***
Дрожащие ладони скоблили по дереву, пытаясь нащупать опору. Но тщетно. Влажность пропитывала кору, из-за чего пальцы безвольно скользили ниже, сдирая с подушечек верхний слой эпидермиса. Грейнджер ощущала, как древесная прохлада смешивалась с каплями собственной крови, выпущенной из неглубоких точечных ран. Если бы Гермиона могла оторвать руку и приглядеться внимательно, то заметила усеянную занозами бледную плоть. Тёмно-коричневые полосы смешивались с редкими алыми следами, контрастировавшими с нездоровым оттенком ладоней. Но тело будто приросло к пропахшему мхом стволу, не в силах переместить точку опоры на собственные конечности. Ноги подгибались, норовя впечатать колени волшебницы в грязевую лужу, не успевшую высохнуть после дождя. Обувь была выпачкана в сырой земле, и это едва доставляло бо́льший дискомфорт, чем гнетущее ощущение потерянности и дезориентации. Будучи студенткой Академии, Гермиона часто сталкивалась с описанными случаями, когда волшебникам строго запрещалось пользоваться порт-ключами. Магические предметы оказывали специфическое воздействие на организм человека, и неподготовленным следовало избегать перемещения на дальние расстояние подобным способом. Грейнджер заучивала каждое противопоказание, по которому маг не должен был касаться порт-ключа, чтобы не усугубить своё физическое состояние. Она помнила о них слишком хорошо, чтобы ослушаться собственных конспектов, отпечатавшихся в памяти. И теперь Грейнджер выдавливала из себя кашель, сдиравший куски трахеи. Волшебница чувствовала, будто по органам проходились наждачной бумагой, пытаясь счистить внутренности очередным громким хрипом. Приступы учащались с каждой секундой, проведенной за границей Англии. Головокружение, ставшее постоянным спутником Гермионы, усилилось. Только не закрывай глаза. Гермиона пыталась следовать внутреннему голосу, монотонно скандировавшему одну-единственную фразу. Но переутомление, очередная психологическая травма и репрезентативное путешествие утяжеляли веки, склоняя ведьму к обмороку. Сжав ладонь в кулак, Грейнджер поднесла её к губам, прикусив костяшку до болезненного покалывания. Она воспользовалась своим беспроигрышным способом — перебить тягостное ощущение внутри себя. Избавиться от накатывавшей тошноты, орошавшей полость рта свинцовым онемением. Черепную коробку обволок утомительный скрежет собственного пера, выписывавшего чёртовы противопоказания. Пережитый накануне стресс. Физическая неподготовленность. Ментальное истощение. Так умело схватывать информацию, чтобы впоследствии наплевать на неё. Добровольно. Гермиона обладала мазохистскими наклонностями, но никогда не была дурой. Она прекрасно понимала, во что могло превратиться её перемещение на дальние расстояния. Ей следовало отказаться от собственной идеи, граничащей с сумасшествием, но она не могла. Гермиона расценивала свой побег из Англии, как возможность расставить все точки над «и». Попробовать искупить грехи, на которые так беспощадно указал Чистильщик, вбив в лоб убитого Германа оленьи рога. Не нужно обладать глубокомыслием, чтобы догадаться, на что пытался указать маньяк. Он буквально вырезал своим кинжалом позорное клеймо. Шлюха. Предательница. Девушке казалось, что она видела эти позорные слова повсюду — так глубоко вонзилось острие, пробирая до самой сетчатки глаза. Грейнджер никогда бы не подумала, что станет прислушиваться к посылам безумца в маске. Но этот раз оказался достаточно личным, чтобы не обратить внимание на то, как мучительно отзывалось очередное преступление. Волшебница осознавала, что на момент гибели Германа их ничего не связывало. По крайней мере, так считала сама Гермиона. Их последняя встреча на кладбище — как судьбоносно — закончилась непримиримость, девичьим отторжением и глубоким разочарованием. Грейнджер не хотела обелять свою репутацию, становясь в позицию жертвы. Отчасти Чистильщик был прав. Но только отчасти. Наверное, ей всё-таки стоило ответить на письмо бывшего жениха, чтобы попробовать выслушать его. Или волшебнице нужно было оставаться настойчивой в своих попытках выслать не одно письмо, а несколько. Она бы не вернулась к нему, но простить попыталась бы. Грейнджер хорошо себя знала. И девушка бы простила ту чернь, что лилась потоком из уст уже мёртвого парня. Гермиона уже это сделала, стоило ей обратить свой взор на обезображенный труп парня. Смерть становилась своеобразным катализатором всепрощения. Но спасла бы Германа её благосклонность и желание пойти на контакт? Она сомневалась. Если Чистильщик намеревался добраться до художника изначально, его бы вряд ли что-то остановило. Он просто нашёл один из наилучших и самых болезненных способов — указать на слабость той, за кем охотился. Ради кого он и превращал жизнь волшебников в кровожадный и поистине чудовищный спектакль. Убийца обратил девичью ошибку в своё преимущество, расставив намекающие акценты в своём очередном шаге к достижению высший цели. Но какой именно она была — Гермиона терялась в догадках. Почему. Он. Медлил. Если это и вправду кто-то из отдела, а Грейнджер в это охотно верила, и даже склонялась к самой шокирующей кандидатуре, то почему этот загадочный некто не выпотрошил из неё дух, как только Малфой покинул страну? Это было бы подло, учитывая их негласную сделку. Но логично, если рассуждать, как преступник. В чём скрывалась причина такого неторопливого действия? Неужели Чистильщик и вправду следовал своему обещанию, данному Драко, и потерял всё своё самообладание, как только блондин обосновался в жизни Гермионы? И каждая из догадок приводила её в замешательство, а также постепенно склоняла чашу девичьего подозрения в сторону Саммерсета. Чистильщик начал свой психологический террор за несколько дней до того, как Грейнджер встретилась с Малфоем. До того, как обычный рядовой — или подставной — мракоборец узнал, что Драко пересёк границу Англии. Но Уильям знал. Он попросил Гарри подать запросы в европейские Отделы Правопорядка. Что, если он сам создал себе причину, чтобы продолжить свой зверский путь? Это звучало так, будто в этом был смысл. Жуткий. Остужающий кровь и пыл, но всё-таки смысл. Однако Гермиона пыталась мыслить рационально. Именно пыталась, ибо образ Саммерсета был почти увешан соответствующими ярлыками. Главный подозреваемый. Вседозволенная личность. Виртуозно скрывающийся убийца. Мастер. Грейнджер пополнила его психологический портрет несколькими ремарками, но не спешила заявляться в Визенгамот с иском против собственного начальника. Кроме собственных догадок и странных совпадений, у девушки ничего не было. Именно поэтому она послушалась Уильяма, и решила привести мысли в порядок, оставшись за пределами отдела на какое-то время. Но это не означало, что ведьма не продолжит наблюдать за Саммерсетом на расстоянии. Благо, у неё был тот, кто, возможно, прислушается к её странной просьбе. Отбыв из Англии, Грейнджер оставила Драко короткую записку. Ничего существенного, никакого намёка на своё местонахождение. Лишь короткая фраза, которая, как надеялась девушка, сможет донести до Малфоя истинный смысл просьбы. Присмотрись к Саммерсету. Девушка не знала, как долго продлится её путешествие. Насколько глубоко затянет её водоворот событий. Гермионе хотелось верить, что мракоборец не станет искать её по горячим следам. Возможно, он приставит к ней очередного связующего, который станет следить за каждым шагом волшебницы. Она была в этом уверена. Но Драко найдёт своё письмо гораздо позже, чем сможет выяснить, куда именно направилась волшебница. Было ли это правильно? Нет. Заставит ли Малфой об этом пожалеть? Абсолютно точно. Но Грейнджер была готова пожертвовать налаживающимися отношениями с Драко, чтобы разобраться с призрачным прошлым. Малфой обязательно поймёт её, как только гнев вырвется из голосовых связок криком, а чернеющие радужки примут свой первозданно-серый вид. Того же хотела и сама Гермиона — успокоения. Она не могла отделаться от ревущего чувства внутри, кромсавшего душу так же умело, как это делал убийца с телами своих жертв. Но совесть, бушевавшая в девушке, была беспощаднее, от неё невозможно было скрыться, как бы Гермиона ни старалась. Её сердобольное сердце было слишком восприимчиво к подобного рода ситуациям. Если она не сумела спасти Германа, то, быть может, ей удастся почтить его память особым душевным жестом, несшим в себе исключительно благие мотивы. Она знала, что его родным обязательно сообщат о том, что случилось, как только закончат первичную экспертизу и передадут всю имеющуюся информацию в министерство Нидерландов, чьим гражданином являлся Герман. Именно голландский отдел выпишет сухой документ, в котором будут обозначены безликие данные о погибшем парне. Гермиона не хотела, чтобы его семья узнала обо всём именно так. Девушка отняла ладонь от губ, юркнув в небольшую сумочку, на которую Грейнджер наложила заклинание Незримого расширения. Она нащупала пузырёк с плескавшейся жидкостью кварцевого цвета. Настойка валерианы поможет ей успокоить нервы и приведёт волшебницу в чувства. Гермиона сделала несколько