✧༝┉┉┉┉ 1 ┉┉┉┉༝✧
День на день не приходится. Тот, кто так говорит — истину глаголет. Ночью ты приходишь на вечеринку раньше всех, надеясь завоевать к себе расположение, но в итоге сходишься в жестокой схватке вроде страстного, ранящего поцелуя с незнакомкой и проводишь весь вечер на диване, ведь солоноватый привкус собственной крови на губах погружает тебя во вдохновляющий транс, посвящённый собственным поэмам. А уже утром, через три часа после восхода солнца, тут же взятого в заложники свинцовыми дождевыми тучами, ты просыпаешься в собственной мастерской, чувствуя густое, жирноватое художественное масло на ладони. В этот день дождь поступил непозволительно предательски относительно синоптиков. Авентин проснулся с первыми каплями дождя, ударяющими по мансардным окнам. Он едва смог поднять голову с собственного ворсистого ковра. В нос ударил запах лакированного дерева и масляных красок. Эспер тоскливо взглянул на свою левую ладонь, смешавшую в забытие несколько оттенков синего и розового. Попытавшись вытянуть ноги, он врезался в мольберт, испепеляющий его спину осуждающим взглядом. Аве никогда не был против пропустить два-три стаканчика виски, особенно если к нему прилагался лёд, но юноша никогда не пил столько дешёвого пива, зная, что впереди важный день. День, когда он впервые идёт в колледж и становится частью чего-то большего. Например, экспериментальной кафедры, на которую попали лучшие из лучших страдальцев. По мнению некоторых, Авентин Эспер выиграл эту жизнь. Он родился в Греции, в Пирее. Он жил в любящей, трудолюбивой семье, помогал отцу на сыроварне, воспитывал эстетические взгляды и личные принципы в младшей сестре. Каждый день Аве выходил на палящее солнце, выпивая ледяного лимонада, приготовленного матерью, а после спешил в школу. Эспер учился в продвинутом классе и преуспевал во многих предметах. Точные науки, языки, искусство. Парень не был зазнайкой, но и изгоем не являлся. Учёба никогда не была ему в тягость, и он с удовольствием проводил время в компании сверстников. Но если перед Авентином ставили выбор, футбол с парнями или знания, он всегда выбирал второе. Каждый день после занятий Аве спешил на занятия по греческой мифологии. Вероятно, примитивно быть одержимым собственной культурой, но он был таковым. Эспер посещал лекции, читал мифы на древнегреческом, насколько ему позволяли знания, дарованные покойным дедушкой. А после, когда солнце начинало клониться к закату, он спешил в свой приземлённый тенистый дом, скрываясь в комнате. Аве доставал отрытые на заброшенных участках фанеры, купленные за полцены масляные краски, ставил импровизированный мольберт у окна, перекрытого азалиями, и рисовал. Глядел на лимонные деревья, на стирающих на реке женщин, на золотистое светило и умирающий день, рисуя. Написание картин успокаивало его. Авентин чувствовал себя на своём месте с кистью в руке и монологами на древнегреческом в голове. А когда образы в голове не складывались воедино, он садился писать поэмы. В большинстве своём неудачные, но зато настоящие и философские. По-своему гениальные, но всегда недоступные чужому взору. Талант Эспера погибал в Пирее. В этом городе ценили физическую силу, промышленность, на окраинах — сельское хозяйство, в центре — туризм. Люди находились здесь ради природы, солнца и кулинарных изысков, а не художественных галерей и поэтических вечеров. Аве стремился туда, где у него будет больше шансов жить за счёт собственных интересов. И каждый раз, откладывая кисть, оттанцевав шутливый танец с сестрой на закате, он садился за книги. Не все они были интересными, зато отлично оттягивали момент, предопределяющий будущее Эспера. Итак, Авентин был гением, творцом, полиглотом, литератором, чувственной бомбой замедленного действия, взрывающейся амбициями. Он подавал большие надежды и мог заниматься любимыми делами профессионально, но вне дома. И лишь одиножды наткнувшись на Вашингтонский университет, сидя на веранде при лунном свете, он понял, к чему стоит стремиться. Сиэтл, экспериментальная кафедра, древнегреческий, латынь, литература, дополнительные занятия, включая лекции о художниках и искусстве. В большом мегаполисе и на единственном подобном курсе он мог научиться чему-то, что позволило бы ему оказаться в своей тарелке. К тому же, университет принимал зарубежных студентов, что казалось знаком свыше. Это было тяжело. Переезд, прощание с семьёй, накопление денег, получение сертификата об образовании, который угодил бы приёмной комиссии, эссе на безупречном английском. Он знал английский на «отлично» — об этом говорили его школьные оценки, так что дело было за средствами на переезд. Аве сумел распродать свои тексты и все написанные картины за одно лето, по ощущениям оставаясь нагим. Родители без пререканий и возражений были готовы отдать накопления сыну и вложить их в его будущее. Они знали, что их ребёнок сумеет получить желаемое, ведь Аве всю жизнь работал над собой и стремился к чему-то большему, чем жизнь среди рабочих. Аве написал эссе в форме поэмы, зная, что не прогадает. Оно кишело отсылками к греческой мифологии и даже короткими вставками на древнегреческом! Эспер уехал в Сиэтл, чтобы собственноручно доставить все документы в Вашингтонский университет — для иностранца это было особенно важно. Он не смог позволить себе достойного жилья за границей, так что снял мастерскую у неудавшегося художника, уехавшего жить на природу. А после он получил заветный конверт. Белый, из толстой рельефной бумаги, с золотыми, узорными