Как если бы мы были героями

Чифую не видел акульего духа, но почувствовал его приближение. Все оммёджи сначала учатся именно этому, ощущать сверх (или «противо»?)естественное. Отделять существ этого мира от тех, что не совсем ему принадлежат. Но Чифую скорее чуял себе подобных. Существ с другой стороны реальности. Зубы акулы вгрызлись в лёд, принявшись крошить его. От второй акулы он увернулся и едва не налетел на кулак Тайджу. Поднырнул под него и едва не оказался в пасти у акулы. Заслонился ледяной стеной в последнюю секунду и тут же отпрянул. Вторая акула едва не откусила ему ногу. Чифую снова отскочил, и тут же невероятно сильный удар выбил из него весь воздух, отбросив к стене. Будь Чифую человеком, рёбра бы пополам от такого переломились. Тайджу не шутил, когда говорил, что собирался его убить. Он собирался нападать на него со своими блядскими акулами, пока Чифую не вымотается. А потом его прикончат. Чифую рухнул на асфальт. Пасть, вынырнувшей из стены акулы сомкнулась там, где мгновение назад была его голова. Чифую всей душой ненавидел этих духов. Они становились материальными только за мгновение до укуса. В остальное же время любые удары проходили насквозь, а преграды их не задерживали. Их можно было изгнать, но для этого нужно было прочитать заклинание и начертить печать. Чифую мог бы попробовать сделать это, бесконечно уворачиваясь от ударов с трёх сторон. Если бы его магический резерв не был почти пуст, а голова не пульсировала от боли из-за усталости и недосыпа. Тогда, да, у него были бы шансы. А сейчас он метнулся в сторону, потому что вторая акулья пасть раскрылась под его ногами. Колено Тайджу встретило его вторым ударом в рёбра. Тут же следующий прилетел в затылок. Перед глазами потемнело. Нет. Нетнетнетнет. Нельзя было отключаться. Если он закроет глаза, откроет их снова, будучи блудным духом около своей могилы. Энергия вырвалась из тела с ощутимой болью. Ледяная волна прокатилась от Чифую, оттеснив Тайджу назад, отгородив стеной. Только акулам было на это плевать. Чифую снова едва не откусили голову. Оттолкнувшись от асфальта, он бросился бежать. Ничего позорного в том, чтобы сбежать с неравной драки, не было, в отличие от того, чтобы нападать на истощённого противника втроём. Ускользнув от акул ещё трижды, Чифую почти добрался до выхода из подворотни, а потом услышал слова. «Exorcizamus te, omnis immundus spiritus». (Изгоним тебя, всякий нечистый дух) Если бы у Чифую в лёгких остался воздух, он бы взвыл. Голос Тайджу и произносимые им слова католической молитвы вонзились в голову, словно шипы тернового венца. «In nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi…» (Во имя и силу Господа нашего Иисуса Христа) В кожу словно начали входить толстые гвозди. Чифую усилием воли отгородился от этого. Заставил себя бежать дальше. «…eradicare et effugare a Dei Ecclesia». (искоренись и беги из Церкви Божией) Но замер, налетев на невидимую преграду. Быстро глянув под ноги, Чифую увидел белую меловую полосу, которую раньше не увидел в темноте. Кто же знал, что нужно было смотреть под ноги, заходя в подворотню? Тайджу оказался намного умнее, чем Чифую думал. Он подготовился к их встрече, очертив огромный круг, в который заключил всю ту подворотню, через которую Чифую обычно срезал путь от станции к дому. Мысль о Тайджу, ползающем с мелом по району, была бы смешной, если бы Чифую не понял: он в западне. «Сontremisce et effuge, invocato a nobis sancto et terribili nomine Jesuu». (Трепещи и беги, когда призываем мы святое и страшное имя Иисусово) Будь Чифую в лучшей форме, он бы смог противостоять этому. В магическом плане он куда сильнее Тайджу. Только вот сейчас от его магии остались жалкие крохи, потому изгоняющая молитва, слов которой Чифую почти не понимал, на него действовала. Так же, как и меловой круг, за пределы которого он не мог выйти. Так же, как подействовала бы абсолютно любая изгоняющая молитва любого религиозного течения, произносимая человеком с магической силой и верой. Молитва просто направляла энергию произносящего, как делало любое заклинание или магический знак. И вся энергия Тайджу сейчас желала сжечь Чифую на месте. «Ut inimicos sanctae…» (Дабы благоволил Ты…) Он почувствовал, как кожу опаляет невидимым огнём. Как крошится под ним лёд. Акульи пасти раскрылись синхронно, собираясь разорвать Чифую на две части. «…Ecclesiae humiliare digneris…» (сокрушить врагов Церкви Своей) Он заставил себя броситься в сторону, уйдя от зубов. Но акулы тут же обернулись к нему снова. Кожу жгло. Дыхание смерти обычно представляется ледяным, но Чифую ощутил его жарким, опаляющим едва ли не до ожогов. «…te rogamus audi nos». (молим Тебя, услышь нас) Акулы вдруг остановились и повернулись в другую сторону. Восприятие Чифую, обострившееся, пытающееся выхватить любую возможность сбежать, тут же поняло, в чём дело. Пахло кровью. И Чифую узнал этот запах. Но подумать об этом времени не было. «Domine, exaudi orationem meam». (Господь, услышь мою молитву) Показалось, что вокруг него взвился костёр инквизиции, и Чифую всё же закричал, одновременно с этим высвобождая всю силу, что у него осталось, и обращая всё в лёд.