внушительных глотков, проталкивая целебное варево в пищевод насильно. Желудок скрутило болью, заставив ведьму поморщиться. Почувствовав, что ладони постепенно избавились от тремора, а легкие не были иссушены кислородным голоданием, Гермиона отстранилась от дерева. Выждав несколько секунд, Грейнджер сделала осторожный шаг вперед, миновав грязь. Она все ещё была слаба и плохо держалась на своих двоих, но ведьма больше не могла ждать. Не хотела. Чем дольше она оставалась наедине с самой собой, тем больше её пожирали собственные демоны, восторженно завывавшие от гнилых и казусных тем. Порт-ключ в виде миниатюрной музыкальной шкатулки перенёс Грейнджер в столицу Нидерландов — магический Амстердам. Она была рада, что конечной точкой служил безлюдный парк, и никому не пришлось лицезреть, как Гермиона несколько минут безуспешно приходила в себя, пытаясь справиться с тошнотой и приступом панической атаки. Честно говоря, Грейнджер вообще не думала, что порт-ключ сработает. Выкупив его на чёрном рынке, она была уверена, что ей подбросили пустышку за тридцать галлеонов. Но выбора у неё не было. У официальных представителей переносной портал изготавливался бы несколько дней, а она не располагала такой роскошью, как время. После того как Саммерсет оставил её в коридоре, девушка не направилась к выходу из отдела. Она проникла в кабинет Гарри, чтобы раздобыть информацию о перекупщиках, незаконно торговавших разными диковинными вещами втридорога. Мракоборцы периодически устраивали рейды, пытаясь очистить магическое поприще от нечестных продавцов. Но они всегда возвращались без шанса на полное искоренение. Грейнджер знала, что рисковала и поступала в разрез с убеждениями и принципами, но… выбора у неё не было. Отчаянные времена требовали отчаянных мер. Волшебница вышла за территорию парка, остановившись прямо посреди главной улицы. Здания здесь почти не отличались от Косого переулка, разве что домов было меньше, а люди не расталкивали друг друга, неспеша шагая по тротуарам. Но все, кто попадался на пути Грейнджер, поглядывали на неё искоса, будто видели в ней незнакомку. И у них было на то основание, учитывая внешний вид ведьмы. Вытаскивая карту города, Гермиона оглядела себя. Она собиралась слишком спешно, ориентируясь, прежде всего, на комфорт. Тёмные джинсы и тонкий свитер вызывали явный резонанс в глазах незнакомцев, проходивших мимо. Грейнджер постаралась абстрагироваться от назойливых взглядов, посвятив себя изучению локации. К счастью, дом Германа находился всего в паре кварталов от оживлённой улицы, напичканной различными торговыми лавками и ресторанами. Несмотря на то, что Гермиона была в Амстердаме всего пару раз, она почти не помнила ничего из тех встреч. Никаких отличительных локаций и запоминающихся улиц. И это ощущалось… странно. Будто Гермиона не была способна пропустить что-то мимо своих любопытных карих глаз. Но всё вокруг чувствовалось чужим. Таким же резонирующим, как её абсолютно не вязавшаяся с общепринятыми канонами одежда. Словно Гермиона бывала здесь не в своей шкуре, в далёкой — прошлой — жизни. Тоска обязательно сойдёт с бледного, лишённого насыщенных красок лица. Сердце наполнится теплотой и слабым отголоском облегчения, если в нынешних реалиях подобное отныне было позволено Грейнджер. Гермиона обязательно вернется домой, как только выполнит свой главный долг перед погибшим Германом. Если у неё, вообще, был дом. Разумеется, она могла бы остаться у Драко. Он был настойчив в своём желании поселить у себя Гермиону, и она верила, что после её возвращения, его решение останется неизменным. К тому же, теперь в его доме обжился Живоглот. Несколько недель Жмыр оставался у добродушной и вечно болтливой соседки — миссис Спенсер. Гарри позаботился о питомце, когда Гермиону госпитализировали в больницу Святого Мунго. Он рассказал пожилой женщине о том, что Грейнджер была вынуждена уехать в срочную командировку, а сам он не в состоянии принять Живоглота у себя по причине ненормированного графика. Это была почти правда. На самом деле, Жмыру было куда спокойнее остаться у миссис Спенсер, чем в очередной раз переживать беспощадную стрижку от Джеймса — он всегда норовил выдернуть у животного клочки шерсти. Но придуманная Поттером командировка рано или поздно должна была завершиться. Гермиона забрала Живоглота у соседки, как только получила свой порт-ключ. Дело оставалось за малым — найти для Жмыра новую сиделку. И у Грейнджер был только один вариант. Пэнси ни за что бы не приняла к себе в дом животное, к тому же Гермионе не хотелось, чтобы подруга задавала лишних вопросов. А вот Тинки — самая подходящая кандидатура, чтобы скрасить одиночество Живоглота. Любезная эльфийка с радостью откликнулась на просьбу волшебницы, убедив Грейнджер в том, что хозяин Драко сможет пережить прихоть мисс. Ей хотелось довериться домовику, потому что, насколько помнила Гермиона, Малфой не сильно жаловал Глотика, когда они жили в башне старост. Погруженная в свои мысли, Гермиона не сразу осознала, что многоквартирный дом причудливой формы, фасад которого был выкрашен в ярко-жёлтый цвет, — то, к чему она следовала последние двадцать минут. Он был единственным, что так хорошо запомнила Грейнджер — по отличительному оттенку, контрастировавшему с серостью, нещадно поглощавшей улицы. Насколько Гермиона знала, Герман жил здесь один. Но в его квартире она могла отыскать адреса и контакты его семьи. Она была слишком одержима навязчивой идеей заглушить совестливый голос, посему без раздумий юркнула в подъезд. Она озиралась по сторонам в надежде, что не наткнётся на остальных жильцов. И тусклый огонёк уверенности, что ей удастся остаться незамеченной, погас, как только на нужном этаже показался мужчина, выглянувший из двери своей квартиры. — Вы пришли к Герману? — тучный мужчина ступил за порог, но продолжал удерживать дверь своей широкой ладонью. Даже будучи в домашнем одеянии, он всё равно выглядел куда более презентабельно, чем Грейнджер. Её магловская натура чувствовалась за версту. — Да, — откликнулась Гермиона, мысленно проклиная себя за то, что попалась незнакомцу на глаза. Он, что, высматривал её в глазок? Она продолжала стоять боком к нему, разглядывая подъездную стену, на которой в некоторых местах потрескалась краска. — Вы с ним знакомы? — Я его арендодатель, — величаво произнёс мужчина. Грейнджер могла поклясться, что заметила, как он потянулся к воротнику рубашки, чтобы поправить в её в такт произнесённой фразе. — Квартиры на этом этаже принадлежат мне, — продолжил жилец, поочередно тыча в каждую дверь. Всего их было четыре. Та, что вела в квартиру Германа, была по правую сторону от волшебницы. — Герман хороший парень. Что мне в нём нравится, так это своевременная оплата и никакого шума. — Да, он очень редко бывает дома, — Грейнджер прикусила язык, как только осознала, что говорила о своём бывшем женихе так, будто он все ещё мог где-то бывать. Но он мёртв, Гермиона. — Постоянно работает. — Да? — вторил мужчина, потерев блестящий от пота подбородок. — Очень странно, — он хмыкнул себе под нос, кинув подозрительный взгляд на деревяную дверь, чьи доски почти сгнили по прошествию времени. — Не припомню, чтобы Герман покидал свою квартиру не чаще, чем пару раз в месяц, — арендодатель вновь перевёл свои выпученные глаза на девушку, изогнув бровь. — А я, поверьте мне, всегда знаю, чем живут мои жильцы. Такая уж моя ноша — следить, чтобы они чего не натворили. Все, абсолютно все, здесь под моим строгим присмотром. Волшебнице хотелось оспорить доводы незнакомца, но он выглядел слишком уверенным в своих суждениях. Если он и вправду за всеми следил, то какой смысл ему было врать Грейнджер? Она была уверена, что Герман был в постоянных разъездах и работал. Он планировал открыть выставку и тратил много сил, чтобы его детище получило массу восторженных отзывов. По крайней мере, так говорил сам Герман. Но, как показывает практика и опыт прожитых лет, слова порой не стоили ни кната. Бывший жених мог попросту придумать эту красивую легенду, чтобы наделить свой первоначальный идеальный образ ещё большей респектабельностью. — Извините, мисс?.. — обратился мужчина, перебив спутанные рассуждения волшебницы, вводившие её в заблуждение. Тупик, из которого невозможно было выбраться. — Грейнджер, — тихо ответила Гермиона. Почти машинально, не желая сбиться с собственной мысли, что была едва ощутимой и рыхлой. Что-то не складывалось. Что-то явно выбивалось из общей картины её привычной жизни. — А кем вы приходитесь Герману? — полюбопытствовал незнакомец, смерив девушку пристальным взглядом. Будто пытался нащупать в ней что-то подозрительное. Что-то достаточно весомое, чтобы разболтать об этом остальным. Будто в этом месте остановилась жизнь и добавить красок не мог даже яркий фасад, а вот чудная гостья — идеальный повод, чтобы разбавить скучную рутину сплетнями. — Бывшей невестой. Лгать не было никакого смысла. Вместо удивленного вздоха или сыплющихся вопросов, Гермиона, к собственной неожиданности, услышала то, что припечатало её лбом к тому самому