Liebe Dich

Кайл хватает блистер, буквально вырывает его из руки Эрика, и Эрик, скрещивая руки на груди, тихо выдыхает: — So dämlich. Кайл набирает полную ладонь водопроводной воды и громко глотает, запивая пару красных капсул. Эрик бы не соврал, сказав, что даже так он красив. — Сам тупой, — отвечает невнятно и упирается худыми пальцами в скользкую грязную раковину. Сколько таких же рук сегодня к ней уже прикоснулось? Эрик морщится. Нет, таких же нет ни у кого. Хочется схватить эти руки и оторвать от фаянса, покрасневшие подушечки, побелевшие костяшки. Эрик делает пару шагов вперед. Согнутая линия позвоночника под тонкой рубашкой. Открытая шея в мятом вороте. Несколько алых завитков волос. Втягивает воздух как можно глубже. Кайл вскидывает голову. Не оборачивается. Смотрит через отражение зеркала, исподлобья. Эрик вообще-то не хотел называть его тупым. Он вообще не знал, поймет ли его Кайл. И вот оно. Еврей понимает. Эрик может сказать ему всё, что угодно, может говорить какие угодно грязные вещи, и вряд ли кто-то рядом узнает. Кайл ёжится, передергивая плечами. — Что? Эрик уверен, что ему некомфортно от того, как близко он подошел. Уверен, что ему неприятно, что ткань их брюк почти соприкасается. Что он не понимает, какого черта Эрик до сих пор не ушел. — Просто смотрю. — Просто уйди, блять, — устало отвечает Кайл. Никакой благодарности, маленький еврей. Ничего нового. Эрик думает, что уже привык к самонадеянной уверенности Кайла в том, что он может вертеть им как хочет, выкручивать ему яйца и оставаться безнаказанным. Эрик не может себе объяснить, почему соответствует его ожиданиям. Пальцы едва ощутимо касаются накрахмаленной ткани рубашки на пояснице. — Spiel keine Spielchen mit mir, du kleine rothaarige Schlampe, — проводят немного выше. Он видит, как глаза Кайла распахиваются. Он сам чувствует проскальзывающую угрозу в своих словах. В то же мгновение Эрик будничным движением, словно делает это каждый божий день, поправляет ткань, разворачивается и уходит. Всё внутри клокочет, бежит между ребер вверх, по груди, шее, взвивается к выемке за ушами. Не играй со мной в игры, маленькая рыжая шлюха. Проговаривает про себя еще раз. Смакует на языке. И возвращается в класс. Когда дверь тихо захлопывается, он скорее чувствует едва слышимый звук шагов, и понимает, что это конечно же вернулся Кайл. Но он больше не поворачивается в его сторону и старается игнорировать ощущение, что на него смотрят. Он выжидает. Как хищник, замерший в кустах. Как загипнотизированная кобра, просчитывающая идеальный момент для броска. Когда он слышит звонок, Кайл срывается с места, и видит его Эрик только когда выходит на улицу. С расстояния трёх подтаявших луж. Он спокойно обходит их и идёт к парковке, на ходу доставая пачку сигарет. Прости, Кайл, но это слишком сложная партия для тебя. Ты всегда был умным, но ты никогда не чувствовал, когда пора бы остановиться. Остаток дня тянется в липком ожидании. Под вечер Эрик ловит себя на том, что привычные отжимания даются ему поразительно легко, и кажется, будто он готов сделать еще два подхода по сотне. Когда он накидывает свежее полотенце на плечо, чтобы сходить в душ, он слышит короткий звон телефона, и занесенная над полом ступня опускается обратно.       «Не хочешь мне ничего объяснить, жирный нацистский мудак?»       