***
Олеся хмурится, глядя на прочитанное Димкой сообщение, которое он оставил без ответа. На него это не похоже. За последние дни их общение вышло на какой-то новый уровень и, если они не проводили время вместе, то переписывались 24/7. Девушку вновь накрывает ебучая волна волнения и «неправильного», от чего она спешит налить из кофейника немного горькой жидкости и сделать глоток. Теплый напиток приятно греет горло и понемногу убирает тревогу. Глаза всё ещё устремлены на приписку: «был в сети в 18:46». Не сказать, что Иванченко обидно, просто она не понимает, что случилось. Вчера девушка проснулась, когда Дима уже ушел, по себе оставив лишь теплый завтрак, а ещё сообщение в телеграмме, что у него встреча. С тех пор они переписывались мало, а сегодня, когда отметка подписчиков на ютубе превысила пять миллионов, он даже не поздравил её в ответ. Конечно, девушка всё понимает: у него развод в разгаре, переживания, из-за этого и бинты на руках. Но хоть простое «привет» можно написать? Олеся делает очередной глоток и глядит куда-то в район холодильника, раздумывая. Странно признаваться себе, что быть рядом с Димой ей нравится. Точнее, эти ощущения и чувства, которые она ощущает подле него — спокойствие, умиротворение и правильность. Около Журавлева хочется находится и хочется жить. Странное открытие. Но Олеся старается никогда себе не врать, пусть и какой не была бы правда. С Зайцем всё не так: страсть, молодость и рок-н-ролл. А вот с Димкой — уют, тепло, дом. В некотором понимании и «любовь»? Иванченко встряхивает головой, пытаясь избавиться от глупых и странных мыслей, а после доливает в чашку остатки кофе. Но вот внутренний голос и раздумья так не думают и продолжают волнами цунами наваливать на неё мысли. «Она» и «влюбится в Димку»! Да ещё и за пару дней. Пф… Где такое видано? Но ведь не зря её нутро так на его нахождение реагирует? Или же… Неужели это непонятное ей чувство давно уже теплится в ней и только сейчас она это наконец-то понимает? — Да нет… Бред всё это, — бубнит она себе под нос, и, словно ища доказательство своих слов, бросает взгляд на сверкающее колечко на указательном пальце. Но оно, блядь, не убеждает, ведь внутри что-то противно тянет. С некой издевкой и поучительностью. — Поздравляю с пятью миллионами, милая. Иванченко вздрагивает, когда чьи-то крепкие руки обвивают её со спины, и от неожиданности, испугу едва ли не роняет чашку. Первая мысль, что кто-то слышал её раздумья и сейчас осудит; вторая — отрезвляет, ведь люди ещё не умеют читать чужие мысли, а за пару секунд аромат такого привычного Зайцу парфюма ударяет в нос, и она всё понимает. — Макс? — тон голоса осторожен и с нотками некого выжидания. А ещё блядской вины: кто думает о другом парне при живом женихе? — Спасибо, — с опозданием благодарит и спешит выплутаться из объятий Олеся, при этом делая пару шагов назад, чтобы увеличить между ними расстояние. Чувство «неправильного» вновь бьет, и в этот раз словно обухом по голове, и ей до блядского хочется сморщиться и убежать. — А разве мы не отдыхаем друг от друга? — Отдыхаем, — на лице Зайца мягкая улыбка, глаза искрятся. Аккуратно он вновь протягивает к ней руки и в этот раз обвивает уже за спину, бессознательно притягивая к себе, словно в попытке ощутить как можно ближе. — Но думаю для того, что бы поздравить свою любимую с такой цифрой, я могу взять перерыв от отдыха. Олесе б улыбнуться. Но сознание настолько замедленно, что она никак отреагировать быстро не может. Лишь позволяет жениху некрепко прижимать к себе в этот глупый порыв нежности. Мысли читать не может и на том спасибо. — Как ты вообще? — негромкий шепот с прекрасно ощутимыми нотками любви и искренней нежности. — Неплохо. Сказать «хорошо» будет странно, да и вопросы неуместные начнутся: «почему это ей хорошо, когда они не вместе? да и ещё с этим Журавлевым таскается!». — А ты как? — Тоже. Максим невесомо улыбается, аккуратно скользит руками по её позвоночнику и слегка покачивает их