тупику, пахнувшему сыростью не прокрашенных стен. — Почему-то мне кажется, что я знаю, в чём причина Вашей личной драмы, — по-идиотски хихикнул мужчина, явно забавляясь владением информации. Гермиона повела головой, замаскировав упавшими на лицо кудрями растерянность. — К Герману часто захаживала одна молодая особа. Описать её не смогу, даже не просите. Девушка постоянно скрывала себя мантией, — он жеманно махнул ладонью, а после приложил палец к губам, будто раздумывая, стоит ли выдавать Грейнджер очередную тайну. Чужую тайну. — Но что-то мне подсказывает, что это были не Вы, мисс Грейнджер. — Вы не думали, что этой молодой особой могла быть его родственница? — парировала Гермиона, чувствуя яростное желание припечатать поросячью морду мужчины в дверь. Она отсчитала до десяти, а после выдохнула. Ей удалось прийти в себя, но явно ненадолго. Грейнджер могла не выдержать ещё хотя бы несколько минут в обществе этого человека. — Кто знает, что скрывалось за этой дверью, — он подмигнул ей, и Гермиона почувствовала, как от этого жеста тошнота вновь накатила волной, вымывая из организма свойства валериановой настойки. Грейнджер не верила ни единому слову. Или просто делала вид, продолжая идти на поводу у бесхребетной совести. Сердобольное сердце противилось колкой реакции, пронзившей девичье тело. Каждый нерв ощущался, словно оголённый — искрящийся от накала противоречивых эмоций. Грейнджер могла поклясться, что слышала, как в голове раздался раскатистый и звонкий смех Малфоя, вшивая в подсознание стойкую ассоциацию. Гермиона помнила, что подобную реакцию у мракоборца всегда вызывали ситуации, когда девушка противилась очевидному. Именно так звучала та самая бесхребетная совесть. Она насмехалась. — Если Вам интересно что-то, кроме непристойных подробностей, касающихся жизни ваших жильцов, то спешу сообщить, что Герман больше не будет снимать у вас квартиру, — мрачно отозвалась Гермиона, вздёрнув подбородок. — Сегодня утром его нашли мёртвым. Пухлое лицо мужчины сморщилось от потрясения, и что-то подсказывало волшебнице, что эта эмоция сопровождалась звоном упущенных монет, а не искренним переживанием. Арендодатель попытался раскрыть рот, но девушка заручилась подходящим моментом, успев перебить голос, ставший докучливым. — И я пришла, чтобы забрать личные вещи Германа и передать их его семье, — она взглянула за спину арендодателя, ожесточая голос. — Вам же не составит труда поделиться ключами? У такого ответственного мистера точно найдутся запасные.***
Драко теребил чёртов галстук уже несколько минут, пытаясь сбавить давление гребаной удавки. Чёрный узел, обвивавший ткань рубашки, неприятно впивался сквозь белую одежду. Оставлял вполне ощутимые мозоли, от которых зудела кожа. Он мог чувствовать, как плоть отслаивалась лоскутами под тесной формой. Сводила алеющие отметины чувственный губ, оставленных накануне. Следы знойных поцелуев стирались трением о бледное тело, словно счищая то, что теперь казалось чем-то недопустимым. По мнению Грейнджер. Если Малфой правильно истолковал посыл, заточенный в карих радужках, он мог быть уверенным, что карточный домик, чей фундамент закладывали влажные шлепки, тихие клятвы и сладкие стоны, склонялось к своему разрушению. И он не мог её винить. По крайней мере, мракоборец уговаривал самого себя этого не делать. Пытался сжалиться над девичьей душой, истерзанной пытками глумливого мудака в маске, устраивавшего бойню везде, где ему захочется. Он не выпускал Грейнджер из своего бесконечного лимба, заставляя, подобно в самом жутком кошмаре, проходить по эшафоту. Близиться к инквизиторскому орудию, ожидавшему девчонку последние шесть лет. Малфой не хотел усугублять жизнь Грейнджер. Пытался убедить себя в том, что взращённое непосильным путём благоразумие, хладнокровие и сдержанность возобладают над его другой стороной. Теневой. Мрачной и гнетущей, бравшей своё начало из почерневшего в памяти прошлого. Сторона, под которой притаивались изголодавшиеся черти, просившие одарить их каплей той самой черни, что давно испарилась из жизни Драко. Но порой случались моменты, которые вынуждали ослабить ту самую удавку. Дать бесам насытиться чужим горем, безысходностью и ментальными травмами. И тогда они ликовали, вынуждая стянуть блядские оковы. Окклюменция сдерживала их, но Малфой никогда не знал, когда его добровольное желание огородить себя от всепоглощающей мглы сольётся с бессилием против манящего ощущения свободы. И хватало всего лишь одного ебаного взгляда ведьмы, чтобы ртутные радужки наполнились чужеродным — дьявольским — озорством. Ликующим рёвом теневой стороны, разрывавшей грудную клетку так натурально, что в пору было бы осмотреть тело на наличие широченных кровавых полос. Внутренности превращались в перемолотый фарш, пропахшим почти сожалением. Почти слабостью, дробившей стоический образ в никчемную пыль. Блеск девичьих радужек, напоминавших скол льда, производил на Малфоя бо́льший эффект, чем приставленный к горлу кинжал убийцы. Чем зелёный блеск Авады, сигнализировавший о том, что костлявая старуха уже наточила свою косу ради очередной никчёмной души. Всё это меркло по сравнению с тем, что мог ощущать Драко. Что он ощущал на самом деле, сидя в душном кабинете Саммерсета. Образ Грейнджер вытеснял из мыслей всё остальное. От глобального к несущественному. Девушка возымела над его разумом огромную власть, поселившись в уязвимом сознании мракоборца. Она являлась его спасением. Гребаное панацеей от всех невзгод. Аромат сочных плодов невозможно было перебить другими запахами. Потому что он принадлежал ей. Персиковая сладость перекатывалась на языке, напоминая Драко о том, с какой нежностью ведьму передавала свою… что? Малфой старался не думать об этом. Он клялся себе, что не ввяжется в эту блядскую перипетию чувств. Давал себе слово, что не станет углубляться в то, что когда-то связывало их. Драко внушал себе, что пробежавшая между ними искра в Хогвартсе — не более, чем попытка сбежать от реальности. Почувствовать на себе шкуру кого-то, кто не отягощён мрачными событиями, общественным осуждением и клеймом противоположностей. Которым, блядь, было суждено притянуться. Но Грейнджер считала иначе. У неё на всё было своё гребаное мнение. Малфой ожидал, что девчонка сбежит, как только прочтёт о каждом из условий Чистильщик. Слова убийцы должны были спровоцировать её на ответную самовольность. Свирепые обещания ублюдка должны были породить в Грейнджер страх, сомнение и злость. Но письмо лишь подтолкнуло её к блядской пропасти, и ведьма поспешила потянуть за собой Драко. И он пошёл за ней. Повёлся, как ебаный сопляк, учуяв в пафосных словах девчонки что-то искреннее. Что-то, что идеально ложилось на его измученное сердце спасительным слоем, замораживая перманентную боль. Не чувствовать пустоту внутри было специфически, но этого было достаточно, чтобы ступить за край. Протянутая рука помощи ещё никогда не была такой долгожданной для Малфоя. Только находясь на волоске от неминуемой гибели, он мог дышать полной грудью, не боясь, что очередной вздох пропитается едким смогом, впивавшимся в лёгкие тысячью мелких игл. Абсолютный парадокс. Пленительная близость ведьмы окутала Малфоя с головой, опуская его ниже — к самой сердцевине бездны. И он ни на секунду не позволил себе задуматься, что падение будет неизбежным. Паря над высотой, рано или поздно им придётся разбиться. Несколько коротких дней показались для Драко настоящим спасением, чтобы почти избавиться от гнетущего чувства, что расплата вот-вот настигнет молодых людей. Окрылённый взаимностью Грейнджер, мракоборец заигрался в героя. Забыл, что безликие буквы могут оживать, наполняя обещания характерным оттенком. Слишком банальным, чтобы напоминать. Такое не счищается светлыми чувствами. Тьма давным-давно поселилась слишком глубоко в каждом, атрофируя такую избитую эмоцию, как надежда. Ебаная условность для слабаков. Драко верил исключительно в себя, но собственная сила проебалась в минутах слабости и безвольности перед прошением девчонки не останавливаться. И теперь Малфой чувствовал нутром, что Грейнджер сожалела об этом. Девичьи фразы, пропитанные вожделением и желанием достичь оргазма, теперь, вероятно чувствовались костью, застрявшей в глотке. Драко не мог не признать, очередной ход Чистильщика был виртуозно обращён против ведьмы. Ловко обрубал её сердце от клапанов, заставляя прочувствовать цену собственным ошибкам. Он протыкал кинжалом свежие раны, о которых Грейнджер пыталась не думать. Не дотрагиваться, чтобы оно не напоминало о себе. Малфой слишком хорошо знал ведьмовскую натуру, чтобы быть уверенным, что девчонка почти приравняла его к той самой ошибке. Размозжиться о скалы, наверное, показалось бы Драко мелочью. Это ощущение не вызвало бы и толики того, что происходило с Малфоем в минуты, когда он покидал переговорный зал. Когда тусклый девичий взгляд старался заострить своё внимание на чём — и ком — угодно, но только не на мракоборце. Словно мысленно умоляя себя сравнять его с пустым местом. Зачеркнуть такой яркий образ в своей