и высеченными буквами. Его приняли в Вашингтонский университет. И первым делом он сел за английские словари, чтобы ничто не могло возникнуть у него на пути. В остальном он не сомневался. И вот, спустя три месяца жизни в Сиэтле, который принял его как своего, с распростёртыми объятиями, Авентин Эспер проснулся на собственном ковре, будучи вляпавшимся в масляные краски. И даже дождь, идущий в этом городе более ста пятидесяти дней в году, не мог испортить столь знаменательное утро. Начинающий студент поднялся, добрёл до технической, глубокой мойки, смывая переведённое масло с руки и умывая сухое, разгорячённое лицо. Он вытянул шею, чтобы выглянуть в окно и удостовериться, что погода ни к чёрту. Опустив завтрак, Эспер снял с прошлого, поломанного мольберта выглаженные светлые брюки с идеальными стрелками, отрыл в давно заброшенной куче синий свитер и обнаружил на низком столике вчерашний недопитый кофе. Взяв измазанную, будто рыдающую кофейными слезами кружку, он отлепил её от глянцевой обложки какого-то журнала, посвящённого творчеству Эль Греко. Кажется, он прихватил этот бесплатный экземпляр на выставке трёхнедельной давности. Аве торопился. Отложив разбор кучи в долгий ящик и выхлебав весь кофе, сахар в котором осел на самое дно, он поспешил прочь из мастерской. Ему предстояла дорога в Вашингтонский университет. Увидев его в первый осенний день, за восемь минут до первого занятия и кишащим потерянными студентами, он окончательно убедился, что находится в нужном месте. Идеально выбритые газоны с вечно сочной, зелёной травой. Расположившиеся на земле студенты и выставленные в стройные ряды киоски клубов, заманивающие к себе первокурсников волонтёры, раздающие последние брошюры с картами как внешней части университета, так и внутренней. Величественные хвойные деревья, покачивающиеся от порывов северного знойного ветра, плывущие под стрельчатые арки чёрные зонты. Архитектурный ансамбль, выдержанный в рыжеватых оттенках, массивные колонны, башни со скрипящими флюгерами, бесконечные корпуса и засыпающие, но пока цветущие сакуры. От недавно прошедшего дождя приторно запахло землёй, травой, хвоей. Откуда-то с юга веяло сладковатыми ароматами, напоминающими шарлотки и коврижки. До первого занятия в новом учебном году оставались считанные минуты, и если бы Авентин опоздал, то непременно отгрыз бы самому себе язык. В качестве платы за столь серьёзную ошибку. Вашингтонский университет являлся одним из старейших на западном побережье штатов. Он был основан во второй половине девятнадцатого века, в 1861 году. Университет включал в себя около пятисот зданий, считая филиалы в Такоме и Ботелле. Богатейшие университетские библиотеки, разномастные музеи и художественные галереи, лаборатории, конференц-залы, клубные дома и открытые студенческие пространства для отдыха и досуга. Эпопея одного из самых уважаемых и престижных университетов началась благодаря губернатору Сиэтла, проповеднику местной Методистской церкви и лояльности отцов-основателей города. Вашингтонский университет поспособствовал преобразованию в мегаполисе и на самом рассвете начал стремительно расти. К большому огорчению любителей старины, порхающих в холодных коридорах призраков и ценителей истории, первоначальное здание университета была снесено. Единственными остатками, крупицами, связывающими века гениальных умов, являлись ионические колонны из белого кедра. История университета не опровергала того, что в нём не водились призраки прошлого. В газетах разных десятилетий мелькали разного рода вопиющие случаи. Массовые самоубийства, жертвоприношения, губительные вечеринки, исчезновения как студентов, так и преподавателей, громкие работы выпускников, посвящённые поклонению дьяволу или чему похуже. У каждого студенческого сообщества были свои легенды и причудливые традиции, каждый университет имел витиеватую историю, состоящую как из мрачных теней, так и из кристально-прозрачных достижений. Но если статистика самоубийств среди студентов Вашингтонского университета была выше, чем у остальных учебных заведений, а в каких-то из клубов действительно проводили мерзкие ритуалы, то Аве был более чем доволен тем, что оказался здесь. Эспер добрался до своей первой аудитории, воспользовшись брошюрой, которую ему всунула спешащая на первое занятие в году второкурсница. Оказавшись внутри, он ужаснулся малому количеству студентов — их было всего тринадцать — и чрезмерной их оживлённости, шаблонности, неуважительной примитивности. На последнем ряду поточной аудитории расположились незнакомцы в чёрных одеяниях, на первом ряду, прямо перед профессорским столом — две блондинки с почти одинаковыми блестящими глазами и восковыми лицами. У больших окон, через которые попадало удивительно мало света, на столе дремала темноволосая девушка. Лола, кажется. А рядом с ней, потягивая что-то из термоса и жуя косичку с изюмом, сидел Ивори. Профессорский стол окружали напольные горшки с хувеями, раписами, гибискусом и чем-то ещё. Дубовый пол, с давнишним лаковым покрытием и почти полностью протёртый, скрипел под ногами. Рамы остроконечных окон были выкрашены в голубой, но почти вся краска уже облупилась. На чёрных деревянных столах были разбросаны брошюры с картами и информацией о клубах, пустые распахнутые тетради, рыжеватые промасленные пакеты из-под завтраков, клетчатые шарфы и сумки из мягчайшей кожи. Лампы с тусклым тёплым светом разгоняли тьму, виновником которой были плотно сбитые тучи. Среди энтузиастов, сонного и голодного хаоса, Аве