Still Pool funeral agency

Вокруг было тихо. Эвер поняла, что уже давно лежит на холодном полу, но никак не могла вспомнить почему. Часть лица над глазом сильно жгло, а кожа вокруг стянулась и ссохлась, будто на неё налили клея. Сонно вздыхая, она осторожно потёрла правую щеку, с раздражением замечая, что вся она покрыта шершавой коркой запёкшейся крови. ”Откуда кровь? — Заворочались ленивые мысли, — Почему так холодно? И где, кстати…” Мама. Осознание вспыхнуло моментально. Она резко вскочила и тут же, не удержавшись на ослабевших ногах, свалилась обратно на пол. Голова была такой тяжёлой, что от резкого движения пошла кругом, и Эвер почувствовала, что ещё одно опрометчивое действие — и её вырвет. Она подняла глаза, не понимая, где оказалась. Длинный больничный коридор тянулся вдаль, уходя в темноту, а редкие трещащие лампы располагались друг от друга так далеко, будто между ними было расстояние в несколько миль сплошной темноты и холода. Вокруг не было ни дверей, ни рядов скамеек, ни табличек и плакатов на стенах — ничего, что напоминало бы больницу, где она была недавно. Будто помещение, взятое за основу, растянули по горизонтали, удалив все лишнее, и остался только коридор. Как будто кто-то попытался воссоздать пространство из куска воспоминания. Её грудь сильно сжалась, когда она поняла, что мама сейчас была одна где-то посреди этого хтонического ужаса. Произошедшее казалось горячечным бредом, воспоминания сжались в тугой клубок боли и сопора, и теперь, вынырнув из бессознательной темноты, она была скована холодным ужасом. Хуже всего было то, что она не могла дать себе объяснений.              Если то, что мама говорила о своей смерти, не было приступом…              То чем это было?… Ей нужно было найти мамину палату. Не было ничего важнее. Это была единственная здравая мысль, за которую стоило цепляться. Голова была тяжёлой, но Эвер могла поднять эту ношу — это неважно, это терпимо. Она просыпалась так каждый день. Сделав глубокий вдох, она медленно поднялась, и, прислоняясь плечом к стене, иной опоры не было, медленно побрела вперёд, в направлении гудящей лампы, скрипя от боли в мышцах и с трудом переставляя ноги. У неё не было ничего, кроме кастета в кармане. Если там, в палате, были ещё люди… Она совсем не была готова встретить их снова. Последние два дня выжали из неё всё. Будто хватаясь за последнюю ниточку, она сжимала в кармане кастет, надеясь, что он сможет помочь ей. Она шла и шла, а времени как будто не было, только эхо шаркающих шагов и натужного дыхания отражалось от стен, давая ей, едва держащей глаза открытыми, понять, что она всё ещё не провалилась обратно в обморок. Эхо её шагов, курсирующее в коридоре, обрастало деталями и рассыпалось, наполняя голову шорохами. Когда она смогла понять, что сумеречными отзвуками на грани слуха были чьи-то далекие голоса, то замерла, настороженно прислушиваясь. В нескольких десятках футов от неё, там, где светила последняя лампа и коридор заворачивал вправо, кто-то тихо переговаривался и посмеивался. Первый голос она различить не смогла, он был плоским, низким, почти неслышимым, а вот второй… Она поморщилась. Голос был мужской, высокий, он о чём-то возбуждённо тараторил, но эхо коридора съедало звуки, делая речь неразличимой. Она медленно пошла вперёд, в груди замерцала надежда: сейчас она найдёт работников больницы, охранников, санитаров, кого угодно… В горле запершило. Попытавшись подавить этот зуд, её горло сжалось лишь сильнее, и в итоге она зашлась сухим кашлем, а голоса вдруг замолкли. Вряд ли это были санитары. Эвер застыла, с ужасом понимая, что не представляет, что ждёт её за углом. Она была слаба, травмирована и растеряна, более того — она уже была замечена.       Она стояла там, как на ладони. И в этот момент раздался чей-то голос: —Давай, Эвер, я жду тебя уже целую вечность. Сконфуженная, она приблизилась и осторожно выглянула из-за угла, и её глаза, ослеплённые светом лампы, упёрлись в подошвы старых, потрёпанных, пожелтевших кед, покрытых грязью. Её взгляд последовал наверх: кеды принадлежали человеку, развалившемуся в офисном стуле за простым деревянным столом. Закинув на стол ноги и скрестив на груди руки, он сидел, смотря на неё большими и жёлтыми, как две луны, глазами. Это был тупик коридора. Маленькое помещение с серыми стенами, а посередине — стол, стул и человек, вытащивший её из палаты. Его жёлтые глаза — две круглых линзы толстых очков, жёлтых, как кипящая карамель, а на правой — красная спираль. Человек натянуто улыбался, и внутри Эвер шевельнулась холодная мысль, что улыбка эта не предвещает ничего хорошего. — Ну наконец-то. Рад это сказать: привет, Эвер. Я уже начал думать, не откинулась ли ты там по пути, Оул ведь тебя не пожалел. Но, вообще-то, и ты его. Ха-ха, — искусственный отрывистый смех эхом отразился от серых стен. — Что… — Эвер растерянно проморгалась. Только теперь она поняла, в какой опасности был её левый глаз. Он распух так сильно, что едва ли мог видеть, а ведь она даже не успела подумать о том, что могла совсем лишиться его, когда человек в чёрном резанул её серпом. Эта мысль отрезвила, как ушат холодной воды в лицо. — Ты… — Зашипела она, — Вы… Вы пытались… — Прежде, чем ты обвинишь меня во всех грехах, — перебил её человек, — я тебе всё-всё подробно расскажу. Только ты сядь, ладно? А то мне кажется, ты сейчас замертво упадёшь. — Где моя мать? — Рявкнула Эвер, не сдвинувшись с места. — Да подожди ты злиться. Слушай, я, вообще-то, помог тебе, — он как-то нервно хмыкнул, — или ты хотела, чтоб тебя обнаружили рядом с трупом? Эвер собиралась возразить, что не была в этом виновата, но осеклась, едва успев открыть рот. Осознание навалилось на неё всей своей тяжестью, придавив к полу, как могильная плита, и она охнула, едва держась на подкосившихся ногах. — Но ты не переживай на этот счёт. Тебя никто ни в чем не обвинит. Мы уже обо всем позаботились. Я вот даже твой рюкзак прихватил. Всё, что тебе сейчас нужно, так это… — Человек продолжал говорить, но Эвер перестала понимать смысл слов. Она взглянула на свои руки и обнаружила, что на костяшках, без того сбитых и огрубевших, расцветали свежие синяки. Пальцы била крупная дрожь. Она вспомнила то, как безвольно лежало на полу, в темноте палаты, тело человека в чёрном, почувствовала, как от этого воспоминания её начинает мутить. В воздухе стоял давящий запах мокрой земли, хвои и чего-то сладкого. Её колени стали подкашиваться, словно были сделаны из бумаги. — Чего с тобой? — Человек склонил голову набок, — тебе плохо? Чёрт, только не умирай тут. Мне одного трупа в день достаточно, понимаешь? Эвер зажмурилась, стала растирать здоровый глаз пальцами, стараясь просто сфокусироваться на чём-то. — Эвер? — Меня… Сейчас стошнит… — С трудом выдавила она, пятясь в темноту коридора. Человек что-то воскликнул ей вслед, но она не услышала. Всю ротовую полость заполнила слюна, а желудок сжался; она с трудом дышала, пытаясь сдержаться, пока брела в темноту. Опираясь на стену, она вдруг нащупала дверь, и, ввалившись в помещение, обнаружила туалет больницы. Её вывернуло наизнанку прямо в раковину, и там, заглушая мысли шумом воды из-под крана, она пыталась отдышаться, но горло конвульсивно сжималось, а внутри неё как будто образовался вакуум. Боже. Все это было неправильно, до ужаса неправильно. Вчера… Или сегодня… Неужели она действительно убила человека? Разве это могло произойти на самом деле? Всё это было похоже на бред, она не могла это осмыслить, не могла в это поверить. Она умела защищаться. Она умела бить первой. Да, она умела обращаться с маргиналами, умела бить по лицу пьяных и трезвых мужчин, умела запугивать хамоватых подростков, но она понятия не имела, что нужно делать, когда с тобой играется Смерть. Она никогда никого не убивала, боже, она бы никогда не зашла так далеко. Она бы ни за что в такое не влипла. На секунду показалось, что время замкнулось в повторяющийся круг. Эвер снова пыталась отмыть с лица грязь водой из-под крана. Левый глаз нестерпимо болел от каждого прикосновения, а вода в раковине окрасилась в розовый. Когда она подняла голову, смотря на себя в зеркало, на лице ярко-красным выделялся росчерк глубокого пореза, рассёкшего ей бровь в опасной близости с глазом, и теперь он сильно опух и пульсировал. Лилово-зеленоватый синяк расползся до брови. С ресниц и кончика носа срывались капельки воды, а в глазах плескались какие-то незнакомые ей, знающей своё лицо, эмоции. Наверное, так выглядят люди, когда они в ужасе. Она не помнила, чтоб видела себя такой. — Кхем… — прокашлялся кто-то сзади. Она обернулась на голос. Сзади оказался всё тот же тупик, где всего в нескольких футах от неё стоял стол. Человек с жёлтыми линзами сидел там же. Но… как? — Эвер, сосредоточься, — слегка раздраженно заговорил он; в голосе едва заметно угадывался незнакомый ей, грубый акцент, — да, ты убила человека. Не круто вышло. Никто этому не рад, но сейчас есть проблемы весомее, так что пока не думай об этом. Ты же его даже не знала. В отличие от меня, кстати. Его звали Джесси Оул, если хочешь знать. Чёрт, нужно перестать об этом говорить. Она уставилась на человека. — Как… Что… — Это всё вообще сейчас неважно. Важно то, что Оул мёртв, и ты должна встать на его место, — человек убрал ноги со стола и сел ровнее; его голос стал заискивающим, — мы, видишь ли, работаем в похоронном бюро, и безболезненно умерщвлять нуждающийся — это наша работа. А твоя мать была нуждающейся. А ты, видишь ли, вторглась в этот процесс, и, — он нервно рассмеялся, — создала нам некоторые трудности. — Чего… — Только и выдавила она, — что ты… Что ты несёшь вообще? Где я? Человек обиженно вздохнул. — Ты на собеседовании, Эвер. В больнице. — На каком к чертям собеседовании? — Её голос задрожал от ярости, — вы пытались убить мою мать. — Не убить, Эвер. Смерть по согласию — это эвтаназия. Смотри… Эм… А давай ты всё-таки сядешь? Не деловой какой-то у нас получается тон разговора. — Ты… Псих… — Ошарашено прошипела она, отступая от стола. Она подхватила свой рюкзак, стоящий рядом, и быстрым, как могла, шагом отправилась прочь оттуда. Боль в теле пришлось отложить на потом. Она спешно шагала по коридору в том же направлении, откуда впервые пришла. — Ну и куда ты? — Раздалось ей вслед. Что бы ни пытался внушить человек в жёлтых очках, она не хотела это слушать. Всё это было страшной ошибкой, и ей нужно было поскорее найти маму. Найти выход отсюда. Зацепиться хоть за что-то, что было бы похоже на реальность. Коридор завернул направо, и Эвер поддалась этому маршруту, плохо понимая, был ли здесь раньше поворот, а затем снова, снова и снова. Это место совсем не было похоже на больницу, которую она знала: здесь было пусто, безжизненно и темно. Она должна была выйти хоть куда-то. Мама была где-то здесь. Наконец за поворотом встретилась дверь, на которой значилось ”Лестница”. Она потянула на себя большую пластиковую ручку, и за ней… Снова увидела тупик со столом. — О, ну, ты почти сбежала, — пожал плечами человек по ту сторону двери. Эвер отшатнулась, захлопнула дверь и ускорила шаг в противоположном направлении. Понимание времени начинало плыть. Она шла и шла, заворачивая по тёмным коридорам, ноги не слушались: она падала, вставала, продолжала идти, снова падала. Мокрые волосы липли к шее, а тяжёлое дыхание эхом отражалось от коридоров. За следующим поворотом снова оказался тупик с серыми стенами. Человек деловито воскликнул: — Помни, что от неизбежного не сбежишь! Эвер попятилась назад, чувствуя, как пустеет голова. В глазах постепенно темнело, а серые коридоры слились в единую массу, и она уже совсем не понимала куда идёт. Сил идти не было. Ей просто нужно было прилечь. Просто нужно было… Под ногами оказалась лестница, но подошвы соскользнули со ступеней, и всё вдруг стало легко. Темнота обволокла со всех сторон, а мысли о том, куда и зачем она бежала, стали далёкими и неважными. Больше не нужно было никуда идти. Ну вот. Наконец-то. Тепло и мягко. Краем угасающего сознания ей почудилось, что нечто холодное касается шеи сзади. Ну и ладно. Какая уже разница? Стоп. Что-то прохладное потекло по её подбородку. Рефлекторно сглотнув, она ощутила, как солоноватая вода течёт по сухому горлу. Только она подумала, как же сильно хотелось пить, как зрение прояснилось, и Эвер обнаружила над собой две жёлтые линзы, а у лица — флягу с водой, насильно вливаемую в её рот. Она резко дёрнулась, и её горло сжалось в несогласном возгласе, но она тут же подавилась водой и зашлась приступом кашля. Она приняла сидячее положение и отползла от человека, вытирая рукавом рот и шею. — Чёрт тебя дери, Эвер, — покачал головой человек, — я же говорил тебе сесть. Так бы ты и умерла от падения с лестницы… Смешно даже. Ну-ка вот, держи. Пей, — он протянул ей стеклянную флягу, наполненную водой, и, видя, с какой смесью злости и ужаса она смотрит, не двигаясь с места, он раздраженно вздохнул, — давай, это поможет. — Не буду я ничего… — Твою мать, Эвер, пей, иначе твоя мать умрёт. У неё перехватило дыхание. Она уставилась в жёлтые линзы-глаза, пытаясь найти в лице человека объяснение, но то вдруг не оказалось улыбчивым, а напротив — холодным, жёстким, нечитаемым. Несколько секунд он смотрел на неё, выдерживая напряжение, а затем его губы дрогнули. — Это… Это что, шутка такая? — Недоуменно выдавила она. Человек раскололся нервным смешком: — Это уже слишком, верно? Мне просто было интересно, сработает ли, — он встал, шмыгнул носом и поправил очки, — ладно, слушай. Не кипятись. Если я покажу, что с твоей мамашей все в порядке, ты согласишься сесть и послушать меня? Едва дыша, она подняла глаза на