Herz aus Stein

14 июля 1941, Житомир

      Фридрих имел привычку приезжать на час-другой раньше назначенного времени, будь то учёба, служба или исполнение рабочих обязанностей на своей службе. Найти, куда потратить свободное время, для мужчины проблемой никогда не являлось. Чаще всего он подготавливался к интенсивному дню. Изучал материалы, которые предстоит перебрать, узнавал контакты, которые, возможно, придётся задействовать. Наводил порядок на рабочем столе, в конце концов. Но порой молодого человека подрывало настроение просто прогуляться перед началом однообразной рутины.       Это утро было какое-то не такое унылое, какими были все предыдущие. Вроде бы, всё то же самое, а вот солнце сегодня с самого утра вовсе не ослепляюще-колючее, а мягкое и ласкающее. И те же серые улицы Житомира сегодня вовсе и не такие уж и серые, а даже очень зелёные, цветущие. А утренняя сводка новостей с фронта по радио не монотонно-удручающая, а воодушевляющая и ободряющая. Привыкание, что ли?..       Выйдя из машины, мужчина направился к зданию управления. Да только остановился у порога, оглянулся, окинул заинтересованным взором городской ландшафт, развернулся и пошёл вдоль улицы. Людей ещё, а может даже и уже, не было — тем же лучше. Не любил Фридрих общество и толкучку. Одному на своих мыслях гораздо комфортнее.       Все заведения либо ещё были закрыты, либо только-только распахивали свои двери. В одно из таких заведений и завело штурмбаннфюрера.       Стоило было переступить порог — до слуха донеслись мелодичные звуки фортепиано. Мужчина аккуратно закрыл за собой дверь, дабы не выдать своё присутствие, и направился вглубь заведения. Это был какой-то бар, готовый, тем не менее, принимать гостей с утра. В дальнем углу спиной к дверям находилась увлечённая фигура пианиста в характерной серой униформе. Фридрих незаметно подошёл ближе, стараясь не потревожить музыканта, сел за ближайший столик и подпёр голову ладонями, не сводя взгляда с узкой спины. Плавно струилась вторая часть седьмой сонаты Бетховена, наполняя собой всё пространство. Офицер со своего ракурса не мог полностью следить за действиями музыканта, но ему это и не требовалось. Воображение мужчины отчётливо рисовало длинные ровные пальцы, мягко касающиеся клавиш инструмента, вырисовывая особый ритм, подобно отточенному танцу. Худые изящные руки, точно знающие каждое мимолётное движение, каждый неуловимый штрих. Худые изящные руки, творящие необъятной силы всепоглощающую гармонию.       Очарованный искусством, офицер не позволял себе сделать лишний шумный вдох. Пианист играл, плавно следуя телом за действием своих ладоней. Композиция начинала играть активнее, живее, устремляясь куда-то ввысь… Вновь вернулась в свой лиричный размеренный темп. Ещё пара минут. Финальные печальные аккорды…       — Прекрасно играете, — заговорил Фридрих после нескольких секунд воцарившейся тишины.       Пианист тут же подскочил, никак не ожидая, что у него за спиной находится внимательный слушатель. Красивый юноша с большими глазами и идеально уложенными тёмно-каштановыми волосами. Солдат Вермахта.       — Здравия желаю, господин штурмбаннфюрер! — встал по стойке смирно солдат и отсалютовал, вскинув руку.       Фридрих усмехается, на миг опустив взгляд на столешницу. Такого исхода он и боялся.       — Вольно, солдат. Мы в общественном заведении.       Чёртова воинская субординация. Солдат Вермахта будет видеть перед собой только погоны вышестоящего лица и руны СС. Никак не человека, с которым можно говорить и действовать на равных. Чувствовать себя на равных.       — Как Вас зовут? — всё же старается офицер завести незатейливую беседу.       — Курт Химмель, господин штурмбаннфюрер!       Так невозможно. Офицер снимает и откладывает в сторону фуражку, следом же расстёгивает и стягивает с себя китель, оставшись в ненавязчивой белой рубашке. Может, так говорить станет проще?..       — Курт, Вы прекрасный пианист, — поднимается со своего места мужчина и делает пару шагов навстречу.       — Спасибо, — кроткая улыбка трогает тонкие губы солдата. Офицер тоже отвечает улыбкой. Так уже лучше.       — Я Фридрих, — протягивает свою ладонь штурмбаннфюрер. Вот так просто — без всяких воинских званий, традиций и уставов, которым необходимо следовать. Слегка растерявшись, Курт протягивает свою ладонь в ответ. Ну да, пальцы длинные, прямые, узловатые. Пальцы пианиста. Как Фридрих себе и представлял.       — Рад знакомству, — щёки юноши тронул розовый румянец. Фридрих наконец может рассмотреть его глаза. Глубокие, проницательные, тёмно-серые, внимательно взирающие из-под чёрных густых ресниц. До невозможности приятный молодой человек.       — Откуда Вы?       — Вюрцбург, Бавария.       — Вот как? Я слышал, это город с очень богатой архитектурой. Когда-нибудь непременно там побываю. Я из Мюнхена.       — О, я рад повстречать одноземельца! — отражается на лице юноши искренняя радость. — Непременно заезжайте в Вюрцбург, уверен, город Вас не разочарует.       — Обязательно заеду. Курт, если Вас не затруднит, сыграйте ещё, — вежливо просит Фридрих.       Солдат тепло улыбается и садится обратно за инструмент. Тем не менее, от мужчины не скрывается напряжённость юноши, бросившего взгляд на левую руку офицера. Кольцо. Персональное кольцо «Мёртвая голова», выданное фон Вюртембергу лично Генрихом Гиммлером. Серебряное, с выгравированным черепом, резьбой по краю и впечатанными рунами. Внутри находилась выгравированная фамилия владельца. Такая штука на ком попало не засветится.       СС — это не род войск. Это клеймо. Клеймо, завидя которое, бежать хочется абсолютно всем, будь то вражеские силы или свои же. Много дел члены отрядов успели наворотить. Славились своей кровожадностью, беспощадностью и полным отсутствием понятий доблести и чести. Фридрих сам всё это видел, как никто другой. И что самое трагичное — самому Фридриху нужно соответствовать. Сам в этом участвовал. Времена такие — запрещено быть Человеком.       Конечно, солдат Вермахта знает о том, какую угрозу несут эсэсовцы. Знает о том, что с ними ни в коем случае нельзя связываться — одно неверное слово, неверный взгляд, и закончиться может всё катастрофично. Тем более, если перед тобой представитель высоких чинов. Тем более, если этот представитель награждён кольцом ордена. Все они одинаково бесчеловечны. Каждый, кто с ними сталкивался, об этом рассказывает.       Музыкант мягко коснулся белых гладких клавиш фортепиано. На долю секунды — лишь на короткий миг — задумался. А следом как содрогнулся и ударил пальцами, извлекая ритмичный набор звуков, подобно раскату грома. Пальцы Курта забегали по клавишам быстро-быстро, сопровождаясь пронзающими аккордами. Следом же плечи музыканта опускаются, движения становятся спокойными, и музыка заструилась плавным ручейком. Сначала неторопливо, но вот уже вновь так стремительно набирая скорость.       Офицер не мог отвести взгляда от пальцев пианиста. Со стороны кажется, что они живут совершенно отдельной жизнью. Так молниеносно, так точно, так совершенно! Фридрих смотрел, затаив дыхание. Всегда для мужчины было необъяснимо, как человеческое тело способно на такое. Со стороны это кажется чем-то абсолютно непостижимым!       