сумел разглядеть и Ориона, который вчера щедро раздавал сигареты и тёмное пиво. Он уже заприметил своего знакомого, кивая ему в знак приветствия и выпрямляя спину, отстраняясь от столов, стоящих сзади. Четвёртый ряд, на расстоянии от сквозящих окон и жующих завтраки студентов. Авентин знал, где проведёт своё первое занятие. — С дороги. — Раздалось у него за спиной. Тонкая, холодная рука коснулась его, отстраняя в сторону. Низкорослая девушка хотела проскользнуть мимо него, чтобы успеть занять место до начала лекции, но взглянув на лицо парня, узнала в нём Эспера. Она оглядела его утеплённое пальто, контрастирующее со вчерашней лёгкой рубашкой, приведённые в порядок волосы и сияющее притворной бодростью лицо. Вместо эйфорийного блаженства в его чертах читалось воодушевление и сосредоточенность. Не хватало кипы бумаг и книг в руках, съехавших на нос очков и испарины на лбу от особо усердной умственной работы. — Сегодня ты сам не свой. — Отметила Одетта, пропуская приветствие и думая о вчерашнем Авентине. Глядя на его слишком точёный и аккуратный вид, которым Эспер овладел за двадцать минут сборов, она поёжилась в мятой рубашке. Вернер так спешила на автобус с неожиданно изменённым расписанием, что не успела погладить её. — Всё с точностью наоборот. Именно сегодня я принадлежу сам себе. — Отчеканил грек, проводя рукой по намокшим волосам. Ода пожала плечами и тоже изучила аудиторию. Она увидела совсем иное: пропитанные историей стены, которые заволокла тьма, услышала ароматы кофе из стаканчиков, пряных булочек и пьяной вишни от чьей-то кожи. Но пару вещей она увидела точно также, как и Аве: брюзжащих ранними подъёмами блондинок, хмельную Лолу и беззаботного Ориона, который успел заскучать с самого утра. Не договариваясь, они оба прошли к Талботу. Ода села рядом с ним, а Авентин — ближе к проходу. Сбросив свои вещи на свободные стулья, которые уж точно никто не займёт, они погрузились в волнительное ожидание своего первого занятия, полного напутствий и пустословий. — Я польщена отсутствием запаха свалки, — подметила Одетта, подмигивая Талботу. — Не стоит благодарности. Что это с ним? — кивнул парень на Аве, который прекрасно их слышал. — Похож на примерного студента Вашингтонского университета. — Мы — студенты Вашингтонского университета. — Произнесла Ода, качая головой и чувствуя приятную остроту на языке, вызванную этими словами. Ивори глядел на них сверху, чувствуя ком в горле. Вчера они здорово провели вечер. Посидели, изредка переговариваясь о незначительном, обсудили пару фильмов, любимые коктейли и самые распространённые слухи о новом месте обучения. Это было настолько легко и незамысловато, что Ивори Кингстон мог спокойно говорить, зная, что эти непринуждённые, нейтральные личности ничего о нём не знающие, послушают и обязательно согласятся. Ему хотелось поздороваться с единственными знакомыми, помимо уснувшей на столе Лолы, сделать комплимент замшевой куртке Ориона, узнать настрой. Но он не сделал этого. Как обычно, не решился. К тому же, в аудиторию, словно уверенный вихрь, влетел их первый преподаватель, стремительно настигающий стол. Голоса стихли. Пакеты перестали шуршать. Шарфы исчезли со столов. Профессор шумно закинул свой потёртый кожаный портфель на стол, опираясь на поверхность двумя руками. Он поднял взгляд на заранее восторженных студентов. Для него от них пахло не перегаром и дешёвым кофе из подземного перехода, а парным молоком. Прежде чем начать говорить, он выдержал томительную минуту, изучая лица и глаза. Профессор, в свою очередь, дал рассмотреть студентам себя. Целую минуту куча незнакомцев сидела в молчании, привыкая друг к другу и прощупывая зыбучую почву. — Доброе утро, студенты, — наконец заговорил вошедший, не меняя позы и замирая, подобно современной статуе. — Моё имя — Дэрил Вельвет Друммонд. Отныне я — ваш профессор и глава экспериментальной кафедры, которая по скромным обстоятельствам является моим одобренным проектом. Мне предстоит вести у вас философию и английскую литературу, прошу любить и жаловать. Ближайшее время вы будете обращаться ко мне по всем вопросам, на которые нет ответа у старосты вашей группы. Согласно рекомендациям руководства, наша кафедра относится к филологическому факультету, деканом которой является Зара Хирш. Впереди у вас непростое знакомство. Несколько студентов усмехнулись, расценив это за шутку или тайное предупреждение из разряда «между нами, своими». — Мне хотелось бы поздравить вас с поступлением, ведь с этого дня вы — настоящие студенты, впереди у которых насыщенная, разноплановая и непростая жизнь, но оставлю поздравления для тех, кто останется счастлив после того, как войдёт в курс дела, — продолжил профессор Друммонд. — На нашей с вами кафедре восемь предметов и три вида дополнительных занятий. В большинстве колледжей на семестр отведено от девяти до двенадцати учебных часов. В нашем же случае девять часов — недельный минимум. На первом курсе вы должны погрузиться в минимум три языка. В конце каждого семестра по каждому предмету будет проводиться экзамен. У вас будет всего три зачётных годовых работы: работа по заданной мной книге, эссе на любом из изученных языков, исключая английский и, конечно же, самый главный, ведущий продукт учебного курса — собственная книга. Ещё не раз мы вернёмся к этой теме, чтобы изучить подробнее. Речь профессора Друммонда лилась с поразительной лёгкостью. Он был воодушевлён не меньше своих студентов, ведь, по сути, этот учебный год учил чему-то и его