человека. Вид его, стоящего в полумраке, поддел в её голове воспоминание о том, как этот же человек, сверля её взором бездушных жёлтых глаз, стоял в тени, сгорбившись как животное, готовое напасть, и теперь этот образ живо играл в её голове, накладываясь на реальность. Человек был тощим и долговязым, как больное дерево, скрученное и сутулое. В каждой его черте, в каждом движении и жесте скользило что-то пугающее, в каждом слове был подвох, фальшь, издёвка. Она медленно произнесла: — Да… — Круто, — согласился он, — теперь пей, — он протянул ей флягу, и, приняв её, Эвер с осторожностью принюхалась к горлышку, — Боже, да не яд это. Просто вода. Эвер сделала небольшой глоток. На вкус это в самом деле оказалась обычная вода, лишь слегка солоноватая. Всё же, ей ужасно хотелось пить, и она залпом выпила содержимое, едва успевая дышать. Когда фляга опустела, Эвер поднялась, чувствуя, как боль в теле отступает. Секундный обморок кончился так быстро, будто его и не было. — Что было в воде? — Недоуменно прошептала она, потирая заднюю сторону шеи. — Ничего такого, что тебе бы не понравилось. Ну что, идём? Она медленно кивнула, и человек открыл для неё дверь, согнувшись в полупоклоне. Осторожно приближаясь, Эвер не спускала с него опасливый взгляд. Глядя на него со смесью неприязни и осторожности, она прошла внутрь, в темноту. Дверь за ней с тихим щелчком захлопнулась, и человек провёл её дальше, через темноту: туда, где виднелся островок света. Идя вперёд, Эвер начинала видеть всё больше деталей: это была палата матери, слабо освещённая лампой, свет которой проникал из открытой двери. С каждым шагом грудь от чего-то сжималась сильнее. Она задержала дыхание, боясь увидеть на полу то, что было в её смазанном воспоминании. Но пол палаты оказался чист. Она застыла на месте в метре от кровати, когда поняла, что стоит в тени за дверью. — Видишь, всё в порядке, — раздался тихий голос чуть выше её уха, мягкий и добродушный; кожа покрылась мурашками от чужого дыхания. Эвер отшатнулась от человека, стоящего вплотную к её спине. Взгляд был прикован к матери, лежащей на кровати спиной к ней. Одеяло, укрывающее ту до подбородка, равномерно поднималось и опускалось. Мама была жива. Она дышала. В комнате не было ни вазы, ни осколков. Пол был чист, без намёка на кровавые разводы. Всё было в порядке, будто ничего и не произошло. — Она… — Эвер сглотнула, — она в порядке? — В полном. По крайней мере, — он усмехнулся, — не хуже, чем до нас. Эвер поёжилась. — Ну что, теперь готова к конструктивному диалогу? Человек отвёл её обратно, в тупик со столом, где она неохотно, в некоторой фрустрации, опустилась на самый край стула. Ей совсем не хотелось быть здесь сейчас. Эвер хотела бы просто оказаться дома. ”С мамой все в порядке. Все в порядке”, — неуёмно пульсировало у неё в голове, как мантра. ”Она спит в своей палате, и ей ничего не угрожает. Она чувствует себя нормально. При ней есть все нужные вещи”. — Ну что, хочешь ещё воды? Или, вот, шоколад? — Человек, сидящий напротив неё, пододвинул пачку; тихо зашелестела раскуроченная фольга, часть шоколада в которой уже отсутствовала. Отстранённо подумалось: ”Так вот откуда запах”. — Нет? Ладно, — человек устроился удобнее, — как я уже говорил, мы работаем в похоронном бюро Стилл Пулл. Мы предоставляем быструю и безболезненную смерть людям, которые в ней нуждаются. У Эвер не было сил даже нахмуриться. Этот голос, яркий, высокий, с резковатым акцентом, он захватывал всё внимание, не оставляя места для понимания смысла. Все слова как-то попросту утекали мимо, как назойливые капли дождя, прилетающие в лицо и стекающие по щекам — ей было сложно сосредоточиться. — …Это в основном всякие там… Ну, смертельно больные, старые или ещё с какими-нибудь сложными обстоятельствами люди. Вот и мамаша твоя из таких. — Мама, — сухо, почти без злости поправила его Эвер. — М? — Не мамаша. — А что с этим словом не так? — Проехали, — прошипела она, кривясь от яркого болезненного звона в голове. — Что-то не так? — Участливо осведомился человек. — Нет. — Я же вижу, что что-то не так. — Продолжай, — отмахнулась она, зачёсывая назад мельтешащую перед глазами чёлку и пытаясь сфокусироваться на словах. — Ну… В общем, твоя мамочка была из таких. Из тех, кто подписал документ, я имею в виду. Она сама этого хотела. Мы же, типа, не маньяки какие-то. У нас все по согласию. — Вот этот что ли? — Она достала из кармана смятую бумажку. — Да-а… — Удивленно протянул человек, — этот… А он у тебя откуда? Она пожала плечами: — Он был у мамы. — Интересно получается. Знаешь ли, обычно мы очень и очень незаметно работаем. В смысле, я имею в виду, абсолютно незаметно. Поверь мне, я кучу раз был в таких же ситуациях, когда родственники или ещё кто находились в одной комнате с нашим клиентом. Они даже не спали как ты. Ходили рядом, делами своими занимались и не видели нас. Мы как бы невидимки для всех. А ты… Почему-то заметила. — Я так понимаю, — она постаралась упорядочить вещи в своё голове, — вы продаёте смерть людям, которые уже настолько больны, что не знают, на что соглашаются? — Нет, Эвер, — расстроился человек, — ты меня совсем не слушаешь. Мы даём им смерть безвозмездно. Нам не платят. Ну, точнее, — он нервно потёр шею, — то, что мы живы, уже является оплатой. Но с этим пунктом ты тоже не совсем попадаешь. Эвер непонимающе уставилась в жёлтые глаза-линзы. — Эм, смотри… Мы… Кхм. Мы работаем на Него, потому что мы Ему обязаны. У нас долг за то, что Он позволяет нам жить. А вообще, для остального мира я уже лет пять как мёртв. — Хочешь сказать, ты призрак? Человек замер на секунду, а потом из него вырвался смех: — Нет! Нет, Эвер. Я живой. Подожди, а похож? У неё почему-то даже щеки покраснели. — Бред какой-то. — Да, это я и пытаюсь сказать. Суть в том, что Он приходит к нам, когда мы умираем. Слушай, честно, я не знаю, как Он выбирает людей, но в Его выборе определенно есть логика. В общем, с тобой ситуация другая. Ты не умирала, верно? Эвер пожала плечами. Всё это начинало сильно её раздражать. — Не умирала, правильно. У нас такое, э… Впервые, что сотрудника убивают. И ты вроде как должна Ему за то, что убила Его должника. Вроде как теперь ты должник. И должна встать на его место. — Что ещё за ”Он”? — Запоздало спросила она. — Господин. Он главный. Эвер подняла брови, ожидая объяснений. — Мы заключили с Ним сделку, — надсадно прошептал он, — мы обязаны Ему жизнью. Мы делаем то, что ему нужно, и взамен он оставляет нам жизнь. Тебе крупно повезло, что правила работают именно таким образом, и всё это сейчас объясняю тебе я, а не Он. Потому что Он… Знаешь, больно делает, — человек показательно коснулся пальцем своей головы. Эвер вздохнула, фильтруя в голове всю эту чушь. Она сложила на груди руки и подытожила: — То есть, ты работаешь на человека, которому продал душу, чтоб не умереть, и теперь убиваешь стариков, а мне предлагаешь присоединиться к вашей секте? — Ты все перевираешь, Эвер, — возмущённо затараторил человек, — ты меня совсем не слушаешь. Я же стараюсь быть внимательным. Даже очень. Просто послушай внимательнее, хватит быть такой грубой и недоверчивой… У Эвер снова начала трещать голова. — …Мне и так не очень легко, у меня только что друг умер, но я всё равно держу субординацию. Я тебя тут, между прочим, долго ждал, а потом ты ещё и побегать решила. Впрочем, ладно, я уже хочу быстрее с этим разобраться… И… Чёрт, мы ведь договорились, что я покажу тебе твою мамашу, а ты сядешь и выслушаешь меня. Что в итоге? В итоге ты ни одному моему слову не веришь. Ты что, думаешь, мне есть какой-то смысл тебе врать? Разве я вообще говорю что-то невероятное? Хотя, да, наверное, есть немного, но… — Заткнись, — зашептала она, растирая виски, и человек замер, — заткнись. Заткнись. Заткнись, — её голова была готова расколоться. — Что такое? — Это невозможно. Всё слишком жёлтое. Последовала долгая пауза. А затем человек стянул с головы очки, и их взгляды соприкоснулись. Эвер будто окатило волной, выбившей из неё всё, что препятствовало восприятию. В тот же миг она кристально чисто поняла, что до этого момента затруднялась описать, как всё это время выглядел человек, находящийся прямо перед ней, а теперь, словно с её глаз сошло бельмо, она могла рассмотреть каждую делать его внешности, но оказалась не готова встретиться с глазами человека, блестяще-серыми, как свежая бритва, и столь же острыми. Это был парень лет двадцати пяти, одетый в старый свитер, поверх которого, совершенно не к месту, на его острых плечах, словно на вешалке, сидело чёрное кожаное пальто, а руки его закрывали поношенные чёрные перчатки. Волосы его — взъерошенное облако темно-каштановых кудрей, беспорядочно торчащих во все стороны, как взбитый пучок сахарной ваты. На его лице, худом и остром, испещрённом мелкими шрамами, застыла диковатая заинтересованность. Зрачки его светлых глаз были совсем крошечными, заострёнными на Эвер так, что ей стало вдруг тяжело дышать, будто у горла было лезвие. Он дежурно улыбнулся, и это выражение растянутых потрескавшихся губ показалось ей хищным. — У тебя ведь есть особенность, правда? — Хитро прищурился он, — я уверен. Эвер чувствовала себя пойманной. Она промолчала, нервно сдвигая брови, но парень абсолютно безошибочно распознал её молчание как подтверждение. Он перегнулся к ней через стол, и его голос стал заискивающим, словно он раскрывал ей тайну: — У всех нас есть. У всех, кто работает на Него. Это что-то связанное с мозгом, я прав? Она вжалась в стул, чувствуя себя абсолютно голой и беззащитной в свете единственной лампы над головой, светившей четко на неё. — У этого ведь есть какое-то умное название. Поделись со мной. — Синестезия, — глухо произнесла Эвер. — Синестезия, — парень удовлетворенно кивнул, — я знаю о такой. Ты воспринимаешь всё по-особенному. Всё для тебя имеет цвет, верно? Мой голос раздражает тебя? — Он… Жёлтый. — И что это значит? — Боль… В голове. — Боль, значит, — парень опёрся щекой о руку, не сводя с неё глаз, — ну да, я немного тараторю, когда нервничаю. Я думаю, что могу говорить тише. Эвер промолчала, стараясь смотреть куда угодно, кроме его диких серых глаз. — Мы ещё вернёмся к этому позже, ладно? А пока я объясню, в чём ты не права. Эвер и в этот раз промолчала. — Смотри. Во-первых, я никого не убиваю. Убивал Оул, но и это нельзя считать актом насилия, — он заговорил тише и медленнее, более вдумчиво подбирая слова, но от каждого нового слова у Эвер на коже поднимались мурашки, — …У него был серп, который вскрывал человеческую оболочку и выпускал наружу человеческую душу. Со мной работает Билл. Он собирает души и отдает их Господину, потому что Господин ими, можно сказать, питается. А я, считай, консультант. Ищу людей, которым нужна эвтаназия. А Господин, он, ну… Не то что бы человек и не то бы работодатель. Скорее, высшая сущность. Типа Бога, наверное. Он даёт нам где жить, потому что мы даём Ему то, за счёт чего Он живет. Но ты пойми, мы не секта. Мы просто работники. Эвер сидела, смотря в сторону, не пуская информацию в мозг и слушая так, будто понимала, что ошиблась палатой. Случайно зашла не к матери, а к пациенту с острым приступом бреда в мании величия. Это всё её ужасно пугало. Без единой эмоции в голосе она выцедила: — Я ухожу. — Ку… Куда? — Парень непонимающе моргнул. — Не знаю, — она покачала головой. Затем она встала и побрела по коридору. По какой-то причине её не удивило то, что всего через пару поворотов нашлась дверь, которая не привела в тупик со столом. По какой-то причине не удивило и то, что дверь вывела на улицу. Её уставшее лицо окатило приятным ночным воздухом. Эвер обернулась, чтобы проверить сможет ли вернуться, но дверь позади пропала. Сейчас явно не было время для посещения, и она не смогла бы зайти через главный вход. С абсолютно пустой головой она перешла через трассу, освещённую уличными фонарями, а затем побрела в городской парк, что располагался совсем неподалёку. Она даже не знала, что обо всём этом думать. Это же… Просто чушь. Бред. В его словах не было никакого смысла, и никто не мог, просто не имел права, заставить Эвер поверить в тот поток глупости, который выкатил на неё этот день. Она ведь имела право просто взять и ни во что не поверить. Имела ведь? Эвер достала из рюкзака пачку обезболивающего и протолкнула в своё сухое горло пару таблеток, ничем не запивая. А что? Она была дочерью своей матери. Вполне возможно, что нечто генетическое, заложенное в неё ещё до рождения, долго томящееся в тени сознания, сегодня нашло выход, и теперь она, как и собственная мать, пребывала в нескончаемом потоке абсурда, происходящего только в её голове. От этой мысли внутри стало как-то совсем пусто. Может быть, теперь она действительно могла понять маму. Быть скованным обстоятельствами, которые во много раз больше и значительнее тебя — это ведь правда страшно. Тем более, когда эти обстоятельства — навалившийся на тебя из ниоткуда долг перед Богом Смерти. Что-то такое она слышала от Эми, когда та рассказывала ей о том, как чувствуют себя люди при шизофреническом ступоре. ”…Они думают, что застряли между добром и злом, жизнью и смертью, белым и чёрным, — вспоминала она, — они в середине этого, являются и причиной, и следствием. И убийца, и жертва, и свидетель. В их голове рвётся и сшивается мир, пока они заперты в своих сюжетах без возможности встать с кровати”. А что? Вполне возможно, что на самом деле сейчас Эвер лежит в той же больнице, на соседней кровати с матерью, и всё это был сон собаки. Она медленно шла по парку, то погружаясь в темноту, то выныривая в островки тёплого желтоватого света фонарей, опустив голову и распинывая с