травмированной психике. И всё это время Драко повторял лишь одно. Не винить Грейнджер. Он пытался, но получалось с трудом. Щит окклюменции сцарапывался мглистой подоплёкой, выпуская наружу непреклонность, упрямство и малодушие. Он не мог — и нисколько не желал — разделять чувств девушки. Он не был всепрощающим и понимающим персонажем в жизни Грейнджер. Малфой не герой тех самых романов, которыми принято восторгаться. Он рубил с плеча, не задумываясь о высокой морали своих суждений. Ему было просто поебать. Драко не станет сопереживать мёртвому бывшему женишку ведьмы только потому, что ублюдок в маске разрубил его по частям. Нихуя подобного. Герман был не меньшим мудаком, чем сам мракоборец, но кое-что их всё-таки отличало, к облегчению самого Драко. Малфой никогда не пытался скрыть свою личность за слащавыми словами, пускавшими пыль в лицо. Ему не нужно было улыбаться, чтобы замаскировать гнильё, плескавшееся концентрированным ядом под панцирем. Малфоя можно было считать моральным уродом — и это было бы справедливым суждением. Но он всегда оставался честным. Грейнджер постоянно припоминала ему о том, сколько боли он принёс ей. Но она ведь была ожидаемой, верно? Ведьма всегда предчувствовала, какой из эмоциональных ударов Драко обратит против неё. И, стоит признать, ей всегда легко удавалось ударить в ответ больнее. Малфой давно понял, что ведьма являлась идеальным противником, и в битве их силы всегда оказывались равны. Но она никогда не была девчонкой для битья. А херов Герман почти превратил её в тряпку, об которую с радостью вытирал ноги, как только раскрыл своё настоящее «я». Грейнджер не должна тратить свои нервы и истощать психику, чтобы оплакивать того, кто почти выстроил вокруг неё клетку, чтобы огородить её от себя настоящей. Это было неправильно. И это пиздецки злило Малфоя. Ему хотелось вбить в её чёртову кудрявую голову одну простую мысль. Ведьма не обязана винить себя в чужих грехах. Чёртову благодетельность не оценит никто, особенно тот, кто теперь обитает на том свете. Или варился в адском котле. Нет, ему было не мерзко от собственных слов. Ведь это то, что делал Малфой. Оставался честным. Они торчали в кабинете Саммерсета последние пять часов. Это были самые долгие и изматывающие часы в жизни Драко, не считая судов над Пожирателями в далёком девяносто восьмом. Палящее солнце проникало сквозь окна, прожигая вездесущими лучами тело Малфоя. Как бы он ни старался увернуться, зной настигал его везде, пропитывая одежду по́том и душком собственного одеколона. Случившееся породило настоящий хаос, превращая пристанище закона, безопасности и нравственности в рог изобилия трупных останков и абсолютной безнаказанности. То, что ещё недавно являлось прихотью Драко — теперь стало обязательным процессом. Прошение Малфоя всё-таки было исполнено Уильямом, и начальник устроил допрос остальных мракоборцев. Однако теперь всех допрашивал Саммерсет, как глава отдела и ответственное лицо. Драко и Поттер сидели в стороне, слушая монотонные показания парней, чуть ли не клявшихся в том, что не были связаны с Чистильщиком и к убийству не имели никакого отношения. Каждого опаивали Веритасерумом, сцеживая с голосовых связок поток правды. Кто-то признавался в мелких нарушениях, виновато пряча глаза в пол, будто отпинал животное ногами, а не спиздил парочку пузырьков с Оборотным или тем же Веритасерумом. Кто-то был чист настолько, что становилось тошно. Слишком скучно, чтобы зацепиться хотя бы за малейшую оплошность. Но каждый из приглашённых в кабинет не говорил ни слова о Чистильщике. Ни одни руки не были замараны в крови убитого. Ничего. Полный штиль. И это нервировало. Нервировало даже больше, если бы Малфой уловил в речах мракоборцев заветную фразу. Я убил Германа. Драко перестал слушать утомляющие показания ещё на десятом допрашиваемом. Их безупречное алиби раздражало блондина. Он знал, что они были на правильном пути. Иного быть не могло, никто из посторонних не смог бы пробраться в отдел. Но ни один не признавал своей вины. Её отчетливый шлейф не витал в воздухе, сгущая атмосферу в кабинете. Ни одного запятнанного имени в досье. Все, как на подбор — преданные служащие. Сомнения Малфоя не развеялись даже тогда, когда в кабинет пригласили охранников, каждого поочередно. И даже они, как один, заладили о том, что не видели посторонних. Но они также не заметили ничего странного во время своего ночного дежурства. Что-то не складывалось. Время от времени Драко искоса глядел на Поттера, задумчиво выслушивавшего всю ту хуйню, которую им скармливали затесанные парни. Мракоборец почти остыл, баррикадируя в голове параноидальную мысль о том, что Избранный мог быть связан с убийцей. Будь эта история плодом чьего-то воображения, это был бы неплохой сценарный ход. Достаточно избитый и пресловутый в своей неожиданности, но обязательно бы возымел эффект. Но существовал небольшой нюанс. Тот, кто прописывал историю их жизни, явно не поскупился на зрелища. И Поттер — явно не тот, кто должен был украсить собою момент долгожданной истины. У Драко были основания для того, чтобы обвинить Избранного в причастности. Но сейчас это звучало в голове, скорее, как неудачная шутка. Никогда не стоит недооценивать врага. Чистильщик был хитрой и изворотливой тварью, прибегавшей к самым различным уловкам. Ему бы не составило труда обыграть всё в свою пользу, вооружившись некоторыми элементами, взятыми взаймы из чужой жизни. Сова Поттера была выкрадена — об этом сообщила Уизлетта, с которой Саммерсет связался по каминной сети. Говорила ли она правду, пока никто не знал. Но сам Избранный добровольно согласился выпить сыворотку, чтоб та развязала ему язык. Он ответил на вопросы Уильяма; о том, где был вчерашней ночью и сегодняшним днём. И, разумеется, не оставил без внимания самое главное — знал ли он что-то о том, что происходило за стенами кабинета Грейнджер. Ответ был достаточно очевидным. Конечно, он был не в курсе. Наложенное Приори Инкантатем вырвало из волшебного древка Поттера последние используемые заклинания. И все они были исключительно бытовыми, без привязки к чему-то запрещенному и непростительному. — Полюбуйся, что успела напечатать твоя подружка, — разгневанный голос Поттера вывел Драко из долгих рассуждений. Спустя несколько минут мракоборец наконец-то отнял ладони от несчастного галстука, наплевав на чувство удушья. Они прервались на небольшой перерыв. Саммерсет выскользнул из кабинета сразу же, как только последний допрашиваемый покинул пыточное место, выглядя так, будто вот-вот свалится в обморок. Ебнутые слюнтяи. Избранный не позволил Малфою насладиться одиночеством в полной мере, вернувшись слишком быстро. И вместо угрюмого и жалостливого выражения к его лицу будто припаяли злость, расползавшуюся вздутыми венами на висках и заходившими желваками на скулах. — Что, Потти, правда глаза колет? — выплеск сарказма чувствовался чистейшим удовольствием. Малфою было жаль, что Грейнджер пришлось пережить очередное подношение Чистильщика. Но ему было абсолютно плевать на то, как ничтожно выглядел теперь отдел. Столько разговоров и всё о пустом. — Вы с треском проебались, — Драко взглянул свернутую газету, которую сжимал Поттер, и ехидно улыбнулся, — статья в Пророке это только подтвердила. — Мы? — взревел Избранный, швырнув Пророк на стол. На первой полосе блондин заметил зацикленное колдо Саммерсета с ироничной подписью. Уильяму Саммерсету пора подыскать себе преемника, пока слабоумие не настигло его целиком. Пэнси себе не изменяла. — Ты тоже в этом замешан, Малфой. Не строй из себя белую ворону. — Поттер бросил гневный взгляд на Драко, будто бы эти потуги могли всполошить в мракоборце намёк на эмоцию. Мимо. — Или у тебя вошло в привычку оставаться в стороне, чтобы не запачкать себя грязью, да? — Ага, — расслабленно пожал плечами Драко, достав из кармана сигареты. Никто не станет отчитывать Малфоя за подобную вольность, потому что теперь в отделе происходили дела похуже, чем отравленный табаком воздух. — Только я, в отличие от тебя, прозрел давным-давно. — Блондин поджёг сигаретный кончик палочкой, ополоснув лёгкие щедрой порцией дыма. Впервые за несколько часов Драко почувствовал едва заметный прилив спокойствия. — И вместо того, чтобы протирать штаны и отращивать уебищную бороду, я хоть что-то делал, чтобы поймать ублюдка. — Твой побег во Францию не особо помог следствию, — парировал брюнет, хмыкнув. — А чем помог ты, сидя здесь последние… два, три года? — Малфой театрально выставил пальцы вперед, загибая одновременно с произнесенными словами. Драко понимал, что у него было огромное преимущество в виде письма Чистильщика и слов Люциуса, брошенных, казалось, в полном бреду и от отчаяния. И только со временем Малфой принял рассказ отца, осознав, что он говорил правду. Поверить в неё было сложно. Всегда тяжело доверяться чистейшему безумию, звучавшему инородно и почти невозможно. Но в этом и заключалась вся суть правды — она имеет свойство приходить в твою жизнь самыми поразительными и неожиданными способами. Именно поэтому в ложь верилось