самого. Отработав десять лет в Вашингтонском университете он добился открытия собственной кафедры, посвящённой уникальному направлению. Согласно его планам, под конец обучения каждый студент будет иметь написанные произведения, опыт работы в издательствах, библиотеках и компаниях, связанных со всеми видами переводов. Это будут исключительные специалисты, посвятившие себя важному делу — сохранению языков, культурного наследия и книжного дела. Направление кафедры было настолько разноплановым, что выпускало индивидуумов, готовых к любой работе, связанной с буквами. Никто и никогда не совмещал предметы, преподавателей и профессии так, как подающий надежды профессор Друммонд. — Есть и хорошие новости. Благодаря обширной, плотной программе, учиться вам предстоит всего три курса по два семестра, летний сугубо по желанию студента. Почти каждый из ваших преподавателей имеет громкое имя или громкие заслуги. К примеру, возьмём меня. Я написал три научные работы и выпустил два полноценных социально-философских романа. Преподаватель русского и русской литературы, миссис Васиковска, является одним из самых востребованных книжных переводчиков в Сиэтле. А Орман Роудс, ваш мастер по курсу греческого, участвовал в переводе всем известных мифов. Гении вроде них, быть может, и меня, встречаются довольно редко. Наслаждайтесь и не удивляйтесь строгости и обязательствам, — проговорил мужчина, стараясь ничего не забыть. Первокурсники нуждались в огромном багаже базовых знаний, чтобы элементарно выжить в университете. Судя по речам Друммонда, сюда они должны были прийти, имея хоть какой-то опыт в интересующей сфере. — В конце дня каждому из вас выдадут предметные листы с расписанием. Получив их, подробно всё изучите. Скорее всего этим займётся ваша староста. Если я ничего не путаю, в вашей единственной группе ей назначена мисс Кеннеди Квантум. Покажитесь, мисс Кеннеди Квантум, — попросил профессор, и одна из блондинок с первого ряда поднялась, поворачиваясь к студентам. Скромно улыбнувшись, она помахала всем так, словно попала на королевский приём в Лондоне. — Вот мой первый совет — первые две недели, перед каждым учебным днём, заранее просматривайте маршруты к аудиториям и заучивайте имена преподавателей. Многого от вас не требуется. Всего лишь регулярные посещения и выполнения всех работ. Данная кафедра была создана не для накапливания долгов, — предупредил Дэрил Друммонд. — Второй совет о студенческих клубах. Они не обязательны, но членство отлично смотрится в ваших личных делах. Будьте инициативными и активными. Чем больше мероприятий, тем больше шансов добиться успехов и занять лидерские позиции. Стоит отметить, что ваше поведение может повлиять на развитие кафедры. Благодаря вам, её первооткрывателям, мы можем выбиться вперёд, расшириться и достигнуть высот. Личная просьба от профессора и наставника — попробуйте войти в историю и стать живыми легендами. По аудитории вновь пронёсся смех. Многие из слушающих расслабились, а Друммонд наконец разогнулся, обходя стол и присаживаясь на самый его край. Эта поза так напоминала ту, в которой сидел мистер Ронан из издательства, что Одетту передёрнуло. — И последний совет — чувствуйте себя как дома и будьте вольны как в действиях, так и в мыслях. Здесь вам не каторга. Вы сражались за места на кафедре, чтобы учиться в своё удовольствие и стремительно двигаться к мечтам. Так будьте добры, сделайте всё, что в ваших силах и добивайтесь желаемого с этого самого дня, будьте оптимистами, — развёл руками преподаватель, громко ударяя себя по собственным ногам. — Вот теперь я с чистой совестью поздравляю вас с поступлением в наш университет и становлением частью эксперимента. Пламенная речь вождя кафедры была окончена. Он расставил все точки над «и» за короткие сроки, но при этом делая информацию доступной для каждого. Студентам, которые ещё двадцать минут назад мечтали вернуться в тёплые постели, нужна была минутка, чтобы переварить информацию. Ода пронзила профессора взглядом. Мистер Дэрил Вельвет Друммонд был человеком тридцати пяти, может, тридцати восьми лет. У него были шикарные воздушные волосы цвета воронова крыла, а надо лбом просвечивало две седые пряди. Его лоб был почти что лишён морщин, крупный, слегка крючковатый, но вольный нос сразу бросался в глаза. Крупная челюсть, выразительные, гладко выбритые скулы и щёки, опущенные уголки тонких, слегка игривых губ. Под тёмными густыми бровями прятались маленькие, но ярко-голубые глаза. Их внешние уголки были опущены, отчего профессор казался печальным. Но взгляд его горел какой-то непостижимой живостью и вечным стремлением. На нём был простой утеплённый пиджак из серого твида, тёмно-синяя выглаженная рубашка и серые свободные брюки. На крупном теле и его немалом росте даже столь простой костюм выглядел солидно. Одну из рук украшали крупные механические часы, сияющие серебром, и простенькое обручальное кольцо. Его портфель никак не подходил к этому костюму, но если бы не очередная минута молчания, никто бы не обратил на это внимание. — Если у вас есть вопросы, то сейчас самое время их задать. — Произнёс профессор Друммонд, скрещивая руки на груди и окидывая каждого из студентов выразительным, особо пытливым взглядом. — Профессор Друммонд, вы сказали, чтобы мы были оптимистами. Вы — оптимист или пессимист? — раздалось с задних рядов. Только что сдержавший зевок Орион обернулся, пытаясь определить, кто уже успел сморозить нечто ничтожно мелочное. Это был парень с афрокосами, который выделялся из-за