тропинки сухие листья. Да, мысль о том, что она совершенно не причастна к тому ужасу, который развернулся на её глазах в палате матери, оказалась весьма облегчающей. И не было человека с глазами-лунами. Не было бесконечных коридоров и трупа на полу. Была только Эвер, сошедшая с ума от недосыпа. Завтра, как только больница откроется для посетителей, она придёт к матери, возьмёт ту за руку. Потом позвонит Эми и скажет: ”Привет, это Эвер Грин. Мне жаль, но я заболела. Накачайте меня таблетками и положите рядом с мамой. Скажите Филиппу, чтоб к дому не приближался, а Шону, который с работы, ничего не говорите, все равно он мудак”. Жаль только, что некому будет помочь маме перебраться домой, если та поправится, ведь Эвер будет спать целыми днями. И пусть кто-то другой пойдёт вместо неё работать, оплачивать свет, отопление, мамины таблетки. Кто-нибудь другой пусть вместо неё переживает за маму и печалится, что нет ни времени, ни денег, чтоб получить образование. Пусть кто-нибудь другой мучается бессонницей. А Эвер будет спать. Она села на лавочку под фонарём, накрылась капюшоном, прижала к груди колени и уткнулась в них лицом. Не уснёт — так хоть пробудет в анабиозе до утра. Или замёрзнет насмерть, что, конечно, вряд ли. На улице всего лишь сентябрь. Она подумала, что ради приличия стоило бы сейчас расплакаться. К сожалению или счастью, она уже много-много лет не помнила, каково это — плакать. Она помнила, что в детстве плакать было приятно. Да, помнила, что после слёз всегда жгло горло, помнила, что после слёз всегда приходило облегчение. Но как запустить этот механизм по самоочищению сознания, как открыть клапан и дать лишнему пару выйти — она не помнила. Наверняка пружины и шестерёнки, отвечающие за плотину, держащую слёзы внутри неё, уже давно заржавели, обросли мхом и пришли в негодность. Может, она уже никогда не сможет починить это в себе. Укоризненно подумалось, что теперь она чувствовала то детское облегчение, которое испытывала только когда давала кому-то по морде или получала сама. Может, поэтому люди идут заниматься боксом или другими способами легально и без последствий причинить кому-то физический вред. Может, кто-то ещё в этом мире, как и она, однажды понял, что больше не имеет права на слёзы. Она продолжала сидеть так, пока мыслей совсем не осталось. Таблетки взялись за своё, и головная боль отступила в дальний уголок черепа, оставив после себя лишь тяжесть и жжение в раненном глазу, а ещё, от чего-то, с задней стороны шеи. Но тут кто-то подошёл к её месту печали. — Закурить не найдётся? — Обратился к ней чей-то баритон. Она вытащила зажигалку из кармана и протянула руку на звук голоса, не поднимая голову с колен. — А мы ведь с тобой уже виделись. Помнишь меня? Эвер неохотно подняла голову. Перед ней стоял человек-грозовое облако — тот немолодой мужчина в пыльно-зелёной куртке, в которого она воткнулась неделю назад. Морщинки на его лице выдавали четвертый или даже пятый десяток жизни, а тёмные, почти чёрные волосы были зачёсаны вбок, парой аккуратных прядей спадая на лоб. Голос его не звучал злобно, скорее наоборот — тактично и доброжелательно, но глаза под росчерком густых бровей всё так же были холодны и строги. Она растерянно произнесла: — Помню… — Ого, — мужчина с вежливой заинтересованностью заострил взгляд на её левом глазе, — тебя бы подшить. Она рефлекторно коснулась раны над бровью и тут же сморщилась от острой боли. — Переживу, — прошипела она. — Я присяду? — Получив одобрительный кивок, мужчина сел рядом, взял из её пальцев зажигалку и пару раз щёлкнул колёсиком, поджигая кончик сигареты. Та тихо затрещала, когда он затянулся, — кто тебя так? Эвер лишь пожала плечами, в самом деле не зная, что ей стоило ответить. — Мне, наверное, как порядочному человеку, стоит предложить тебе поехать в больницу или заявить в полицию, — мужчина шумно выдохнул дым, — но что-то мне подсказывает, что это сейчас неуместно. В конце концов, мы с тобой оба в десяти милях от города посреди ночи. Двум людям в одинаково странных обстоятельствах не пристало друг перед другом оправдываться. Глубокий баритон мужчины звучал спокойно, но добродушно: всё равно что прислониться разгоряченным лицом к прохладному мрамору после всего, что произошло. Мужчина направлял свою речь скорее в пространство, чем в голову Эвер. Его тёмные густые брови быть чуть напряжены, а взгляд задумчив. — Это ведь как поездка автостопом. Два незнакомых человека, объединённые одной поездкой, могут рассказать друг другу всё, потому что ничем не скованы. Люди могут быть на разных концах возрастного спектра, могут быть из разных штатов, да что там — из разных стран, могут даже не знать настоящих имён друг друга… И всё же, найдут общую нить. Так люди устроены. Эвер молча слушала этот монолог, не понимая, чего от неё хотят. — Получается, снова от кого-то сбегаешь здесь? — А вы что, следователь? — Вяло огрызнулась она. — Если и следователь, то что? Не станешь со мной разговаривать? — Нет. — Значит, тебе всё же есть, от чего сбегать. Легко же ты себя выдала. Эвер хмыкнула. — Никогда не общалась со следователями, да? — Общалась, — от чего-то честно призналась она. Мужчина кивнул сам себе, задумчивым взглядом уходя в тёмные тропы парка. — И я общался. Они помолчали, а потом мужчина вдруг опомнился: — О, где мои манеры, — он достал пачку сигарет и, придерживая её открытой, предложил Эвер. Та покачала головой: — Не курю вишневые. — В самом деле? — Удивился он, пожёвывая губами фильтр, — и какие куришь? — Без вкуса. — Что ж, покуришь со мной свои безвкусные сигареты? Эвер слабо пожала плечами, доставая из рюкзака пачку, а мужчина, скользнув по ней взглядом, изрёк: — Кэмэл, значит. — Что? — Покосилась она на него исподлобья. — То, какие сигареты ты предпочитаешь, о многом говорит. Я склонен думать, что о человеке можно многое понять по этому выбору. — Ну, и? — Популярное мнение гласит, что девушки редко курят то, от чего, прости меня, хочется плеваться. Но тут и анализа не нужно, чтоб понять твою душевную организацию. Я вижу, у тебя грубая натура. Эвер этот ответ устроил. ”Грубая и шероховатая, как наждачная бумага. Или точильный камень”, — подумалось ей. — Что ещё? — По инерции спросила она, не желая оставаться в тишине. — Хм. Дай подумать… Твоя пачка сильно истрёпана, хоть сигарет ещё много. Можно подумать, что здесь есть место экономии, что и неудивительно: Кэмэл — не самый дешёвый выбор. И все же, ты остаёшься ему верна. Возможно, ты куришь уже много лет. Возможно, даже с детства. Затягиваешься глубоко, выдыхаешь носом, надолго задерживаешь дым. В конце концов, держишь сигарету двумя пальцами — так, как удобно, а не так, как красиво. Позволишь мне ткнуть пальцем в небо? — Эвер слабо кивнула, — я скажу, что кто-то в твоей семье курил с самого твоего детства, и ты переняла это, переняла даже марку. — Не поверю, что вы это по пачке поняли, — хмыкнула она. — Чистая правда, мы ведь только встретились. О, и, — он нахмурил тёмные брови, — не стоит на ”вы”. Мы ведь просто попутчики. Эвер снова хмыкнула: — Ладно. — Ладно, — повторил мужчина, а затем немного помолчал, — так и что же, я во всём прав? — Ну… Почти. — И в чём я ошибся? — В деталях, — уклончиво ответила она. — Ну, должен признаться, с уверенностью можно говорить только о том, что люди сами про себя рассказывают невербально. — Например? — Никотиновые пятна на твои пальцах, — он указал взглядом на её правую руку, и она сама посмотрела на неё, будто видела впервые. На ногте большого пальца и на сгибе указательного уже несколько лет постепенно расцветали полупрозрачные желтоватые пятнышки. — О. — Да уж. С годами начинаешь видеть такие вещи, становишься проницательнее, — сказал он как бы просто так, — но множество вещей о людях так никогда и не поймёшь, даже зная их очень долго. Эвер сдвинула брови, не понимая странный тон разговора. Сидеть здесь и говорить с незнакомым человеком ни о чём казалось глупо после всего, что произошло. — Вы чего хотите? — Прямо спросила она. — Сам не знаю, — искренне ответил он, — порыв человеческой сентиментальности — поговорить с человеком, которому, кажется, тоже тяжело. — Мне не тяжело. — Тогда прошу прощения. — …Мне ужасно. — О, — с удивлением и пониманием кивнул он, — ёмкое слово. Мне вот часто не хватает словарного запаса, чтоб описать, как я себя чувствую. Было бы очень удобно, если бы существовали объективные характеристики чувств. Было бы легче. — Какой от слов толк, если ситуацию это лучше не делает? — Горестно скривилась она, не понимая, к чему это всё. — Тоже верно. Когда с сигаретами было покончено, а разговор отзвучал, оставляя в воздухе лишь тихий шелест крон деревьев, Эвер снова погрустнела, мыслями утекая в палату матери, где было темно, тихо и… фиолетово. — Отличная ночь сегодня, чтоб сбегать, — абстрактно отметил мужчина, глядя в темное небо. — М? — Эвер плохо поняла эту формулировку. — Безветренная, тёплая, — пояснил он, — отличная, чтоб уйти от проблем и печалиться. Это ведь тоже бегство. Эвер снова опустила щёку на колено. "В таком случае, да, — подумала она, — наверное, это действительно бегство". — Я думаю, это правильно. — Что? — Не поняла она. — Давать себе возможность сбежать ненадолго, когда у тебя проблемы. Какой-то разговор ни о чём получается, да? — Вдруг усмехнулся он, — я просто хочу сказать, что ты выглядишь действительно грустной. Если у тебя проблемы, ты можешь поделиться. Я ведь просто попутчик. Эвер вздохнула, думая, что не станет омрачать чужое существование своими ужасами, но губы вдруг, не спрашивая её, заговорили: — Мама болеет, — человек молча кивнул, и она продолжила, — уже совсем не понимаю, придёт ли она в себя. И вообще уже совсем ничего не понимаю… Всё похоже на кошмар. — Да, жизнь часто застаёт врасплох. Такова её хаотичная природа. — Жизнь, — невесело усмехнулась Эвер, — это просто куча херни, которая просто получается. Без какой-либо причины. — Нигилистично, — отметил мужчина. — Правдиво, — исправила она. — Не спорю. Сложно оставаться здравомыслящим, когда обстоятельства делают все твои попытки бесполезными, верно? — Верно… — Эвер опустила глаза в землю, — всё тянется уже так долго, что я почти не помню, какой жизнь была до этой грёбаной болезни. — Вижу, тебе приходится несладко. — Справлюсь, — твёрдо ответила Эвер. — Справишься, — согласился он, — извини меня за нескромный вопрос… Часто ты здесь, у больницы? — Получив вопросительный взгляд, он слабо улыбнулся, — ну, больше ведь рядом ничего нет. Разве ты не оттуда? — Оттуда, — пожевав губы, ответила она, — не могу быть далеко, пока она там. — Я понимаю, — мягко поддержал он, — сторожишь её сон. Мне всегда было жаль людей, которым в молодом возрасте приходилось брать на себя роль взрослого, чтобы помочь родителю. — Я делаю, что должна, — произнесла она, как постулат. — Я тоже так думаю. — Тогда не нужно жалости. — Позволь мне эту жалость: я в том числе говорю о себе. С лица Эвер сошёл холод. — Да… — Прогудел мужчина, — матери — это дело такое. Я думаю, нет для человека ничего более родного и ценного, чем мать, даже будь она последней тварью. Мне кажется, есть в этом что-то природное, что невозможно выжать из ДНК. Мы всегда будем думать, что сделали для них недостаточно. У нас всегда будут перед ними обязательства, — он ненадолго замолчал. — А с твоей матерью что? — Наконец спросила его Эвер, будто выдернув его из мыслей. — О, ну… У нас была не очень-то благополучная семья. Мать… Не скажу, страдала, жила алкоголизмом. В общем-то, как и отец, но вспоминаю и кажется, будто его вообще в семье не было, — он снова замолчал. Эвер выдержала паузу, а затем тихо произнесла: — Я просто попутчик. Мужчина слабо улыбнулся. Затем он вздохнул, прогоняя тяжесть в голосе, и продолжил: — Мне поэтому и жалостно, что ты вынуждена тратить годы молодости на мать, потому что мне это знакомо. На мою мать положили глаз органы опеки, хотели забрать младшую сестрёнку, а я тогда был моложе… Честно говоря, я тратил чертовски много сил на то, чтобы из раза в раз убеждать службу опеки, что наша семья может содержать ребёнка. Вспоминаю это и то ли смешно, то ли грустно: как беспрерывно пьяная мать по домашнему телефону ссорится с учителями из школы младшей. Да уж. Я тогда чуть ли не каждый месяц работу менял, потому что сам пытался бросить пить, — они обменялись взглядами, — понимаешь меня, да? — Усмехнулся он. — Как никто, — в ответ улыбнулась она. — Вот и получается, что я угробил несколько лет, стараясь переучить мать жить, а сестру в итоге всё равно забрали. Положив руку на сердце, и поделом. Моя мать была дерьмовой матерью, и изменить это было не в моих силах, — заметив, как Эвер погрустнела, он поспешил смягчиться, — всё с ней хорошо сейчас, с сестрой. Я всё ещё иногда навещаю её. Она уже твоего возраста, работает, неплохо живет. Только парень мне её не нравится, — Эвер на эти слова хмыкнула, а мужчина продолжил говорить, — и родительский дом тоже навещаю. Вижу, что мать так и не выкарабкалась, продолжает жить от запоя к запою, и всё же гложет чувство, что сделал недостаточно, хоть оно и иррационально. — Матери, — показательно вздохнула Эвер. — Да уж. Забота о них — дело самоотречения. Неблагодарное, но благое дело. Они молча скурили ещё по одной, думая каждый о своём. — Проводить тебя до дома? — Наконец предложил он. — Отсюда очень далеко до моего дома. — И ты собираешься сидеть сидеть тут всю оставшуюся ночь? Эвер неопределённо пожала плечами. — Ну же. Это не займёт много времени, я знаю короткий путь. — Я здесь двадцать лет живу, — она недоверчиво подняла бровь, — здесь нет короткого пути. — Ну, тогда мне придётся тебя удивить. Эвер неохотно