легче. Её всегда можно предугадать. — Я думал, что Чистильщика посадили за решётку. Гермиона была в полной безопасности, пока не вернулся ты. — Избранный уже был готов рукоплескать в такт своим пафосным фразам, но усталый вдох Драко отвлек Поттера. Он потер глаза под оправой очков, словно пытаясь нащупать в короткой паузе хотя бы какие-то доводы. — Может, в тебе вся проблема? — Как банально, Поттер. — Драко стиснул зубы, спрятав былую усмешку за волчьим оскалом. Его начинало заебывать такое упорное непринятие очевидного. — Может, это тебе стоит избавиться от ебаного клише жертвы? — мракоборец сделал последнюю затяжку, прежде чем испепелил сигарету в труху беспалочковой магией. — Он бы начал убивать людей, вне зависимости того, вернулся бы я или нет. Достаточно просто, чтобы даже твой воспаленный мозг сумел это понять. Мракоборец сделал шаг назад, решив ретироваться от гнилой и уродливой правды, которую пытался донести Малфой. — Откуда ты?.. — Твоя золотая девочка об этом сказала, — победоносно отчеканил Драко, в очередной раз почувствовав превосходство. Вот в чём была проблема Поттера — одна из — он ни хера не слушал из того, что говорила Грейнджер. — Чистильщик прислал ей первую весточку до того, как стало известно, что я вернусь в Англию. — Малфой замолчал. Специально, чтобы посеять в зелёных глазах напротив главное сомнение. То, что жрало Драко изнутри последние часы, пока он слушал блеяние мракоборцев и не мог понять, в чём заключался просчёт. — По крайней мере, тогда об этом мог знать только ты или Саммерсет, — блондин поднялся со стула, смерив Гарри одним из своих взглядов, цеплявших за крючок. — Кого из вас двоих мне стоит подозревать? У Поттера было алиби, и он прошёл проверку безупречно. Оставался только один вариант. Тот, в который, поверить было сложно. Та самая поразительная вариация правды, которую невозможно предугадать. — Это невозможно, — ошарашенно произнёс Поттер, сделав очередной шаг назад. Он пытался откреститься от того, что ему пытался проповедать Драко. — Саммерсет не может быть в этом замешан, он ведь сам курировал это дело шесть лет назад. — Удобно оставаться незамеченным, когда копаешь под самого себя, — озвучить собственные мысли оказалось проще, чем предполагал Драко. У него были основания, чтобы накинуть на личность Уильяма своё подозрение. Самое главное — только ему под силу провернуть что-то подобное. — Не сотвори себе кумира, Поттер. — У нас нет никаких доказательств, — растерянно произнёс брюнет, потупив взгляд. — Всего лишь ничтожное предположение. — Но мы можем их найти, — убедительно ответил Драко, пытаясь склонить Поттера к своему излюбленному — грязному — методу ведения борьбы. К тому же, проверку должен был пройти каждый мракоборец. Какую бы должность ни занимал Саммерсет, она не делала его неприкосновенной персоной. — Вдруг Уильям решит случайно проболтаться? Малфой скользнул взглядом по пузырьку, стоявшему на столе. Жидкость просвечивали лучи солнца, кристаллизуя заложенную в зелье мощь и силу. Поттер проследил за взором мракоборца, смотря на омывающее стекло варево с сомнением, смешивавшим преданность начальнику и принципы воедино. Решимость озарила мужское лицо, стоило входной двери открыться, впустив в кабинет того, о ком вёлся разговор минутой ранее. Драко понял, что вместо смятения, теперь взгляд Поттера выражал вынужденное согласие. И окрасилось оно в тон изумрудному оттенку, закупоренному во флаконе.***
Гермиона никогда бы не подумала, что обстоятельства приведут её в хорошо знакомую страну так скоро. Она все ещё могла помнить запах пергаментов, окружавших девушку со всех сторон, пока она готовилась к сдаче отчёта по практической работе. Едкие пары́ изготовленных зелий по сей день всплывали в памяти единственной реакцией — подступающей тошнотой. Сколько бы Грейнджер ни провела времени возле котла, внимательно следя за готовностью варева, или в лаборатории, смешивая компоненты для очередного средства, ей все равно будет вспоминаться та маленькая комнатка в общежитии, пропитанная прогорклым дымом и бессонными ночами. Учёба в Бухаресте была одним из самых сложных жизненных этапов. Раньше Гермиона думала, что нет ничего страшнее войны. Или блуждающего по замку маньяка. Но страх не оправдать возведенные надежды на саму себя, и абсолютная растерянность в чужой стране умели дать пощечину, обрушивая на хрупкий девичий мир очередное препятствие. Юная целительница пыталась преуспеть во всём, обменивая лишние часы сна на дополнительные возможности, продвигавшие её ближе к цели. Грейнджер впитывала в себя новые знания, которыми её наделяли кураторы, взявшие неопытную девушку на службу в местную магическую клинику. Румыния ассоциировалась с постоянным трудом, непрекращающимися сменами в лечебнице и горьким плачем в маленькой комнате, когда Грейнджер оставалась одна. Неподготовленная волшебница оказалась бессильной перед собственными эмоциями, стоило ей столкнуться с глазами очередного пациента, невербально умолявшего Гермиону помочь ему. Будучи практиканткой, не имевшей определенного должностного полномочия, Грейнджер не могла самовольно распоряжаться планом лечения. Ей приходилось исполнять то, что от неё требовали. И зачастую требования квалифицированных колдомедиков разнились с тем, что могла бы предложить Гермиона. Упрямый нрав девушки был не по душе местным специалистам, из-за чего Грейнджер чувствовала себя белой вороной. Они думали, что волшебница не замечала, как на неё косили взгляды местные, переходя на румынский сразу же, как только она пересекала порог служебного помещения. Но она видела и слышала достаточно, чтобы понять — практиковаться здесь будет крайне тяжелой ношей. Конечно, Гермиона могла бы отказаться от предложенной возможности получить бесценный опыт и повысить имеющуюся квалификацию. Грейнджер могла воспользоваться правом потребовать перераспределения. Но поддаваться слабостям, жертвенно визжавшим в глубине души, Грейнджер не хотела. Это бы означало, что она решила сдаться на радость гнилым языкам и журящим взглядам. Это правда. Страшнее войны и крадущейся по пятам смерти, облачённой в маску, нет ничего. И Гермиона решила доказать это, взглянув мелкому страху в глаза. Чтобы заткнуть, наконец, верещавшую немощность. Она обязательно переживёт эти мучительно тянущееся месяцы, подтверждая, что практика — это не конец жизни. А лишь одна из её проявлений, пусть и отягощенная некоторыми трудностями. Грейнджер смогла смириться со своеобразным подходом к лечению, изредка — лаконично и в компромиссной манере — предлагая свою помощь. Спокойный тон и распахнутый взор помогали целительнице найти общий язык с остальными специалистами. Они соглашались с её видением, позволяя девушке вносить коррективы в диагноз пациента, а в дальнейшем курировать весь курс реабилитации. Несмотря на несвойственную мягкость и принудительную покладистость, Гермиона оставалась довольной собой. Главное, что она могла помочь нуждающимся. В этом и заключался её долг, как будущего колдомедика. Налаживающиеся отношения на рабочем месте и успехи в профессиональной деятельности, помогли волшебнице по-новому взглянуть на страну, в которой она временно проживала. Чтобы не дать стрессу и четырём стенам поглотить себя полностью, Гермиона стала чаще выбираться из общежития. Сперва насильно, уговаривая саму себя отложить хотя бы на время медицинские справочники и истории болезней. Девичий мозг нуждался в отдыхе, а ослепленные буквами глаза в смене обзора. И в какой-то момент подобные вылазки стали своеобразной традицией. Грейнджер наполнялась румынским колоритом, старалась прочувствовать на максимум антураж места, окружавшего её последние месяцы. Удивительно, как легко она игнорировала красо́ты вокруг, полностью утопая в угрызавших предубеждениях и серой тоске по дому. Но стоило Гермионе взглянуть на мир под другим углом, как он тут же наполнялся куда более приятными вещами, чем мозоли от перьев на пальцах, хроническая усталость, смрад от варева и ругательства на иностранном диалекте. Наверное, именно личное желание что-то поменять, помогло Гермионе почувствовать, что она соскучилась по знакомым пейзажам вокруг. Разумеется, сейчас бы она ни за что бы не согласилась возвратиться в те времена, но, несмотря на это, Грейнджер всё же могла вычленить из памяти хорошие воспоминания. Пусть и сопровождались они горьковатым шлейфом от снадобий и непреодолимым желанием выспаться. Взглянув ещё раз на конверт, Гермиона сверила адрес с местной картой. Она почти не поверила, когда увидела страну отправителя. Ей пришлось вглядываться в корявый почерк несколько минут, чтобы понять, — увиденное не являлось плодом девичьего воображения. Но странным совпадением вполне могло быть. Местный арендодатель, у которого Герман снимал квартиру, согласился впустить Грейнджер в одно из своих фактических владений. Это было почти чудом, учитывая, каким пронырливым и недоверчивым мужчина казался на первый взгляд. И на последующие, возможно, тоже. Обескураженный новостью о смерти парня, он почти потерял всю свою былую