равно разглашена, будет глупо прикрываться полуправдой. — Мустафа-ага, — сделал попытку Харун, однако султан прервал его тем же жестом руки. — Итак, — где-то с минуту размышлял Мустафа-ага, покручивая в руках футляр, но, когда он так испытующе хранил молчание, хотелось уже услышать его вердикт. — Я убедился, что ты и правда неплохой человек, Харун, порядочный, можешь постоять за себя и за других. Ты этим выгодно отличаешься от Джихана, — подчеркнул он, дав понять, что танец невесты с отцом не забыт. — И, несмотря на то, что Фюсун-ханым — твоя мать, я рад, что тебе претит ее жестокость. Я тоже предпочитаю поддерживать с людьми мир, если они согласны. Поэтому, внучка, скажи, ты прощаешь Харуна? С победной улыбкой Ярен повернулась к Харуну и выдержала долгую, томительную паузу, в течение которой обдумывала заданный вопрос, взвешивая на чутких женских весах свои желания, все за и против. Харун напряг все душевные силы, чтобы вытерпеть эту маленькую, коварную, подлую, изощренную месть, позволившую этой ненасытной тигрице безнаказанно лизнуть его кровь. Честное слово, у него в голове бурлила горячая волна крови, пока чаша весов не склонилась к заветному: — Да! Прощаю. — Прекрасно, Машаллах. Тогда, внучка, возьми, — султан положил ей в ладони тот самый красный футляр, что насторожил Харуна, потому как свой подарок, золотую монету, Мустафа-ага им уже отдал. Причем он был, конечно же, первым из гостей, опередив Насух-бея. В футляре оказалась еще одна монета. Целое золото. Прежде чем Харуна осенила догадка, кому оно могло предназначаться, Ярен все поняла и опасливо попятилась назад, давая Харуну заслонить себя плечом и соображая над тем, как выпутаться из неловкого положения. — Дедушка... Я могу все объяснить, — от стыда у нее дрогнули губы. — Это для правнука. Пусть родится здоровым и счастливым, Иншаллах! — Мустафа-ага накрыл ее руки, державшие футляр с монетой, своими, и в эту минуту они увидели пожилого человека, в душе которого поселился рай в награду за тяжелую битву с произволом. Ярен бросилась деду на шею, расцеловав бородатую щеку. — Я не такой тиран, как Насух. У меня в мыслях не было третировать вас из-за ребенка. Мне непоседа Гюль рассказала по секрету, когда Ярен отвезли в больницу, — пояснил он Харуну. — Внучка, вверяю вас Аллаху и друг другу. Да не оставит Он вас без своей милости, — ласково напутствовал Мустафа-ага. — Да, Харун, насчет своей матери не волнуйся. Я помогу. Я завтра уеду, а ты свяжись со мной на следующей неделе. Вместе подумаем, что можно сделать. — Благодарю, ага, — дружески пожал ему руку Харун. — Видел бы ты себя со стороны, Харун-паша! — проводив Мустафу-агу до стола, залилась хохотом Ярен. — Мне кажется, ты от страха решил прикинуться трупом и прирос к полу! Гости их не слышали, так как они, накинув свои пальто, выбрались на веранду, подернутую рябью луж. Двери отсекли от них грохот музыки и шума праздника, и они позволили влажному воздуху из тонкого хрусталя, звеня, обнять себя. Пришлось, правда, задержаться в зале, чтобы, выбрав фон со свечами и гирляндами, сфотографироваться с семьей. На одной, на самой ценной для Ярен фотографии, которую она попросила, она держала под руки Харуна и деда Мустафу, ростом доставая им до голов. Так и запечатлели их троих — султана, султаншу и пашу, и только семья знала, что их на этом снимке уже четверо. Терпение Харуна металось в агонии, но попытки реанимировать его искусственным дыханием с треском провалились. Изловив Ярен за локоть, он понизил голос до мягких раскатов и не удержался от ухмылки: — Ты — ученица дьявола, госпожа невеста. Стало быть, пока я корчил из себя жениха, ты подхихикивала выдумкам деда. — Да, я лучшая твоя ученица, — не растерялась она и, выскользнув из хватки, как отдавила ему ногу! Харун кинулся к негоднице, а звезды на небосклоне с любопытством выглянули из-за облаков, вслушиваясь в ее ликующий смех: — Yes! I’m queen of kings! — Аккуратней, королева Марго, скользко! — А