Desaparecidos

Ночи были хуже всего. Кашель Мартина усугубился и стал постоянным, после нескольких последних «сеансов» в его лёгких осталось немного воды, что самую малость затрудняло дыхание. Он лежал на спине, глядя в потолок и прислушиваясь к звукам снаружи. Те всегда становились более беспокойными и таинственными, чем при дневном свете. Мартин слышал шаги и шарканье, отдаваемые шёпотом приказы и звуки открывающихся дверей. Иногда даже сдавленные крики и тихие рыдания. Он прислушивался к ночи вместо того, чтобы спать, хотя и понимал, что нуждается в отдыхе. Можно было лишь догадываться, как он теперь выглядел. Наверное, бледный и серый, словно труп, а под глазами пролегли тени темнее, чем беззвёздная ночь. Его пытали почти каждый день, не только водой, но ещё током, ножами и с неприкрытой жестокостью. Он нуждался во сне. Но ещё больше он нуждался в часах тишины, только тогда ему удавалось думать трезво, без постоянного страха незамедлительной боли. Единственное хорошее во всей этой херовой ситуации — Андрес. Он всегда был здесь, когда Мартин возвращался задыхающимся и в полубессознательном состоянии. Испанец помогал ему добраться до матраса, убеждался в том, что он ест и пьёт достаточно. Они не всегда разговаривали, но это было и неважно. Мартин радовался одному только присутствию дружелюбного человека. Кто-то ударил в дверь, но не слишком убедительно. Он знал, что такое отчаянное насилие исходит не от похитителей, а от самих заключённых. Последний акт неповиновения перед тем, как оказаться сломленными гигантской машиной тирании злых людей. На чём он остановился? Ах, да. Андрес. Это было странно. О своём сокамернике он знал чуть больше, чем ничего: ни за что он здесь, ни откуда он (Испания — не самое точное местоположение), ни кем были члены его семьи. Мартин лишь предполагал, что он, вероятно, из левых, но даже на этот счёт до конца уверен не был. В списке плохишей у полиции Франко находились нежелательные лица на любой вкус. Не то, что можно назвать близкими отношениями. Однако, что странно, именно такими они и были. Он больше не вздрагивал и даже не напрягался, когда Андрес вдруг начинал говорить или прикасался к нему. Мартин привык к теплу его тела, звуку его ухмылки, запаху кожи. Часто они садились рядом друг с другом, болтали о живописи, литературе, музыке, танцах, и порой Мартин почти забывал о том, что он заключённый. Андрес рассказывал ему о Европе и обо всех городах, в которых успел побывать. Любимчиком Мартина был Палермо. Ему нравилось название, всегда нравилось, оно хорошо звучало: старо, загадочно и элегантно. Прежде он не знал о том, что его район назван в честь древнего сицилийского города. Он находился в гавани, откуда его предки, как и десять тысяч других бедных итальянцев, перебрались в Буэнос-Айрес в поисках лучшей жизни среди тогда ещё самого богатого народа в мире. Ему нравились истории, которые рассказывал Андрес. Об апельсиновых рощах и оливковых деревьях, о старых церквях и античных дворцах. О Коза ностре и характерной для сицилийцев гордости. Истории, которые давали ему возможность мечтать, мечтать о чём-то далёком от реальности. В свою очередь, Мартин рассказывал истории о своей жизни в Буэнос-Айресе. О своём детстве в Бальестере, фешенебельном районе, где его отец работал врачом, в то время как он сам придумывал способы, как бы пропустить церковь в воскресенье. О милонгах ночи напролёт в худших барах из всех, что можно отыскать. О горько-сладкой меланхолии танго. И о том, как он впервые целовался с мальчиком, танцевал с мужчиной и был за это избит. Когда Андрес услышал это, у Мартина появилось странное чувство, будто испанец улыбается. Но подтвердить свою догадку он не мог, поэтому остался с ещё большим количеством вопросов об этом загадочном мужчине. Он услышал, как кто-то всхлипывает. Может, люди в соседней комнате. Он знал, что там кто-то есть, потому что слышал иногда, как один из них кричит. Но перестал два дня назад. Мартин полагал, что больше и не начнёт. — Ты же не спишь, да? — голос Андреса не казался сонным. — И что? Ты же знаешь, что я не могу. — Слишком напуган? — Нет… Вовсе нет. По ночам они так же слепы, как и я. И быть знакомым со слепотой лучше, чем бояться темноты. — Становишься поэтом? Неужели это рождение нового Борхеса? — А ты напуган? — Никогда. Я поклялся самому себе, что никогда не буду бояться. В жизни слишком много всего, что можно узнать, чем можно наслаждаться, чтобы прерываться на что-то такое банальное, как страх. — Хорошее отношение к жизни. — Единственное. Всё остальное не заслуживает того, чтобы называться жизнью. Кашель прервал Мартина ещё до того, как он успел заговорить. Он свернулся калачиком, пытаясь не шуметь, но лучше от этого не становилось. — Ш-ш-ш. Не пытайся на это повлиять. Просто дыши, — рука Андреса внезапно легла ему на плечо. Кашель стал только сильнее, он едва не задыхался. — Давай же, это проще, чем кажется. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Мартин действительно почувствовал, что дышать стало легче, и немного расслабился. — Очень хорошо. А теперь я бы посоветовал тебе поспать. Уже очень поздно, а завтра тебя ждёт изматывающий день. Он услышал, как Андрес встаёт, и нужно было быстро принять решение. — Андрес? Испанец остановился на середине движения. — Ты не мог бы... не мог бы остаться здесь на ночь? — Не похоже, что я могу куда-то уйти. — Я имею в виду здесь. Рядом со мной. Я... Я боюсь, что снова начну кашлять. Несколько секунд Андрес оставался безмолвным, затем Мартин почувствовал, как пол задрожал из-за удаляющихся от него шагов. В груди громоздилось разочарование. Он даже и не подозревал, что ожидал от Андреса согласия. Мысли Мартина прервала новая дрожь, на этот раз приближающаяся к нему. — Андрес? — Было бы абсолютно безответственно и совершенно невежливо, если бы я проигнорировал такую просьбу. Я не могу спать прямо рядом с тобой, они не допустят. Но эта сторона комнаты ничем не хуже той, другой. А теперь спать. Мартин улыбнулся, положив голову обратно на матрас. Впервые у него не было кошмаров.