***
Лена смотрит как-то пусто и грустно на цветочное запястье своего пока что мужа, понимая, что вот он — конец. Дима не прячет взгляд, не излучает никаких эмоций, можно сказать, что не представляет собой сейчас практически ничего и никого, кем был раньше. Девушка давно заметила, как погас взгляд любимого, но почему-то игнорировала это, списывая на усталость от съемок. Теперь же понимает: зря. Хотя, взирая теперь на прожитые годы вместе, и их можно охарактеризовать этим неприятным «зря». В груди болит и ноет — всё же она любит его, несмотря на то, что и не оказывается его «истинной парой». — Мы разведемся? — всё же решает спросить Лена, невольно поглаживая одной рукой вторую. Нервы дают о себе знать постепенно, понемногу закрадываясь в корни мозга. Дима устало ведет плечом. — Скорей всего. — А ты хочешь? Лене хочется услышать хоть что-то, что всё же даст ей понять о любви этого человека к ней. Но за эту неделю перед ними возрастает словно большая каменная стена, и перебраться к друг другу: у одного нет желания, а у второй — сил. — Так будет правильно. Тебе стоит попробовать жить дальше без меня. Ты на это заслуживаешь. Журавлев не лукавит, не ускользает от ответа, а говорит то, что думает. Он, блядь, желает Лене счастья. Искреннего и большого. А не такого, как с ним, что начали за здравие, да заканчивают за упокой. Причем, в прямом смысле. Сука. Глаза девушки полнятся слезами, руки подрагивают, словно у опытного алкоголика, а отчаянный взгляд бегает по комнате, лишь бы не смотреть на бледного и смертельно больного любимого. За последнюю неделю с его лица сходят все живые краски, такой милый румянец щек и искорки в глазах. Дима стал походить на живой труп, словно эти злоебучие гипсофилы забирают всю силу и энергию. В принципе, всё возможно, поскольку их цвет становится всё насыщеннее, а площадь разрастается уже к локтю. Журавлева глубоко вздыхает, резко закрывает ладонями лицо, проводя ними вверх, к волосам, а после аккуратно поднимает на него свои глубокие и чистые глаза: — Я её знаю? — Дима устало сглатывает, а после согласно кивает, ведь деваться особо некуда. — Кто? — голос внезапно требователен и груб. — Дим, кто это?! — Олеся. Лена никак особо не реагирует, лишь отодвигается назад. Глупо моргает, а после закрывает ладонями лицо. Секунда, две, а после звучит сухой истерический смех, походящий на тот, которым чаще всего смеются люди, теряющие смысл жизни. Имя подруги звучит, как издевка. Но также быстро, как и начался, её смех потухает. Боковым зрением Журавль видит, как расслабляется поза пока что жены, и неприятное чувство сквозит где-то внутри, а после он понимает: Лена принимает сложившуюся ситуацию. Не полностью, но старается. И, видимо, лучше, нежели он. — Она знает? — Нет. — Ты же ей скажешь? Дима отсутствующе ведет плечом, словно говоря: «не знаю». И это блядская правда. Он не думает над тем, что же ждет его дальше. Не думает, как поступить и вообще дальнейший план действий. Журавлев просто знает, что цветы нужно каждое утро срезать, пить обезболивающее и улыбаться. Много и широко, словно ничего не происходит. А все его действия… Он поступает рвано, где-то на уровне подсознания понимая, каким должен быть следующий шаг. Доктор. Разговор с Леной. Развод.***