спесь, спеша выразить свои глубочайшие соболезнования. Гермиона почти не слушала его лепет, всячески делая вид, что она пришла сюда за своими вещами. На самом деле, ей были нужны сведения о семье Германа. Какие-то зацепки, указывавшие на то, где проживали его родные. И были ли они у него вообще. Поразмыслив о том, какими доверительными и открытыми казались отношения с бывшим женихом, Гермиона пришла к удивительному выводу. Она почти ничего не знала о нём. Какие-то крупицы информации. Обрывки из вкрадчивых и напыщенных рассказов о карьере и будущем. Но он никогда не говорил о личном. Грейнджер пыталась вспомнить, перебирая в голове их диалоги, чтобы хоть что-то указало на то, кем он был. Но никаких зацепок. Гермиона пыталась составить в голове анализ, подобно криминалистическому приёму, пошагово следуя за каждой линией. Открывая в сознании каждую из историй Германа. Но ни в одной он не ведал о своём прошлом. У волшебницы складывалось впечатление, будто их общение строилось в односторонней манере. Будто только Грейнджер спешила сбрасывать завесу с каких-то подробностей, болтая о себе слишком много. Герман знал о ней практически всё. О школьных временах — за исключением истории с Драко. Малфой являлся её личным сокровенным секретом, которым она не хотела делиться. Но о родителях, друзьях, учёбе в Академии, практиках и остальном — знал. Гермиона была достаточно честной, чтобы утаивать такие вещи от того, с кем она хотела связать свою жизнь. Хотела. Грейнджер боялась, что как только она пересечёт порог его квартиры, то воспоминания нахлынут на неё ударной волной. Обязательно пригвоздят к полу свинцовой жидкостью, пустившейся по венам в конечностях вместо крови. Пока арендодатель медлительно проворачивал ключ в замке, девушка всеми силами пыталась успокоить себя. Заставить проглотить шипастый ком в горле, на время представляя что-то другое в поле зрения. Не думать о том, что её встретят за стеной сотни напоминаний о Германе в виде его вещей. Скромно обставленная квартира встретила Грейнджер душистым запахом мыла, пряных специй и фруктового вина. Волшебница никогда не любила этот алкогольный напиток, он напоминал ей о том, что случается, когда внезапно теряешь контроль. Но Герман был к нему неравнодушен. Настолько, что приторно-алкогольные ноты опоясали каждый дюйм однокомнатного помещения. Волшебница даже не удивилась, заметив небольшой беспорядок. Испачканная цветами палитра лежала на полу, рядом с ней разношёрстные кисти и эскизы на пергаменте, выполненные грифелем. Рисунки носили в себе абстрактный характер. Подобное изображалось на бумаге, когда человек пытался скоротать время за рутинным и бестолковым занятием. Просто, чтобы отвлечь разум с помощью рук. Гермиона прошла дальше, созерцая незаправленную кровать и несколько грязных бокалов на прикроватной тумбочке. Жизнь художника — вечный поиск вдохновения, образовывавший хаос вокруг. Так любил говорить Герман. Его голос обдул девичий разум жарким веянием прошлого. И Гермионе стало почти что мучительно думать, а главное — вспоминать о том, как было прежде. Её главные опасения сбылись, и паника вкупе с обострённым чувством вины начали сгрызать душу по кускам. Половицы скрипнули под подошвой ботинок, отвлекая Грейнджер от непозволительно долгого созерцания спального места покойного. Посторонний звук спас девичий рассудок от погибели, и ей удалось увернуться от рук совести, пытавшейся нанести очередной удар. Мужчина остался стоять в дверях, ведя, скорее разговор с самим с собой, нежели полноценный диалог с Грейнджер. Она лишь кивала в такт заключению его мыслей. Или отвечала короткими, односложными фразами на не совсем уместные вопросы. Игнорировать докучливый голос стало проще, когда Гермиона, сделав вид, что на рабочем столе Германа хранятся её книги, заметила приоткрытый ящик. Обернувшись через плечо, девушка уловила боковым зрением, что арендодатель рассматривал сколы на дверных косяках. Отлично. Она бесшумно дёрнула на себя ручку ящика в надежде, что там хранилось что-то, что смогло бы пролить свет на то самое сокровенное, утаиваемое Германом. И сегодняшним вечером судьба к Грейнджер была благосклонна. На дне деревянного хранилища она нащупала стопку писем, связанных бечёвкой. Пожелтевшая бумага выглядела поистрепанной временем, в некоторых местах чернила размазались, превратив рукописный текст в одну большую безобразную кляксу. Гермиона почувствовала, как щёки стали бледными, почти обескровленными. Лицо похолодело, как и всё девичье тело. Дотрагиваться до писем было равноценно прикосновению к орудию смерти. Время научило девушку никогда не доверять подобным посланиям, говорившим с получателем безликими буквами. Конверты ассоциировались у девушки только с одним. С предвестником неминуемой гибели. Голова девушки стала заложницей мыслей, касающихся единственного человека, способного довести до немого ужаса одним лишь письмом. Он обладал неоспоримым талантом к красноречию, истязавшему человеческие души. Что, если Чистильщик писал Герману всё это время? Что, если парень знал о том, что за ним следит маньяк, исправно точивший клинок, чтобы… разделать тело парня, словно тушу. От этих мыслей девушку сковал ужас, щипая кончики пальцев морозом. Она была готова к тому, что обнаружит внутри каждого конверта. Сменяющие друг друга угрозы, напичканные сарказмом и идиотскими стишками. Почти вообразила, как бы могла звучать одна из них. Но нет. На сей раз Чистильщик оказался нем. Пролистав стопку, Гермионе всё-таки удалось найти конверт, не запятнанный чернильным сгустком. На адресной строке было выведено название страны, город и улица. Румыния, город Оршова. Вскрыв письмо, она бегло прочла первое предложение, проталкивая вместе с образовавшимся комом облегчённый выдох. Мой милый сынок. Грейнджер не стала читать дальше, подумав о том, что в посланиях могли скрываться подробности не для её глаз. Она и так зашла слишком далеко в своём рвении разузнать побольше о своём покойном женихе. Переждав ночь в местной гостинице Амстердама, Грейнджер оформила очередной незаконный порт-ключ (хозяин квартиры оказался полезен в своей тяге к коррупционным делам), чтобы на следующий день оказаться в городе, о котором говорилось в письме. Оршова. Гермиона не могла поверить, что сможет отыскать ответ на свой вопрос так скоро. Это было сродни чуду. Глубоко печальному, способному на неоднозначную реакцию. Но всё-таки чуду. Пробираясь по узкой тропинке, Гермиона безустанно вскидывала палочку ввысь, чтобы наложить на себя влагоотталкивающее заклинание. Маленький портовый городок встретил волшебницу, как подобает остальным странам. Ревущим ливнем, потопляющим всё в ближайшей округе. Нидерланды оказались негостеприимны, пытаясь всячески это доказать пасмурной погодой. Вот и Румыния будто не скучала вовсе, а лишний раз напоминала — ты здесь чужая. Грозовые тучи напитывались раскатами грома, становясь мглистыми с каждой секундой. Они заволокли весь небосвод впереди, сливаясь с собственным отражением на водной глади Дуная. Раскаты молний провожали ведьму, пока та шла вдоль ветхих домов. После шумного и суетливого Бухареста, Оршова казалась своеобразным тихим оазисом, наполненным исключительно природным пением. Остальные звуки были чужды этому отдаленному от цивилизации месту. Птицы щебетали над девичьей макушкой, а отскакивающие от листьев дождевые капли громыхали так, будто на них наложили Сонорус. И ни одной живой души. Время в этом городе будто остановилось, заколачивая людскую рутину в обветшалые дома. Герман никогда не рассказывал, что у него были румынские корни. Или, например, о том, что его семья проживала в восточной Европе, пока он пытался самоутвердиться в Амстердаме. Гермиона была уверена, что он был родом из Голландии. Но парень никогда не утверждал этого. Волшебница додумала сама, исходя из собственных наблюдений и догадок. Найти улицу и дом не составило труда — вся информация была у девушки в руках. На сложенном конверте были написаны необходимые данные, чтобы Гермиона не смогла потеряться в полу одичалом районе города. Эта часть Оршовы, ведшая к подножию горы, больше напоминала сельскую местность. Взглянув на заржавевшую табличку, Гермиона уверенно отворила деревянную калитку. Территория, прилегающая к дому, не была объемистой, но её хватало, чтобы вместить в себя пару сараев со скотом, небольшой посев для будущего урожая и цветущие деревья, которые вот-вот принесут свои плоды. Во дворе пахло свежевспаханной землёй и испечённой едой, аромат которой доносился из приоткрытого окна. Взобравшись на две ступеньки, плавно переходившие в порог, ведьма дотронулась до двери двумя глухими ударами. Она замерла в ожидании, совсем позабыв о том, с какой вестью явилась в дом. Потрясающие виды живой природы и антураж местного района полностью вытеснили из девичьей головы заготовленную речь. Гермиона заворожено смотрела на дверь, не понимая, что скажет, когда встретиться лицом к лицу с матерью Германа. Долгожданное появление не заставило себя долго ждать. За дверью послышалась румынская речь, но