ярко-сиреневой толстовки и серых потёртых джинсов. Большая часть студентов придерживалась более сдержанных, классических вещей. Невольно Талбот подумал, что если бы сел возле этого парня, который счёл свой вопрос гениальным и смешным, то непременно накурился бы травкой. Он бы сумел сделать это, просто находясь рядом. — Боюсь, я никогда не задумывался над чётким разграничением. Думаю, пессимизма и оптимизма, как полноценных понятий, тоже нет, — тактично отозвался профессор, сдерживая улыбку. — Но если бы были, наверное, второе. — По вам и не скажешь, — произнёс кто-то, а Ориону захотелось разбить себе нос о стол. — Почему никакого разграничения нет? — Для всех скверна и гной мира заключаются в разном, — пожал плечами Дэрил. — Там, где я вижу исключительно плохое, кто-то из вас может находить прекрасное. Нет, наверное, я всё-таки реалист. — Тогда какая ваша реальность? Оптимистичная или пессимистичная? — попыталась поддеть его Одетта, сама того не замечая, вовлекаясь в бессмысленный разговор о важном. — Реальная, — усмехнулся профессор, считывая её замысел. — Если уж на то пошло, то, думаю, пессимизм и есть реализм. — Почему не наоборот? — вновь заговорил парень с задних рядов. — Может и наоборот. Нужно отследить статистику. Предположим, пессимистов в мире больше всего, пусть и незначительно. Давай поддадимся массе и зададимся вопросом: если большинство смотрит на мир пессимистично, может ли это означать, что именно большинство видит реальность такой, какая она есть, а не заблуждается, усугубляя? — И мы возвращаемся к мысли, что пессимизм и реализм почти что равны, — подытожила Лола, которая, оказывается, не проспала всё первое занятие. — При таком раскладе — да. Подумайте об этом, поищите статистику оптимистов и пессимистов в мире, проследите, какого настроения ваши мысли о той или иной ситуации из рутины. Мы начнём с этого наше первое настоящее занятие, после чего погрузимся в настоящую философию. А пока подготовьтесь к нашей первой лекции, — бодро предложил профессор и, как только он коснулся своего портфеля, шум в коридоре оповестил о конце первого занятия. — Bona fortuna invenit veritatem! И после этого профессор принялся монотонно зачитывать разного рода официальные речи, освещая деловую часть вопроса. После этого он испарился так, словно его здесь и не бывало. Взбодрившиеся студенты зашевелились, готовясь к следующей лекции, которую тоже должен был провести профессор Друммонд. — Он хорош, — высказала Ода, впечатлённо глядя на опустевший стол, окружённый цветами и декоративными пальмами. — Что, серьёзно? Подари мне такие же шикарные волосы, и я буду ничем не хуже, — покачал головой Орион, а Аве достал из своего портфеля тетрадь, молча делая какие-то пометки. — Я не об этом. — Парировала Вернер. — Кстати, кто-нибудь может отрезать мне волосы? — вдруг выпалил Талбот. Ему казалось, что он может говорить что угодно, не получая за это презрения; всё непременно сойдёт ему с рук. — Зачем? — вяло поинтересовалась Одетта, наконец глядя на него и его спутанные волосы. — Они отвратительны, — обосновал Орион, а Аве поднял на него взгляд, пожимая плечами и поправляя воротник тёплого свитера. — Просто попробуй помыть их и расчесать, — ядовито улыбнулась его новая подруга, откидываясь назад и тянясь к своей сумке-тоут.✧༝┉┉┉┉ 2 ┉┉┉┉༝✧
Незаметно, гладко и по-приятному тягуче прошло их первое, практически настоящее занятие, доверху наполненное организационными моментами, но в более узкой области — в области английской литературы, изучение которой должно будет проходить с особым трепетом. Студенты фиксировали списки литературы, которые им предстоит изучить за ближайший год, вкладывали в папки листы с темами ближайших пробных эссе, которые должны были показать их писательский уровень. Под плавную, мягкую и фоновую речь профессора Друммонда, больше напоминающую белый шум, первокурсники заполняли последние бумаги, вписывались в разного рода мероприятия и клубы, выбирали дополнительные занятия для посещений, записывали свои контактные данные. Профессор подробнее рассказал про то, как будет проходить написание книг, являющихся главным продуктом под конец года, а аккомпанементом ему служил неутихающий дождь. Каждую неделю, в последний учебный день, будет проводиться не лекция, а занятие, посвящённое как базовым, так и углублённым вопросам книжного характера: как самостоятельно написать рецензию к произведению и оформить обложку, как верно выбрать название, оформить страницы, предисловие, эпилог, оглавление, как соблюсти книжную тематику и не забраться в дебри отвлечённых тем, стилистик и философий. Каждый студент, пишущий свою собственную книгу на своём языке и в своём направлении, сможет задать волнующие вопросы, показать промежуточные результаты и обратиться за помощью к преподавателю. Ежедневное писательство, вопросы касательно любых тем, редактура, оформление, вёрстка, издательский процесс своего уникального экземпляра…таким образом Дэрил Друммонд собирался погрузить молодых творцов в дело, давая прощупать почву и прочувствовать дивный литературный вкус. «И каждый будет волен издать книгу о том, о чём желает». Это был только первый день. Впереди охотников за знаниями, опытом и возможностями ждали миллионы нюансов и организационных моментов, но второе занятие не могло длиться вечно. А потому, когда профессор отпустил своих новых студентов, они не сразу поняли, как можно встать и умчаться домой, перечеркнув всю яркость и важность этого дня. Никто из первокурсников, по крайней