в такт известной лишь ему музыке. А Олеся всё это позволяет. Шок от того, что её настигли в момент копания в себе, никак не проходит. И она на автомате поступает так, как правильно. — Я соскучился. Олеське б по-хорошему тоже самое сказать, но очередная волна «не того» накрывает с головой, сбивает с ног, а внутри всё словно цепенеет. — И я… Неуверенное и тихое. А после она и вовсе делает шаг назад, окончательно выпутываясь из его объятий, чтобы одним глотком допить кофе и вымыть чашку. Макс выжидает. Сощурив глаза, внимательно что-то высматривает в глазах напротив, которые она до отчаянного прячет. Девушка копошится возле раковины долго, оттягивает тот момент, как ей вновь придется развернуться к нему и смело посмотреть на жениха. Внутри пусто и одновременно вихрь, который она не в силах остановить. — Чего ты хотел? — голос звучит более сухо, нежели Олеся хочет изначально. Медленно оборачивается, упирает руки по бокам в белый кухонный гарнитур, а бедрами прижимается к холодной раковине. Парень стоит в полутора метрах и слегка нахмуренно рассматривает любимую. Словно он её не узнает… — Напомнить, что послезавтра мы едем в Питер. Двое. В наше первое серьезное путешествие, — аккуратно, словно боясь получить отказ, говорит Заяц, понемногу подходя к барной стойке слева, от незнания, куда себя пристроить. — Мы же едем? — тихо уточняет он, взирая на этот холод со стороны Иванченко и этот перерыв в почти что в неделю. Олеся молчит. Глядит прямо, практически не моргает. Прислушивается к себе. Там фонит, а ещё волна «неправильного», от которой из-за частого нахождения подле Димки, уже отвыкает. Да блядь. — Конечно. И слабая улыбка. Совсем не внушающая уверенности. И Макс это понимает, чувствует, что что-то не то, но лишь спешит скорее обнять, игнорируя всё и всех. Внутренний голос Олесю материт.***
Дым из легких выходит с приятным послевкусьем на губах, быстро растворяясь в уже зимней (пусть ещё и ноябрь) вечерней прохладе. Дима лишь успевает провести глазами очередной сгусток приятного, но вредного никотина. Здесь, на заднем дворе офиса, спокойно. Уже поздний вечер, да и колючий мороз. Мало кто из ребят решится провести здесь и пять минут. Только такие, как Журавль: отчаянные и потерянные, те, которым уже нечего терять. Даже остатки здоровья. Мороз пробирает до костей, не спасает даже зимняя курточка, небрежно накинутая на плечи. Но Димке плевать, покалывающее чувство на коже немного отрезвляет мысли и не дает полностью отдаться в депрессию. Всё кончено, не остается и надежды. Олеся счастлива. С Максом. Болезненный смешок вырывается в пустоту. Цветы ползут вверх по рукам, по легким. Пальцы подносят к губам тлеющую — вторую — сигарету. Вдох и мысли вновь покрываются дурманом никотинового яда. Ещё вдох и легчает. А третий — убирает сухой кашель, вызванный гипсофилами. Хорошо. — Ты куришь? Пообещал же кинуть. Голос Лены звучит неожиданно, с легкой усмешкой и некой укоризной. За пару секунд она подходит к нему и садится на лавочку подле, бросая взгляд куда-то вперед, в мелькающее свечение предновогодних огоньков. Журавлев едва ли скользит взглядом по ней, замечая её любимое черное пальто и цветастый платок, закрывающий шею. — Это вредно. — Лен, ты меня, конечно, прости, — Дима нехотя прерывается в своем ответе и кашляет, отчего пепел из сигареты опадает сам по себе, — но мне кажется, что в этой схватке смертельных болезней всё же победит блядское ханахаки. Как бы рак не хотел, но за месяц он развиться не успеет. — Месяц? — её твердый голос дает осечку. За пару секунд она сереет, понимание сказанного понемногу закрадывается в корни сознания. — Да, — невесело усмехается Димка, вновь затягиваясь. — В лучшем случае. — Блядь. Парень лишь едва заметно, согласно покачивает головой, словно китайский болванчик, глядя в замерзшую лужу в метре. — И ты так и не поговорил. Не вопрос, четкое утверждение. И спасибо что без упрека или разочарования. Как бы Лена не плакала и не проклинала, но она