встала, и вместе они пошли к противоположному концу парка. По пути у них снова завязался разговор, из которого Эвер узнала, что её попутчик не был родом из знакомого ей Вайоминга, и он все не переставал поражаться красотами пейзажей Каспера. В свою очередь, он рассказал о родной ему Алабаме, и Эвер так заслушалась, что никаких дурных мыслей в её голове не осталось. Внутри у неё разлилось тепло и спокойствие, а на лицо даже почти невзначай наползла улыбка. Когда они подошли к окраине парка, за деревьями вдруг замаячили редкие огни горящих окон. Эвер пригляделась и поняла, что это была её улица, но… Она обернулась к своему попутчику, но его не оказалось сзади. Она вдруг осознала, что стояла у кромки сквера, знакомого ей с детства: там было всего с десяток деревьев и пара лавочек, и это, очевидно, не был городской парк. Даже заблудиться бы не получилось, в трёх деревьях-то. Она открыла рот, чтоб позвать мужчину, но осеклась, внезапно поняв, что даже не знает его имени. В груди всё замерло. Это происходило снова. Она едва не осела на землю, пытаясь осознать, каким образом за десяток минут оказалась прямо на улице своего родного дома, ведь это попросту не было возможно. Либо она, проглотив очередной крючок галлюцинаций, прошла многочасовой путь от больницы, даже этого не заметив, либо пространство извернулось, сложилось вдвое и вытолкнуло её, словно через червоточину, прямо как… Внутри что-то дрогнуло. На улице не было ни одной живой души. Ноги совсем не слушались; она, как в кошмарном сне, побрела через пустую улицу. Ей просто нужно было оказаться дома. Весь мир вокруг, привычный и знакомый, извратился, стал неясным и тревожным, перестал работать по знакомым ей правилам. В окнах дома не горел свет. Связка ключей зазвенела в руках, пока она, едва контролируя дрожащие пальцы, пыталась найти нужный. С трудом вставив ключ в замочную скважину, она вдруг поняла, что что-то не так. Дверь не была заперта. Эвер толкнула её и вошла внутрь тёмного, тихого дома, чувствуя, как холодеют пальцы. — Филипп? — Неуверенно позвала она, но никто не ответил. Она взяла биту, осторожно ступая в кухню. — Мы с тобой, кажется, не с того начали. Парень в желтых очках сидел прямо там, на кухонной столешнице. Она почувствовала, как кровь приливает к лицу. — Меня вот Винни зовут. Будем знакомы, а? Ты сейчас, типа, тоже должна представиться, но я-то знаю, что ты Эвер Грин. Так что не представляйся. — Пошёл вон из моего дома! — закричала она, быстрым шагом приближаясь к нему. — Ну подожди, Эвер, чего ты сразу с битой. Мы же с тобой не договорили! — он соскочил со столешницы и попятился назад. — Закрой рот! Она замахнулась, но парень увернулся, и бита с грохотом ударилась о стул. Парень обогнул стол, и, стоя напротив неё, поднял руки. — Я даже не собираюсь ничего делать! Просто ты должна знать, что… — Заткнись! — рявкнула она, обходя стол, но парень отступил назад так же синхронно, держась за деревянную поверхность, не подпуская ее ближе расстояния стола, будто они вальсировали. — Должна знать, — упрямо продолжил он, с нервной улыбкой подбирая слова, — что мы, ну, знаешь ли, все умрём, если ты не согласишься на работу. — Заткнись! — заорала она, запрыгивая на стол, сбивая скатерть и какие-то кружки. — Ну подожди! Она навалилась на парня, хватая его за шею, но тот ловко увернулся, выхватил из ее руки биту, и, сверкнув жёлтыми линзами, пропал из ее рук, вывернувшись, будто под его кожным пальто никогда и не было физической формы. Она в недоумении уставилась на ткань, опавшую в ее руках. — Ну ты что, правда хочешь подраться со мной? — донёсся нервный смех с другой стороны зала. Эвер в ужасе обернулась: парень, оставшийся в сером свитере, стоял посредине комнаты, склонив голову к плечу и глядя на неё с усмешкой. Он откинул биту в сторону и всплеснул руками: — Я, наверное, единственный, кто не желает тебе вреда, а ты хочешь со мной подраться? Я, вообще-то, пытаюсь тебя предупредить, что на кону твоего выбора стоит и моя, и твоя жизнь, так что выбора, честно говоря, и нет. У Эвер совсем отшибло понимание происходящего. — Убирайся! — Эвер! — вскрикнул он, — ты умрёшь, если не согласишься! Он убьёт тебя! В лицо парня прилетело его же пальто. — Пф… — он подавился воздухом от возмущения, скидывая с себя ткань, — Ты… Ты что, издеваешься? Эвер задержала дыхание, смотря на него глазами, полными животной дикости, готовая и бежать, и бить. — Хорошо, знаешь, что? — он предостерегающе поднял указательный палец, — хочешь подраться? Можешь попробовать, — он пригласительно развёл руки в стороны. Эвер фыркнула. — Ну давай. Тебе же так легче. Это же твой единственный язык общения. — он язвительно заулыбался, — Давай, Эвер. Давай. Давай. Вмаж мне. Ну всё. Она скинула с плеча рюкзак, зажав в руке лямку, и бросилась на парня. С размаха тяжелый рюкзак полетел ему в лицо, но парень уклонился, ни на секунду не замешкавшись, а затем, воспользовавшись моментом, когда инерция потянула Эвер в сторону, вырвал из ее рук рюкзак, от чего она едва не упала, а сам рюкзак улетел в сторону. Как юркая тень, он молниеносно пропал из ее поля зрения, и над ее ухом раздался смешок: — Я хорош в этом. Она замахнулась на голос, разворачиваясь, но лишь ударила воздух, не встретив сопротивления: сзади уже никого не было. Тут ее дёрнули за воротник, и она пошатнулась, а затем что-то попало ей под ноги — подножка, и она завалилась на спину, расшибив себе локоть. — Ой, прости. — хихикнуло сзади; она обернулась и увидела парня, натягивающего своё кожаное пальто. — Да твою ж мать! — взбесилась она. Под руку попалась пепельница — она швырнула ее в человека, но тот увернулся, продолжая поправлять пальто, будто даже не стараясь, и пепельница пролетела мимо него, в стену, разлетевшись на кучу осколков. Она неуклюже поднялась, и ее тут же подхватили под локти, помогая встать. Она злобно зарычала. Парень был везде и сразу. Как только она отводила от него взгляд, как только на миг закрывала глаза, он тут же оказывался у неё на спиной. — Да, я не Оул, верно? Она дёрнулась, пихая того локтем, и хватка тут же ослабла, отпуская ее, и она завалилась на спинку дивана, тяжело дыша. В ней вскипела ярость. Она на секунду замешкалась, а затем вспомнила о кастете в кармане; она схватилась за него, сжимая меж пальцев, и обернулась в поисках парня. — Я здесь. Он стоял прямо перед ней, у неё не было шанса промахнуться; отточенным движением правой руки она замахнулась, целясь в челюсть, но человек, нырнув под ее руку, растаял, успев мелькнуть лишь подолом развевающегося пальто. Эвер громко выругалась; это было похоже на бой с тенью. Никаких шансов. — О, уже здесь. Ее толкнули в спину. Со вскриком она упала вперёд, чудом не ударяясь головой, и ее руки оказались крепко заломлены за спиной. Человек сидел на ней сверху, одной рукой зажимая ее руки у неё на спине, а другой —давя ей на голову, прижимая ее щеку к ковровому покрытию пола. Она задёргалась, стараясь выбиться из хватки, освободить руки, в ее лёгких не хватало воздуха, а сердце бешено колотилось. Размытые очертания лица человека плыли на периферии ее правого глаза; она не могла видеть им достаточно четко. Парень склонился к ней и зашептал: — Слушай, я буду держать тебя, пока ты не начнёшь меня слушать. А вообще-то, — в его голосе появилось злорадство, — ты проиграла и должна бы, по идее, послушно принять поражение. — Слезь с меня! — заорала она, с новой силой судорожно дёргаясь под тяжестью давления. — И не подумаю. — это даже прозвучало удивленно, — Ты же просто так не успокоишься. Я уже успел это понять. Эвер зажмурилась, шумно дыша и ни на миг не переставать сопротивляться. — Что тебе надо… — Мне-то? Да так, ничего особенного. Чтоб ты поняла, что умрешь, если не пойдёшь на сделку. — С чего вдруг? — прорычала она. — С того, Эвер, что Он не оставит тебя просто так. Ты правда думаешь, что тот, кто распоряжается человеческими жизнями, закроет глаза на то, что ты, вертлявая мелочь, влезла в Его дела и все это услышала? — человек вплотную склонился к ее голове и шумно вдохнул запах ее волос, — Ты вкусно пахнешь, Эвер. Хороший шампунь. Она даже растерялась. — Кроме того…. — он взял ее за подбородок, будто бы стараясь не прикасаться пальцами, и развернул ее голову на другую сторону, так, чтоб она отчётливо видела то, как он зубами стягивает с правой руки перчатку. — Видишь это? Это Его метка. Он продемонстрировал ей ладонь. На сгибе большого пальца выделялся объёмный бледно-розовый рубец, изображающий неоднородный круг, сложенный из точек. — Эта метка - знак моей принадлежности Ему. Я жив, пока эта метка на моей руке. — сбивчиво зашептал он, — Нас было трое в связке. Я, Билл и Джесси. Я поклялся на метке, что буду защищать своих коллег. Ты понимаешь, что это значит? Эвер не понимала. Она снова попыталась вырвать хотя бы одну руку, но эта попытка была пресечена на корню. — Ничерта ты не понимаешь. Я, хоть и не был виноват в этом, нарушил клятву. Джесси мёртв. Это значит, что я должен был умереть, Эвер. Я без понятия, почему ты нужна Господину, но он решил, что ты достойная замена, Эвер. Он хочет, чтоб ты была вместо Джесси. Если ты откажешься, два человека просто возьмут и сдохнут. — Да мне без разницы. — прорычала она. — О, ну конечно. А что будет с твоей мамашей? Об этом ты подумала? Эвер замерла. — Черт возьми, Эвер, — грубо рассмеялся он, — ты такая предсказуемая. Посмотри, какой отличный рычаг давления. Ты правда думаешь, что Он этим не воспользуется? — Что с ней будет? — упавшим голосом произнесла она. — Да без понятия, если честно. Может, Он убьёт ее, если ты откажешься. Может, ее убьёт кто-то другой, кто будет после меня. Контракт ведь подписан. Любой вариант может быть правдой. Я знаю только то, что знаю, Он не особо рассказывает о своих замыслах, знаешь ли. Эвер совсем ослабла. — Я могу тебя отпустить или ты продолжишь вертеться? — Можешь… И парень слез с неё. Она поднялась, с трудом разгибая затёкшие руки, и села, опёршись о спинку дивана. — Не понимаю… Почему моя мать? — она взглянула на парня, который, сидя напротив неё, стянул очки и положил их на пол рядом с собой. — Ещё раз, — он закатил глаза, — потому что твоя мать подписала контракт, ту бумажку, а мы всегда, абсолютно всегда выполняем контракты. Суть не в ней, Эвер-р-р. — протянул он, — суть в том, что ты по какой-то причине встала на пути выполнения контракта. Теперь ты обязана Ему. Иначе — смерть. Эвер, обессилев, закрыла лицо руками. — Но все вовсе не так плохо! — поспешил приободрить ее парень, — Я живу так уже много лет, и мы, вообще-то, занимаемся хорошим делом. Помогаем людям. Ты же не злишься на похоронные бюро за то, что они закапывают и сжигают чьих-то близких. — он помолчал, а потом нахмурился, — Не злишься же? — Похоронные бюро не убивают людей. — Ну, слушай, — попытался смягчиться он, — Мы занимаемся эвтаназией. Это не насилие, твоя мать сама этого хотела. Она же, типа, сильно болеет. Не хочет доживать жизнь в состоянии овоща, или, типа… не знаю. Не хочет, чтоб ты видела ее такой. У Эвер сжалось горло. — Эй, посмотри на меня. Я же не сам с собой разговариваю. Парень потянулся убрать руки с ее лица, но в последний момент одёрнул себя; Эвер, тем не менее, перестала закрываться. — У тебя глаза красивые. — он широко улыбнулся, склонив голову к плечу; один из его боковых зубов был чуть смещён в сторону, выпирая, как клык, придающий улыбке хищности, — И имя тоже. Эвер. Эвер-р. — Вот это уже совсем лишнее. — Да, ты права. Отложу это на потом. — он помолчал, обводя взглядом комнату, — Ты, наверное, думаешь, откуда я знаю, как тебя зовут. Честно говоря, это было последнее, что волновало Эвер. — Я уже говорил, что я своего рода консультант. Брожу, смотрю на людей, ищу тех, кому нужны наши услуги. Приходится много слушать, чтоб понимать, кому они действительно нужны. Мне всегда нужно провести некоторое время, наблюдая за людьми, так что было неизбежно, что я увидел и услышал тебя в палате. — Ты следил за моей матерью?… — Ну не кривись. Такая у меня работа. Хочешь конфету? — внезапно он протянул ей ладонь, в которой была пара карамелек в потрёпанной обертке. Эвер промолчала, смотря на него с плохо скрываемым отвращением, и он пожал плечами, закидывая одну из конфет себе в рот. — Знаешь, — он сел удобнее и стал натягивать перчатку обратно на руку, — есть много людей, которые ежедневно думают о смерти и просят ее, но в итоге оказывается, что у них либо сложный период в жизни, либо какая-нибудь депрессия. — продолжил он, не переставая жевать, от чего слова про депрессию прозвучали очень уж пренебрежительно, — Ну, то есть, вещи, которые можно исправить. Понимаешь? Нельзя же всех направо и налево умерщвлять. Все ведь иногда думают типа: ”Вот бы сдохнуть прямо сейчас!”, правда? Эвер промолчала. — А мы же, типа, не наемные убийцы. Не ради удовольствия это все делаем. Ты это себе так представляешь? Не представляй. У Джесси, который Оул, был этот серп - он хоть и выглядит сурово, но ничего кровавого в этом процессе нет. Люди совершенно тихо умирают в своих кроватях. Мирно, совсем без боли. Это разве не то, о чем можно мечтать? Как умереть от старости. Не мучаясь. — Мне не нравится концепция эвтаназии, — хмуро ответила Эвер, хотя такого вопроса ей не задавали, — никто не должен решать, когда нужно умереть. Люди просто должны жить, пока живут. — Ты так думаешь, потому что не видела парализованных инвалидов. — заметил он, — Жизнь - это просто вопрос времени, а вот смерть, которая неизбежна, и то, насколько болезненной или мучительной она будет - это то, на что можно повлиять. Эвер молчала какое-то время, кусая внутреннюю сторону щеки. Она чувствовала отчаяние, что ей больше не на кого было злиться. Если этот парень — Винни, так он представился, — не был виноват, не желал ей зла и даже не сделал ничего плохого, она просто не могла понять, что ей нужно делать. С кем нужно бороться. Без злости все стало казаться бесполезным. Если в ней не было этого двигательного топлива, ее заполняла тоска и беспомощность. Во рту стало кисло. — Что нужно сделать? — тихо спросила она. — Поговорить с Ним. Другого варианта нет. — Винни покачал головой. — Как? Он задумался, а затем снова снял с руки перчатку и протянул ей ладонь. Она приподняла бровь, смотря на него в недоумении. — Коснись метки. Эвер с сомнением замерла. — А другие варианты? — А что не так с этим? Мысль о физическом контакте показалась ей такой же приятной, как возможность потрогать кипящий мазут. Ей никогда не нравились соприкосновения я людьми. Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз намеренно касалась чьей-то кожи, не считая рук матери и, скажем, недоброжелателей, но это, пожалуй, были две совершенно разные крайности. Но это должно было быть лишь секундное касание, верно? Отбросив лишние мысли, она решительно протянула руку, и, когда кончики ее пальцев лишь едва коснулись выпирающего рубца, укол статического электричества вдруг прошиб ее тело, мгновенно проходя через все ее нервные окончания, через позвоночник, до самых кончиков волос. Вздрогнув, она отдернула руку. — Какого черта? — она уставилась на Винни, потирая пальцы. — Сработало. — нервно улыбнулся он. — И… где? — Эвер осмотрелась по сторонам, ища в темном доме признаки присутствия чего-то потустороннего. — А ты думала, Он сразу придёт? — рассмеялся Винни, — Типа как демон? — Откуда ж мне… — Ладно-ладно. Смешная ты. Интересная. Кстати! — он оживился, — Слушай, я тут думал… У тебя синестезия. Это же значит, что ты все цветами воспринимаешь? Эвер поскучнела, мельком отмечая, как быстро этот Винни менялся, то становясь мрачным и грубым, то возвращаясь к ребячеству. — Не только. — А как еще? — Цвета, звуки… ощущения. — Все вместе, значит? И как это работает? Эвер отвернулась. Она не очень хотела об этом говорить, тем более, с этим человеком, тем более, сейчас. — Типа, ты слышишь слова и видишь цвета? Или… видишь цвета и слышишь звуки? Ты сказала, мой голос для тебя жёлтый. Типа как линзы желтый? А что не так с жёлтым? — Боже. — только и ответила она, — Заткнись. — Часто спрашивают? Эвер подняла брови: ”А ты как думаешь?”. — Ты же понимаешь, это жутко интересно. Кроме того, я считаю, это может быть важно. Я уже говорил, что у всех работников похоронного бюро есть, ну, странности? — он покрутил пальцем у головы, — У меня, если интересно, есть диагноз. СДВГ. — Неудивительно. — тихо пробурчала она. — Что? Почему? Разве заметно? — Слушай, — грубо оборвала его Эвер, — мне это всё до задницы. Мне плевать, кто ты, какой у тебя диагноз и почему ты считаешь, что убивать больных людей - круто и правильно. Меня волнует только то, как сделать так, чтоб вся эта херня закончилась. Винни замолчал, пристально смотря на неё. Его острые глаза были прищурены, а губы замерли в подозрительной полуулыбке. — Лучше бы тебе не грубить мне, Эвер. — медленно произнёс он, — Ты правда думаешь, что всё это может просто взять и закончиться? Ты влипла в нечто, что намного больше тебя, и лучше бы тебе знать своё место. Если ты не знаешь, кто я, это ещё не значит, что я не знаю, кто ты. Этот парень всё ещё был худой тенью из угла за дверью палаты, всё ещё был тем, кого стоит опасаться. Его переменчивость резко насторожила Эвер, и будто бы даже воздух в доме напрягся. Или…       Или что-то в самом деле изменилось? Винни смотрел в сторону прихожей, кажется, навострив уши. Черты его лица заострялись в темноте: брови, густые и растрёпанные, застыли, изогнутые в тревожном напряжении. Под его огромными глазами залегли тени фиолетовых кругов — признаки недосыпа. Взгляд Эвер проследовал по паттерну его профиля: горбинка на носу, сам нос, длинный и загнутый, как у птицы; обкусанные губы — как у неё. Острый подбородок с лёгкой щетиной и парой старых шрамов. Сильно выступающий кадык, ходящий под бледной кожей. Колючая кофта. Россыпь родинок на коже шеи и лица. Эвер нутром почуяла: что-то было не так. — Он уже здесь. — Винни порывисто встал, жестом указывая ей сделать то же самое, — Теперь слушай. — прошептал он, и что-то в том, как надломился его голос, выдало в нём страх, причину которого Эвер пока затруднялась понять, — Что бы ни случилось, не смотри на Него. Не оборачивайся. Не пытайся прикоснуться. Не взаимодействуй с Ним. Никак. Поняла? Scheiße… — неизвестные слова сорвались с его губ, когда он мельком кинул взгляд ей за спину, а затем опустил глаза, — Смотри только в пол. Тишина в доме наполнилась потрескиванием, загудела, как электростанция, а темнота с каждой секундой становилась всё гуще и чернее, будто бы обступая их со всех сторон, и в груди Эвер зашевелился иррациональный ужас. Нечто постепенно заполняло комнату. Нечто неправильное и… Мёртвое. Могильно-холодное. Всплеск; что-то мелькнуло на периферии ее зрения, и она, поддавшись порыву, почти повернула голову, но Винни встряхнул ее за плечи и стал тревожно шептать: — Твою мать, Эвер, не смотри. Слушай мой голос. Он медленно отступил, прикрывая лицо рукой так, чтоб не видеть ничего, кроме пола, и спиной зашагал к дальней части гостиной. — Gottverdammt… — с дрожью в голосе прошептал он, — Как только я… Как только я уйду, закрой глаза, ладно? Сжавшееся горло Эвер не смогло выдавить ни звука в ответ. И вот. Темнота вокруг скрадывает очертания мебели, будто дом заливается чернилами. Она закрывает глаза. Пространство заключается в герметичный вакуум. Что-то трещит в голове, под закрытыми глазами плывут световые пятна. Гул — вой ветра, треск веток, далекие всплески воды, натужный стон на одной ноте. Он в ее голове, но не принадлежит ее мыслям. Далёкий и чуждый, инородный мыслеобраз, посеянный извне — он сплетается, образуя отпечаток воспоминания слов, никем и никогда не сказанных: ”Она отняла одну жизнь, чтоб сохранить другую. Отняла по своему желанию.” Эти слова… Они в ее памяти, залегли между ее извилин, расталкивая воспоминания. Они давят и жгутся, но где они? Когда они были сказаны? Как их вытащить?! ”Смерть не отнимает жизнь по одному лишь желанию. Смерть лишь меч, служащий своей цели, но меч не поднимется без руки. Эти слова — они упрятаны в разные углы ее головы, они не имеют последовательности. ”Она сочла свою волю выше божьей. Она посчитала, что может спорить со Смертью.” Эти слова — они распирают череп изнутри, грозя лопнуть его, как тонкий мыльный пузырь. Эвер не может ничего сделать. Она тихо воет, берясь за виски, стараясь сдавить их, не дать голове разорваться изнутри. ”В этом нет Её вины. Смерти знакома воля случая, и Смерть не отступает, не взяв обещанное в срок. Смерти знакомо желание жить, и Смерть знает, что танец с ней не продлится вечно.” Давление выдавливает глаза из орбит, выдавливает зубы из дёсен, передавливает мозг в кашу и грозится лопнуть барабанные перепонки. ”Смерть не вступает в компромиссы. Смерть отсрочит долг, но, ожидая, возьмёт больше обещанного.” ”Она желает сохранить жизнь, но меч уже занесён. Она имеет право выбора.” В голове Эвер вспыхнул образ, обжигающий память: это была ее мать, спящая в своей постели, а над ней — тёмная фигура без лица и пропорций, и в руке ее блеснул меч. Это не было воспоминание. Это был образ из грядущего будущего, один из возможных исходов. Перед глазами поплыли вспышки: Вот она, находящая мать мертвой. Совсем скоро, не более, чем через пару месяцев. Она держит холодную мамину руку, прощаясь в последний раз. Нутром Эвер чувствует холод иной жизни, которой она никогда не жила. Она не должна это видеть. Этого не бывает. ”Если Она откажется, то никогда не вспомнит, что узнала о занесённом мече. Не вспомнит, что Смерти обещана жизнь, и тогда эта жизнь будет отнята, но кем-то иным. Если же согласится…” Тёмная фигура обретает лицо. Лицо Эвер. Вспышки перед глазами меняются: Эвер все так же стоит у кровати матери, черты ее лица становятся грубее, наслаиваясь годами; мама становится старее, Эвер — старше, все так же оставаясь у кровати. ”Она будет рукой, держащем меч, и лишь Ей будет посильно решить, когда обещанное будет отдано. Она встанет на сторону Смерти и будет верно служить ей, отринув себя.” Отринув себя. Отринув себя. И мама будет жить. — Я согласна… — взывает она, оседая на пол под давящей тяжестью. ”Смерть умеет ждать, ее воля предсказуема и проста. Смерть не желает боли, как не желает боли меч, выполняющий предназначение, но у Жизни планы извечно иные. Жизнь коварна и кровожадна, и Смерть теряет хладнокровие, когда Жизнь обращает планы Смерти в прах.” “Таковым будет договор.” “Она поклянётся, что однажды отдаст обещанное, прежде, чем Жизнь, даровавшая болезнь, обещанное отберёт. А иначе же…” Со стороны Эвер видит, как она стоит у кровати матери, парализованной приступом. Грудь ее не вздымается, а глаза бешено мечутся, пока тело, забывшее, как дышать, молчаливо постигает агонию. Когда глаза матери стекленеют, теряя осмысленность, Эвер видит, как ее собственное тело обращается чёрным пеплом, рассыпаясь в темноте. Затем всё возвращается назад, и теперь ее мать лежит с перерезанными венами, и когда кровь пропитывает постель, делая ее до нитки красной, Эвер снова рассыпается. Снова и снова. Раз за разом. Она видит разные сюжеты, каждый из них — вариация маминой смерти, и каждый из них обречён окончиться неисполненным долгом. Эвер воет и кричит внутри своей головы, не имея возможности закрыть глаз, не наблюдать это, не думать об этом, — у неё нет глаз, но она видит исходы. Она — темнота, обречённая видеть то, как ее мать умирает, и она не в силах помочь ей. ”Смерть не полагается на случай, Смерти важны гарантии. Уберечь человеческую жизнь нелегко, но даже в том, какой гранью вверх падают случайно брошенные кости, есть доля контроля. Она найдёт того, кого называют Богом из Бисера, и тогда вероятности будут в Её пользу.” Вдруг ощущение собственного тела возвращается к ней, и она, забыв, как контролировать голос, орёт, срывая связки: — Я клянусь! Я клянусь! ”Тому и быть.” Ее тело вздёргивается вверх, а ноги едва касаются пола. Нечто пронзает ее правую ладонь насквозь, и то, что кажется ей холодным уколом, вдруг превращается в ощущение раскалённого металла, прожигающего ее кожу, запекающего ее вены и капилляры, рвущего ее нервные окончания зубами, сдирающего мышцы с костей, разлагающего плоть, и она не слышит, кричит ли она, потому что гул в ее голове оглушителен. Затем, нечто, державшее ее вертикально, отпускает ее тело, и, открывая глаза, за мгновение она успевает заметить, как по краям ее глаз подрагивают и шевелятся тонкие ветки-щупальца, колкие, чёрные, живые; они единомоментно вздрагивают и втягиваются обратно в темноту за ее спиной, и в тот же миг, когда подошвы снова касаются пола, в голову ударяет, как в колокол. Ее клонит в сторону от силы этого удара, ноги не слушаются, вестибулярный аппарат даёт сбой. Она ударяется телом о кухонную столешницу, опрокидывая вещи, ее выворачивает в кухонную раковину, но ее желудок пуст, а голова — она не болит, она просто лопнула. Она взорвалась. Эвер замечает нечто на своей руке — это чёрная петля, обвившая ее руку, она поблёскивает в полумраке, будто кожа змея; Эвер стряхивает ее, в ужасе отступая, не желая прикасаться. Дом пуст. Колючая темнота расползлась по углам, оставляя Эвер брошенной игрушкой, поломанной, испорченной, раздавленной. Почти не контролируя тело, она с трудом пересекает комнату и валится на диван. Последнее, что она слышит — гул ветра, удаляющийся, как уезжающий поезд. *** Она вздрогнула, просыпаясь. Кто-то неустанно шептал неразборчивые слова, копошился и шуршал где-то сзади неё, а в остальном дом был тих. Она разлепила глаза: в комнате было ещё темно, хотя окна уже выделялись светло-синими квадратами на фоне темных стен дома. О. Снова этот диван. Она заворочалась, спихивая с себя старый колючий плед, едва не доползший до ее лица, пока она была в бессознательности. Ей этот плед никогда не нравился — жесткий и колкий, будто из репейника выткан. Кому вообще в голову пришло укрыть ее этим ужасом? О, ну да. Тот же кто-то, кто укрыл ее самым колючим пледом в мире, возился сзади, за ее головой, то и дело нечленораздельно шепча. Она чуть пришла в себя: знакомая манера бормотания с рычащими нотами в мягком голосе перемежалась иноязычными словами. Любовь болтать без умолку, даже не имея слушателя, принадлежала странному парню в очках. Она повернулась на бок и опёрлась на локоть, смотря назад. Винни, склонив взъерошенную голову, сидел на полу, по-турецки сложив ноги и копошась в ее рюкзаке. Она поморщилась. Запачкает ведь весь ковёр своими грязными кедами… — Сколько я спала? — сухо спросила она. Парень поднял голову, его руки прекратили свои поисковые работы. Круглые глаза, сверлящие ее из самого недра теней ночного дома, напомнили ей, как она, ещё будучи маленькой, спустилась на первый этаж, чтобы набрать воды и проверить маму, а наткнулась на енота, забредшего в их гараж однажды ночью. Енот был с бешенством. Этот — возможно, тоже. — Привет, Эвер, — он криво улыбнулся, — э, ну, не более двух часов, я думаю. — он почесал щеку, вид у него был слегка помятый, — Лучше бы тебе ещё поспать. Нам, знаешь, далеко идти. Вдруг ты, ну… Снова вырубишься. Воспоминания вернулись, как мусор, выброшенный мягкими волнами прибоя к берегу ее сознания. Окружающее спокойствие было хрупким, почти мимолётным, как обморочный сон. Эвер зачесала волосы, прогоняя