ты держи меня. Не отпускай, — сказала Ярен, и ее пальцы сжались у него на плечах, она чуть склонила голову. Харун замер, совсем потеряв себя в ее глазах, ставших темно-синими, как ночное небо. — Хорошо? — Я давал повод сомневаться в себе? — О Аллах! Если я начну перечислять… — возвела она очи, так как Харун устанет слушать, сколько раз, еще в первую помолвку, он размывал почву у нее под ногами, создавая образ саркастичного маньяка. И чем больше было сопротивление Ярен, тем занятнее становилось давить, вселять в ее сердце ужас и пресекать ее уловки. Задор и блеск улыбки сменились в Харуне теплотой, он порывисто притянул женушку к себе, уточнив: — После выстрела. Ярен покачала головой, затаив дыхание вместе со словами. Которые она так и не озвучила, а, обняв его за шею — точнее чисто по-султански обвила руками, утверждая свое господство — прислонилась щекой к его губам. Харун поначалу растерялся, когда она так сделала — когда сделала так искренне и откровенно для той, чье сердце было подобно переменчивому океану. Подумал, как холодна ее кожа и что, наверное, она устало прикрыла глаза. Что ее чрезвычайно утомили события прошедших дней, гром и испепеляющие молнии Мустафы-аги и Насух-бея и преследования его матери. Харун сжал Ярен в объятиях. — Дедушка спросил, какое имя мы выбрали правнуку, — сказала жена, не выпуская его. — А нам сорок лет дай, и мы не определимся, они все очень красивые. — Пусть он не рассчитывает сам дать малышу имя. Ему придется занять конец очереди, первые мы, — предупредил Харун, зная, что султан способен и не на такое. Не то будет, как с Хюмой, которую назвали не ее родители, а Насух-бей и Азат, только бы наладить с ним отношения. — А по поводу выбора, знаешь, жизнь моя, ты забыла про одну свадебную традицию… — Если ты о туфле, Харун, то подруг у меня нет, — с тенью сожаления напомнила Ярен, отойдя и сложив на груди руки. — Я не об этом. Если хочешь определиться с именем, напиши на одной туфле имена девочек, а на другой — мальчиков. Какое первое сотрется, то и будет, — хохотнул он. А Ярен эта идея заинтересовала. Словно почувствовав за спиной крылья, женушка повлекла Харуна в ярко освещенный коридор с диванами и стребовала у проходившей мимо официантки маркеры. — Твои пацаны, — сняв один белый сапожок, Ярен отдала ему и потянулась, откинув назад мешавшее облако фаты, ко второму. — Помнишь имена? — Помню, но поверить не могу, что ты так легко согласилась. — Поверить не могу, что ты считаешь меня настолько занудой. Это же весело! — Не занудой, а дьяволицей, — поправил Харун. — Зануда не обвела бы вокруг пальца всю семью, — взяв маркер, он опустился на диван и лишь сейчас осознал, насколько же он измотан. — Но вообще ловко придумано, браво! Жаль только, что я не застал ваш разговор с дедом. Было бы здорово запечатлеть твое лицо в ту минуту, когда ты успокаивала его гнев и заступалась за меня. Гордая Ярен Шадоглу умоляет не четвертовать ее мужа, — вновь зашелся он от смеха, сонливо запрокинув голову на спинку дивана. Но, собравшись с силами, вернулся к сапожку и именам. — Бакырджиоглу, — с властью в интонации вклинила женушка. — Необязательно упрашивать на коленях. Твоя фамилия предлагает более расширенный функционал манипуляций. Но дедушка ко мне и так прислушивается. Ахмет. Фатих. Халит. Саваш. Джанер. Харун разборчиво выводил имена на подошве, но отчего-то ему остро захотелось, чтобы в конце гулянья выпал или Ахмет, или Саваш. В момент, когда подброшенная монетка зависает в воздухе, человек уже знает, на что надеется. — У меня готово, — сообщила Ярен. Ягмур. Харун не сомневался, что оно сотрется первым. К тому же было выведено не так четко, как другие. Мерве. Фарра. Гюнеш. И Салиха, которая все время казалась ему смутно знакомой, как прочие имена султанш вроде Безмиалем и Хошьяр. — Ну удачи нам! — пожелал Харун и вернул сапожок. — Удачи. Ярен, объятая сонмом жемчужных звезд, вдохнула полной грудью и наполнила все свое существо мечтой.