Herz aus Stein

15 июля 1941, Житомир

      Человек быстро привыкает к хорошему. Слишком быстро. Фридрих знает об этом. Знает, и умело этим пользуется в свою сторону. Полезный навык для военного. Но молодой офицер упустил момент, в который сам начал привыкать и позволил себе расслабиться. Упустил мысль, что он находится вовсе не на принудительном курорте, а война — она не где-то там далеко, откуда вещают день и ночь по радио. Война прямо здесь. Сейчас.       За то, что штурмбаннфюрер так быстро перестал держать эту мысль, он справедливо расплатился. Своих ошибок дважды мужчина не совершает. Больше он расслабиться себе не позволит.       За ошибки все и всегда платят. За какие-то плата настигает молниеносно, за какие-то — спустя долгие годы. Так или иначе, всё непременно обязательно вернётся — это баланс Вселенной.       Жители Житомира тоже совершили ошибку, когда решили организовать покушение на штурмбаннфюрера СС Фридриха фон Вюртемберга. За эту ошибку расплата будет быстрой.       — Сто человек. На расстрел, — с холодной сталью в голосе произносит офицер.       Ему сейчас не важно, кто. Виновны — не виновны. Это ошибка целого города. Виновны все. Кто-то знал, но молчал. Кто-то мог заметить, но не проявил бдительность. Вина лежит на всём советском городе. Такое не прощается.       — Сто человек — это низкая плата за покушение на сына рейхсминистра, — продолжал свои размышления мужчина. — Мой человек убит. Я это с рук никому не спущу.       — Действуйте, штурмбаннфюрер, — одобрительно кивает группенфюрер. — Полицейские отряды полностью в Вашем распоряжении.       Но не только город виновен в произошедшем. Ситуацию всегда надо оценивать здраво и объективно.       — Знаете, что самое удивительное, господин Шнайдер?.. — на Фридриха устремился тяжёлый взгляд массивного лысого мужчины, восседающего за своим резным столом, подобно неприступной скале. — На всём пути по той дороге я не увидел ни одного патрульного отряда. Ни одного.       С восьми вечера в городе комендантский час. Город должны патрулировать полицейские отряды, задерживать и карать нарушителей режима. И то, что их не было — серьёзнейшее нарушение. Рейхсфюреру СС уже составлен рапорт об этом.       — Служба безопасности уже занимается этим вопросом, господин фон Вюртемберг. Делайте сейчас свою работу, остальное не на Ваших плечах. Все причастные будут поставлены под трибунал. Я лично за это ручаюсь. Вам выделен новый автомобиль и шофёр.       С такой безопасностью на улицах выделять надо не автомобиль, а танк с сопровождающим десантом.       — Выражаю благодарность за оперативное реагирование. И, тем не менее, это ещё не всё. Почему не было выпущено распоряжение о сдаче оружия? — Откупиться подачками Фридрих не позволит. — Рапорт уже составлен, господин Шнайдер. И он будет отправлен, уверяю Вас. — Офицер подходит ближе к столу и нависает над ним, упёршись руками в столешницу. — Стреляли. Из пулемёта. Господин Шнайдер. — Угрожающе тихо заговорил штурмбаннфюрер, замерев напротив лица генерала. — Отец передавал Вам привет, — выпрямляется мужчина и как ни в чём ни бывало отходит.       — Чего Вы добиваетесь, господин фон Вюртемберг? — двигая желваками, прогундосил Шнайдер.       — Я добиваюсь ответственного выполнения должных обязанностей, господин Шнайдер. Всего хорошего.       Не дожидаясь разрешения, штурмбанфюрер чеканным шагом покинул кабинет. Группенфюрер замахнулся и со всей злости ударил кулаком по столу. Чёртов щенок, ещё угрожает! Был бы на его месте любой другой — уже вылетел бы не то, что из кабинета, а из военных структур! Мать родная сыскать нигде не смогла бы! Да что ж скажешь против сыну одного из самых влиятельных министров?.. Сынок зубки скалит, а его папочка и подавно с потрохами сожрёт. Знает Германа. Чёрт бы побрал этих Вюртембергов.       Сто человек. Пятьдесят евреев, пятьдесят украинцев. Критериев для задержания по половому и возрастному признаку нет. Казнь состоится публично на Сенной площади в три часа дня.       