голос не был отягощён гневной интонацией. Мягкий тон коснулся девичьего слуха надеждой, что Грейнджер не постигнет участь гонца, приносившего гиблую новость. На пороге появилась женщина небольшого роста, чуть ниже самой Гермионы. Она была одета в свободное платье, достигавшее щиколоток. Неизобразительные орнаменты прикрывал фартук горчичного оттенка, почти сливавшегося с тоном одежды. Густые волосы орехового цвета были собраны в тугой хвост, позволявший полностью разглядеть женское лицо. И выглядело оно в точности, как то, что лицезрела Грейнджер в течении трёх лет. Они были похожи, как две капли воды. Перед ней стояла мать Германа, в этом не было никаких сомнений. — Здравствуйте, меня зовут Гермиона Грейнджер, — девушка улыбнулась, и не дождавшись ответа, продолжила, — Вы говорите по-английски? — Да, я владею английским. Не могу обещать, что моя речь будет грамотной, но Вас понять смогу, — произнесла женщина с явным акцентом. Она расширила губы в улыбке, но её миндалевидные глаза не выражали того же. Словно в тёмных — почти чёрных — радужках навеки была поселено отчаяние. — Чем я могу помочь Вам, Гермиона? Влагоотталкивающее заклинание ослабло, обрушив на девушку гроздь капель. Она почувствовала, как макушку обдало ледяным ушатом, сливавшимся по лицу, все ниже. Через минуту вполне осознанного молчания Гермиона ощутила, что вся её одежда промокла и начала неприятно прилипать к коже. Это почти отвлекало от клокочущего страха внутри. Боязни произнести хотя бы одно неправильное слово, способное разрушить жизнь женщины, терпеливо ожидавшей, что скажет Грейнджер. Ей много чего хотелось сказать, честно. Но собственный язык завязывался в узел, оставляя возможность выталкивать несвязные предложения сквозь трещавшие друг о друга зубы. Она продрогла до такой степени, что не могла контролировать дрожавшие губы. Но у Грейнджер было стойкое чувство, что скверная погода здесь не при чём. Изнывала душа, провоцируя тело на такие рефлексы. — Дорогая, ты замерзла, — ласково отметила женщина, беззастенчиво дотронувшись до девичьего предплечья. Она почти насильно потянула Гермиону внутрь, и ведьме пришлось согласиться. — Проходи, будешь желанной гостьей, девочка. Зайдя в тёплый, отапливаемый дом, Грейнджер слегка расслабилась. Она продолжала натянуто улыбаться под пристальным взором женщины, суетливо убиравшей развешенное белье с верёвок в прихожей. Жар от растопленной печи постепенно придавал девичьим щекам румянец, сдирая налёт холода с окаменевших черт лица. Гермиона прошла дальше, минуя арочный проход, ведший на кухню. Дом выглядел небольшим и чем-то напоминал Нору. Наверное, этой всеобъемлющей атмосферой домашнего очага и уюта. Здесь не было место вычурности и роскоши, внутренний интерьер был скромен, но взывал к девичьему сердцу. Комната была не больше кабинета в министерстве, однако вмещала в себя всё необходимое. Ведьма остановилась посреди кухни, с любопытством разглядывая жизнь, что царила в этих стенах. Она облокотилась о поистрепавшийся со временем гарнитур, смиренно ожидая, пока хозяйка придёт следом. Силуэт женщины показался в отражении стеклянных дверок сервизного шкафа. Он был почти пуст, в нём хранилась всего несколько чайных пар. — Присаживайся, Гермиона, — хозяйка указала кивком головы на круглый столик, накрытый скатертью. Она несла в руках небольшую кастрюлю, из которой доносился пар, наполнявший кухню вкуснейшим запахом. — Можешь называть меня просто Даной, здесь ни к чему английский официоз. — Она отставила кастрюлю на стол, вытерев ладонь о фартук. Дана, вопреки словам об официозе, протянула руку Гермионе в качестве знакомства. — Выглядишь уставшей. Откуда ты прибыла? — Из Голландии, — ответила Грейнджер, пожав женскую ладонь в ответ. Дана вновь кивнула в сторону стола, намекнув гостье занять своё место. — Țara blestemată, — пробубнила женщина, открыв крышку. Судя по запаху, это был чорб, что-то вроде супа у румын. Гермиона однажды попробовала это национальное блюдо у местных. — Ты так и не сказала, чем я могу помочь тебе, дорогая, — её голос тотчас смилостивился, а взгляд вновь стал таким добрым, что въедался в сердце до кровавых ран. Грейнджер тихо присела за стол, сжав край скатерти. Гастрономический шлейф не вызывал никакого аппетита, скорее провоцировал забытую тошноту. Очевидный признак того, что волшебница была в шаге от того, чтобы не сдаться под гнётом перманентного стресса. Она могла поклясться, что на ткани, зажатой меж пальцев, появилась дырка. Так сильно её сжимала Гермиона. — Я знала Вашего сына, — несмело произнесла ведьма, зациклившись на ритме собственного пульса. Он норовил разорвать кожу на хрупкой шее, выпустив наружу все удерживаемые эмоции. — Мы встречались какое-то время. — Слава Мерлину, моя спасительница! — Дана хлопнула в ладоши, а после поднесла их ввысь, словно взмолилась. Грейнджер отвернулась к окну, заметив на горизонте Карпаты. Как бы ей хотелось скрыться в глубинах этих гор, о которых ранее ей доводилось только читать. — Я так давно ничего не слышала о своем родном мальчике, — женщина едва сдерживала слёзы счастья, ещё не зная, что через какое-то мгновение они окрасятся горечью и безутешной болью. — Провела столько лет в незнании, боялась, что с ним что-то случилось, — женщина присела ближе к Гермионе, вновь обхватив девичью ладонь. Она сжала её так крепко, что волшебнице захотелось выдернуть руку. Только бы не чувствовать, как надежда передается через касания. Надежда, которая никогда не оправдается. — Как он, дорогая? С ним всё в порядке? С ним всё в порядке? Гермиона резко повернулась к женщине, посмотрев ей в прямо в чёрные глаза. Гермиона резко повернулась к женщине, посмотрев ей в прямо в чёрные глаза. Девичье лицо исказилось гримасой, выражавшей целое хитросплетение эмоций. Подрагивающие веки ясно выражали сожаление и желание уберечь женщину от неминуемой тоски по умершему сыну. Напряжённые скулы описывали всю степень злости на тварь, что пряталась за маской и с таким удовольствием разрубала на куски каждого, кого посчитает нужным. Будто у него было какой-то право на это бесчинство. — Мне очень жаль, Дана, — едва слышно проговорила Гермиона, подготавливая женщину к единственному исходу этого диалога. К правде, ради которой Грейнджер добиралась в такую даль. Не было никакого смысла юлить и придумывать очередную байку. — Вашего сына убили. Реакция Даны была запоздалой. Как несвоевременно сработавшее оружие, запоздало выплёвывавшее пулю. Но даже это не спасло от того, что эмоциональная обойма опустеет. Наполнит кухню громким выстрелом, заставляющим сжиматься и опускать голову. Оберегая себя от рикошета, потому что материнские слёзы обязательно отзовутся в тебе. Отольются с небывалой щедростью, наполняя внутренности битым стеклом, раздробленным одной лишь фразой. Женщина отдернула ладонь, словно Грейнджер в одну секунду превратилась в прокаженную. Вполне естественно, учитывая, что сделала Гермиона. Поселила в душе Даны вечные мучения. Заразила её скорбью, паразитической болезнью. И никому никогда не отыскать лекарства от этого бедствия. — Bietul meu înger, — Дана продолжала громко плакать, пряча лицо в руках. Гермионе хотелось её утешить, но она понимала, что это бессмысленно. Никто не помог ей, когда Невилл ушёл из жизни. Она едва сможет свыкнуться с мыслью, что Германа больше нет. Никакие утешительные слова и объятья не залатают зияющую дыру. — Я так и знала, что лукавый приберет моего мальчика к своим рукам. Как же так!.. — Я работаю в британском управлении мракоборцев, — произнесла Гермиона, перебивая женские рыдания. Но Дана будто не слышала её, продолжая что-то нашёптывать на румынском. — И могу дать вам слово, что сделаю всё возможное, чтобы найти убийцу. — Как давно ты знала моего сына? — её искусанные в порыве горя губы подрагивали, а паутинки из морщинок возле глаз стали влажными. Женщина пыталась сдержать плач, но краткие всхлипы продолжали выбивать из неё естественную реакцию. — Три года, — ответила Гермиона, не вдаваясь в подробности. — Удивительно, — горестно усмехнулась Дана, смазывая ребром тонкой ладони слёзы по щекам. — Столько же времени прошло с тех пор, как мой мальчик вычеркнул меня из своей жизни. Гермиона ожидала нечто подобного, учитывая, что Герман намеренно умалчивал о своей семье. Возможно, на то были свои веские причины. Грейнджер не спешила судить связанные родством стороны, пока не доберется до истины. — Что произошло? Дана замерла, словно раздумывала над тем, стоило ей доверять Гермионе. Прежнее радушие и гостеприимство иссякли, стоило Грейнджер раскрыть рот, чтобы рассказать то, чего никакая мать бы не хотела услышать про своего ребёнка. Волшебница смирно выдерживала на себе похолодевший взгляд женщины, пока Дана внезапно не поднялась со стула. Чёрные радужки больше не пытались вскрыть девичью подноготную, и на секунду волшебница смогла задышать полной грудью. — Чёртова визитка стала причиной моих бед, — наконец, промолвила женщина, отворив скрипучую дверь сервизного шкафа. Через мгновение загадочный предмет оказался брошен