всё понимает. По крайней мере, пытается. Дима в который раз осознает одно: он её не заслуживает. Бывшая Журавлева затягивается морозным воздухом, словно самыми дорогими сигарами, прикрывая глаза. Она не знает, что говорить и как утешать. Проще всего смирится и не лезть, несмотря на все угрозы рассказать самой. Кому она тогда лучше сделает? — Я хотел. Честно, — у Димки заканчивается сигарета, и он тянется за следующей. Лена сдерживается, чтобы не отобрать у него пачку, как делала это раньше, но понимание того, что смысла нет, останавливает. — Сегодня хотел… Но там она и… Заяц… — кажется ещё немного и в голосе проскользят нотки истерики. Пальцы, сжимающие яд медленной смерти, подрагивают, словно у опытного алкоголика. — Лен, она счастлива, — внезапно продолжает Журавль и оборачивается к девушке. Во взгляде — опустошение, и ей от этого больно. — Реально счастлива, и я не хочу рушить её жизнь… Секунда, и где-то на задворках лениного сознания щелкает странный вывод. Ещё секунда, и она вообще не понимает, как себя чувствовать и вести из-за этого. Внутри растекается чувство странной надежды, вперемешку с блядски болезненным предательством… — Дим… — тихо зовет бывшего мужа Лена, рассматривая покрасневший от холода, угрюмый профиль. Тот лишь издает негромкое: «м-м-м?». — Ты любишь её. Это утверждение звучит, как гром среди ясного неба. Дима замирает, пытаясь осознать, правильно ли он услышал. «Влюбился?» Да нет… Бред… Или же?.. Аккуратно взглядывает на девушку и видит болезненную, натянутую улыбку. В глазах тоска, радость и боль. Чёрт. Со стороны ведь лучше видно, да? — Ты влюбился, — словно первого раза не хватает, повторяет Лена тоскливо. В когда-то любимых глазах сейчас слезы боли вперемешку со счастьем и надеждой, что он, быть может, не окочуриться. Журавлев лишь задумчиво хнычет, отводит взгляд себе под ноги, туда же летит и недокуренная сигарета. Он пытается прислушаться к себе, но там болит. И Дима не понимает, что именно: цветы в легких, сердце или душа. Хотелось бы, чтобы только спина, как раньше. Истерический смех негромкий, накрывает всего на секунд десять. Он зарывается руками в свои волосы, сжимает и оттягивает, словно пытаясь перевести внимание на эту боль, нежели душевную. Влюбился… Какой же бред! — Люди так быстро не влюбляются, — едва слышно шепчет Дима, не поднимая головы. Сквозь толстый шар куртки, он ощущает нежные утешительные поглаживания спины ладонью. — Это невозможно… — Знаешь, когда-то мой преподаватель из психологии… когда мы проходили убийства и самоубийства на почве любви и ханахаки… рассказывал о неподтвержденной теории насчет соулмейтов… — Лене хочется плакать: от боли и осознания или же от счастья и понимания — похуй. Просто хочет плакать. Но она старается держаться: сильно кусает свои губы и позволяет лишь слезам тихо скатываться по щекам. — Что в соулов из самого рождения эти чувства сидят внутри. Знаешь, словно… зачатки любви… От того, когда «истинная пара» встречается, развитие чувств происходит быстрее, нежели обычно. Достаточно лишь проводить вместе время. — Но ведь мы не один год вместе работаем, почему только сейчас? — Не знаю, — искренне изрекает Журавлева. — Я же сказала: неподтвержденная теория. Молчание. У Димы трясутся руки, истерика борется за первенство с сухим кашлем подкатить к горлу, а бинты кровят и чешутся. Гипсофилы устраивают дикие побоища, и с такими темпами завтра парню можно будет открывать цветочный киоск. И не сказать, что ему похуй, ведь умирать он не хочет. Это точно. Но и что делать с новыми открытиями насчет его чувств — Димка тоже не ебет. Хотя он в целом ничего не ебет. В целом, сейчас разбивается одна из главных иллюзий детства: взрослые тоже нихрена не знают, как правильно. А ещё также страшно. Руки на ощупь находят третью (или уже четвертую? впрочем, плевать!), сигарету и прижимают к губам. Звук зажигалки и желанный никотин спешит притупить мысли. Блядь. Журавлева сидит рядом, на полные легкие вдыхает морозный