мере, экспериментальной кафедры, о которой вскоре начнут слыть легенды, не покинул территорию университета столь быстро. Каждый новоиспечённый студент отправился исследовать потаенные уголки своего нового учебного заведения. Ни Ода, ни Орион, ни Аве, ни Ивори, ни Лола не были исключениями. Каждый из них, подобрав себе достойную компанию и разработав определённый маршрут, побрели по тёмным, сырым, пропахшим воском, книгами, химикатами и жареными кофейными зёрнами, коридорам. Они толпились у стен и пыльных окон, метались, как одержимые туристы, слонялись из помещения в помещение, подобно призракам. Ивори и Лола примкнули к старосте по имени Кеннеди Квантум и её новым подругам — блондинистому клону и высокой щуплой девушке с огненными волосами. Орион, Ода и Аве, покинув аудиторию последними, чтобы избежать толкучки, даже не представляли, куда им двигаться. Однако каждый из них осознавал, что хочет найти сокровищницы и запрятанные в тени комнаты, доступные только самым отпетым охотникам за ценностями, тишиной и редкостями. Им нужен был сакральный смысл и потаённые места, которые бы напитывали их той самой энергией, ради которой они сюда пришли. Поразительное дело: стоило провести здесь три никчёмных часа, которые не значили ничего, в сравнении с тремя курсами усердной учёбы, как им хотелось впитать в себя то, что хранили стены Вашингтонского университета. Да так, словно все они прибыли сюда ради этой великой цели, подобной одержимости. — Может, заглянем в кафетерий, выпьем кофе или горячего пунша, а потом отправимся в исследовательское путешествие по скрипящим полам и переполненным комнатам? — предложил Орион, которому не удалось перекусить перед занятиями. Талбот так торопился ворваться в свой первый учебный день, что оказался в аудитории одним из первых, заучивая каждую деталь интерьера. — Правило номер один: никогда не ходить в университетский кафетерий, — покачала головой Одетта, наспех закалывая волосы крабиком. — Всегда душно из-за нагретых печек, очереди ради засохших сэндвичей, столы, которые по своему составу определяют тебя и твоё окружение, как личность, одни и те же жующие лица изо дня в день. Предпочитаю более уединённое место для жевания теста. Нам нужна территория вроде закрытого клуба или закрытой вечеринки. — Амбициозно для первого дня. — Хмыкнул Орион. — Но взглянуть на кафетерий мы всё равно можем, — вставил Авентин, убирая руки в карманы брюк и оглядываясь по сторонам. — Если мне не изменяет память, то нам в западное крыло. Кстати о клубах — примитивщина. Гендерные объединения ни о чём, группы, обязующие жить в клубных домах, а также клубы с огромным количеством возможностей, которые уже через месяц, наваливаясь поверх занятий, будут казаться непосильным грузом и нежеланными обязанностями. — Представляю, что бы было, если бы наша кафедра открыла свой клуб, — хмыкнула Ода, двигаясь в заданном Эспером направлении. — Чем бы мы там занимались? Презрительно глядели друг на друга, утопали в буквах и алфавитах, а потом сдавались, уходя в ближайший бар, чтобы напиться и забыться в бессилии? — В моей голове это выглядит точно так же. — Отметил Аве, с удивлением замечая за собой подобные мысли. — Тогда мне ясно, как белый день, почему нашей кафедре не дали свой клуб, — догнал их едва отставший Орион. — Нормальные люди не выбирают направления с двенадцатью часами в неделю, четырьмя языками и тремя разными литературами. И не издают книги в издательствах, узнав основы основ. А ненормальным людям, знаете ли, вне занятий лучше друг с другом не оставаться. Как бы мрачны не были их речи, вызваны они были исключительно здоровым любопытством. Тяжело не счесть себя особенными и таинственными, оказываясь на столь маленькой кафедре, обучающей столь многому. Филологи, лингвисты и журналисты с других кафедр чуяли запах молодой, позолоченной крови, когда мимо них просачивались ещё ничего не подозревающие члены эксперимента профессора Друммонда. Им давали больше знаний, возможностей, внедряли амбиции и самоуверенность, задавали самые интересные вопросы. С их стороны огромным грехом было мечтать о собственном клубе, ведь кафедра сама по себе служила неким особым объединением. Попадая в столь исключительные и неизведанные места, непременно нужно было носить очки — чтобы яд, которым плюются другие студенты, не разъедал глаза. Всё сложилось так, что первым делом компания попала именно в кафетерий, переполненный молодыми энтузиастами и преподавателями, которые давно не пили кофе в заполненных студентами залах. В помещении действительно оказалось чрезвычайно душно, а люди с трудом разворачивались, чтобы не упасть и не снести чужие подносы. В огромной очереди, напоминающей особенно юркого и подвижного червя, в основном стояли первокурсники, жаждущие узнать, чем им предстоит питаться ближайшие три года, а может, и пять лет. Орион, Ода и Аве не заняли столика. Они остались стоять у дверей, рассматривая многочисленные круглые столы из дымчато-шоколадного дерева, зелёные и серые бетонные стены, причудливо высокие деревья в горшках, высокие табуреты без спинок и болотного цвета диваны, на которых уже восседали компании, погружённые в телефоны и ноутбуки. Официально, первый день был окончен, но новички пытались приноровиться и найти знакомства, а студенты постарше впитать уют, по которому заскучали за лето. Троица нашла взглядом нескольких одногруппников, разбросанных по всему огромному кафетерию, различила несколько преподавательских лиц, а после, оставив кафетерий, побрела