Делом об покушении займётся гестапо. Казнь сотни граждан — это демонстрационная акция для поддержания порядка в городе. Чтобы каждый, кто вздумает действовать против лиц национал-социалистического режима, знал, какая за это будет следовать расправа. А всех причастных всё равно будут разыскивать. И найдут, Фридрих в этом не сомневается. Он сам найдёт, если потребуется. Весь Житомир на щебень разберёт, но найдёт.       Штурмбаннфюрер вышел на улицу, достал из портсигара сигарету и закурил, безразличным взглядом взирая на городскую улицу. Вся ночь без сна. Домой он так и не попал. Позвонил, сообщил Геллеру, что на ночь он останется в городе. Стреляли. Убили шофёра. Больше никаких подробностей Фридрих докладывать не стал — не к чему. Со всем сам разберётся.       — Будет выполнено, господин фон Вюртемберг, — заверил командир полиции. — Я отдам распоряжение шуцманшафту. Но я обязан сообщить, что сейчас основная часть населения находится при трудовом исполнении. Задержать получится довольно ограниченный круг лиц.       — Вот и задерживайте, господин Эрнст. Тем же лучше. Неработающее население — это балласт, который необходимо сбрасывать.       — Я рад, что мы мыслим одинаково. Мы всё сделаем, можете об этом не переживать.       Фридрих вернулся к автомобилю, возле которого, потягивая сигарету, вальяжно ожидал водитель — Ансгар. Высокий коренастый громила с застывшим каменным выражением физиономии. Клаус Фридриху был более симпатичен. Затыкать его было в непредвиденных ситуациях проще и доверия внушал больше. Завидев подходящего командира, шофёр потушил сигарету и раскрыл перед штурмбаннфюрером дверь автомобиля.       — В комендатуру, — командует офицер.       Его рабочие обязанности никто не отменял.       Пара внимательных глаз зорко наблюдает из-под складок серо-голубого одеяла. В щели под дверью то и дело мельтешат тени ног. Голосов почти не слышно, но он знает, что они есть. Перешёптывание, сливающееся в неразборчивое шуршание. Вот сейчас он закроет глаза, и они исчезнут. Зажмуривается. Не исчезают.       Тихо скрипнула дверь. Шорохи умолкли. При затаившемся дыхании становится слышен гул собственного сердцебиения. Ладошка крепче сжимает одеяло. Вдруг заметят?..       Дверь снова скрипнула. Шумы возобновились. С металлическим переливом зазвенели ключи. Сейчас уйдут же!       Распахнув глаза, он тут же подрывается с кровати, откидывая одеяло в сторону. Босиком по деревянному полу несётся к коридору и выглядывает за дверь.       — Витя, ты чего подскочил?.. — с изумлением смотрит женщина. — Рано же ещё.       — Мама, а вы скоро придёте?.. — сонно потирает мальчик кулаком глаз.       Вот сейчас она уйдёт, и он снова её не увидит весь день. Уже который раз так — мама уходит на свою работу ранним утром, а возвращается, когда уже темно. А как вернулась — сразу же ложится спать. Раньше так не было. Раньше он просыпался вместе с ней, они вместе завтракали, она целовала его на прощание в лоб, а когда возвращалась ближе к вечеру, они вместе ходили гулять в парк, где наблюдали за утками. Почему же теперь не так?..       — Скоро, Витенька, — вздыхает женщина и присаживается на корточки перед сыном. — Ты и не заметишь, как время пролетит.       — Вот как кукушка девять раз вечером прокукует — вот тогда и вернёмся, — заговорил высокий молодой человек в дальнем углу коридора, переводя цепочки с гирьками на часах.       — Я буду скучать… — шмыгнул носом мальчик.       — Не скучай, Витенька. С тобой же остаётся Оля. Будете вместе.       — Остаёшься за мужчину в доме.       — На улицу, главное, не выходите. Если что-то потребуется, звоните в пятьдесят седьмую квартиру на четвёртом этаже — там живёт тётя Зина.       — Всё, ма, пойдём, а то на трамвай опоздаем, — подгоняет высокий юноша.       — Ох, идём, Андрюша, идём.       Женщина быстро целует младшего сына в лоб, после чего поднимается и уходит вместе со старшим.       Мальчик вернулся в свою постель и прижал к себе шитого розового зайца, набитого ватой. У зайца вместо глаз были пуговицы, причём разные — одна больше другой, отчего порой складывалось впечатление, словно игрушка смотрит на тебя с коварным прищуром. Но Витя этого никогда не замечал. Так бывает, у людей тоже могут быть разные глаза. Что ж их теперь, не любить теперь за это что ли?       — Витька, вставай! — ворвалась в комнату девчушка, распахивая с противным скрежетом плотные шторы и впуская в комнату ослепляющий дневной свет.       — Олька, дай поспать, — сонно простонал мальчик, прячась от досаждающего света под подушкой.       — Вставай-вставай, соня! Всю жизнь так проспишь!       И что в этом может быть плохого?.. Это же очень даже хорошо! Жизнь, кто знает, какая она. А во сне всегда хорошо. Ну или почти всегда. По крайней мере, сны увлекательнее жизни, это уж точно! Во сне человек может быть кем угодно. Быть тем, кем он мечтает. Бороздить такие просторы, которые никому никогда бороздить не суждено. Сны Витя очень любил. Одно лишь огорчает — быстро забываются…       — Будешь много спать — вырастешь тунеядцем! — заявила сестра и дразняще высунула язык.       — Вредная ты, Олька, — вздыхает мальчик, наблюдая за парящими в воздухе пылинками, обрётшими в ярких полуденных лучах свечение.       — Не вредная, а заботливая. Иди умывайся, завтрак уже на столе.       Вите было десять лет. Оле же четырнадцать. Девочка с детства привыкла брать на себя заботу о младшем брате. Что поделать, родители на работе, а старший брат, Андрейка, учится. Учился. Теперь тоже работает. А с приходом немцев так и вовсе целый день кроме неё некому с мальчиком сидеть. Вот и приходится — подними, накорми, развлеки.       — Ой, а молока нет! — с ужасом замечает девочка, достав из холодильника почти пустую стеклянную банку. — Я сейчас сбегаю, куплю, принесу!       — Не надо, Оля, — ковыряется Витя ложкой в варёной гречке. — Я так поем, а ты никуда не ходи.       — Вот уж глупости! По утрам надо есть кашу с молоком. Я быстро!       — Оля, мама сказала, чтобы мы никуда не ходили на улицу… — продолжал мальчик настаивать на своём. — Сходи попроси молоко у тёти Зины, мама сказала, обращаться к ней.       — «Мама сказала-мама сказала»… Глупый ты, Витька. Рынок совсем рядом, что там случится?!       Даже не собираясь прислушаться к переживаниям своего брата, девочка достала из шкатулки купюры — новые оккупационные рейхсмарки, засунула бумажки в карман сарафана, подхватила металлический бидон и выбежала из квартиры.       Воцарившуюся тишину разорвала высокая трель часовой кукушки. Затаив дыхание, мальчик принялся считать. Раз, два… Семь… Механическая птица провозгласила двенадцать раз.       Отодвинув тарелку в сторону, Витя вернулся в свою комнату и лёг на кровать, прижав к себе тряпичного зайца. Зря он позволил Оле уйти… Брат же сказал, что он остаётся за мужчину в доме. Какой же он теперь мужчина, раз за собственной сестрой не уследил?.. Надо было перегородить дверь! Или пойти с ней, если остановить ну никак… Он же мужчина, должен оберегать её.       Андрей рассказывал, что нехорошие люди пришли в город. Почему же они нехорошие? Этого Вите никто не объясняет. Говорят, что чужие. Немцы. Что это они город разбомбили в июне. И что из-за них папу забрали на фронт. Наверное, и правда нехорошие. Хорошие люди чужие города не разрушают.       Кукушка подала сигнал, ознаменовав минувший получас. Живот мальчика предательски заурчал. Нет, он дождётся, когда придёт сестра. Наверняка уже вот-вот! Что там, и правда, рынок совсем рядом, через дорогу. Витя успевал порой в десять минут уложиться. Может, молока нет, и Оля пошла на другой рынок?..       Прошли ещё полчаса, а вместе с ними стукнул новый час под трель кукушки. Помимо дающего о себе знать чувства голода, начинает подъедать нарастающее беспокойство. Ох, зря он с сестрой не пошёл, зря!       Витя встал с кровати и подошёл к окну. С этой стороны открывается обратная улица — отсюда не увидишь главную дорогу и рынок. Лишь зелёные молодые тополя разукрашивают пейзажи с третьего этажа. С улицы доносится пронзительный клич стрижей.       Не зная, чем себя занять, мальчик лёг обратно на кровать. Не сразу начал замечать он, как тяжелеют веки, а картинка перед глазами начала расплываться.       — Спасибо, Краузе, — поблагодарил офицер обершарфюрера, когда тот принёс папку с необходимыми бумагами. Теперь осталось отправить их в управу для официальной подписи.       