***

У Мицуи нещадно кружилась голова. Он держал глаза закрытыми, но всё равно видел калейдоскоп кружащих пятен черноты и фиолетовых отсветов. Органы чувств отчаянно пытались сориентировать его в пространстве, выхватывая то ужасно сильный запах масляных красок, то треск огня. — Лучше открой глаза, — сказал Ран, придерживая его за плечо, — быстрее привыкнешь. Послушавшись, Мицуя с трудом разлепил веки. Каменная лестница уходила вверх, теряясь в лесной темноте. Алые тории возвышались над головой. Всё вокруг выглядело словно декорации к спектаклю, реалистичные, но всë же Мицуя мог различить мазки краски на столбах торий и на листьях папоротника, клонящихся к ступеням. Мицуя был внутри картины Рана второй раз. Но впервые он оказался внутри законченной. Морской берег, окрашенный нежно-фиолетовыми сумерками. Самая мягкая и спокойная картина Рана из всех, что Мицуя видел. Внутри она была живой. Волны с шумом набегали на берег, прохладой касаясь ног. Пахло прогретым на солнце песком и ещё почему-то лавандой. Ран говорил, что звуки и запахи он не вписывает специально, они возникают из ассоциаций и мыслей. Поэтому один раз у него натюрморт из геометрических тел пах раменом на всю аудиторию, просто потому что Ран безумно хотел есть и не мог думать ни о чём кроме. Но эта картина живой не была. Реалистичный и в то же время абсолютно недвижный лес по бокам лестницы вызывал необъяснимо тревожное чувство, хотя Мицуя знал — бояться здесь нечего. Хотя… он перевёл взгляд на Рана. Тот смотрел вверх, напряжённо хмурясь. — У нас большие проблемы? — спросил Мицуя. — Всё очень плохо, — Ран так и продолжил вглядываться куда-то. — Что случилось вообще? — Думаю, — Ран чуть наклонил голову вбок, — я налажал с перспективой. В смысле тебе не кажется, что лестница сужается слишком сильно? И справа больше, чем слева. И тории не должны быть такими яркими, особенно сзади. А ещё линии крыш куда-то поехали и… — Ран! — оборвал его Мицуя. — Я про ту дичь, которая хлынула из окон. — Что? — Ран моргнул. — А это. Понятия не имею, что это такое, но выглядело опасно. Мицуя тоже не успел разобрать, Ран слишком быстро затянул его внутрь картины. И за это определённо стоило его поблагодарить, как только они поймут, что делать дальше. Обернувшись, Мицуя не увидел ни аудитории, ни черноты. За их спинами, вздымаясь до небес, замерло фиолетовое пламя. — Ты не знаешь, что происходит снаружи? Ран покачал головой. — Высовываться и проверять желанием не горю. — И что, будем сидеть здесь одним богам ведомо сколько? Если быть полностью честным, одна часть сознания Мицуи радовалась возможности побыть с Раном, не придумывая для этого оправданий. Другая же часть хотела закончить хотя бы один этап работы. Третья — есть и спать. Спать же внутри картины точно не выйдет. От концентрированного запаха красок уже начинала болеть голова, а неясная тревога лишь нарастала. — Выйдем с другой стороны, — сказал Ран, начав подниматься по ступеням и потянув Мицую за собой. Он только сейчас понял, что Ран так и не отпустил его плечи. Пришлось осторожно выпутаться. — Так разве можно? — Если картины изначально связаны, то почему нет? Действительно. И как это Мицуя сразу не догадался. Они поднимались по лестнице в тишине. Дойдя до вершины, Мицуя ожидал увидеть храм или хотя бы маленькое святилище, но коридор из торий потянулся дальше, теперь уже по прямой, словно они вышли на горное плато. Ран ускорил шаг. Мицуя проклял его бесконечно длинные — и бесконечно прекрасные — ноги, едва не срываясь на бег. Красно-чёрные опоры торий мелькали по краям зрения. Вглядевшись, Мицуя заметил, что на каждой выведены какие-то строки. «Материя не отлична от пустоты. Пустота не отлична от материи». Красно-чёрные столбы продолжали мелькать. По ним змеились чернильные строки сутры. «Нет заблуждения и нет прекращения заблуждения». Мицуе показалось, что между столбов прямо среди лесной черноты вспыхивали огоньки. «Нет страдания, причины страдания, уничтожения страдания». Огоньки приближались, становясь горящими во тьме глазами. Столбы торий продолжали мелькать, нарезая пустоту на равные части, словно кадры киноленты. «Материя не отлична от пустоты. Пустота не отлична от материи». Глаза придвигались всё ближе с каждым новым кадром, с каждым новым шагом. «Нет заблуждения и нет прекращения заблуждения». Мицуя знал, что внутри картины с ним ничего не может случиться, и всё же… «Нет страдания, причины страдания, уничтожения страдания». — Хватит! — голос Рана заставил его обернуться. — Не смотри. Ран замер под последними ториями, внутри которых была лишь тьма. Он шагнул внутрь, утонув наполовину в чернильном мраке. Так и не выйдя из картины, Ран остановился, протягивая Мицуе руку. «Нет обретения, и нет того, что было бы обретаемо», — змеились иероглифы по алой краске столба. Но Мицуя больше не смотрел на них. Не смотрел в лесную черноту. Не смотрел в горящие глаза неизвестных существ. Потому что глаза Рана горели почти так же, только ещё ярче. Мицуя сделал шаг вперёд и, вложив свою руку в ладонь Рана, позволил черноте поглотить себя.