остатки сна. Вряд ли она бы смогла уснуть снова после того, что теперь вспомнила. Она вздохнула: — Куда? — Что куда? — не понял он. — Куда идти. — А, ну, в Похоронное Бюро. Я там живу. Я говорил. А идти правда далеко, поспи ещё. Ты спала, типа, часа три за последние двое суток. — Нет. — качая головой, Эвер приняла сидячее положение. — Да что нет-то, если да? Я же сам знаю, как оно бывает, когда приходит Он. В первый раз меня как будто в астрал вышибло. Это, типа, очень сильный обморок. Если ты только от обмороков спишь, так я тебя сковородкой огре… — Чш. — шикнула Эвер, и парень заткнулся, но лишь на секунду. — Ну да, цвет голоса. Понял. — Так и что теперь… — нахмурилась она, — мне нужно с тобой жить? — Ну, со мной и Биллом. У тебя будет много места. Не переживай на этот счёт. — Как часто я смогу возвращаться? — Зачем тебе возвращаться? — В смысле, зачем? У меня здесь мать. С секунду они с непониманием смотрели друг на друга, а затем Винни раскололся. — Брось, конечно. — рвано улыбнулся он, — Я просто шучу. Ты можешь возвращаться в любое время. Но позже, когда адаптируешься. Хоть каждый день. — он отложил рюкзак и развернулся к ней корпусом. Эвер кивнула, задумчиво опуская взгляд. У неё ничего не болело. Вернее, не болело больше обычного. На душе у неё было чрезвычайно погано — так же она чувствовала бы себя, оставшись единственным человеком на земле. Она более не чувствовала ни взорвавшейся головы, ни зуда в мозгу, но все равно была в значительной степени растеряна. А ещё… Она взглянула на свою правую руку, которая ощущалась теперь немного иначе. На сгибе большого пальца кожу стянули мелкие объёмные рубцы — тот же причудливый узор в виде двенадцати четырёхконечных звёзд, выложенных по кругу, что был и у Винни. Он напоминал шрам, но разве так бывает — чтоб шрамы зарастали за пару часов? Она коснулась звёздочек пальцами, чувствуя странное жжение в коже. — Похоже, всё прошло, как надо. — улыбнулся Винни, замечая ее размышления. — Наверное. — ее бровь красноречиво изогнулась, — Если пытка - это то, как надо. — Так всегда. Но ты ведь не смотрела на него? — парень сощурился. Эвер отрицательно покачала головой. — Тогда все окей. На Него нельзя смотреть. Не то что бы мне хотелось, но, типа, в любом случае. — Винни нервно засмеялся. Эвер перекинула ноги через подлокотник дивана и склонилась к парню. Они оба замерли и с секунду просто смотрели друг на друга. — Ты в моем рюкзаке копаешься? — О, ну, — Винни вздрогнул и снова запустил руки внутрь рюкзака, — я просто хотел заранее собрать тебе вещи в дорогу, а, ну, знаешь, для этого нужно лишнее вытащить… Да, эм. Я подумал, что твой рюкзак слишком тяжелый, типа, ты в нем что, кирпичи носишь? И я хотел, чтоб все было готово к моменту, когда ты проснёшься. А тут… Он развёл руками и рассмеялся; теперь она обратила внимание на свои вещи, разложенные по ковру. — У тебя здесь просто коллекция оружия. Я имею в виду… ну вот зачем тебе охотничий нож? Нет, знаешь, я понимаю, полезно иметь с собой нож, я и сам ношу, но у тебя их тут два, не считая швейцарский. Или, эм, газовый баллончик? — Перцовый… — Эвер неловко потёрла себя за шею. — Перцовый. — он сморщился, не переставая улыбаться. Их взгляды снова встретились, и у Эвер в груди кольнуло. Она сложила руки на груди и поджала губы. Винни вытащил из рюкзака ещё что-то. — Еще один нож в коллекцию ножей! В этот раз канцелярский. И… Скальпель? Подожди. Молоток? Правда? — он чуть не подавился воздухом, — Зачем?! — Ну все. Заканчивай. — Эвер сжалась, не зная, куда деть взгляд. — Да просто у тебя тут ещё из кармана кастет выпал, а до этого ты на меня с битой вышла. Тебе только пистолета не хватает для полной картины. Эвер не выдержала, спустилась на пол и принялась собирать вещи обратно в рюкзак. Это уже было как-то слишком — комментировать внутренний мир ее сумки, раскладывать его на составляющие и представлять всеобщему обозрению. — Типа, как тебя вообще в больницу пускают? Там разве на входе не проверяют? Нет металлодетекторов? — продолжал парень, — Ты работаешь пыточником или типа того? Может, ты серийный маньяк? Ты кого-то уже убивала раньше, а? Признавайся. Уже. Раньше. — Наверняка у тебя много опыта. Правда же, что… — Закрой рот. — рыкнула она, но осеклась, зацепившись взглядом за его лицо, такое искренне-смущённое. Он будто в самом деле не понимал, сказал ли что-то не то. Ладно. Злости на него у неё сейчас не хватало. Всё же, они, по всей видимости, были в одной лодке. Эвер вздохнула, спеша спрятать смягчившийся взгляд в рюкзак, туда же, куда она убирала свои весомые аргументы. — Просто… так безопаснее. — О. Ну да, — Винни быстро отошёл от тяжёлой паузы, — похоже, ты всегда готова к худшему. Свою мать ты смогла спасти даже без всех этих инструментов. Эвер едва заметно кивнула. Эта тема колом стояла в ее сердце, и игнорировать ее было подобно игре в прятки с самой собой. Она попыталась придать своему голосу спокойствия, укрывая ужасающий груз вины, но вышло плохо: — Его звали Джесси?… — Джесси Оул. — Винни кивнул, но на лице его не читалось тех же тяжёлых чувств, что были внутри у Эвер, — Мы называли его по фамилии. У него была маска, знаешь, такая… маскарадная, на верхнюю половину лица. Очень уж он с ней на сову походил. — Долго ты его знал? Она чуть сощурилась, надеясь, что ответ не окажется сокрушительными, но надежды рухнули с нескрываемой прямолинейностью слов Винни: — Пять лет. Мы были друзьями. Очень близкими. — Я… я не знала… — зазвучали ее жалкие тихие оправдания, — что получится… вот так. Даже не думала… — Ничего. — неожиданно легко ответил Винни, — Я не сомневаюсь, что ты не хотела его смерти. Ну, хотя, — он рассмеялся, — в тот момент, наверное, хотела, но не по-настоящему. Я могу это представить. Думаю, что могу. — Мне… ужасно. — она не смогла подобрать нужное слово. — Ужасно что? — Просто ужасно… Кривая улыбка не сползала с его губ: — Мне тоже жаль, но это его не вернёт. Знаешь, я думаю, что смерть - не самое худшее, что может произойти с человеком. Хотелось бы верить, что в его смерти был некий шархот. В печальном взгляде Эвер появилось непонимание. — Имею в виду, — поправил себя он, — надеюсь, что его смерть была ради чего-то большего. — Например? — Ну, не знаю. Теперь с нами ты. Я думаю, это не просто так. Да, он был жутким, странным и раздражающим. Да, иногда он говорил ужасные вещи, которые Эвер предпочла бы не слышать, но она не должна была забывать, ни в коем случае не должна была забывать, что Джесси Оул, одетый в чёрное, лежавший на полу, обезвдвиженный, мёртвый… он был его другом. Он был чьим-то сыном, был чьим-то близким. Она отняла у кого-то целого человека. ”Она отняла жизнь, отняла по одному лишь своему желанию.” Теперь она не могла отнять у Винни возможность говорить об этом, даже если его истинные мысли, не прикрытые напускным оптимизмом, выливались через грубые и жестокие шутки. Она сделала всё так, как должна была. Она взвалила на себя этот груз ответственности — да, не из желания, из необходимости, и если всё было так, как сказал Господин, где-то на пути к искуплению ее ждал некий Бог из Бисера, способный спасти и ее мать. Винни улыбнулся ей так широко и искренне, что Эвер показалось, что всё в самом деле не было так уж плохо. А затем он сказал: — Кстати, вернёмся к теме инструментов…— и он достал нечто из-за спины. Длинный чёрный жгут, поблёскивая чешуйками кожи, на обоих концах увенчанный деревянными цевьями, свисал с его руки на пол, — Я нашёл это за столом. Эвер, кажется, на секунду перестала дышать. — Это ведь Он дал тебе, верно? Это должен быть твой инструмент, как серп у Оула. Но что это за штука? — Винни с интересом крутил вещь в руке, осматривая змеевидный жгут. — Это… гаррота… — упавшим голосом произнесла она, чувствуя, как холодеют пальцы. — Гаррота, значит? Я таких раньше не видел. Что-то вроде кнута? Для чего она нужна? Внутри у Эвер стало холодно и гадко. Ее голос прозвучал, как треск веток: — Для удушения. — О… Повисло напряжённое молчание. — Что-ж… жестокая шутка. — отметил Винни. Несколько секунд она молча смотрела в сторону. Затем она закрыла рюкзак и встала. Каким-то образом, всего на миг, она смогла забыть, с каким человеком находилась рядом и какие обстоятельства окружали их. Ей показалось, что она проснулась от кошмарного сна, но теперь, видя всё это в реальности, будто снова окунулась в ледяной омут. Всё было испачкано. Этот помятый парень лет двадцати пяти не был простым доходягой, наркоманом или психом, каких она повидала много. От него веяло смертью, как если бы он играл с ней в кости каждым будничным вечером, а затем шёл на кладбище, бродить средь могил, весело распинывая черепа. И сегодня она должна была пойти с ним. Она не была с ним в одной лодке. Она была прикована к лодке цепью, и ей нужно было найти способ освободиться прежде, чем лодка сойдёт с мелководья. Ее голосу снова вернулась твёрдость: — На какое время мне собирать вещи? — Ну… Хм. Как если бы на всю жизнь, для начала. Эвер тяжело сглотнула. С секунду она стояла, задумчиво смотря в темноту дома, а затем кивнула и ушла в свою комнату. Где-то через час они уже шли через город. Вокруг светало, к горизонту подступал розовый рассвет, воздух пах утренней свежестью. Эвер тащила сумку с вещами — хоть ей и казалось, что она жила аскетичную жизнь с небольшим запасом необходимого, как оказалось, собирая вещи так, будто на всю жизнь, одного рюкзака мало, чтоб утащить все своё барахло. Винни, снова надевший свои жуткие желтые гогглы, регулярно пытался эту сумку у неё отобрать, но она пресекала его потуги галантности. Уже достаточно далеко позади остался дом, где она выключила электричество, воду, газ, трижды проверила закрытые окна и гараж, напоследок заправила все кровати, и, уже закрыв входную дверь, передумала, вернулась внутрь, нашла запасной ключ, написала записку и спрятала их в почтовый ящик рядом со входом. Все же, пусть лучше Филипп зайдёт, если захочет, чем выбьет дверь на заднем дворе. Обзор Эвер значительно скрадывал глаз, до того распухший, что проще было бы и вовсе закрыть его повязкой — не пугать ни себя, ни окружающих; но вместо этого рану закрывал большой обрезок пластыря. Хлама в виде хирургических расходников дома всегда было много, но Эвер так за всю жизнь и не научилась сшивать раны, хотя прецедентов было много: бывало, маме приходилось зашивать ее, ввязавшуюся в очередную драку, и тогда мамины истерики становились до того громкими и слёзными, что Эвер вообще начинала жалеть, что не залатала себя швейными нитками. Что она должна была сказать ей теперь? Как объяснить, почему ее лицо похоже на морду изуродованного пугала? Как заставить маму поверить, что всё нормально? Чёрт. Мама ведь не увидит ее в ближайшее время. Теперь Эвер насторожилась: ее мысли не просто так потекли в этом направлении. В этом направлении они с Винни и шли — в направлении больницы, свернув в сторону городского парка. В ее голову закрались некоторые опасения. — Куда мы идём? — спросила она. — В похоронное бюро Стилл Пул. — ответил Винни. — Кладбища и похоронные службы в другой стороне города. — Ты представляешь себе, что мы живём на кладбище? — усмехнулся Винни. — Я представляю себе, что мы идём в парк, за которым явно нет никаких похоронных бюро. — Ну, тогда не буду портить тебе возможность понять всё самой. Хм. Этот ответ уже был ей смутно знаком. — Что это значит? Винни загадочно пожал плечами, не скрывая довольной улыбки. Ладно. Они продолжили идти, и с каждой минутой Эвер все чаще оглядывалась назад, тревожно думая о том, что должна была навестить маму перед уходом. Все же, больница была совсем рядом. Она остановилась, смотря назад, туда, где сквозь деревья виднелся белый больничный корпус. — Ты чего? — обратился к ней Винни, — Никак о своей мамочке думать не перестанешь? — Я должна к ней зайти. — И что ты ей скажешь? Что уходишь работать на Бога Смерти? Эвер сглотнула. — Стоит хотя бы сказать, что меня долго не будет. — И что это изменит? Ты написала то же самое в записке отчиму. Хватит уже о ней думать. Ты, типа, и так заключила контракт только ради неё. — заметил он. Она снова вздохнула, поправила сумку на плече и кивнула. — Сплошной ужас - с матерями возиться. — пробормотал Винни, — Хорошо, что у нас таких проблем нет. Ну все, пошли уже. — он попытался взять ее под локоть, но она не позволила. — Куда конкретно мы идём? Эвер знала, что за парком нет ничего, кроме полей и мелких лесов, тем не менее, они шли вглубь, и вот-вот должны были упереться в забор. — В лес. — В какой? — В наш. Эвер вздохнула. Ничего от этого парня не добиться. Будто всего произошедшего за последние дни было мало, в копилку проблем добавились мысли о неприятнейшей перспективе жить в какой-нибудь лачуге посреди дремучего леса, где вокруг — одни лишь надгробные камни с витиеватыми надписями о вечной памяти. Сложно было представить что-то более удручающее. Они шли ещё какое-то время. Винни что-то напевал себе под нос все на том же рычащем языке, весело идя впереди неё, а Эвер размышляла, что так же весело он, наверное, лишает чьих-то бедных матерей жизни. Спустя еще, наверное, около получаса, она отчётливо осознала, что парк не заканчивался. Вернее, облагороженные тропинки давно сошли на нет, и теперь они шли по землистой колее, поднимаясь вверх по склону, а вокруг давно не встречались ни лавочки, ни фонари, ни таблички. Рыжие клёны и кустарники росли беспорядочно; было похоже, что парк совсем незаметно перетек в густой лес, но она знала, что за парком нет такого леса. Она знала, что возле этого парка никогда не росли клёны, более того — она знала, что за парком не должно было быть холма. Она