На офис Дима приезжает сегодня позже всех. Оказывается подать документы на развод — проще простого, нужно только долгий бубнёж женщины выслушать: «а вы вот точно решили? не пожалеете потом?», да и расклеенную Ленку рядом время от времени успокаивать. Настроения нет ни на что: ни сценарии учить, ни с гостями договариваться, ни с кем коммуницировать, да и просто существовать. Левая рука блядски чешется и жжет, отчего Димка, скрипя зубами, время от времени делает второй рукой пару рваных движений, чтобы хоть немного растормошить бинты. Гипсофилы за эту неделю, уже довольно широкой и кривой линией доходя к локтю, только больше цветут, раздражая. Пиздецки глупая мысль, срезать их все и подарить Олесе, отметается в темный ящик с черным юмором и иронией. Тупая шутка. — О, Журавль, — чей-то негромкий голос с дотошным раздражающим позитивом заставляет парня недовольно сцепить челюсти и прикрыть глаза. — Макс, привет и отъебись. У меня нет времени. Я спешу. Большого желания говорить с Зайцем — нет, а, как с парнем его «истинной пары» и подавно. Со вчерашнего дня ебучие мысли о том, что оттягивать не нужно, если он не хочет операцию или умереть, и так не оставляют его белобрысую голову, не давая и минуты отдохнуть. А если еще и на рожу Максима смотреть будет, так вообще загнется под весом ответственности. — Да, я просто спросить хочу. Чё ты такой агрессивный с утра пораньше? — парень нагоняет Димку у его кабинета. Тот всё же мучительно вздыхает, тем самым удивляя Зайца. — Всё хорошо? — Макс, да. Выкладывай, что хотел, — агрессивней, нежели хочет изначально, изрекает Журавль, игнорируя внутренний голос, который иронично посмеивается. Рука вновь начинает чесаться, но это скорее уж от нервов, нежели от злоебучих гипсофилов. Заяц подозрительно косится, искренне ничего не понимая, но потом отмахивается и выпаливает: — Я бы хотел, чтобы ты заменил меня на техничке «Отыдо». — Схуяли? — недоуменно спрашивает Журавлев, понимая, что только этого геморроя ему не хватает. — Да, я хочу Олеську кое-куда свозить: романтика, вся хуйня, сам понимаешь, — спокойно начинает парень, заставляя Димку замереть. — А путевка именно на числа технички выпадают. Макс смотрит с надеждой и небольшой смущенной улыбкой. Слегка перекачивается с пятки на носок, держа руки в замке за спиной. Такой беззаботный и такой влюбленный. Да блядь. Дима молчит. Исподлобья глядит на парня и чувствует эти едкие обреченность и пустоту. И тут непонятно от чего: то ли от столь счастливого плана ребят, который ему предстоит разрушить, то ли от того, что он ебаный лицемер, который дохуя важного скрывает. «Хочу Олеську кое-куда свозить: романтика, вся хуйня…» От этого внутри неприятно холодит. А потом, в какой-то момент вообще кажется, что те ебучие маленькие бутоны в груди, на которые указывал вчера врач, движутся и начинают расти, впивая заростки в корни легких. Непроизвольный кашель вырывается наружу. Дима хрипит и склоняется немного вперед. Блядски сухой, от того и остановиться сложно. То ли паранойя, то ли правда, но нервными окончаниями Журавлев улавливает железный привкус крови. Максим хмурится, но спешит постучать друга по спине. Димка еще пару секунд задыхается в кашле, а потом, выхватывая из своего рюкзака воду, делает пару глотков. — Ты как? — Нормально, — лишь отмахивается Журавль, вновь делая глоток. Макс глупо кивает, а потом повторяет вопрос: — Так что? Подменишь? — Хорошо. Деваться некуда. По крайней мере, сейчас никакие оправдания в голове не возникают. А со смешком заявить, что быть может он подохнет до того времени или же наоборот — Зайцу никуда не придется Олеську везти, будет немного глупо. Точнее, не немного. А пиздец как глупо. — Спасибо, Димас. Ты лучший! И практически не попрощавшись, Макс ударяет парня по плечу на прощанье и быстро уходит вглубь офиса. Всё же, позитивный ответ тот получил. Журавлев лишь невесело хнычет себе под нос и открывает дверь своего кабинета. Благо, что в