***

— Санзу! — голос пробивался, как сквозь толщу воды. Скулу обожгло болью, голова безвольно мотнулась в сторону, но перед глазами прояснилось. Санзу бессмысленно уставился в брусчатку, залитую мутной чёрной жижей. Мерзость. — Блядь, Харучиё! Санзу медленно поднял ещё чуть плывущий взгляд и посмотрел на Риндо. На лице у того отражалась неприкрытая паника. — Я говорил не звать меня так, — голос был слабым и хриплым. — И ты что, мне врезал? — А что мне оставалось делать? — Санзу почувствовал, что Риндо до боли сжимает его предплечья. — Ты что вообще… зачем? Что он и зачем Санзу пытался понять с тех пор, как начал искать во всём смысл. То есть лет с пяти, наверно. И перестал, когда окончательно понял, что мир — бессмысленный хаос. То есть лет в пятнадцать. Но вопрос Риндо был проще. Санзу посмотрел на лезвие катаны, прижатое к глубокому порезу на запястье. Спасибо, хоть чистой частью клинка вскрылся, а не той, что была измазана в крови уши-они. Кровь собиралась у самого острия и редкими каплями падала вниз, но по большей части медленно впитывалась в лезвие. Риндо либо этого не замечал, либо не понимал. Санзу не горел желанием объяснять. Запястье так запястье. У них с катаной были так себе отношения. Один раз эта сука ему чуть сонную артерию не перерезала. С трудом отведя собственную же руку с зажатой в ней катаной от раны, Санзу, двигаясь как кукла на проржавевших шарнирах, всё же вернул меч в ножны. К несчастью, в это время он успел заметить, насколько сильно измазался в крови уши-они. Он был залит смердящей жижой с ног до головы. Как же это отвратительно. Захотелось вылезти из собственной кожи, только бы… блядь, оно же ещё и в рану могло попасть. Санзу разрывало между желаниями завыть от безысходности и проблеваться, но пришлось лезть — грязными, сука, руками! — в рюкзак и… Риндо перехватил уже открытый рюкзак. — Давай найду, что нужно. Ты же иначе потом всё содержимое сожжёшь. — Там есть заживляющий талисман в боковом внутреннем кармане. Правом, — Санзу ненавидел, когда кто-то роется в его вещах, но это был лучший вариант. Рюкзак чёрной жижой не залило. Самого Риндо, кстати, тоже. Это только Санзу выглядел так, будто на него вылили бочку токсических отходов. — Не объяснишь, что это было? — спросил Риндо, доставая бинт с магическими символами. — Ты охуеть как круто вскрыл этого они, а потом с какого-то хера решил вскрыться сам. — Вошёл во вкус. — Хару… — Не зови меня так. Риндо потянулся, чтобы обмотать бинт вокруг запястья, но Санзу, вздрогнув, отшатнулся. Отобрал бинт и начал заматывать руку сам. От одной мысли о том, что Риндо коснëтся его крови, начало мутить с новой силой. Сердце тревожно забилось. — Это была плата, — ответил Санзу, только бы отвлечься. Дальше Риндо расспрашивать не стал. Может, понял, что Санзу не ответит. А может, в его жизни чудеса тоже не давались бесплатно. — Может, зайдёшь ко мне помыться? — предложил он. — Тут недалеко… ну, ты знаешь, — неловко добавил в конце. Потому что да, Санзу был в курсе. От Риндо всё ещё ощущался этот странный, раздражающий рецепторы запах, каким несло ото всех, кто желал Санзу смерти. Но, во-первых, хотел бы просто убить — у него всю эту блядскую битву было миллиард возможностей, и никто бы даже обвинить его не смог. Во-вторых, ну пусть попробует, у Санзу всё ещё есть меч. А в-третьих, если выбирать между смертью и необходимостью добираться полтора часа до дома, будучи измазанным в смердящей крови — Санзу выберет смерть.