бывала тут множество раз. Она оглядывалась вокруг, пытаясь понять, где они вообще находятся. Винни обернулся на неё, отстающую, и поймал ее недоуменный взгляд. — Что, заметила, да? — заулыбался он, — мы вошли в лес. Эвер решила промолчать, надеясь, что получит хоть какое-то пояснение этим странным словам. Парень сровнялся с ней и склонил к ней голову. — Сюда нельзя войти без метки. Смертные никогда не смогут сюда попасть. Это наша территория. — Смертные? — саркастично уточнила она. — Это я так. Мы, конечно, тоже смертные. Просто звучит круто, разве нет? Эвер пожала плечами. — По-моему, очень круто чувствовать себя частью чего-то, о чем не знает все остальные люди. Типа как быть супергероем. Она попыталась вернуть диалог обратно: — В это ваше Похоронное Бюро можно зайти только через этот парк? — Нет, конечно, дурёха, — засмеялся Винни; Эвер смутилась, даже не зная, действительно ли она дура или же стоит ему вмазать, — лес, он… Как бы повсюду. В него можно войти из каждого города; отовсюду, где есть лесистая местность. Эвер как-то совсем перестала понимать. — В смысле ”лес повсюду”? — О, Сволочь. — Чего? Рядом раздались хлопки крыльев, Эвер вздрогнула; чёрная тень пролетела мимо ее лица и уселась на сухую ветку неподалёку, от чего та закачалась под ее весом — это был большой чёрный ворон. Винни приблизился к птице, и та не отстранилась, а наоборот, склонила голову, будто приветствуя хозяина. — Привет, жирдяй, — ласково протянул он, поглаживая костяшкой пальца чёрную шею ворона, — хорошая живность. Хорошая. Ворон согласно каркнул, закрыл глазки-пуговки и вытянул шею, подставляясь рукам. — Это мой друг, — он обернулся к Эвер, — Сволочь. Хочешь погладить? — Нет. — она чуть сморщилась. Она никогда не видела таких птиц вблизи. Ворон был на удивление большой, со взрослую кошку размером; с загнутым хищным клювом и перьями, переливающимися бензиновым перламутром. Конечно, — подумала Эвер, — такому человеку, как Винни, только и не хватало живого вестника смерти в виде домашнего животного. У неё не было желания прикасаться ни к одному из этих падальщиков. — Да не бойся ты, он не кусается. Винни снова потянулся взять ее за руку, на что Эвер вспылила: — Хватит меня трогать. — Чего ж ты такая злая? — возмутился он. — Потому что ты мутный. — Она красноречиво подняла брови. — Что это вообще значит? — Значит, что ты убиваешь людей, живешь в лесу, странно себя ведёшь и назвал своё животное Сволочью. Достаточно? — Нет, Эвер, это ложные аргументы. — возразил он, — во-первых, это не мое животное. Это птица. Своих птиц не бывает. Они сами по себе. Эвер вздохнула, закатывая глаза. — А что такого-то? Тебя смущает имя? Меня так дома называли. Это нас с ним роднит. Она пристально посмотрела в его желтые глаза-линзы. — Ты что, пытаешься меня разжалобить? Винни замер. Он натянул свои очки на лоб, от чего его взъерошенные волосы встали дыбом, и ей предстало его растерянное лицо. — Нет. — честно ответил он, удивленно смотря ей в глаза. — Проехали. — вздохнула она. — Так вот, — Винни снова оживился, — во-первых, ты тоже теперь живешь в лесу… — Это уже во-вторых. — Да, во-вторых. Неважно. И не в лесу, вообще-то, а в доме в лесу. Я же не леший. Эвер хмыкнула, думая о том, что именно так, наверное, лешие и выглядят. Со взъерошенными волосами, из которых торчат листья. — И вообще-то, Эвер, я уже повторять замучился: я никого не убиваю. Слушай внимательнее. — Я достаточно внимательна, — повысила голос она, — чтоб понимать, что ты абсолютно спокоен к факту убийства людей. Я внимательна, чтоб заметить, что тебе даже не смерть твоего друга плевать. Вы занимаетесь этим вместе, и все вы для меня - убийцы. — Кто бы говорил, Эвер, — усмехнулся он, — не забывай, что убийства - это твоя прерогатива. Из неё в миг выбило и сарказм, и желание говорить. Ее взгляду, как и голосу, вернулся холод: — Я уже сказала, что не хотела этого, и больше не собираюсь перед тобой оправдываться. — Конечно, нет. И не нужно. — он обезоруженно поднял руки, — просто перестань меня во всём обвинять. Я здесь, типа, на твоей стороне. Грубо получается, что ты даже не благодарна за мою доброжелательность. Эвер поджала губы, сочтя разговор исчерпанным. — Вот и хорошо. — удовлетворенно улыбнулся Винни. Ворон спрыгнул с ветки к его ногам, и дальше они втроём шли молча. Винни шёл впереди, Эвер смотрела ему в спину, а ворон прыгал вслед за хозяином, спеша за развевающимся подолом кожаного плаща. Дорога постепенно пропала, вместо неё под их ногами вверх по холму змеилась лишь узкая протоптанная нить тропинки, виляющая меж деревьев, и им то и дело приходилось пригибаться под ветками и расталкивать кусты. Когда они добрались до верхушки холма, Эвер уже прилично устала. Ноги начинали гудеть от долгой ходьбы, плечо — болеть от веса сумки, а лицо — жечь от веток, бьющих по щекам. Сегодняшний день обещал быть дождливым: на небе, затянутым тучами, не было видно солнца. Было пасмурно и неуютно. Эвер поёжилась. Хоть бы не пошёл дождь… Они прошли дальше по хребту холма, и между деревьев открылась более-менее ровная дорога, нисходящая по бугристому склону, выглядящая чрезвычайно неуместно посреди этого леса. — Добро пожаловать на Цинтильский тракт. — огласил Винни. — Какой тракт? — покосилась на него Эвер. — Цинтильский. Цинтил - это лес. А это - его главный тракт. — Зачем он тут? Разрывая лесную тишину хлопками крыльев, ворон взлетел, оставляя Винни с Эвер смотреть ему вслед. — Для людей, очевидно. — наконец снова обратился он к ней, — Зачем ещё тракты нужны? — Разве сюда могут добраться другие люди? — Раньше могли. — только и ответил он. Спустившись по дороге вниз к подножью склона, они остановились у обочины. По праву сторону тракт уходил вниз, туда, где продолжался склон хвойного леса, а напротив, по другую сторону дороги, частично скрываясь за соснами, высилась водонапорная башня. — Местные развалины, — прокомментировал Винни, — в лесу таких много. В них, вроде, тоже раньше жили, но сейчас они почти все заброшены. Винни уселся на траву прямо там же, где стоял, и стал вытряхивать из кед мелкие камешки. Эвер неохотно села неподалёку, выудила из кармана помятую сигарету, и, зажав губами, принялась искать зажигалку. — Ты что, курить собираешься? — сморщился он. Эвер медленно повернула к нему голову, мрачно смотря исподлобья. Сигарета свисала с ее обкусанных губ, как приклеенная. — На что ещё это похоже? — сквозь зубы произнесла она. — Не кури при мне. — слова эти мало походили на просьбу, скорее уж на команду. Вместо ответа Эвер, выразительно смотря ему в глаза, поднесла зажигалку к кончику сигареты. — Чёрт, я же серьезно. — возмутился он, — Я теперь этот запах не могу. Как будто кто-то умер. Девушкам этот запах не идёт. — Тебе рот открывать не идёт. — Я тебе ее сейчас об язык потушу. — он потянулся к ней, намереваясь вырвать сигарету из рук. — Рискни. — она отмахнулась от него, затягиваясь. — Да ну… эй! Я серьёзно! — получив поток табачного дыма в лицо, он разозлился и, отринув аккуратные попытки забрать сигарету, просто выбил ее из руки. Эвер молча проследила взглядом траекторию того, как драгоценная сигарета улетает в траву. Ну всё. Она встала, нашла сигарету, отряхнула ее от грязи и отошла на приличное расстояние, давая понять, что теперь точно не настроена к Винни хотя бы нейтрально, на что получила его неодобрительный вздох. Закурив, она молча разглядывала постройку цилиндрической формы. Башня была завораживающей, похожей на оплот древней цивилизации; здание из кремово-розового камня с барельефами и аркообразными окнами чем-то напоминало торт. На верху куполообразной крыши высился пик, в образе которого даже издалека угадывался купидон, натягивающий тетиву лука. От низа здания вверх по каменным стенам тянулась лоза. Каменная дорожка, ведущая ко входу, что сейчас был заколочен досками, разверзлась под силой растений, проросших сквозь щели и беспорядочно растолкавших камни. Эвер в жизни не видела таких красивых мест. Удивительно, что оно находилось здесь, в этом лесу, который, как сказал Винни, никогда не смогут увидеть ”обычные смертные”. Она потупила взгляд в землю перед собой. Она сама не знала, какого черта делает здесь. За оставшееся время пути Винни попытался завести разговор ещё раз пять. Эвер предпочла его игнорировать. Тишина леса поразительно действовала на ее голову: впервые, кажется, за последние несколько недель ей не хотелось расшибиться о стену. Почти ничего вокруг не нервировало и не шумело. Ее головная боль лишь изредка возвращалась где-то в дальней части затылка, когда она мысленно возвращалась в мамину палату. Воспоминания о последних днях начинали давить, и она снова и снова чувствовала себя так ужасно потерянно. Все это было похоже на сон, наполненный безысходностью, каких ей снилось немало. Что если прямо сейчас она остановится, развернётся на 360 градусов и пойдёт домой той же дорогой? Но ведь ей все ещё предстояла найти некого Бисерного Бога… — Слушай, а какой твой любимый цвет? — Винни на ходу развернулся к ней лицом, — Я тут просто подумал. Если все цвета с чем-то связаны, то, наверное, любимый связан с чем-то хорошим. Или это не так работает? Опять началось. Эвер даже слышать эти его вопросы не хотела, не то что отвечать. Тем более, он прервал ее внутренний консилиум. А ведь она была в шаге от решения, каким образом относиться к происходящему. — Ну да. — он закатил глаза, шутливо цокнув языком, — Ты же теперь неговорящая. В каждой детали того, как расслабленно он шёл, держи руки в карманах, читалось: ”Притворяйся устрашающей перед кем-нибудь другим”, и Эвер это чертовски нервировало. — Очень зря, кстати. Я бы мог рассказать тебе много важного и интересного. — он покосился на неё, приподняв бровь, — Например, о том, что входит в твои обязанности. Это предложение показалось ей полезным. — Говори. — Nein, — он упрямо покачал головой, — отвечаем на вопросы по очереди. — Ты прикалываешься? — раздраженно произнесла она. — Ну? Какой? Она вздохнула: — Чёрный. — Правда? Это же скучно. Я думал, ты назовёшь что-то поярче. Например, красный, как цвет опасности и крови. Тебе бы подошло. Или белый, как цвет тишины. — Это не работает так. — А как тогда? — Найн. — хмуро передразнила она. — О, ну да. — в Винни убивалось пыла, — Главная твоя обязанность - это, конечно, быть жнецом. Как я и говорил, Ты берёшь свою гра… гер… — Гарроту. — Да, гарроту. Берёшь ее, обезжизневаешь клиента и идёшь себе дальше жить, пока мы с Биллом выполняем рутинные дела. Это всего лишь час в день. У тебя очень простая работа, потому что ты последнее звено. Обезжизневаешь. Это слово застряло у Эвер в горле, как волос — не вытащить так просто; мелкое, незаметное, и все же ощущается мерзко. — Каждый день убивать человека? — упавшим голосом переспросила она. — Ага. — кивнул он, похоже, вообще не уловив суть вопроса, — Это основное. Ещё, раз, наверное, в неделю, мы совершаем обход по территории леса. Есть некоторая проблема с живностью, с которой приходится разбираться. Это тоже несложно, только муторно. А ещё периодически нужно колоть дрова. — Дрова… — Дрова. По очереди. Тут ведь отопление не проведёшь. — он рассмеялся. Ну да. Она покосилась на хмурое небо и раскидистые сосны, подпирающие его своими колючими верхушками. — Моя очередь. — обьявил Винни, — Расскажи мне, как работает эта твоя болезнь. — Это не болезнь. — неохотно отозвалась Эвер, провожая взглядом толстые стволы деревьев. — А что тогда? — Особенность нейрокогнитивного функционирования. Феномен, при котором сигналы, проступающие в мозг, откликаются несоответствующими им органами. — это были слова, выученные ей много лет назад, настолько доведённые до автоматизма, что если бы ее мозг представлялся ящиком с жизненно важными знаниями, этот кусок текста занимал бы там своё место рядом с правилом дверей. — Я это даже повторить не смогу. — И ладно. — Это абсолютно нечестно, Эвер. Я дал тебе понятный и простой ответ. Теперь твоя очередь. — Нет. — Что нет? — Не хочу на это отвечать. — Почему? Эвер вздохнула. Ей было гораздо проще запутать каждого, кто спрашивал, в бездушных определениях. Обычно люди с участливым видом кивали головой, делая вид, что все поняли, а потом уходили, не вынося неловкость. Так было проще, чем говорить о том, как она чувствует мир на самом деле. В конце концов, ей уже и так пришлось сказать много слов. — Личное. — Не личное. — поспешил переубедить ее он, — Я уже понял, что у тебя ко всему есть свои ассоциации. Просто я думаю…разве этого нет у всех людей в какой-то степени? Например, — он поднял вдумчивый взгляд к небу, крутя в пальцах какой-то небольшой камешек, — я знаю, что запахи сильнее всего крепятся к памяти, и если бы люди могли носить с собой по одному флакончику на каждый запах в мире, то могли бы запомнить практически все, подкрепляя воспоминание конкретным запахом. Вот, например, — он неопределённо махнул рукой в сторону сосен, — может, потом ты, почувствовав запах хвои, будешь бесконтрольно вспоминать этот наш разговор. Это я понимаю. Я не прошу, чтоб ты сказала мне, какое воспоминание привязано у тебя к конкретному запаху. Я лишь хочу понять, как это работает в твоей голове. Эвер слегка растерялась, смотря на его серьёзное лицо. Сначала этот поток рассуждений показался ей бессвязным, но в нем, все же, было здравое зерно. — Это… не ассоциации. — нашлась она. — Разве? — Отклик не связан с ассоциациями. Они изменчивы и опираются на логику, а отклик просто есть. Он один на всю жизнь. — Отклик, значит. — улыбнулся он, — Очень мило, что у тебя есть название для этого. Эвер отвела взгляд. Ему все таки удалось заставить ее говорить. Черт. — Значит, отклик