воздух и душит внутри себя блядскую любовь к человеку, который, увы, не её. С одной стороны ей тепло от понимания, что шанс того, что он будет жить; с другой — это полноценный конец всем её мечтам. И, на самом деле, девушке ничего не понятно: будущее туманно, и она точно нуждается в хорошем психотерапевте. Но ведь, если любишь — нужно отпускать. Так будет лучше. Она знает. — Лена… — Что? — Как мой близкий друг ты будешь носить мне цветы на могилку? — Журавлев, блядь! — Будешь носить? — Мы что-нибудь придумаем. — Так будешь носить? — Куда я денусь, — грустная улыбка всё же приходит на смену оптимизму, её рука аккуратно взлетает и ложится на его щеку, — ты ведь мой самый любимый человек, пусть и ебучая Вселенная так и не думает. Дима невесело хнычет, смотря прямо в когда-то любимые очи, а потом медленно прикрывает глаза, отдаваясь такому редкому моменту спокойствия. Кожа под рукой крайне холодная, и у Лены от этого бегут мурашки. Большим пальцем она нежно поглаживает его щеку, взглядом изучает всё отчаяние и боль, которые залегли в темных кругах под глазами напротив. Сколько он уже нормально не спит? Её мальчик. Её первая серьёзная любовь. Её единственная любовь. Как Лена не хочет, чтобы он всё это проходил. Не ощущал эту боль, не зарастал цветами, словно блядская клумба у могилки, и не умирал. Ей хочется, чтобы Журавлев был рядом, любил, как раньше, и строил совместное будущее, где есть лишь они. Вот бы проснуться и понять, что это всё было самым адским сном в её жизни. Но это не сон. И она это знает. Потому что во снах так не болит. — А ты чего, кстати, пришла? — Димка словно приходит в себя и запоздало задает важный вопрос. Бывшая жена внезапно расплывается в улыбке, словно все проблемы в момент исчезают, а после лезет в свою сумку. — Так, свидетельство о разводе сегодня забрала, — она протягивает ему документ, где красуются их имена и печати суда, ЗАГСа. Журавль принимает его задубевшими пальцами и рассматривает так, словно и действительно что-то хочет прочитать. — Думала, отметим… Предложение звучит, как ебучая издевка. Как там у писателей? «Пир во время чумы?» А почему бы и да? Парень выкидывает сигарету, душит приступ сухого кашля и кивает. Умирать, так с музыкой.***
Корпоратив, как всегда, до ужаса банален, и надоедает уже на пятой минуты димкиного нахождения здесь. Возможно, на это влияет ещё и странная молчанка с Иванченко, которую он, прямо говоря, игнорировал два дня. Но, к его большому, девушка улыбается и первой заводит разговор, когда он лишь попадает в её поле зрения. Лишь за пять минут после Дима понимает, что это была попытка избежать Макса, который находился неподалеку. Прекрасно, блядь. «Она любит его… Но ты можешь попытать удачи, неудачник…» — внутренний голос ехидная тварь, и Журавлев отдал миллионы, лишь бы его заткнуть к хуям собачьим. А Олеся, кстати, сегодня невероятно прекрасная и красивая: нежный макияж, аккуратная укладка и платье-миди, огибающее фигуру. «Ты влюбился…» — звучит в голове голос Лены, которой здесь нет, и к которой можно было бы убежать от всех своих проблем и мыслей. Хотя, судя по задумчивости подруги, та тоже от чего-то бежит. Дима ловит её взгляд, направленный на Зайца, и думает, что бежит она, скорей всего, в их с Максом «совместное наедине». Сука. Мягкие нотки обволакивающей мелодии «Как не думать о тебе» раздаются помещением, и толпа одобрительно хлопает Агутину. Тот смущенно улыбается, поправляет наушник и глядит куда-то в сторону, за кулисы, где скорей всего стоит Анжелика Варум. Журавлев приподнимает уголки губ, невольно скашивая взгляд на напротив сидящую девушку. Олеська не испытывает всё ещё особой радости, находясь здесь, отчего уныло подпирает рукой щеку, время от времени косясь в сторону Зайца на балконе. Их мнимое расстояние на «на подумать» всё ещё распространяется, даже на совместные мероприятия. Пусть, как он вчера выяснил, они общаются, хотя, и стараются не находится слишком часто друг с другом. Олеська ведь