Музыка перестраивалась, то и дело меняя своё настроение. Где-то она звучала резко, гордо, победоносно. Где-то убаюкивающе, точно материнская колыбель. Где-то задорно, а где-то лирично. Курт явно решил выложиться полностью, демонстрируя всё, на что юноша способен. Перед таким слушателем ударить в грязь лицом он просто не может!       — Это потрясающе… — заговорил штурмбаннфюрер, когда пианист закончил своё выступление. — Курт, Вы впервые здесь играете?       — Нет, прихожу уже третий раз. Здесь хорошо — по утрам из горожан и солдат никто не заходит, владелец бара гостеприимен, вчера даже пивом угостил.       — Вот как? — во все зубы заулыбался Фридрих. — И как Вам местное пиво?       — С баварским никогда не сравнится! — так же лучезарно заулыбался Курт. Офицер почувствовал, что не способен от этой светящейся улыбки отвести взгляд.       — Это правда, с баварским никакое пиво не сравнится. Курт, можно я буду приходить слушать, как Вы играете?       — О, для меня это было бы честью! Я буду здесь с девяти до десяти. Ежедневно. Приходите, буду рад, — смущённо заулыбался юноша.       Фридрих попал. Он определённо нашёл человека, с которым имеет схожие вкусы, и речь сейчас вовсе не о музыке. Они оба это уже поняли. Офицер видит это по тому, как настороженная бдительность парня растаяла под улыбкой мужчины. Уловил его скользнувший оценивающий взгляд. Подчеркнул, с каким вниманием Химмель наблюдает за тем, как штурмбаннфюрер накидывает на себя обратно китель и подхватывает фуражку.       — В таком случае, я непременно ещё загляну на этой неделе, — заверяет офицер. — До встречи!       — До встречи, — с улыбкой повторяет солдат, провожая завороженным взглядом высокую мужскую фигуру.       Это утро однозначно одно из лучших, какие были у фон Вюртемберга за последние пару лет. Неужели офицеру и правда улыбнулась такая удача? Да ещё и как улыбнулась! Фридрих эту улыбку не выкинет из головы ещё долго. Очаровательный парень, определённо.       Фридрих научился скрывать самое разное от самых разных людей. Но есть один человек, от которого штурмбаннфюреру никогда ничего не удавалось скрыть. И имя этого человека Ханс Геллер.       — Фридрих, ты так искренне даже фюреру не улыбаешься, — вился вокруг приятель, когда удалось на час выскользнуть куда-нибудь пообедать. — И я не поверю, что это ты меня так рад видеть. Давай, выкладывай. Вижу же, весь день сегодня где-то в облаках мечтательно витаешь. Кто он?       — Ирония в том, что никто, — сдаётся офицер и садится на скамейку под зелёной липой. — Обычный солдат из Вермахта. Пианист.       — Офицер СС и обычный солдат Вермахта… — присаживается друг рядом, закидывая руку на спинку скамейки. — Звучит как начало мелодрамы. Он должен быть верен своей идеологии, а он же рождён для музыки, а не войны… Но восточный фронт в сорок первом и уголовная ответственность за гомосексуальные отношения ставят крест на их совместном будущем.       — Ханс, я тебе сейчас прострелю колено.       — И я тебя люблю. Серьёзно, Фридрих, не порть человеку жизнь. Ничем хорошим не закончится же. Тебе ли не знать. Был бы ты хотя бы рядовым — ещё может и да. А так… Пропасть же, которая никогда между вами не исчезнет. Ты вот даже куда его приводить в случае чего хочешь? К себе домой? Правильно, чтобы весь генеральский состав видел, что сын Винтерхальтера фон Вюртемберга таскает к себе домой рядовых парнишек. Или по заброшкам щемиться планируешь? Чтобы партизаны вас там и застрелили. Помрёте вместе в один день. Возможно, даже со спущенными штанами.       