не меняется в процессе жизни? Ну, скажем, под воздействием всяких внутренних изменений. Допустим… жёлтый перестанет быть раздражающим для тебя, если с ним будет связано положительное воспоминание? — А лёд перестаёт быть холодным, если ты любишь кофе со льдом? — О. Ну да… — задумался он, — Получается, это буквально неизменные законы внутри твоей головы. Очень интересно. — признался он, — И всё это не только с цветами… Вкусы, звуки, ощущения… Выходит, у тебя это все в голове намешано, как в блендере? Эвер нахмурилась, думая, что блендер — кощунственное название для ее головы. Она даже собиралась возразить, что все отклики располагалось на своих местах и в определённом порядке, но Винни, вообще-то, уже не требовался ответ. — Это же… Вау. Наверное, устаёшь обо всем этом думать. Это же так много всего. То есть… Ты, типа, видишь мир перед собой, который и так непрост, а в дополнение чувствуешь целую палитру всего сразу. Неудивительно, что у тебя болит голова, правда? У меня она и так иногда от мыслей лопается. — М… Да. — неловко согласилась она. Винни был на удивление прав, хоть и изъяснялся глуповато. — Ладно. В таком случае, что для тебя значат другие цвета? Например, какой твой самый нелюбимый? — Сейчас моя очередь. — оборвала его Эвер. — Точно. — согласился он, — Спрашивай. Она немного пожевала губы, а затем осторожно произнесла: — Этот твой Билл… расскажи о нём. — О Билле? — он удивленно поднял брови, — Не знаю даже, что тебе сказать. Я думаю, вы друг другу понравитесь. Он такой же серьёзный, как ты. Серьёзный ворчливый дед. А почему ты спрашиваешь? — Да так… — задумчиво произнесла она. Подозрения, как пазлы, начинали собираться, и то, что получилось, совсем ей не нравилось. Она молчала некоторое время, размышляя об этом, а затем внезапно сказала: — Фиолетовый. — А? — Хуже всех. — Твой нелюбимый цвет? Что с ним не так? — Всё. — То есть, ты не выносишь просто видеть его? Эвер покачала головой: — Цвет - это просто цвет. Но всё самое плохое всегда фиолетовое. — Ты связываешь худшие переживания с фиолетовым? Получается, встреча с Господином фиолетовая в твоей голове? — Нет… — она задумалась, в действительности понимая, что это воспоминание не имело окраса, — Это… было бесцветно. — Но почему? — Винни выглядел озадаченным, как и Эвер; у неё не было ответа, — Может, это Его влияние? Он каким-то образом воздействует на мозг…Ну, думаю, ты успела заметить. Эвер рассеянно кивнула. — И всё же, что, например, для тебя фиолетовое? — Это уже слишком. — Ну да, — он опомнился, — это уже действительно личное. Ладно, что ж. Твоя очередь. — Ты, значит, немец? — спросила она, отвлекаясь от мыслей. — Rechts. — он улыбнулся; в этом незнакомом слове угадывалось подтверждение, — Моя мама была немкой. Я родом из Дрездена, но вырос здесь, в штатах. В Айове, если точнее. — Была? — уточнила Эвер и тут же заметила, как собеседник напрягся. — Ой-ой, прямо по курсу очень личный вопрос. — отшутился он. — Я не обязывала тебя отвечать. — Резонно. — согласился он, — Но у нас тут все безмамные, а ты в своём экземпляре единственная. Так что на будущее: схожие темы будет уместно огибать. ”Безмамные” Она напряглась. — В смысле? — Ты видишь в этом много смыслов? — Подожди, ты хочешь сказать… — М? — Ты хочешь сказать, — она собрала мысли в кучу, — что у вас обоих нет матерей? — Я вроде именно это и сказал. — Нет, подожди, у обоих? Точно? — Ты чего? — он покосился на неё уже совсем без веселья, но со все той же дежурной улыбкой, — Думаешь, я могу в этом ошибаться? — Я не спрашиваю про тебя. — А про кого? — Ну, про… Билла. — Странно такое спрашивать. Я тебе, конечно, намекну, что ни у Джесси, ни у Билла с самого детства родителей не было, но больше об этом не спрашивай. Как-то это некрасиво. Эвер замолчала. Элементы в ее голове окончательно собрались в цельную картину, и то, что получилось, вернуло ее на землю, будто жестокая реальность плюнула ей в лицо. Пазлы сложились, собравшиеся в единый вывод: ее очень легко обманули. Они продолжали идти молча. Внутри у Эвер было ещё более мерзко, чем раньше, и зелёные виды вокруг не помогали. Отстранённо подумалось, что позже, ощущая запах хвои, она будет возвращаться по цепи ассоциаций именно к этому чувству, гадко-зелёному, как болотная тина. Спустя какое-то время, когда зацикливаться на мыслях стало невыносимо, она вернулась к факту того, что у неё все ещё была итоговая цель, а прочее не было важно. — Что ты знаешь о Боге из Бисера? — спросила она. — О Бисернике?… — он посмотрел на неё, — А ты-то о нём откуда знаешь? — От Господина. — И для чего тебе о нем знать? — Сначала ответь ты. — Ладно. — хмыкнул Винни, — Бисерник - такой же Господин, как и наш, но мне кажется, называть их богами - слишком громко. Я думаю, что они обыкновенные паразиты, которые крепятся к человечеству, чтоб жить, питаясь кто-как может. Я знаю, что раньше этих Господ на Цинтиле было много, а сейчас осталось только двое, и Бисерник - совершенная противоположность нашему. У него здесь вроде как фостерный дом для брошенных детей, — его голос стал издевательски-слащавым, — и вместе они живут в своём сахарном домике, где все друг друга любят и все желания будут исполнены, а проблем и ужасов реального мира не существует. Он помолчал, а потом подытожил: — Твоя очередь. — Хватит на сегодня. — холодно ответила она. Винни посмотрел на неё пустым взглядом своих линз, но больше ничего не сказал. Вскоре обочине показалась деревянная табличка, текст на которой, выведенный потрескавшейся старой краской, гласил: ”похоронное бюро Стилл Пул” Эвер проводила его взглядом, готовясь к худшему. Тракт круто завернул влево, и за поворотом открылся вид на чистую поляну, посреди которой… Брови Эвер поползли вверх. Она ожидала охотничью лачугу или шалаш из веток, а в лучшем случае — бетонную коробку посреди кладбища, но этот дом оказался и не домом вовсе, а вполне себе настоящим замком. Высотой в два этажа, не считая выпуклую двускатную крышу, увенчанный двумя цилиндрическими башенками по бокам от входа, с выпуклыми балконами, деревянной верандой и целыми двором с арками и стенами живой изгороди, в центре долины меж холмов перед ней стоял мрачный особняк. Она, вообще-то, ничего не смыслила ни в архитектуре, ни в истории, но на ум ей первым делом все равно пришло — ”замок викторианской эпохи”. И, что безусловно было плюсом, рядом не было видно ни одного надгробия. Она уставилась на величественный в своей огромности особняк в изумлении. Ничего подобного не приходило ей на ум, когда она думала о похоронном бюро, и, тем более, не приходило, когда думала о домике в лесу. Этот дом был действительно огромен и красив, как если бы был историческим памятником. — Жуткий, а? — парень слегка пихнул ее в плечо, на что в ответ получил убийственный взгляд исподлобья. Вид дома завораживал и пугал. Каменный фасад слегка потускнел, краска осыпалась, пристройка в виде веранды была затянута плющом. Что, черт возьми, за люди живут здесь? — Ладно, идём уже, молчунья. Винни ещё что-то говорил, но слова пролетали мимо ее ушей, пока они приближались к зданию. С каждым шагом оно казалось все огромнее, нависая над ней так, словно оценивало гостя. Прямо посередине выступали две большие колонны, с каждой стороны которой внутрь вели небольшие спиральные лесенки, а меж ними, над деревянным крыльцом, высилась главная дверь. Винни поспешил открыть ее сам; та, тяжёлая, дубовая, с кольцеобразной ручкой, поддалась с трудом, и открылась, будто пробка в винной бочке. Ее сердце замерло, когда она вошла внутрь. Прихожая, полностью выделенная резным деревом, пахла древесиной, смолой и немного — пылью. Слева и справа спиральные лестницы вели вверх и вниз. Стены, украшенные квадратными узорами, отливали янтарём в призме желтоватого света, проникающего через витражные окна над входом. — Тут вот кладовка, тут гардеробная… — тараторил Винни, но она слушала его вполуха, до глубины души потрясённая этим старинным внутренним интерьером. Она скинула сумку с плеча на пол и побрела дальше, не обращая внимание на болтовню парня: прихожая оканчивалась тремя дверями, боковые из которых были открыты, их коридоры уходили в противоположные стороны и скрывались за поворотами. Эвер никогда в жизни не была в таких домах. Да что там, она вообще не так уж много домов видела, всю жизнь живя в пригороде, где меж одинаковых кварталов легко потеряться. — Здесь выход во внутренний двор, — Винни опередил ее, открывая перед ней среднюю дверь, — не спеши убегать, а то потеряешься. — Вы здесь, что, втроем живете? — ошарашено спросила она, выглядывая из-за двери. Квадратный дворик, хоть и пребывал в запустении, — облетевшие стволы скрученных кустарников выглядели и жутко, и завораживающе; три каменных фонтана в центре открытого пространства растрескались и не подавали признаков жизни, а разросшиеся декоративные кусты походили на сухие букеты колючей проволоки, — всё же, служил величественным дополнением поместья. — Втроём, — кивнул Винни, — не считая Сволочь. Он предпочитает быть снаружи. Эвер прошла вглубь двора, оглядывая хмурые каменные стены. По периметру второго этажа на неё смотрели окна, занавешенные по бокам тяжелыми бордовыми шторами. — Да, для трёх человек много места, но нам ли жаловаться? Дом рассчитан на двенадцать жителей, если хочешь знать, но уже много-много лет остальные живут в храме к западу отсюда, так что этот дом только для нашей связки. Здесь бывает одиноко, — он встал напротив неё, нагло обращая на себя внимание, — но я всегда рядом. Она потратила не более секунды, всматриваясь в его нечитаемо-насмешливое лицо, а затем отозвалась холодным ”ладно”, обходя парня. Их экскурсия проследовала дальше, через левое крыло дома, где Эвер сразу же запуталась в коридорах. Четыре комнаты, нашедшиеся там, были расположены весьма нелогично и хаотично соединялись между собой. Трое из комнат оказались практически полностью пусты, а четвёртая представляла собой гостиную с большой печью-камином, напротив которой расположились кресла, диван и столик. Везде, куда ни глянь, полки комнат занимали резные деревянные статуэтки — Винни прокомментировал их, как творческий беспредел Билла. Всюду на стенах коридоров под действием времени уже расползались зелёные обои в витиеватых узорах, а на подсвечниках скопилась пыль. — Здесь ещё и света нет… — вслух осознала Эвер. — И электричества. — Я понимаю. — Нет, я имею в виду, здесь никакие электроприборы не работают. Она покосилась на него с непониманием. — А ты попробуй, достань телефон. — с вызовом хмыкнул он. Эвер, повинуясь интересу, достала из кармана свою побитую раскладушку, но та взглянула на неё безжизненно-чёрным экраном. Она многократно попробовала нажимать кнопки и включать заново, но телефон предательски игнорировал ее попытки. — Добро пожаловать. — издевательски произнёс Винни, убирая руки в карманы штанов и удаляясь по коридору. — А как мне матери звонить? — растерянно воскликнула она ему вслед. — А как ты из леса собиралась звонить? — не оборачиваясь, крикнул он, скрываясь за углом. Правое крыло дома оказалось не менее пустым. Большинство комнат оказались либо пусты, либо полны хлама. Они осмотрели старую кухню, пустую гардеробную, заброшенную прачечную и, наверное, с десяток тупиковых веток коридоров, а затем их путь проследовал на второй этаж. Теперь Эвер, держа сумку, стояла у лестницы, обводя взглядом замкнутый квадратный коридор. Здесь было достаточно темно; почему-то пахло отелем. Через окна открывался вид на внутренний двор, под ногами проминался бордовый ковролин, со стен все так же смотрели облезшие зелёные обои, а закрытые двери комнат, пронумерованных золотистыми табличками, тянулись по периметру, в действительности напоминая гостиничные номера. Лишь одна из дверей была приоткрыта, и табличка на ней гласила: ”№ 3 И. Джи. Грин” — Откуда здесь мое имя… — Тебе пора перестать удивляться таким вещам. — посоветовал Винни, — Посмотри, лучше, как мило тебя встречают. Он закрыл дверь, демонстрируя роспись на древесине. Глаза Эвер сами собой широко открылись: рисунок, выполненный бордовой краской, изображал саму Эвер, идущую по лесу, а вокруг ее головы изгибались лучевидные полосы. Роспись, как и весь дом, выглядела старой, хотя, очевидно, была предназначена именно для неё. — Гостеприимно, правда? — хмыкнул Винни. — Это… давно здесь? — она удивленно уставилась на него. — Не-а. Ещё вчера не было. — Да ну… — Чистая правда. Комнаты открываются для хозяев, когда заключается сделка с Господином. Странно только, что комната Джесси всё ещё открыта. У Эвер не нашлось на это ответа. Они зашли внутрь комнаты, где она, положив вещи, осмотрела удручающий интерьер, в составе которого была лишь кровать и тумбочка, и заключила: — Да уж, снаружи более мило. — Что имеем. — пожал плечами Винни, — пойдём, покажу тебе внешний двор. Они спустились на первый этаж, но в этот раз по другой лестнице, коих во всем доме было четыре — по две с каждой стороны прямоугольного дома. Там, у выхода во внутренний двор, что располагался противоположно главному входу, Винни вспомнил: — О, а вот тут основная кухня. — он потянул за ручку двери, и та легко открылась, — Мы здесь обычно собираемся и… Последние слова потерялись где-то на полпути к ее голове. Ее взору предстала залитая вечерним светом кухня, посреди которой стоял длинный деревянный стол с бесчисленным количеством стульев. Прямо перед ней, развёрнутый к ней спиной, стоял мужчина. — Билл! — окликнул его Винни, и тот развернулся на голос, — Я привёл Эвер. Взгляд немолодого мужчины соприкоснулся со взглядом Эвер. Конечно. Перед ней, держа в руках полотенце и стакан, стоял человек-грозовое облако.