почти всю неделю провела вместе с ним. И, быть честным, Диму это невероятно радует. По крайней мере, ебучие гипсофилы от этого факта, практически, замедлили свой рост до минимума. Если он влюблен, вопрос «почему» отпадает. В любом случае, и на этом «спасибо». — Ты потанцуешь со мной? Олеся от внезапности вопроса едва приподнимает брови и глядит на вытянутую Димой ладонь. Та белая, словно мел, а на запястье виднеются бинты — она всё ещё не понимает, почему тот заглушает физической болью душевную, но никак не решается спросить. Всё же у каждого свои методы успокоения. — А почему бы и нет? Она аккуратно поднимается на ноги, отряхивает свое мягкое лавандовое платье рукой, а вторую вкладывает у Димкину. Парень сразу же заметно расслабляется и оглядывается на танцпол, который наполовину поглощен тьмой и полон иными влюбленными парочками. То есть… просто влюбленными парочками. Они же с Олесей лишь соулмейты. Всего-навсего. Пф. Она даже об этом не догадывается. Блядь. Дима глубоко вздыхает, когда видит невольное сомнение Олеси и взгляд в сторону Максима, которого на балконе уже и нет. После его взгляд убегает к девушке в его объятиях. Она никогда не была маленькою, на каблуках — почти что выше его, но сейчас Иванченко кажется ему такой крохотной и фарфоровой (видимо от грустных мыслей, наполняющей её макушку), что Димке страшно сильнее сжать её поясницу. Иванченко игнорирует его предложенную ладонь и аккуратно обвивает шею, от чего парню не остается выбора, как положить руки на талию и притянуть ближе. Мягкая и слегка холодная ткань её платья приятна на ощупь. Дима вновь скользит взглядом по её невероятному образу и бессознательно улыбается. Олеся красивая. Очень и даже слишком. Темные волосы завиты и убраны в «мальвинку», закрепленную крабиком с жемчугом. Платье-миди аккуратно огибает утонченную фигуру, приоткрывая грань запретного лишь в виде V-образного выреза, переходящего в три пуговицы в виде белых шариков. Большие голубые глаза подчеркнуты пастельными тенями, а пухлые губы — матовым оттенком, походящим на спелые сливы. Губы особенно маняще выглядят.как не думать о тебе? думать о тебе больше не могу, что мне делать без тебя? без тебя тоска совсем,
Невероятный баритон Леонида наполняет ресторан, и помещение моментально погружается в приятную атмосферу романтики и спокойствия. Они вдвоем покачиваются в такт музыке, пытаясь особо не вслушаться и ни о чем не думать. Но получается откровенно хуево. Слова песни, словно блядская патока, проникают в голову Димы, и нехотя, но он всё же задумывается над смыслом слов и над происходящим. Эта неделя, которую они с Олесей проводят практически разом, практически лишь вдвоем, показывает ему, что в самом деле у них всё может получиться. Ему с ней… хорошо? уютно? спокойно? Наверное, всё и сразу. Олеся дарит спокойствие, смех и то, чего не достает его сегодняшней жизни — близость родного человечка. Она словно тот самый блядский пазлик, который постоянно губится, но внезапно ему удается его отыскать и Жизнь наконец-то станет походить на целостную картину. — Ты замерзла? — негромко роняет он на ухо Иванченко, когда ощущает как она вздрагивает. — Нет, мне тепло, — отзывается девушка куда-то в район плеча и на мгновенье заглядывает в его глаза. Дима мягко улыбается. Всё же блядская хуета под названием «соулмейты» оказывается правдой и в том, что нахождение и более глубокая ментальная связь улучшает физическое состояние. За эту неделю он вспоминал о цветах лишь на перевязках, а кашель душил лишь ночью, когда отсутствие Олеси было слишком долгим, но даже одно маленькое сообщение от неё давало успокоение. И надежду… На то, что всё может выгореть — нужна лишь щепотка смелости, которую Журавлев никак, блядь, не нагребет. как не хочется скучать, хочется скучать, но не по тебе, невозможно оправдать, эту пустоту внутри, Голос Анжелики завораживает, и Иванченко, задумчиво облизав губы, закусывает нижнюю, отрешенно глядя куда-то в толпу поверх димкиного плеча. В его кольце рук — спокойно, пусть и мысли никак не хотят переставать клубится в голове. Каждое столкновение с Максом напоминает о её переживаниях будущего неизвестного ей её соула, а ещё дает узреть то искреннее непонимание в глазах любимого…прячешь ты глаза словно робостью навек, скован. сделай первый шаг, будь же посмелей со мной…