Из коридора донеслись глухие шумы и чьи-то возмущённые голоса.       — Попробуйте донесите! — послышался знакомый, уже всё равно что родной, голос. — Да-да, непременно, со всеми показаниями! — уже у самой двери. — Ханс Вольфганг Геллер! Вы запишите, вдруг забудете?!       На пороге оказался лейтенант, всё ещё продолжающий с кем-то перепалку из коридора.       — Представляешь, Фридрих, ещё попробуй до тебя доберись! Охраняют, как Вевельсбург — не прорвёшься!       Офицер усмехается, складывая бумаги в аккуратную стопку, стоя с краю возле стола.       — А ты попробуй ночью через подкоп.       — Только так и остаётся, — Ханс движется навстречу Фридриху и крепко его хватает, притягивая к себе. — Я рад, что ты в порядке, — похлопал мужчина друга по плечу. — Что у вас здесь происходит?       — Ничего необычного, просто неожиданно вспомнили о том, что с ними работает сын Германа, который может в любой момент по щелчку пальцев натравить проверку. По-хорошему, так бы и сделать. Письмо Гиммлеру я уже составил.       — Отправлять будешь?       Офицер пожимает плечами. Утром клялся, что отправит. Сейчас же, когда голова остыла… Кому какая польза будет, если нагрянет инспекция? Лишний шум, а вопросы начнут задавать и самому Фридриху. Надо ему это?       Геллер запрыгнул и уселся на подоконник и распахнул окно, вгоняя в кабинет свежий воздух. Молодой мужчина вытащил две сигареты, одну предложил фон Вюртембергу, и закурил. Штурмбаннфюрер облокотился, задумчиво глядя на зелёную затенённую деревьями улицу.       — В три часа состоится казнь… — в пустоту проговорил офицер.       — Да, я слышал, — безэмоционально отозвался лейтенант. — Я не буду это обсуждать с тобой.       Фридрих коротко кивнул, отчасти с благодарностью. Прекрасно знает всё, что Геллер об этом думает, и признателен ему за то, что тот предпочёл не биться об этот острый угол.       Витя вновь открыл глаза, лишь когда кукушка снова дала о себе знать. Уже два часа!       Мальчик подскакивает и бежит на кухню — наверняка Оля уже вернулась! Но в помещении никого не было. На столе всё так же стояла тарелка с нетронутой уже холодной кашей.       Плохо это, очень плохо! Говорил же он ей, что не нужно ходить, а теперь что?! Вдруг что-то случилось?!       От чувства накатывающего страха и беспомощности глаза мальчика защипало от подступивших слёз. Что ему теперь делать? Что он скажет маме и брату?! Не уследил, не уберёг!       Нельзя плакать! Слезами горю не поможешь! Он же мужчина! Сестру надо срочно отправляться искать. Она шла на рынок за молоком — вот там и надо спрашивать.       Схватив за лапу розового зайца, Витя побежал на рынок. Но к удивлению ребёнка, площадь оказалась совершенно пустой. Стоят оголённые прилавки с обшарпанной краской, по горячему асфальту прошуршал подгоняемый ветром жёлтый лист газеты. И что теперь делать?..       Полностью растерявшись, мальчик сел на корточки под бетонным забором и зашмыгал носом, как можно крепче прижав к себе игрушку. На асфальт упали солёные капельки детских слёз.       Что же теперь будет?.. Где искать сестру?.. Вдруг ей сейчас плохо? Вдруг её обижают?.. Может, сидит где-нибудь сейчас так же взаперти и тоже плачет… Кто ей поможет?..       — Эй, мальчик! — послышался шершавый голос со стороны. — Ты чего здесь сидишь плачешь? Потерялся? Где твои родители?       Витя поднял покрасневшие глаза и увидел рядом бородатого сморщенного старичка.       — Здравствуйте, дедушка… — шмыгает Витя носом, — я сестру потерял. Она ушла в полдень на рынок за молоком и так и не вернулась. Папа на фронте, мама и старший брат на работе. Где мне её искать?..       — Эх-хэ-хэх… — задумчиво потянул старик, почёсывая седую бороду. — Плохи дела…       Под ноги прилетел клочок газеты. Дела и в самом деле плохи. Знает дед о том, что происходило в городе пару часов назад. Налетели отряды местных полицаев на рыночную площадь, сверкая красными повязками на рукавах, похватали всех, до кого руки дотянулись, погрузили в кузов и увезли. Знает он, куда и зачем увезли. В утренней газете всё расписано.       — А как выглядит твоя сестра? — поднимает старик с земли газету, сворачивает и прячет в карман брюк.       — Ей четырнадцать лет, высокая такая, русая с двумя длинными косичками и голубыми бантами. В жёлтом платье. Вот… Ой, дедушка, у Вас повязка на руке… — замечает Витя атрибут. Белая нарукавная повязка с жёлтой звездой. Он про такие уже слышал, ему Оля рассказывала, когда газету читала. — Вы еврей?..       — Я, прежде всего, тот, кто хочет помочь. Разве остальное играет какую-нибудь роль?       — Нет, — покачал головой Витя.       — Ну то-то же! Вот что, мальчик, вставай, пойдём искать твою сестру. Как тебя, кстати, зовут?       — Витя.       — Я дед Игнат.       Дед Игнат уже понимал, что не спасти девочку. Но он может спасти жизнь хотя бы этому ребёнку. Сейчас они отсидятся до вечера, а потом он передаст мальчика его родителям. Немцы сейчас по городу рыщут злые, как собаки. Ишь ты, какого-то их командира ночью чуть не расстреляли, и теперь они принялись расстреливать городских. Люди-то тут причём? Сколько таких, как Витя, которые сегодня потеряют свои сестёр, братьев, родителей, детей?.. А всё из-за какого-то одного немца! Может ли одна жизнь стоить сотни других, чья бы жизнь то ни была?..       — Ой, дедушка, у Вас газета выпала, — подбирает Витя вылетевший листок из широкого оборванного кармана.       Подбирает и невольно читает большой печатный заголовок. Сегодня состоится казнь сотни человек. В три часа на Сенной площади.       Бумага выпадает из рук ребёнка. Витя чувствует, что ноги стали точно ватными, как его заяц.       — Витя… — оборачивается Игнат и замечает реакцию мальчика. — Витя! Что ж ты…       Она будет там! Она точно будет там!!! Надо срочно бежать к ней! Но куда они сейчас идут?! Сенная площадь же в другой стороне! Врёт старик! Не будет он Олю помогать искать!       Мальчик делает напряжённый шаг назад, не сводя пристального взгляда со старика. А следом разворачивается и со всех ног убегает.       — Мальчик, постой, куда же ты! Тебя же немцы поймают, и сестру не спасёшь, и сам сгинешь! — кричит вслед дед Игнат. — Ох, ну что же это происходит?!       Оля не понимала, что происходит, почему её задержали и куда везут. Лишь поняла девочка по разговорам таких же соседей по несчастью, что везут на расстрел. Но в чём она провинилась?.. Она же просто хотела купить молока! А эти люди, которые сидят вместе с ней в грузовике, чем заслужили такую расправу?.. Этого девочка не понимала и старалась не слушать, о чём говорят находящиеся с ней люди. Чем больше слышала — тем страшнее становилось. Наверняка это всё какое-то недоразумение. Сейчас всё прояснится, и их отпустят.       Машина остановилась, вот только дальше ничего не происходило. Сначала томительное ожидание изнуряло своей неопределённостью и страхом, создаваемым вопросом «Что будет дальше?». А потом изнурять стало не ожидание, а летнее пекло.       Воздух внутри металлического грузовика накалялся с каждой минутой. Жар шёл от потолка, стен и сидящих тел, которыми был плотно набит кузов. Сначала люди жаловались друг другу на условия, которые всем приходится терпеть. Кто-то хотел пить, кому-то становилось плохо. Позже смешался со всем этим едкий запах мочи. А потом и на жалобы ни у кого сил не осталось. Какая-то старушка напротив уже лежит без сознания.       Оля потеряла счёт времени. Лишь по пробивающемуся в щели свету и не спадающей жаре было понятно, что всё ещё день. В какой-то момент утомлённая девочка даже, кажется, заснула. Или тоже потеряла сознание — она не поняла. Где-то на задворках сознания копошилась мысль, как же там сейчас Витя?.. Он же наверняка ждёт её с молоком… Ждёт и переживает, что она не вернулась.       Ворота кузова распахнули, те, кто ещё был в сознании, зашевелились. Оля тоже раскрыла глаза.       — Выходим по одному, быстро! За попытку бежать или задержку стреляем без предупреждения!       Бежать никто даже при всём желании не смог бы. Люди еле поднимались, но перед страхом смерти заставляли себя всё преодолевать и идти. Пара человек так и осталась лежать в грузовике. Полицаи их выгрузили, положили на тротуар и каждому пустили пулю в затылок.       