Фридрих знал, что друг прав абсолютно во всём. Что за мир такой, в котором насиловать женщин — это нормально, никто даже ухом не поведёт, а вступать по обоюдному желанию в контакт с мужчинами — преследуемо по закону?.. Этим вопросом офицер задаётся уже больше десяти лет.       Близости у Фридриха не было уже очень давно. Секс был. А чувство удовлетворения и единства, которые приходят только при близком контакте с человеком — нет. Так распорядились люди свыше. Им решать, кого человек любить может, а кого нет.       — Устал я уже, — проговорил мужчина сквозь зубы, подкуривая сигарету.       — И мне тебя искренне жаль, поверь. И всё же, ты же можешь с женщинами. Переключись. Вон, даже рыжую прикарманить решил. Почему бы не попробовать?       Переключись… Попробуй объяснить другим людям, что «переключись» работает вовсе не так! Да, Фридриху доводилось спать и с женщинами. Да вот только совершенно это не то! Другое, чуждое, неполноценное. Одно дело — раз, другой. Всякое в жизни бывает. Фридриху просто повезло, что он не из числа тех, кто совершенно не может спать с женщинами. Но чтобы связать свою жизнь только с женским полом… Переключишься тут, как же.       Рано или поздно это всё равно придётся сделать.       — Я был у неё вчера, кстати. Пришла в себя. Думаю, через пару дней домой перевезу. Может, сиделку всё же найму. Девчонка слаба. Смотри, — достаёт Фридрих из нагрудного кармана советский паспорт.       Лейтенант раскрывает документ, внимательно всматриваясь в его содержимое так, словно способен понять, что в нём написано.       — Если не ошибаюсь, Анна?.. — всё же разобрался Геллер. — Это август? Семнадцать лет.       — Мать умерла при родах, отца расстреляли в тридцать седьмом.       — Не поддерживал коммунизм?       — Священником был. Коммунисты же казнили их.       — До такого даже наши не додумались. Должно быть, в таком случае рыжая не коммунистка.       — Тоже об этом думаю. И не еврейка, я проверил. Семьи у неё в городе не осталось. Думаю, наладить контакт можно. Она, кстати, по-немецки говорит. Может, переводчицей себе устрою.       — Фриц, ты Достоевского в оригинале читал, зачем тебе переводчики?..       — Так я ж его читал, а не рассказывал или слушал. Это сколько лет назад вообще было. Да и украинский я не знаю.       — А украинский и русский — это разные языки?.. Разве это не диалекты, как у нас Hochdeutsch и Plattdeutsch?       — Не знаю, для меня это скорее как Plattdeutsch и нидерландский. Вроде, что-то общее есть, а пойди разбери, что они там говорят. Тут русский порой разобрать не получается. А девчонке надо будет одежду купить, у неё своего ничего не осталось. Пойдёшь со мной.       — А я для этого на кой чёрт?! — изумился лейтенант.       — Ну женщины — это же твоя сторона. Тебе должно быть виднее.       Ханс очень хотел возразить, но всё-таки не стал. Что ему, сложно в тряпках что ли покопаться?       Мужчины после обеда наведались к штандартенфюреру Вагнеру. Как и положено, унтерштурмфюрер с одобрения фон Вюртемберга переписался в его жильё. Получив ключи, Ханс договорился, что сейчас поедет домой. У Фридриха здесь ещё есть дела.       Утром Фридрих получил указ от бригадефюрера и командира айнзацгруппы Ц Эмиля Раша. Команда в полном составе рассчитывает прибыть в город к семнадцатому июля. От Фридриха требуется перепроверить и подготовить все актуальные списки, предоставленные службой безопасности в ходе разведки ещё до взятия германскими войсками города, перечень житомирских организаций, важных для группы развёртывания, и всю информацию, касаемую «окончательного решения еврейского вопроса» в Житомире.       За отчётами и рапортами просидел офицер до позднего вечера.       — Краузе! — зовёт штурмбаннфюрер. В кабинет тут же влетает обершарфюрер. — Подготовь все бумаги для распоряжения об организации детского дома. В этой папке всё необходимое, — протягивает Фридрих бумаги. — Форма для распоряжения должна заполненной лежать завтра у меня на столе.       — Будет выполнено, господин фон Вюртемберг.       На сегодня, должно быть, всё. За окном уже смеркалось. Надо выдвигаться домой.       Клаус ждал с заведённым автомобилем у порога. Офицер сел на заднее сиденье, снял с себя фуражку и расстегнул верхнюю пуговицу кителя — душно. В середине июля вообще в плотной форме таскаться весь день — та ещё задача. Лето здесь жарче, чем в Германии. В прачечную нужно носить каждый день, иначе невозможно. А сменный комплект не выдают — экономия.       Машина ехала по тёмной улице. Фонари горели не все — дай бог хоть один в ближайшем кругозоре. Из окон домов не горел свет. Похоже, какие-то вовсе стояли пустые. Неприятная мысль кольнула где-то на задворках сознания. Нехороший район. Надо скорее из него выезжать.       — Клаус, здесь можно будет где-нибудь свернуть? — обратился офицер к шофёру, поймав его взгляд через зеркало заднего вида.       — Да, через несколько кварталов будет перекрёсток — можно выехать на магистральную трассу. Но это будет большой крюк.       Офицер задумывается. Может, напрасно он сейчас поддаётся эмоциям?.. Офицер СС должен всегда сохранять холодный рассудок.       Ехать по тёмной улице в заброшенном районе — это безрассудство.       — Сворачиваем, — принял решение штурмбаннфюрер.       — Как скажете.       Автомобиль двигался дальше. Сколько кварталов они уже проехали? Когда уже этот перекрёсток?       Может, офицеру почудилось во тьме ночной. Может, это была просто промелькнувшая тень от бродячей кошки или собаки. Но мужчина выхватил из кобуры пистолет и взвёл его. Шофёр тут же бросил взгляд на зеркало, стремясь понять, что происходит с штурмбаннфюрером.       — Вправо! — взревел фон Вюртемберг прежде, чем всё происходящее обработалось восприятием. Шофёр, инстинктивно подчиняясь команде, вывернул руль, машина резко дёрнулась на повороте, и офицер приложился виском к стеклу. Не страшно.       Раздался огнестрельный залп по левой стороне, полетели осколки стёкол, мерседес весь затрясся и угрожающе наклонился. Колесо пробито! Машину повело вбок и она выехала с дороги — сейчас врежутся! Звонкий удар, толчок, тело по инерции уносит вперёд, офицер ударяется о переднее кресло. Дух вышибает.       — Клаус, выруливай! — орёт Фридрих, наконец взяв контроль над собой после столкновения, и только сейчас бросает взгляд на шофёра, навалившегося на руль. С виска служащего мужчины струилась багровая струя крови. — Дерьмо!       Офицер тут же кидается к водительскому креслу, выталкивает из автомобиля тело шофёра и хватается за руль, давая заднюю — машина после столкновения с фонарным столбом ещё на ходу.       Позади раздалась очередная пулемётная очередь. Фридрих инстинктивно нагибается, но снаряды до него не долетают — стреляют по корпусу и колёсам. Переключив передачу, штурмбаннфюрер вдавливает педаль газа и уносится прочь так быстро, насколько это возможно на почти неуправляемом автомобиле. Мерседес трясёт — спускаются шины. Не беда, доедет. Главное сейчас выехать — остальное всё потом. Всё потом, лишь бы выехать, лишь бы машину не вывели из строя, лишь бы не заглохли!       Звуки выстрелов прекратились, место рокового происшествия осталось позади. Погони никакой не следует. Вывернув на главную трассу, офицер разворачивается и едет обратно в город. Всё потом! Всё потом — сейчас главное доехать.