Тихое пение Варум, словно внутренний голос, который подначивает Димку действовать, а не стоять истуканом, глядя на своего соулмейта. На девушку, которая прекрасна. На девушку, которую он любит. Быть может, у них всё получится. Хочется верить, что всё получится. — Олесь… — М-м-м… — Ты не замерзла? — Не-а… Разговор тихий. Олеся всё также с закрытыми глазами лежит на его груди, а Димка покачивает их в такт прекрасной песне. Это не хочется прерывать, и даже колючий холод не способен на это. — Если тебе неуютно — можем убежать. — Мне уютно… Уютно с тобой, Дим… Медленно и нехотя она всё же отодвигается от него и заглядывает прямо в глубину его зениц, в самую душу, где давно уже проросли блядские гипсофилы. Её глаза блестят в свете луны, на лице мягкая, нежная улыбка. …послушай, все в твоих руках, все в твоих руках, все в твоих руках. ты знаешь, все в твоих руках, все в твоих руках и даже я… И вновь этот внутренний голос, который отражается в песне, доносящейся из зала. Димины глаза бегают по порозовевшим от холода щекам, пухлым губами и милому носику. Столь близкое нахождение вызывает в него странный тремор и трепет внутри и глупые мысли, которые трудно сдерживать. А, впрочем, нужно ли? Второго такого шанса не будет и хуже уже не станет — итак дальше последует смерть. Всего лишь месяц остается. — Я сейчас кое-что сделаю… — Что? Вместо ответа на взволнованный шепот девушки, Дима решается на отчаянный шаг. Его губы неуверенно и медленно накрывают уста Олеси. Они холодные, сухие и сладкие от выпитого вишневого ликера. Слишком прекрасные. Внутри обоих всё замирает, в ожидании дальнейших действий. Не ощущая никакого сопротивления, Дима начинает напористо сминать губы девушки, аккуратно подтягивая её к себе, едва ли не вжимая в своё тело. Олеся изумлена. Возможно, не до конца понимает происходящее, но точно не хочет, чтобы это прекращалось. По крайней мере, сейчас. Ей хорошо. Впервые за этот срок, ей не спокойно, а хорошо. Словно бушующий шторм её жизни, это злоебучее ощущение тревоги и «неправильного», прекращается и ему на замену приходит солнце. У Димы перехватывает дыхание, когда девушка прикусывает его нижнюю губу, слегка оттягивая, словно ей его не хватает. Он едва улыбается, и позволяет себе провести ладонью вдоль её хребта к пояснице, тем самым вызывая в Олеськи приглушенный стон прямо в его бледные губы. Ему сносит крышу. Иванченко на секунду прерывает поцелуй, задурманенными глазами смотрит на него, а после вновь врезается в его уста мокрым поцелуем. Целоваться с Димой не равняется целоваться с Максом. Если с её женихом это страсть и что-то животное, так с Журавлем — это нежность, спокойствие и что-то глубокое, идущее изнутри. Ей не хочется прерывать этот момент, не хочется отпускать его и не хочется уходить, возвращаясь к здравому смыслу и жизни, где есть Максим. Где есть, блядь, её жених. Странно, но ей этот поцелуй ощущается, как нечто «правильное», как-то, что она искала всю жизнь и наконец-то нашла. Словно он её половина, словно он её соул… Резко она отрывается, рефлекторно делая шаг назад. Рука тут же влезает к горящим губам, взгляд стеклянный и испуганный. — Олесь, я… — Я… Мне нужно идти, Дим… — с каждым словом изумленная Олеся делает шаг назад, не отводя взгляда от Журавлева. — Прости… Точнее, всё хорошо… Бывай, Дим. И следует сильный, поспешный хлопок за девушкой, который заставляет машинально вздрогнуть парня. Он глупо моргает, не до конца осознавая, что только что произошло. Внутри что-то трещит, руки начинают адски чесаться, а к горлу подходит сухой кашель, который, Дима точно знает, закончится кровью. В лучшем случае.