дальше, исследуя доступные помещения и принципиально не ориентируясь по карте. — Значит, обойдёмся без клубов и останемся безликими? — вернулся к теме Орион, отпирая тяжёлую дверь в помещение, больше напоминающее церковь, музей или амфитеатр. От пустоты, тишины и приглушённого эха стало не по себе, но группа скрылась в помещении, с минуту заворожённо оглядываясь. — Не отсутствие клубов делает нас безликими, множество вещей способны заставить воссиять, — даже с некой обидой произнёс Авентин, присаживаясь в бордовое, обтянутое дешёвой кожей кресло. — Устои в университетах давно пора менять. Я имею ввиду, устои среди студентов. Неужели именно стремление участвовать в конкурсах, украшать залы и бегать по вечеринкам делают твоё имя громким? — Думаю, уважение нужно заслуживать не у студентов, а у преподавателей. В местах, вроде этого, подобный выбор даёт куда больше возможностей и пользы. — Подметила Ода, вертясь и рассматривая всё вокруг. Место, куда они попали, слепо ощупывая местность, оказалось конференц-залом невообразимых масштабов. Сейчас юные студенты находились в главном корпусе, а он всем своим видом кричал о величественности, богатстве и уверенности. Кафедра, длинные скамьи из красного дерева с кожаной обивкой, софиты, динамики, одинокое фортепиано, расписные стены и потолки. Бледно-зелёные панно с бронзовыми завитками и блёклыми изображениями венков, герба университета, цветами и лаврами, высеченные готическим шрифтом сказания на латыни и огромное яркое полотно в бронзовой раме. Авентин сразу определил, что это точная репродукция одной из картин Фрагонара Жан-Оноре. — Может, здесь есть тайные клубы, о которых никто не говорит? — развёл руки Талбот, изучая полотно, видимое из любой точки. — Раз они тайные, мы о них не узнаем. — Закатила глаза Одетта, не воспринимая всерьёз возможность существования таких клубов. Ей тоже было известно о случаях групповых самоубийств и жертвоприношений, но если подобные вещи просачивались в газеты Сиэтла, а декадентству предавались клубные объединения, то они давно должны были быть рассекречены. После нескольких минут, проведённых в зале за болтовнёй о смерти, заговорах и тайных объединениях, студенты продолжили своё путешествие по этажам, корпусам и лестничным пролётам. Прежде чем покинуть главный корпус, они отметили винтовую лестницу, ведущую к ярко-зелёной двери. Её золотистая ручка была затянута старой паутиной, а на пороге стояли забытые, одинокие картонные коробки с давно забытыми бумагами. Оставив давно никому ненужное место, так и не разгадав тайну закрытой двери, они отправились в особое путешествие по самым значимым и, пожалуй, богатым помещениям университета — библиотекам. Вашингтонский университет включал в себя множества книжных собраний: художественные, драматические, инженерные, музыкальные, математическо-исследовательские, медицинские, лингвистические и другие библиотеки. Главный штаб, располагающийся в отдельном корпусе, занимал нешуточные просторы. Это было длинное помещение с высоченными потолками и стрельчатыми окнами, не скрытыми занавесками. По обе стороны от широкого прохода на мягком, сером ковролине, стояли длинные столы с настольными лампами. А вдоль стен тянулись книги в простых шкафах, расставленные в алфавитном порядке. Сейчас в главной библиотеке творился хаос. Опоздавшие студенты забирали учебные пособия, а не щадящие зубы умники, любящие грызть самый твёрдый гранит науки, уже искали дополнительные материалы для первых занятий, чтобы точно ничего не упустить из внимания. Ни Оду, ни Аве, ни Ориона не волновали драматические, медицинские и математические библиотеки. Впрочем, и главная, ведь она терпела невероятный ажиотаж и без их персон. Тогда, предав моральные устои и обратившись к карте, они отыскали слегка отдалённую библиотеку мировых языков и фольклора. Она располагалась немного поодаль от учебных корпусов, в старом здании, которое нагло обделили реставрацией. Рыжий кирпич местами осыпался, а сквозь чёрные оконные рамы задувал ветер. И тем не менее, помимо библиотекаря, носящегося между рядов с книгами, здесь не было ни души: лишь мрак забытого всеми места, хаотичные руины из книг, стоящих на полках и лежащих на полу, брошенные в разных местах стремянки и грязные кружки и подпотолочные бумажные украшения в форме звёзд, додэкаэдров и облаков, сероватые от слоёв пыли. Ода, вытерев ноги о тёмно-синий половик у входа, прошла внутрь, едва просачиваясь между книг. Приникнув к одному из шкафов, она провела пальцем по пушистой, плотной пыли. Вдохнув поглубже, она ощутила запах сандала и гнилой старости, какую порой источали книжные страницы. Авентин, прошедший чуть раньше и, наплевав на приметы, пройдя под стремянкой, слегка вжав голову в плечи, решил одолеть в некотором смысле лабиринт. Странствие по сумбурным рядам привело в самое сердце библиотеки — свободное пространство в форме полукруга, скрытое ото всех высокими стеллажами. Бежевые велюровые диваны, дубовый столик в виде куба, напольная корзина с пледами и давно никем не читаемые книги, которые так и не вернули на полки. — Это уже больше похоже на библиотеку. Вы слышали, какой гул был в той? Что там выучить или прочитать? — вопросила Ода, беря в руки сборник еврейской мифологии. — Чтобы это стало похоже на библиотеку, здесь нужно хорошенько убраться. Пока что это место выглядит, как пылесборник, — раздался голос Ориона из другого конца помещения. Там, куда забрёл он, расположилась ещё одна винтовая лестница, ведущая на антресольный