последнее время он в нем находится один — Шеминов съехал на другой конец офиса, оставив пока что пустовать место коллеги «по компьютеру» в кабинете. Димка бросает курточку на подлокотник дивана и сам устало плюхается на мягкую поверхность, закрывая ладонями лицо. Сука. Рука чешется, и Журавль задумывается над тем, чтобы снять бинты и сорвать вновь проросшие гипсофилы, пусть Лена утром и сделала эту мнимую перевязку со слезами на глазах. Ладно, самой главной проблемой сейчас есть разговор с Олесей и попытки дойти до какого-нибудь консенсуса. Он всё ещё не понимает, как преподнести эту информацию не только к девушке, но и себе. Чувств и в самом деле нет, как и какого-нибудь четкого понимания, что нужно. Всё время, которое Дима знает Иванченко, он воспринимает её, как хорошего друга. Может быть, он не позволял себе делать проекцию такого развития из-за того, что они оба заняты, но даже сейчас, когда стоит вопрос его жизни — это чувство «неправильного» селится внутри блядской укоризной. Конечно, можно оправдывать предстоящий разговор тем, что это просто разговор и ничего больше. Дима ведь не принуждает девушку к чему-либо? Особенно взирая на то, что сам будущего такого не видит. Хотя, блядь, кого он обманывает? Себя? Журавль ведь прямо ей должен заявить: «Олесь, короче, хуйня такая: если ты не попробуешь меня полюбить, я позорно сдохну». Тошно. Блядски тошно. — Ладно, просто поговорим и мы решим, что будет дальше. Подохну, так и подохну, — негромко бубнит себе под нос Журавлев. Он вновь откидывается на спинку дивана, закрывает глаза и пытается абстрагироваться от всей этой ситуации. Даже от болезненных ощущений от цветов удается как-то отдалиться. Наверное, впервые за эту неделю Димка ощущает хоть какое-то подобие спокойствия. — Привети-и-ик! — хлопает дверь и тут же звучит звенящий голосок. — Дим, ты какой-то загруженный мыслями эти дни. У тебя всё хорошо? Иванченко появляется, словно из неоткуда: быстро присаживается в кресло напротив и вопросительно улыбается. А гипсофилы, твари такие, словно ощущая столь близкое нахождение «истинной пары» начинают ебаный рост под бинтами. Димка вздрагивает: ощущается это как блядские мурашки, которых хочется смыть под струей холодной воды. Или же хотя бы почесать. Журавль тяжело вздыхает и открывает глаза, цепляясь взглядом за подругу. Сегодня она жизнерадостнее, нежели обычно, что невольно и придает шарма, несмотря на обычный вид. Волосы — выпрямленные и небрежно лежат на плечах, минимум макияжа; черные джинсы-клеш и большая на несколько размеров толстовка. «Наверняка, Макса. Она же любит его…» — припускает словно между прочим внутренний голос, и Журавлев невольно ежится. — Всё просто ахуенно, — обманчиво поднесено усмехается парень, глядя на журнальный столик. «Просто поговорить и всё будет хорошо…» — словно ебучее самовнушение повторяет он в своей голове. Но всё же маленькая копия Журавлева в его мозгах панически мечется, не зная, как подступиться и что сказать. — Да что с тобой, Дим? — хмурится Олеся, немного поддаваясь вперед. Она пытается заглянуть в глаза парня, но тот вновь их прикрывает и откидывается на спинку дивана. — Ну и ладно! Не хочешь — не говори. Больно надо, — показательно обижается Олеся, скрещивая руки на руки. По ней видно, что вся эта ситуация ей на потеху, а ещё то, что она явно хочет обсудить нечто другое. Дима глядит на неё устало, перебегая в своих мыслях от одного к другому, не зная, где остановиться. Точнее в центре стоит четкая задача: «поговорить, блядь, как можно скорее, сука», но множество всяких «но» и «и» плавят его мозги, заставляя