Herz aus Stein

17 июля 1941, Житомир

      — Кто расстреливал?! Говори! — с яростным взглядом натравленной собаки выпытывал парень. Ещё немного, и в ход пойдут кулаки, он клянётся!       — Да откуда я знаю?! Я все эти фашистские рожи в лицо не знаю! Они все одинаковые! Их командир, знаешь ли, не представился! — давал сопротивление второй.       Молодой человек напряжённо выдыхает, раздувая ноздри. Сейчас точно до греха дело дойдёт… Красная пелена уже застилает глаза.       — Андрей, я правда не знаю, чем тебе помочь… Ну не знаю я, кто приказ отдал! Нашим отрядам распоряжение пришло от Эрнста. Я даже его имени не знаю. А кто ему отдал приказ — кто ж нам, «украинише швайне», расскажет? Я если полезу узнавать, меня же самого застрелят!       — Какой же ты урод, Юр… Мало того, что против своих же оружие по команде этих немецких мразей согласился поднимать, так ещё родному человеку, который вечно твою жопу всегда прикрывал и из самых глубин задниц доставал, помочь не хочешь! Было бы у меня самого оружие, застрелил бы тебя, Богом клянусь.       Как так получается, что человек, которому ты всегда безукоризненно верил, которого братом считал, всё с ним делил!.. Оказывается настолько гнилым изнутри?.. Когда это началось? Почему Андрей ничего раньше не замечал?.. Может, всегда было, но всему плохому, что есть в людях, свойственно проявляться только с приходом плохих времён?..       Юра никогда не создавал впечатление плохого человека. Да, туповатый, легко ведомый и в какой-то степени трусливый. Но никак не плохой. Кто мог предположить, что совокупность этих качеств вот так обернётся?.. А ведь друзья с детства!       — Ага, и тогда знаешь, что они с твоей матерью…       — Про мать мою даже рот свой поганый открывать не смей, сволочь продажная, пока челюсть ещё на месте! Застрелят его, посмотрите вы! Такие же прислужники, шавки фашистские, как ты, моего брата с сестрой на расстрел увели! И ещё сотню других ни в чём невиновных людей! Как вы спите по ночам вообще?! Ты же сам за Олькой бегал и Витьку на плечах носил! Тебя моя семья прикрывала и защищала от твоего отца-алкаша! Тварь ты неблагодарная, Юр…       — Это я тварь неблагодарная?! — вспыхивает ответчик. — Если ты хотя бы попытаешься нос свой сунуть в это дело, тебя тут же прикончат! О своей же матери подумал?! Ты у неё один остался! А об отце, который на фронте получит письмо с новостью о том, что всю его семью убили?! Ты о ком-то, кроме себя, сейчас думаешь вообще?! Мёртвым ты уже ничем не поможешь, так помоги хотя бы живым!       Юноша вздрагивает и в растерянности отступает на пару шагов назад. Внутри что-то с огромной тяжестью летит вниз. Всё тело тут же слабеет. Пошатнувшись, Андрей садится рядом на кровать.       — Я правда хочу помочь живым… — утыкается он лицом в свои ладони. — Просто не знаю, как…       — Есть у меня один человек… Могу вас познакомить…       Фридрих время напрасно не терял. Очень был велик соблазн дождаться, когда предполагаемая шпионка выйдет из столовой, и проследить, куда же она направится и чем так может быть занята, раз встречу перенесла назавтра… Но гиблое это дело. Незаметно в офицерской форме и на чёрном Мерседесе не проследишь и в толпе не скроешься, тем более, не зная город на уровне местных жителей. Поэтому полагаться в сотый раз приходится на профессиональное чутьё и прокладывать сложные пути обхода.       И почему отец отдал его не в гестапо?.. Выслеживать подпольщиков гораздо интереснее, чем по взятым евреям стрелять.       В связи с этим, Фридрих дождался, когда предполагаемая шпионка вышла из столовой, убедился, что она скрылась из виду, и снова явился в заведение. Офицер видел, что уже вышло несколько человек, должно быть, рабочий персонал весь отпустили. А вот тот, кто нужен, ещё должен быть на месте, раз двери ещё открыты.       — Guten Abend, Herr Sklyarenko! — явился штурмбаннфюрер в зал, широко раскинув руки в приветственном жесте. — Oh, entschuldigen Sie mich bitte, sprechen Sie Deutsch?       За линией раздачи находился мужчина средних лет в хорошей комплекции и с ухоженной бородой, пересчитывающий купюры. Заметив вошедшего гостя, он вернул деньги в кассу и вытер руки полотенцем, не спуская с фигуры в форме напряжённый взгляд из-под густых бровей.       — Nein, — буркнул он. — English.       — Как Вам будет удобно! — перешёл на второй язык офицер. Английским он владеет в совершенстве. — Как дела идут с заведением, господин Скляренко? Поговаривают, что скоро закончится запас продуктов, и тогда дефицит застанет и Ваше уютное заведение. Как думаете, насколько эти слухи правдивы? Советские войска уничтожили же все склады с провизией во время отступления. Такое скотство… Обрекать своих же людей на верный голод!       — В настоящий момент нет повода для беспокойства, господин штурмбаннфюрер. Наших запасов хватит ещё недель на шесть. А там проблему с поставкой провизии ваше руководство обещает решить.       — Непременно решим, можете об этом не беспокоиться!       — Я могу Вам чем-то помочь? Это же Вы уже заходили сегодня после закрытия? — напрягся хозяин столовой. Он лично офицера не видел. Катерина и Надя рассказали, а Наталья подтвердила.       — Что ж, давайте сразу к делу. Вы правы, господин Скляренко, я к Вам с поручением. Не хотел напрягать ваших работниц своим присутствием. Можете быть так любезны и предоставить мне трудовые книжки Ваших сотрудников? Уверяю, мой визит чисто формальный, Вам совершенно не о чем сейчас беспокоиться!       Евреев вынюхивает. Знает Валерий о том, что некоторые владельцы заведений укрывают евреев и предоставляют им работу. Разумеется, немцы такую махинацию довольно быстро раскрывают. И казнят сразу же и укрываемого еврея, и человека, который его укрывает. Собственно, Валерию Семёновичу беспокоиться об этом не стоит — он ничем подобным не занимается. Мужчина принёс из подсобки деревянный ящичек, в котором находились трудовые книжки, и молча поставил его под нос офицера.       — Премного благодарен! Я присяду?       Получив утвердительный кивок, фон Вюртемберг сел за ближайший стол и принялся перебирать документы. Знает русский — подметил Валерий. А говорить на нём не стал. Хозяин столовой, чтобы не выглядеть человеком, будто бы заинтересованным в делах немецкого офицера, скрылся в подсобном помещении.       У Фридриха из информации было имя и адрес. Этого более, чем достаточно, для того, чтобы найти книжку конкретного человека. Конечно, если адрес указан по прописке. Но штурмбаннфюреру повезло — он быстро выудил нужный документ с указанной информацией. Баранецкая Наталья Романовна. Дата рождения одиннадцатое декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года. Трудоустроена первого июня тысяча девятьсот сорокового. Но эта информация сейчас ни о чём не говорит. Сейчас Фридрих убедился, что адрес, по которому он поедет — настоящий, жилой. Офицер быстро выписывает информацию, которая может пригодиться в будущем.       — Большое спасибо, господин Скляренко, — с любезной улыбкой возвращает офицер коробку с документами. Для владельца столовой эта любезная улыбка видится как волчий оскал. — Как я и говорил, никаких проблем. Хорошего вечера!       — До свидания, господин штурмбаннфюрер.       Фридрих вспомнил о том, как хорошо иметь домработницу, когда вернулся вечером домой, а его ждал уже готовый горячий ужин. Может, женщина в хозяйстве — это не так уж и плохо?..       В детстве в доме Фридриха тоже была кухарка. Пожилая тётя Илса. Это была единственная женщина в их доме. Порой Фридрих с тоской вспоминает тёплые руки старой домработницы, её светящиеся глаза с глубокими морщинами у век и запах молока, ромашки и свежего хлеба, который был вечным спутником тётки. Странно, вроде, было так давно, а вспоминаешь — и вновь всё прямо перед глазами.       — Герман, оставь мальчика в покое, дай ему отдохнуть от этих твоих книжек! — часто причитала Илса. Она никогда не боялась старшего Винтерхальтера фон Вюртемберга. — Фридрих, пойдём, я брецели испекла, поешь хоть, тощий-то такой! Это всё из-за этих ваших книжек, ни на что, кроме них, времени нет, даже на поесть!       — О чём задумался? — вырывает из омута воспоминаний Ханс. Фридрих только сейчас заметил, что уже больше минуты смотрит в одну точку на столе с застывшей ностальгической улыбкой.       — Илсу вспомнил. Сколько лет уже прошло, десять?       — Тринадцать. Тебе четырнадцать было, когда у неё приступ случился. Хорошая была тётка, да… Тоже порой вспоминаю. Она никогда не относилась ко мне, как к чужому. И постоянно нас от твоего отца прикрывала. Помнишь, мы вазу какую-то коллекционную разбили? Не сдала нас, взяла вину на себя.       — Герман тогда на полгода лишил её зарплаты. И что-то ещё выплачивать заставил. Но суть даже не в этом. Он знал, что эту вазу разбил я. И таким образом я понёс наказание, наблюдая за тем, как расплату несёт невиновный человек. Мне очень стыдно до сих пор, что я сам не признался… Это научило меня самому нести ответственность за свои ошибки.       — У него методы воспитания, конечно, специфичные, зато действенные. Пару этих методов даже мне испытать пришлось.       Прасковья наложила картофельное пюре на отдельную тарелку вместе с куском курицы и салатом из свежих овощей и налила в соусницу пару ложек густой сметаны. За продуктами кухарка ходила в ближнее село — там было, чем поживиться. Отрезав ломоть хлеба, женщина выставила это всё на деревянную кухонную доску и понесла на второй этаж.       — Кстати, твоя рыжая сегодня спускалась, — вспомнил Ханс.       — Что хотела?       — Воды. Но думаю, просто ноги размять. Ей вообще, так-то, ходить надо, чтобы в форму быстрее прийти. В лежании на кровати ничего хорошего нет, так тело лишь сильнее ослабевает.       — Когда мне её выгуливать? У меня выходной должен был быть сегодня и завтра, однако сегодня вызвали и завтра вызывают. Сейчас эти недели никакого покоя не будет. А дальше наверняка за вашими войсками отправят следом.       — Ну ты в дом её притащил — ты и ищи время, когда выгуливать. Можно хоть сейчас до пруда дойти, там беседки имеются. Лягушек послушать. Но лучше, конечно, не так сразу. Девчонка нас сейчас боится, как огня. Пусть хоть пару дней освоится.       Фридрих пожимает плечами. Пусть осваивается, он-то что, мешает что ли? Он к ней даже ни разу не заходил с тех пор, как в дом привёл.       Отчасти из-за ассоциации, глаза перед которой открыл Геллер.       После ужина Фридрих занял ванну и когда выбрался, постучался в комнату Ханса.       — Ты же брал инструменты с собой? Подстрижёшь?       Длинные потемневшие из-за влаги пряди свисали со лба молодого человека и лезли в глаза. Днём это не так заметно — спасает фиксирующая укладка и фуражка. А как голову вымоешь — деваться некуда.       — Садись, — освобождает Ханс стул и пододвигает его под свет лампы на потолке. Из выдвижного ящика в столе достаёт лейтенант небольшие ножницы и расчёску. — Рубашку и майку снимай — здесь обернуть мне тебя нечем.       Сам-то Ханс, собственно, тоже был одет исключительно по пояс.       — Не смотри на меня так, — отмахнулся лейтенант.       Да Фридрих и не смотрел-то… Почти… Ну, может, совсем чуть-чуть.       Послушно усевшись на стул, Фридрих уставился на плинтус на потолке.       У Ханса порой проявлялась одна провокационная черта. Слишком провокационная. Друг прекрасно знает об этом. И намеренно поддразнивает. Сейчас вот мстит за приведённую в дом девку — Фридрих понимает это. Но Фридрих же не ставил запрет Хансу приводить в дом девок. Что они, оба взрослых мужика, всё прекрасно понимают.       Фридрих не может привести в дом парня — вот и Ханс себе никого не приводит. Дружеская солидарность вроде как. Но за рыжую всё равно осадок есть! Вот пусть немного штурмбаннфюрер посидит, призывая к себе всю свою офицерскую выдержку и самообладание. Не раскиснет.       Личные границы между молодыми людьми были расставлены очень давно. Точнее, их толком и не было никогда. Они с детства вместе, знают друг друга, как все свои пальцы. Фридриху нравятся мужчины. Хансу нравятся женщины. Вот и все границы. К голубым мечтам своего друга Геллер относился с любопытством, но спокойствием. Ему никогда не было неловко перед Фрицем. Не чувствовал он, что приятель может ему что-то сделать, как-то попытаться спровоцировать или надавить. Ханс бы хотел, чтобы фон Вюртемберг мог найти для себя того самого человека, с которым он будет счастлив. Но не в этих реалиях и не с этим правительством. Может быть, когда-нибудь что-нибудь в этом мире поменяется?.. Главное — дожить.       