***

Чифую вынырнул из окружившей его темноты. Всё же отключился. Судя по тому, что он был всё ещё жив — ненадолго. Не поняв ещё до конца, что же случилось, Чифую хотел броситься бежать, но не успел. Тигр врезался в него, сбивая с ног, а над головой пролетела акула. И это была не самая абсурдная ситуация в жизни Чифую. Даже не в топ десять. В топ пятнадцать — ну, может быть. Чифую рухнул в снег, он обнял ещё горевшую кожу приятным холодом, успокаивая. Тигр нависал над ним. Его дыхание клубилось в заледеневшем воздухе паром. В черноте тигриных зрачков Чифую увидел себя — не испуганного, но удивлённого. От Казуторы пахло кровью. Его же собственной. Видимо, рана открылась. Акулы от этого запаха сходили с ума, полностью переключившись с Чифую на него. Чифую открыл рот, ещё до конца не понимая, что собирается сказать. Но не успел ничего. Тигр отпрянул в сторону, уводя за собой обеих акул. Чифую с трудом встал. Покачнувшись, привалился к обледенелой стене. Надо было думать. Голоса Тайджу он больше не слышал, кожу не жгло. Значит, выбросом энергии Чифую смог вырубить их обоих. Но если он сам очнулся, то Тайджу вскоре тоже. Что делать? Убрать разделяющую их стену и попробовать заковать Тайджу в лёд? Мимо пронеслась оранжево-чёрная стрела. Тигр прыгал от стены к стене, но лапы скользили по снегу и наледи, из-за чего движения получались смазанными. Акулы следовали за ним, ныряя в стены и землю, словно в воду, выныривая в слепых зонах. На тигриной шкуре алело теперь уже два кровавых пятна. Старое — от открывшейся раны и новое — от укуса. Казутора тоже успел оставить акулам несколько длинных ран, но только он вцеплялся в них, духи тут же становились нематериальными. Их нужно было изгнать. Иначе Казуторе… нет, им обоим пиздец. Голова болела. Тигр и акулы смешивались в перемещающиеся туда-сюда пятна. Чифую прижался затылком к ледяной стене. «Материя не отлична от пустоты. Пустота не отлична от материи. Все дхармы имеют пустоту своим сущностным свойством». Первой в голову пришла сутра сердца. Чифую не был буддистом, даже не понимал до конца, почему её использует для изганния духов. Но он так часто видел, как родители использовали её, что она намертво врезалась в память и звучала то голосом отца, то матери. «Нет заблуждения и нет прекращения заблуждения…» Одна из акул, словно что-то почувствовав, повернулась в его сторону. Чифую понял, что не сможет сдвинуться с места. «…и так вплоть до отсутствия старости и смерти…» Акула устремилась к нему, раскрывая пасть. Чифую чувствовал, как изгоняющая магия уже смыкается на ней. Ему хватит ещё одной строки. «…и отсутствия прекращения старости и…» Либо он, либо его. «…смерти».