нервничать. — Вижу, что не терпится. Выкладывай, — закатывает глаза Димка, чувствуя, как цветки всё ещё растут под плотно зафиксированными бинтами. Олеська, только и ждавшая этого, лишь широко улыбается. Её глаза начинают светиться, словно бенгальские огники, а движения становятся хаотичными. — Мне Макс предложение сделал! И не давая осознать сказанное полностью, тут же хвастливо поднимает параллельно лицу руку. Дима медленно моргает, переводя взгляд со сверкающих глаз подруги немного влево, туда, где тут же внимание забирает небольшое колечко. Смотрит тупо, с неверием и шутливой установкой, что это, блядь, ебаный анекдот. Ну так ведь не бывает. Кольцо платиновое, с небольшим диамантом в виде розового цветочка, немного велико, но изящно смотрящееся на тоненьком пальчике девушки. Явно дорогое, ведь смахивает на ручную работу. Но Журавль в этот момент заботится другим: а что же, сука, сверкает больше — олеськины глаза или ебучее обручальное кольцо, как его крест? — По… Поздравляю… — Ты словно не рад за меня, — нахмуривается девушка, в момент убирая свою улыбку с лица. — Да рад, почему «нет»? — не слишком уверенно, заторможено, но всё же начинает опровергать Дима. — Просто это так неожиданно… — Да сама в шоке! Ты представляешь? Случайно нашла коробочку, ну и он замялся, а потом сказал, что я нетерпеливая, сделал предложение… Но всё равно улыбнулся, заявив, что поедем куда-то и он повторит этот момент, — счастливо тараторит она, совсем не обращая внимания на то, как гаснет некий огонек ебаной, но оправданной надежды. — Это… прекрасно, — с запинкой издает парень, чувствуя, как где-то в районе печени начинает зудеть и жечь. — Я рад за тебя. Правда. И где-то в глубине, за грёбаными мыслями о спасении, разбивающимися в момент, Дима и вправду ощущает нечто на подобии счастья за хорошего друга. Этот блеск в темных глазах, эта широкая улыбка и столь влюбленный взгляд доставляют радость и боль одновременно. Блядь. «Всё же ты не поговоришь и всё же умрешь… Эх…» — как-то сочувствующее звучит внутренний голос, и парень дергается. Он и вправду не поговорит. Димка — не мразь, которая в один момент может перевернуть чью-то жизнь с ног на голову. И пускай от этого решения его будущее: гнить в сырой земле. Он ничего не скажет. Точно. — Спасибо! Олеська вмиг подрывается на ноги, огибает журнальный столик и повисает на шее друга, крепко зажимая в своих объятиях. Журавлев не успевает обнять в ответ, как чувствует: ему хуевит. Вновь ебучий кашель, дерущий горло, цветы под бинтами с неприятными ощущениями и, кажись, новая клумба на его теле подле печени. Блядь. — Кстати, хотела спросить, — внезапно отрывается девушка, сохраняя на лице легкую улыбку. — Что с рукой? Почему в бинтах? Они оба одновременно скашивают взгляд на выглядывающий краешек бинта из-под худи. — Да это так… Порезался. Димка лишь отмахивается, натягивает едва заметную улыбку и душит ебучий кашель. Взгляд падает на Иванченко: та слишком счастлива и витает в своих мыслях, чтобы нормально реагировать на ответ, ощущая где-то подвох. В один момент она вновь встает на ноги, а после спешит на выход. — Ладно, ещё увидимся, Димочка. И это, — её рука хватается за ручку двери, — ты всегда можешь мне рассказать, что да к чему, — и прежде, чем выйти, кивает на бинты. И Журавлев в который раз понимает: и всё же она не глупая, далеко неглупая. «А ещё сейчас пиздецки счастливая» — иронично подкидывает внутренний голос и парень дергается. Он влип по самое «не хочу», и из этого дерьма хуй теперь вылезет. Дима понимает: чтобы там не было, он не мразь. Он не скажет. Умирать, так умирать.