Стрижёт Геллер хорошо. Даже можно сказать — профессионально. Фридрих никогда ни к кому другому за стрижкой не обращается, если обстоятельства позволяют. Лейтенант приобщил даже своих рядовых к нему за услугами бегать. И подстричь, и побрить. Мастер на все руки.       — Ты когда-нибудь задумывался о лобковых вшах? — заговорил неожиданно Ханс. Фридрих от такой внезапной темы вздрагивает.       — А ты говоришь, что это у меня в голове страшные мысли творятся.       — Нет, я серьёзно! Паразиты — одна из самых распространённых проблем на фронте. Вошь головная, вошь платяная, вошь лобковая. С платяными всё понятно. С головными тоже. Их можно травить. А можно просто сбрить волосы вместе с паразитами. Это довольно известная практика. Но почему её никто не применяет относительно лобковых вшей?!       Фридрих едва не смеётся.       — Ты предлагаешь брить лобки?!       — А почему нет! Это же очевидный выход из проблемы. Странно, что люди к этому ещё не пришли.       — Звучит ужасно, выглядит, наверное, ещё хуже. Я бы побоялся подставлять лобок под лезвие. Брить же придётся не только лобок.       — Да ладно, дело привычки, я уверен. Просто нет у нас такой моды, вот и звучит ужасно, и выглядит шокирующе. Может, когда-нибудь появится. Это же довольно практично.       — Ханс, умоляю, заткнись. Я не хочу ничего слушать о вшах и бритых лобках.       — Ох уж этот немецкий консерватизм, никакой дороги прогрессу…       — А ты надеялся, я тебе скажу «да, конечно, вот, побрей мой лобок»? У меня нет никаких вшей!       — Ну практика-то нужна!       — Вот свой и брей. На передовой в окопы попадёшь — расскажешь, насколько эффективен твой прогрессивный метод оказался. А к моему лобку даже не смей прикасаться. Теперь ещё всё тело зудит из-за тебя с твоими вшами.       Ханс вздыхает, работая дальше ножницами. Общество почему-то часто отвергает гениев.       Организация штаба — дело не быстрое. Городское управление выделило здание для руководства айнзацгруппы. Теперь нужно перенести туда все документы, распределить помещения, наладить процессы работы…       Отпустили штурмбаннфюрера только к восьми часам. Фридрих по пути к автомобилю смотрит на часы. Обещал же вчера заехать к Наталье. Не поздно ли? Во сколько он домой вернётся, если сейчас к ней отправится?       Наталья ждала весь день. К ночи, вероятно, уже не ждёт. Лучшее время для визита, если хочешь что-то узнать — то, к которому никто не готов. Эффект внезапности зачастую работает безотказно. Сев в автомобиль, офицер называет шофёру адрес.       Наталья ждала весь день. К ночи ждать устала. Вот вам и немцы с их хвалёной пунктуальностью! Заставлять ждать девушку — высшее невежество.       Не стоило было слишком обольщаться касательно знаков внимания со стороны штурмбаннфюрера. Человек совершенно другого полёта. Есть ему вообще дело до какой-то официантки?..       Наталья в таком ключе никогда не размышляла. Любого мужчину можно загнать под каблук, любого звания и ранга. Немец — не немец, какая разница? Все мужики имеют своё природное начало. И оно у всех одинаковое, независимо от расы, национальности и погон. Это девушка знает не понаслышке. И не таких на короткий поводок брала.       Натали потуже запоясала шёлковый бордовый халат, распахнула окно и достала тонюсенькую дамскую сигарету, напряжённым жестом щёлкнув зажигалкой. Язык пламени охватил края белой бумаги. Запахло дымом и табаком. Ничего, что-нибудь придумает. Этот фон Вюртемберг ей нужен, и она его получит. Не всё ж всегда так просто и сразу.       В дверь квартиры пятого этажа раздаётся звонок. Женщина в вечернем сумраке настороженно поворачивается на звук. Довольно хмыкнув, она тушит сигарету о донышко пепельницы и, цокая шпильками по деревянному паркету, подходит к патефону, ставит пластинку и вальяжным шагом следует к двери, прильнув к глазку. По ту сторону лицо в фуражке с орлом и черепом. Неужели.       — Вас долго не было, — не снимая ограничитель в виде металлической цепочки, приоткрывает Натали дверь и встречает отстранённым холодом.       — Приношу свои искренние извинения за то, что заставил долго ждать. Служба, Вы же понимаете. Может, мы можем обсудить, как я могу загладить свою вину?       Метнув заинтересованный взгляд, девушка закрывает дверь. Слышится металлический скрежет, следом за которым дверь снова распахивается.       — Можем и обсудить. Проходите, герр фон Вюртемберг.       Фридрих заходит на порог и снимает китель с головным убором. Вешает вещи на крючок вешалки. Пока раздевается, мимолётно осматривается.       — Слушаете Кармен? — проходит офицер в просторную, обставленную дорогой мебелью квартиру. В помещении включается свет. — Французская классика. У Вас прекрасный вкус. Это Вам в качестве небольшого презента, — на столе оказывается бутылка с дорогим вином.       — Ну что Вы, господин фон Вюртемберг, правда не стоило…       — Возражения не принимаются. У Вас есть штопор?       Женщина скрывается на кухне. Фридрих осматривает просторный зал. Дорогой бархат, антикварная мебель из красных пород дерева, хрустальная люстра на потолке. Роскошно для юной одинокой официантки.       Наталья вернулась со штопором, парой сверкающих бокалов и блюдом с нарезанными закусками. Офицер откупорил бутылку и разлил бордовую жидкость по бокалам. Протянул один девушке.       — Попробуйте. Такого вина Вы не пробовали, гарантирую Вам. Французское, взращённое ласковым Солнцем в виноградниках близ провинции Божоле… Оно имеет изысканный тёмно-красный оттенок в бокале с намёком на пурпурный оттенок у края. Букет обладает привлекательными ароматами тёмных ягод, таких как чёрная смородина и ежевика, а также нюансами пряностей и лёгкими оттенками ванили. Этот напиток полностью Вас достоин, моя прекрасная Натали.       Девушка со смущённой улыбкой притрагивается губами к холодному стеклу бокала и отпивает совсем немного напитка, чтобы лучше прочувствовать его тонкий вкус. Несколько секунд смакует его на кончике языка.       — Вино и правда великолепное, господин фон Вюртемберг, — выносит она вердикт. — У нас не пробовала ничего подобного.       Это вино Фридриху подарил его сослуживец, привёзший его прямиком из Франции. Неудивительно, что в Союзе такого напитка нигде не сыщешь. Жалко такую драгоценность тратить на данную девицу, но у Фридриха есть в запасе ещё.       — Раз у нас сегодня получился такой тематический вечер — опера, вино… Вы когда-нибудь танцевали хабанеру?       — Я с детства занималась танцами, господин фон Вюртемберг, — поняла намёк Натали и отступила на пару шагов, вздёрнув подбородок и скользя заигрывающим взглядом. — Хабанера — это латиноамериканский танец. Он похож на медленное танго.       — Очень похож, — под ритмичные звуки виолончели и скрипки скользнул офицер в сторону, следуя параллельно движениям девушки.       — Но почему же Вы предлагаете танцевать латиноамериканский танец? Разве Вы не должны почитать немецких классиков? — элегантно цокая каблуками и вырисовывая тонкими ножками отточенные движения, отступила Наталья ещё дальше.       — Я сторонник того, что у образованного человека кругозор должен быть широким и разносторонним, дорогая Натали. Грош цена человеку, который единственным, чем может похвастаться — это зазубренным перечнем классиков, которых он должен почитать.       На глубоком вдохе грудь девушки приподнялась. Она замерла в позиции, давая возможность для ответных действий партнёру по танцу. Фридрих, заведя одну руку за спину, сделал пару широких выпадов и тоже замер в хорошо знакомой стойке. Женщина оценивающим взглядом смерила мужчину и начала движение, уловив такт мелодии. Две фигуры кружились в общем ритме, то сближаясь, то вновь расходясь по разные стороны, подобно двум оценивающим друг друга противникам на ринге.       Танго — это не просто страстный танец, навевающий испанские мотивы. Это танец двух достойных противостояний, готовых побороться за установление иерархии «ведущий-ведомый». Как правило, считается, что позиция ведомого — женская позиция. Всё это чушь. В танго ведёт тот, кто хочет говорить. Ведомый тот, кто согласен слушать.       Сейчас Фридрих внимательно слушает, позволяя женщине взять на себя инициативу. Позволяет ей вести за собой, позволяет оценить себя по достоинству и руководить своим телом. Натали ловко подхватила одной своей тонкой изящной ручкой мужское плечо, а кисть второй вложила в широкую мужскую ладонь. Сделав изящный выпад ножкой, девушка повела за собой. Тем не менее, Фридрих, пользуясь случаем, заговорил не на языке тела.       — Натали, Вы знаете, о чём повествует данная опера?       — Никак нет, господин штурмбаннфюрер, — увлекала за собой девушка.       — Это история о цыганке Кармен и сержанте Хозе. Хабанера, которая сейчас играет — это её песня свободной любви и вызов. Играясь чужими чувствами, она влюбляет в себя сержанта.       Ведомые музыкой, танцоры расходятся, но лишь на миг — вот они снова вместе.       — Вы знаете французский? — заговорила Натали, вслушиваясь в слова оперы.       — Всего пару фраз. Мне не довелось выучить этот язык.       — А Вы хотели бы?       — Я хотел бы.       Прогремели аккорды, танцоры, закружившись, разошлись по разным сторонам. Воспользовавшись случаем, Фридрих перехватил роль ведущего на себя, сделав широкий жест в сторону девушки. Подхватил её свободную руку, а вторую положил на лопатки, сделал резкий выпад, наклоняя хрупкую партнёршу назад, позволяя положиться спиной на свою руку. Замер в этой точке на какой-то миг, оказавшись так близко к тонкой бледной шее. Вдыхает аромат женского парфюма. Дорого парфюма. И табака. Тут же резко поднимает, за талию проворачивает девушку и вновь под прогремевший бас отходит, разлучаясь с партнёршей.       Под новый виток мелодии Наталья вновь берёт инициативу на себя, изящно двигая бёдрами, крепкой хваткой вцепляется в ладони немца и задаёт движения танца.       — И что же случается дальше? — возвращается девушка к рассказу.       — Дальше Кармен должны посадить в тюрьму, но Хозе, нарушая свой долг, освобождает её.       — Вы уверенно ведёте в танце, — подмечает Наталья, внимательно следя за грацией и пластикой своего партнёра.       — У меня много талантов.       — Позволите узнать, каких же?       — Всё приходит со временем, дорогая Натали.       Снова разошлись, сопровождая движения элегантным сопровождением рук. Мелодия оперы движется к своему финалу. Танцоры вновь сходятся, теперь в последний раз, и, делая широкие и высокие шаги, нога в ногу движутся по просторной площади зала.       — Вы не похожи на остальных ваших офицеров.       — Почему же?       — Вы слишком молод, красив, умеете обольстительно обращаться с девушками. Ваши кисти рук чистые, не загрубевшие. Вы не воин, Герр фон Вюртемберг. Вы аристократ.       — Полагаю, за меня говорит моя фамилия.       — Не фамилия. Поступки.       — В таком случае, приму это за честь, ведь я никогда не рос среди аристократов.       Это было противостояние двух достойных хищников, каждый из которых старался высмотреть сильные и слабые стороны своего партнёра. Подчерпнуть что-то значимое, говорящее за всеми этими прозрачными жестами и фразами. Получить какую-то свою выгоду из этого партнёрства. Понять, как нужно действовать дальше.       Танец останавливается.       — Знаете, что происходит в самом конце, моя дорогая Натали? — замерев, шепчет Фридрих на ухо. Он подмечает, как на тонкой коже изящных женских рук проступает очередь мурашек. — Кармен, наигравшись, бросает сержанта и уходит к тореадору. И сержант её убивает, дорогая моя Натали.       Какое-то время блондинка с широко распахнутыми глазами смотрит на офицера. Фридрих видит, чувствует, как у неё заколотилось сердце и расширились зрачки. Оцепенев, официантка не в силах сделать хоть одно движение. Фридрих помогает ей, отстраняясь первым.       — Может, ещё вина? — подхватывает штурмбаннфюрер бокал.       — Я… кхм… — коротким кашлем прочищает девушка застрявший в горле ком. — Не откажусь.       Фон Вюртемберг наполняет один бокал и протягивает его Наталье. Та вцепляется в холодное стекло побелевшими пальцами и залпом опустошает сосуд.       — К сожалению, моя дорогая Натали, сейчас я вынужден Вас покинуть. Извините меня за столь поздний и короткий визит. Позволите ли Вы навестить Вас вновь?       — Да, конечно, — выдавливает блондинка из себя улыбку.       — Тогда я на днях загляну к Вам на смену. А там и договоримся, — проходит Фридрих в коридор и натягивает на себя китель.       Взгляд мужчины падает на тумбочку рядом с зеркалом. Внимательно изучает содержимое поверхности. Впрочем, надолго не задерживается. Любезно попрощавшись, штурмбаннфюрер выходит на улицу и направляется к ожидающему автомобилю.