Их колонной по паре человек повели по улице. Оля огляделась и поняла, куда они идут. На Сенную площадь. Там пять дней назад расстреливали коммунистов…       Офицер вышел из Мерседеса в сопровождении шофёра. Отряды уже сформировали колонны в центре. Основная часть взятых — старики и лица, не достигшие восемнадцати лет. Но можно в общей массе разглядеть и представителей среднего возраста.       Стук каблуков сапог размеренно заполнял собой пространство улицы. Какие-то узники отваживались взглянуть на прибывшего офицера исподлобья. Но тут же прятали глаза, склонив голову и всматриваясь себе под ноги.       Штурмбаннфюрер окинул холодным взглядом собравшуюся толпу. Нашлись горожане, отважившиеся явиться и всё увидеть лично. Возможно, кто-то из них пришёл в надежде не найти среди задержанных своих родственников и близких. Среди людей в форме увидел офицер хмурое лицо Геллера. А он сюда зачем явился?..       Оля украдкой осмотрела площадь. По периметру соорудили деревянные вышки, на которых находятся немцы с автоматами. Сделаешь хоть один шаг — тут же и пристрелят.       Страха девочка не чувствовала. Злость, горечь, обиду — да. Страх — нет. Возможно, она просто находится в состоянии шока. Так бывает, когда находишься перед лицом опасности, но чувствуешь, что всё происходящее случится с кем угодно, но не с тобой. Словно ты являешься главным героем романа, который обязательно по счастливым обстоятельствам сможет спастись и выйти сухим из воды. Не может же жизнь закончиться так просто?.. Вон приехал какой-то немец в сером мундире. Важно вышагивает по площади. Сейчас всё прояснится, и их обязательно отпустят! Она приедет домой, к Вите. Жалко, правда, что молока купить так и не получилось. И бидон отняли. Вот за утерянный бидон мама будет ругаться…       Фон Вюртемберг взглянул на часы. Без пяти три. Пора начинать.       Штурмбаннфюрер кивнул переводчику, подавая сигнал. Строевым шагом мужчина подошёл к командиру.       Невысокий мальчик вился вокруг собравшихся людей. Огибая толпу, наконец Витя смог пробиться и увидеть ровные колонны из живых людей в центре площади. Беглым взглядом он окинул пленённых людей. И вздрогнул, когда увидел её. Сначала мальчик понадеялся, что ему показалось. Он крепко-крепко зажмурился и снова открыл веки. Перед глазами заплясали чёрные пятна. Но когда они исчезли, видимая картинка не поменялась. Вон там, в третьем ряду у правого края! Это Оля, точно! Жёлтое платьице, две косички с голубыми бантами! Её нужно срочно спасти!       Офицер поднялся на сооружённую деревянную сцену, возвышаясь перед собравшимися. Гул среди толпы стих, воцарилась надрывная тишина. Фридрих в очередной раз оглядел собравшихся.       — Этой ночью было совершенно непростительное преступление, — начал речь штурмбаннфюрер, размеренным шагом прохаживаясь по сцене. Все напряжённо вздрогнули, заслышав немецкую речь. Переводчик начал переводить. — Было совершено покушение на жизнь члена СС, штурмбаннфюрера и заместителя командира айнзацгруппы. — Дойдя до одного края сцены, офицер развернулся и таким же чеканным шагом двинулся в обратную сторону. — Жестоко и варварски был убит член СС, находящийся при исполнении своей службы. Виновники будут найдены и наказаны по закону…       От голоса немца у Оли побежали мурашки. Начинает доходить осознание всего происходящего. Вот сейчас он договорит, и они начнут стрелять. Всех перестреляют! А как же Витя?! Как же Андрей, мама?! Найдут ли они её?! Узнают ли, что случилось?! Но ведь как же так! Она ведь ни в чём не виновата! Не виновата!!! За что её убивать?!       Из глаз потекли слёзы. Тело охватила агония, изнутри всё болезненно провалилось вниз. Она ничего не сделала, она ничего не сделала, она ничего не сделала!!! Почему схватили именно её?! Почему она не послушала Витю, сдалось ей это молоко! Бедный, маленький Витенька! Он так уговаривал её никуда не ходить! Если бы она его только послушала, если бы она осталась с ним дома! Вечером бы вернулась матушка с Андреем, она бы обняла её, прижалась к ней крепко-крепко! Сказала бы ей, как она её любит! Она почти никогда не говорила это ни маме, ни братьям. А теперь она их никогда больше не увидит, а они её!       — …и приговариваются к расстрелу, — закончил церемониальную речь с вынесением приговора офицер. — Целься! — отдаётся приказ.       Полицейские, выстроенные в шеренгу, тут же подняли автоматы, взвели их и направили на людей напротив. Градус напряжения на площади уже стократно превысил парящий зной.       — Огонь!       По улице пронёсся оглушающий огнестрельный залп двадцати орудий убийства. Пленные, стоявшие в первой шеренге, замертво повалились на землю. Очередь второй.       — Целься… Огонь!       Витя крепче сжал лапу розового зайца и побежал к сцене. Никто не пытался остановить маленького мальчика. Под звуки второго залпа он добрался к подножию сцены и глазами, полными страха и мольбы, посмотрел на возвышающегося офицера.       Офицер открыл рот и набрал полной грудью воздух для отдачи следующей команды. Но мужчина замер, заметив внизу ребёнка. Кто его сюда подпустил?!       Девочка зажмурилась в ожидании роковых слов. Вот сейчас ещё пара секунд, и кто знает, что она почувствует?.. Если стреляют в голову — она успеет почувствовать боль? Успеет ли осознать, как умирает?.. Каково это вообще — умирать? Как же ей не хочется это узнавать! Не здесь, не сейчас, не вот так!       Но проходит секунда, вторая, третья… Ничего не происходит. Девочка осторожно открывает глаза, пытаясь понять, в чём причина заминки. Может, всё обошлось?..       Но стоило было открыть глаза, как тут же внимание ловит фигуру розового зайца. Олю прострелило. Прострелило так, как не прострелит ни одна пуля.       — Дяденька офицер… — залепетал мальчик, глядя снизу на возвышающегося мужчину в серой форме и фуражке.       Ближе подошёл переводчик, но офицер вскинул руку, давая команду отставить любые действия.       — Дяденька офицер, не убивайте, пожалуйста, мою сестру Олю. Она хорошая, правда-правда! Она ничего не сделала…       Фридрих поднимает глаза на стоящую колонну людей. Все замерли, затаив дыхание. Ребёнок не побоялся выйти и просить за свою сестру!       Ханс напрягся, делая шаг вперёд. Он не слышит, а если бы и слышал, то не понял бы, о чём говорит взявшийся точно из ниоткуда маленький мальчик. Лейтенант напряжённо поднимает взор на штурмбаннфюрера. Ох, что бы малец ни затеял, зря он это задумал, очень зря! Геллер со всех сил держится, чтобы самому не подбежать, не подхватить ребёнка и не унести его прочь.       — Где твоя сестра? — на русском заговорил фон Вюртемберг.       — Она вон там, четвёртая с того конца, — указывает Витя пальчиком в нужном направлении. Офицер заметил высокую девушку. Этот мир сговорился, что ли?!       — Я имею приказ, — повернулся Фридрих обратно к мальчику. — Приговорено сто человек. Ровно сто человек должны умереть. Я могу твою сестру спасти, если на её место встанет другой человек. Понимаешь?       Витя кивает. Да, он понимает. Понимает слишком хорошо. Он поворачивается и окидывает взглядом толпу собравшихся. Они же всё слышали! Может быть, кто-нибудь… Глупый ты, Витька. Кто в своём уме готов отдать свою жизнь за незнакомого человека? Конечно, никто. Ни один желающий не дал о себе знать.       Он же мужчина. Он должен оберегать и защищать свою сестру так, как сейчас их папа вместе с сотнями других чьих-то пап защищает целую страну ценой своих жизней от захватчиков. Это из-за Вити Оля здесь оказалась! Он не остановил её, не пошёл вместе с ней! Ему и нести ответственность.       — Я готов.       Девочка стояла слишком далеко, она не могла расслышать, что происходит возле сцены. Лишь напряжённые вздохи и возгласы свидетельствуют о том, что происходит что-то, судя по всему, судьбоносное.       — Да помилуйте вы детей! — раздался гомон из толпы.       — Дети-то в чём виноваты?!       — Проявите хоть какую-нибудь человечность!       Фридрих напряжённо сжал челюсти. Этого ещё не хватало! Сейчас ещё бунт поднимется.       — Зайберт, прикажи им замолчать, — раздражённо рыкает штурмбаннфюрер переводчику.       Вот и снова он допустил ошибку, когда согласился выслушать мальца. Оказанное внимание вселяет надежду и веру в то, что есть возможность повлиять на исход.       