Гермионе на стол. — Мой мальчик стал одержим ею, постоянно носился с куском картона, вечно болтая о том, что она избавит нас от всех трудностей. — Грейнджер с интересом стала рассматривать перламутрово-синею бумагу, на которой было написано всего одно слово серебристыми буквами. Фиделио. — Однажды он пришёл и сказал, что ему нужно отправиться на несколько дней в Голландию, чтобы решить кое-какие вопросы. Он обещал вернуться, но этого так и не произошло. — Когда Вы в последний раз видели его? — Гермиона сжала в руках визитку, не спеша отдавать её матери Германа. Как и не спешила умалить внутри тон коронера, методично разбиравшего прошлое жертвы. В своем рвении заполучить недостающие звенья, ведьма порой забывала о человечности. — В сентябре двух тысячи первого, — ответила Дана, обняв себя за плечи. Грейнджер отвела взгляд, почувствовав странное предубеждение к словам женщины. Она верила Дане. Но не могла понять, почему так остро среагировала на это совпадение. Герман пропал в тот же месяц, когда Грейнджер оканчивала свою практику в Румынии. В тот же месяц, когда Пэнси потащила её на выставку, на которой Грейнджер познакомилась со своим будущим женихом. Всё это казалось каким-то хитросплетенным сюжетом, не имевшим шансов воплотиться в жизнь. Но это случилось. — Но Вы знали его амстердамский адрес, почему не навестили его сами? — продолжила Гермиона, решив отвлечься от пугающих мыслей о том, что их встреча, возможно, была запланированным ходом самого Германа. И зачем ему это? Пока было невозможно понять, но ведьма обязательно это выяснит. — Ты думаешь я этого не делала, девочка? — гневно ответила Дана, уперев руки в бока. Гермиона понимала, что это было грубо с её стороны — обвинять убитую горем мать в чем-то. Но ей было нужно взглянуть на ситуацию с разных сторон. Подобрать правильный ключ, чтобы хранилище чужих тайн открылось. — Со своей зарплатой я не могла позволить себе каждый день скупать порт-ключи, но пару раз все-таки удалось. — Женщина отвернулась к окну, видимо, не желая, чтобы Грейнджер снова стала свидетельницей её слёз. — Сын не открыл мне дверь, даже не намекнул, что слышал, как билась кулаками и кричала на весь дом! — Если он игнорировал Вас, откуда Вы узнали о его местожительстве? — что-то явно не складывалось. Пазл, который пыталась собрать Гермиона, исходя из рассказанного Даной, напоминал нечто-то абстрактное — под стать узорам на платье хозяйки. — Он дал мне этот адрес на случай, если что-то случится и ему придется остаться, — прохрипела женщина сквозь тихий плач. — Только это помогло мне не сойти с ума, пока я все эти годы писала письма в пустоту. — У Вас остались его личные вещи? Дневники, какие-то записи или контакты? — поинтересовалась Грейнджер. — Это могло бы помочь следствию, — Гермиона прекрасно понимала, что отдел не нуждался в подобных вещдоках, потому что убийца и так был у всех на слуху. Пусть даже его имя, по традиции, не желали произносить вслух. — Возможно, о нём могли вспомнить давние недоброжелатели. Волшебница была настолько увлечена собственным желанием добраться до запертой секретами личности Германа, что не заметила, как вошла во вкус. Ей хотелось узнать как можно больше о том, что она упустила во время их отношений. Может, хотя бы после смерти он сможет раскрыться полностью. Гермионе хотелось знать, кого на самом деле она любила. Думала, что любила. Но обожглась слишком быстро и сильно, поняв, что ошиблась. — Ах, какие могут быть недоброжелатели у этого светлого мальчика! — Дана обернулась, разведя руками. Её загорелое лицо покраснело от слёз, но не переставало оставаться красивым и утончённым. — Он и мухи никогда бы не обидел, — Грейнджер могла бы поспорить, окажись они друг перед другом при иных обстоятельствах. — Скажи, Гермиона, он что-нибудь рассказывал обо мне? — К сожалению, нет, Дана, — ведьма поджала губы, виновато взглянув на хозяйку. — Я ничего не знала о Вас до сегодняшнего дня. Взор женщины стал ещё более потерянным, стоило ей услышать от Грейнджер очередную порцию печальной правды. Дана коротко кивнула, не в силах как-либо прокомментировать слова девушки. Она выставила палец вперед в знак того, чтобы Гермиона оставалась на месте, а после покинула кухню. Волшебница не понимала, что такого пытался отыскать Герман в Голландии, чтобы вот так жестоко променять любовь и заботу матери. Вычеркнуть её из своей жизни, как выразилась сама женщина. За чем таким важным он бежал, оставляя позади родной дом? Гермиона раскрыла ладонь, чтобы ещё раз взглянуть на злосчастную визитку. Фиделио. Что таило в себе это слово, дурманом действовавшее на сознание волшебника? Годрик, всё это напоминало нараставший снежный ком. Когда они познакомились с Германом, она была уверена, что он состоявшийся художник с огромным опытом — пусть и для своих лет — за плечами. Но Дана сказала, что он отбыл из Румынии в сентябре двух тысячи первого, и это означало, что Герман никак не мог так быстро заработать славу и признание в другой стране. Но она помнила, с какой охотой к нему на выставки приходили люди. Как он купался во внимании своих подражателей. Пазл не складывался. Дана вернулась, держа в руках громоздкий фотоальбом и несколько тетрадей. Одна из них привлекла внимание волшебницы, заставив её едва не отпрянуть в ужасе. У Гермионы перехватило дыхание, и ей с трудом удавалось сдерживать себя, не закричав от триггерных воспоминаний. Перламутрово-бордовая тетрадь — почти также ужасающе переливавшаяся во свете свечей, как и визитка в руках ведьмы — в одночасье перенесла ведьму в стены Хогвартса. Она могла ощутить, как запах вкуснейшего чорба сменился на гнилой, густой и металлический. Так пахла кровь и разложенные трупы. Те изувеченные тела, что оставлял Чистильщик. Так же умело, как он запугивал ведьму своими посланиями в этой проклятой тетрадке. В той самой, что Дана положила возле волшебницы. Гермиона хотела верить, что это всего лишь совпадение. Очередное. Второе совпадение за этот недлинный разговор с матерью Германа, открывавшей перед Грейнджер то, что загораживал собою покойник, когда был жив. Гермиона уже успела пожалеть о том, что решилась копать глубже. Иногда следовало вовремя остановиться, чтобы не нарваться на капкан, способный размозжить твою жизнь в труху. — Погляди, каким он был красивым мальчиком! — Дана села рядом с волшебницей, раскрыв первую страницу альбома. Гермиона почти не смотрела на колдографии. Не могла сместить свой взгляд на милые снимки маленького Германа. Словно находилась под гипнозом собственных воспоминаний, выплывших столь неожиданным образом. — Умный, порядочный. Всегда улыбался что бы ни происходило. — Да, он был очень талантлив, — машинально ответила Гермиона, чтобы хоть как-то поддержать разговор. Она даже не помнила, о чём ведала, прожигая брешь в перламутровой обложке. — Вам обязательно стоит взглянуть на его картины, хотя Вы и так, наверное, в курсе. — Картины? — переспросила Дана, и её голос окрасился замешательством. Будто Грейнджер была не в себе. И с каждой секундой, проведенной в этом доме, Гермиона всё больше верила в то, что почти пересекла границу безумия. — Ну, конечно, — дрожащим тоном произнесла ведьма, словно пыталась вразумить Дану. Доказать ей такие очевидные вещи. — Герман был художником. — Милая, ты ошибаешься, — покачав головой, упрямилась женщина. Её глаза ошеломленно блуждали по девичьему лицу, словно выискивая меж черт намёк на то, что Гермиона была вменяема. — Моего сына зовут Стефан, — Грейнджер почувствовала, как край визитки неприятно впился в кожу, оставляя небольшой порез на внутренней стороне ладони. Девичья кровь отпечаталась на серебристых буквах, оттеняя свечение загадочного слова. — И я не припомню, чтобы у него были талант к рисованию. Этого не может быть. Они совершенно точно говорили об одном и том же человеке. То, о чём говорила Дана, идеально заполоняло пробелы в тайной жизни Германа. Эта женщина была его матерью. Матерью Германа… Грейнджер осенило. За весь их разговор они ни разу не произнесли каких-либо имён. — Дана, я не могу ошибаться. — Почти взмолилась Гермиона, вспомнив о своей сумке, лежавшей подле ножек обеденного стола. Девушка опустилась к ней, призвав с помощью палочки небольшую колдографию, на которой были изображены обнимающиеся Герман и Гермиона в их первый год отношений. — Мы говорим об одном человеке, — она приложила снимок к тем фото, что были вклеены в альбом. Никаких различий — всё тот же тёмноволосый и кареглазый парень. Вот только кем он был на самом деле? — О человеке, который вёл двойную жизнь, — разочарованно признала Дана, прикрыв ладонью лицо собственного сына. Человека, которого она больше не знала. Копая глубже, Грейнджер достигла дна, почувствовав, как острые зубья сомкнулись на её теле. Механизм защёлкнулся, размозжив собою то, что Гермионе казалось ценным и значимым. Она ощущала себя загнанным чужой тайной зверьём. И, если, попав в капкан, животное отгрызает себе лапу, то Грейнджер суждено встретить свою смерть в ловушке. Потому что ей, очевидно, не суждено выбраться из этой ямы.