этаж. Недолго думая, он взобрался наверх, оказываясь над стеллажами и разглядывая макушки своих компаньонов. Библиотекарь испарился, словно его и не бывало. Талбот же, развернувшись, узрел ещё несколько шкафов, выстроенных вдоль стен. Между ними стояло четыре стола, заставленные со всех сторон стульями. У одного единственного окна, прикрытого безликой тряпкой, стояла тумба, а на ней — бегонии, венерины мухоловки, сосуд с чайными пакетиками и капсульная кофемашина, которую вряд ли кто-то включал последние пять лет. Глядя по сторонам, чувствуя, как пыль щекочет в носу, ощупывая холодные тёмные стены и находя взглядом то растения, то гипсовые бюсты, то ящики с хламом и старыми свечами, ему казалось, что если бы в университете и было тайное общество, то, несомненно, здесь. Шутливо и игриво он касался разных предметов, мечтая, чтобы один из них служил рычагом для входа в потайной мир. — Мы могли бы оставить учёбу и открыть бесплатную контору по уборке библиотек. — Предложил Аве, сдувая слой пыли с одной из книг, вставляя её в пробел на ближайшей полке. — Мы учимся первый день, Авентин. Но это звучит, как куда более высокая миссия. — С притворными почтением и возвышенностью произнесла Ода, качая головой. Через какое-то время они покинули найденную обитель, возвращаясь к главному корпусу. Все бумаги были у них, списки и листы с расписанием — тоже. Закончив своё первое путешествие, они устроились у сквозной ниши. С одной стороны от них проплывали студенты, которых стало намного меньше, с другой — по ровным дорожкам катились велосипедисты. Дождь должен был вот-вот закончиться, последние ручейки стекали с крыш, разбиваясь о почву прямо перед носом. Ода и Аве сели в нишу, решив переждать дождь за табаком. В такой толпе никто бы и не увидел, что они курят прямо у стен главного корпуса. Орион, прислонившись к стене, глядел на листья цветущих вишен, которые срывались слишком сильными порывами ветра. В нескольких метрах от них, из одной из дверей, вышли Кеннеди с новыми подругами, Лола и Ивори. В их руках были стаканчики с кофе из университетского кафетерия. Лола Локлир советовала подруге Кеннеди местные магазины, ведь та только приехала из Аризоны. Сама Кеннеди Квантум строчила сообщение своему парню, который доучивался в спортивном колледже. Ивори по меньшей мере час надеялся, что Лола закончит разговор, и они поедут, чтобы осуществить свои планы. Однако его подруга крепко зацепилась языками с одногруппницами. Также крепко она держалась за руку своего парня, якобы крича, чтобы тот не уходил от неё. Ивори, отключившийся от разговора, заприметил своих единственных знакомых в одной из ниш. Он видел, как Орион расхаживает из стороны в сторону, делая забавно широкие шаги. А Одетта, закинув ногу на ногу, щупает чересчур тёплое для нынешней погоды пальто Аве. Их окружала лёгкая туманная дымка, а спешащие студенты проплывали, даже не замечая этого. Теперь, после этого дня, полного новшеств, Ивори был готов подойти к ним и хотя бы поздороваться. Просто сказать «привет, как ваш день?» и не более того. — У вас сегодня есть дела? — спросил Орион, убирая руки в карманы куртки. — Не особо, — со скукой произнёс Аве. Единственное, что пришло ему в голову — начатая вчера картина. Парень был под влиянием градуса, но сейчас, на свежую голову, мог бы сделать эту картину сносной, немного подправив. — Может и нет, — пожала плечами Одетта, жуя губами сигарету и сомневаясь, стоит ли так говорить. Её ответ подразумевал, что она не против продолжить их знакомство. По правде говоря, Вернер давно не проводила свободное время в чьей-то компании, помимо её дяди. — Тогда поехали ко мне? Посидим, а после разъедемся, снова друг о друге не вспоминая, — предложил Орион. — Я на машине. Это лучше, чем тащиться куда-то самим. Ода переглянулась с Аве так, словно они были давними друзьями и их мнения являлись созависимыми; на деле это, конечно же, было не так. Девушке нужно было добраться до автобусной остановки, чтобы доехать до последней станции. Аве же добрести до метро и сделать одну пересадку. В любом случае, их маршруты вели в пустые дома. — Привет, как вы? — раздался голос слева, привлекающий студентов. Они обернулись. Это был Ивори, сумевший вырваться из хватки подружки. Кингстону понадобился целый день, чтобы подойти к недотрогам, ни с кем ни разу не заговорившим. — Привет, а как твоя подруга? — улыбнулся Орион. — Сегодня она более дружелюбна. — И сдержана. — Дополнил Аве. — Точно, — согласился Ивори, сдерживая улыбку. Его белоснежные щёки слегка подрумянились. — Мы едем к Ориону. Поехали с нами? — предложила Одетта, глядя то на парня, то на Лолу, которая всё ещё была очарована другими студентами. — Прямо сейчас? — вскинул брови Кингстон, оборачиваясь на свою девушку и с трудом осознавая, что его так просто куда-то позвали. Ода сочла это неким спасательным кругом для покинутого парня. — Я должен отпраздновать с Лолитой первый учебный день, мы идём в ресторан, так что…может, я мог бы подъехать к вам позже? Да, оставьте адрес. Я вызову такси и доберусь. Ивори стало не по себе оттого, как просто он согласился. Мало того, он не ушёл от приглашения, а сам придумал, как грамотно согласиться и побывать в двух местах за один вечер. Орион же кивнул, довольно хмыкая. Достав из кармана джинсов ручку, он схватил руку парня, начиная царапать на ней адрес. — Только будь осторожнее, Ивори Кингстон. Не всякий таксист возьмёт тебя и не свернёт с пути, узнав, куда ты путь держишь. — подмигнул Талбот, порождая интригу.