Казнено сегодня будет сто человек. Если так сложатся обстоятельства — больше. Но никак не меньше.       — Приведите девчонку четвёртую с правого конца, — отдаёт распоряжение фон Вюртемберг.       Сам же офицер спускается со сцены и протягивает ладонь ребёнку.       — Идём.       Витя вкладывает свою маленькую ладошку в большую мужскую руку. Тёплая. Почему-то для Вити это кажется чем-то невозможным. Как у таких жестоких людей может быть такая тёплая кровь?..       Они идут вдоль ряда лежащих бездыханных тел. Вите даже не приходится бежать — немец идёт с ним в размеренном темпе, позволяя ребёнку за собой поспевать.       Девушку привели к сцене. Она ничего не понимающим взглядом озирается по сторонам, не веря в то, что происходит. Неужели спасена?! Неужели она правда будет жить?! Но куда ведут Витю?..       Последняя мысль врезается, пробивая состояние психологического шока. Разбивает всю реальность вдребезги. Огромной волной сносит всё, словно сотни сброшенных бомб.       КУДА ВЕДУТ ВИТЮ?!       Девушка дёргается, но её удерживает полицейский.       Офицер с мальчиком пришёл к тому самому месту. Четвёртое с правого конца. Шестнадцатое с левого. Обходя тела, Фридрих приводит ребёнка туда, где минутой назад стояла его сестра.       — Ты очень смелый, мальчик, — тихо произносит офицер так, чтобы никто, кроме ребёнка и ближайших людей из колонны, его не слышал. — Хотел бы я, чтобы всё было по-другому.       Витя освобождает свою ладонь и двумя руками прижимает к своей груди игрушечного зайца, не переставая смотреть на немца.       Фон Вюртемберг отходит на несколько шагов назад и занимает место, с которого стрелял рядовой. Достаёт из кобуры пистолет. Большие серые глаза не перестают на него смотреть ни на секунду. Офицер смотрит в ответ.       — Целься! — даёт он команду и вскидывает руку вместе с рядом полицейских.       Откуда-то доносится чей-то крик, но его сейчас не слышит штурмбаннфюрер. Он сейчас вообще ничего не слышит, и не видит тоже ничего, кроме смотрящих на него детских глаз сквозь прицел Люгера.       Ледяной металл спускового крючка прожигает кожу пальца. Весь мир сузился до предела одной единственной точки. Весь мир, включая внутренний.       Вите не страшно. Нет, совершенно не страшно. Главное, что он нашёл свою сестру и она жива. Жалко, правда, что он больше не увидит маму. Но он видел её утром, и они даже успели попрощаться. Это всё ничего, за него её обязательно сегодня вечером обнимет Оля.       — Огонь.       Курок спущен.       Синхронно падают на горячую землю двадцать тел. Двадцать тел и одна розовая игрушка с разными пуговицами вместо глаз.       Звон в ушах начал стихать.       — Господин штурмбаннфюрер! — кто-то окрикивает сбоку, но не успел офицер среагировать, как раздался одиночный выстрел.       Фридрих тут же оглядывается и замечает падающую ничком на землю девушку, жизнь за которую отдал десятилетний мальчик.       Кто отдал приказ?!       Офицер смотрит, откуда прилетел выстрел. С башни. Девчонка вырвалась и побежала, а стрелок расценил это как угрозу и призыв к огню. Чёрт бы их всех побрал! Досадно. До ужаса досадно, что такая маленькая, но героическая жертва оказалась напрасной. Но стрелок всё сделал правильно — по уставу.       Едва не сплюнув от горечи, офицер возвращается на свой пост.       — Целься! — надрывным криком отдаёт он следующую команду. — Огонь! Целься! Огонь!       Ханс за весь вечер не сказал ему ни слова. Но даже сейчас, сидя на диване и выпивая который бокал коньяка, Фридрих чувствует на своей спине испепеляющий взгляд. Впрочем, друг встаёт и отправляется на верхний этаж, громко захлопнув дверь своей комнаты.       Мужчина устало утыкается лицом в собственные ладони, напряжённо выдыхая. Следом же вскакивает, хватает стеклянный бокал и разбивает его об пол.       Этим вечером мать вернулась домой со своим сыном. Теперь своим единственным сыном. Ещё ничего не подозревающая женщина, позвякивая ключами, отмыкает дверь, готовая встречать сына и дочь, радующихся её возвращению. Но никто её не встретил, кроме кромешной мглы среди холодных стен пустой квартиры.