От кого: Meine Liebe. От руки до внутренней стороны бедра проходит легкая электрическая волна. Он отправляет:       «Завтра поговорим», — и улыбается одними углами губ. Первое, что делает Эрик утром, пишет сраному хиппи, что ему подарили новенькую RTX, и он хочет позвать своих дорогих и любимых друзей, чтобы помочь всё это дело собрать. Врёт конечно. Он справился бы с этим и сам. Но Эрику смутно хочется, чтобы хоть на день они стали теми самыми детьми, которые собираются друг у друга на выходных и играют в приставку. Приставка, конечно, у Эрика тоже есть. Проще сказать, чего у него нет. Хиппи отвечает, мол, говно вопрос. Их отношения всегда были натянутыми. Но они всегда были друзьями. Даже с Кенни. Даже с Кайлом. Эрик не пытается себя обмануть. Когда он пишет смс, кончики его пальцев подрагивают от того, что он представляет, как Кайл, если он придет — а он придет — обязательно, по-свойски облокотится на подлокотник дивана в его гостиной, как его волосы примнутся, как уютная желтая лампа, которую Эрик поставил у телевизора, будет бликами отсвечивать в его темных глазах, играть на гладкой коже. Когда он открывает дверь после нетерпеливой протяжной трели, его будто парализует. Он смотрит на Кенни с руками в карманах, смотрит на Стэна, неловко сжимающего в руках бумажный пакет, гремящий стеклянными бутылками. Он смотрит на Кайла. Так поразительно долго, тягуче, обволакивающе, что кажется, будто замирает не только его сердце, замирает весь мир. — Привет, пацаны, — кидает он, — …Кайл, — переводит взгляд на тут же сбежавшиеся к переносице темно-рыжие, как будто бы даже немного древесного цвета, брови. Он вытащил процессор на первый этаж, чтобы не ютиться в его комнате. Стэн восторженно вертит видеокарту в руках, прежде чем аккуратно, почти с благоговением сунуть её в слот, захлопнувшийся с характерным щелчком. С таким же характерным щелчком открываются первые бутылки с пивом. — Чел, да это же просто охренеть, — Эрик самодовольно ухмыляется в ответ. Хиппи разбирается в теме. — Знаю. Больших усилий стоит не повернуться к Кайлу, сидящему в углу дивана, полностью. Сидящему именно так, как Эрик и представлял. Именно так, что даже мимолетного взгляда хватало, чтобы ноздри расширились, а зубы сжались. Он проронил всего пару скупых фраз, теребя кончики пальцев. Сбиваясь с ритма. Его голос затихал к концу фразы, а брови так и хмурились. Он хотел получить ответы на только ему известные вопросы, но Эрик тянул. Он подавал Стэну инструменты, делая маленькие глотки какого-то паршивого пива, смеялся над шутками Кенни, чего никогда не было, и упорно делал вид, что Кайлу показалось, будто что-то произошло. Ничего не было. Эрик ждет, когда все допьют эту несчастную первую бутылку. Сам он больше не хотел. Алкоголь затуманивает взор, а сегодня ему хотелось видеть кристально чисто. Кайл закидывает тонкое запястье, наполовину скрытое объемной тканью худи, на спинку дивана, его обветренные губы касаются темного стекла, он прикрывает глаза и слегка запрокидывает голову. Когда он делает глоток, делает второй, и тут же делает третий, Эрик видит, как аккуратно подскакивает его белый кадык. На белой шее. На фоне яркого дивана. В сладком полумраке. Вдох дается тяжело. Воздух, будто специально сгущеный, не может свободно протолкнуться в легкие, но когда проникает, сразу же заполняет их полностью, распирает. — Эй, — Эрик получает несильный удар в плечо, резко моргает, раза четыре не меньше, — где твоя мать? Спохватывается. Хиппи. — Они с хахалем уехали до вторника, — старается сказать это как можно более безразлично, — понятия не имею. Стэн издает одобрительный звук. Это означало, что они могут сидеть за приставкой, пивом и чипсами, пока глаза не повылезают. Эрик снова сквозь ресницы, из-под опущенных век, рассматривает Кайла. Так, чтобы это было ненавязчиво, так, чтобы еврей, который сегодня, видимо, поставил себе цель напиться, не заметил его интереса. Щиколотка его левой ноги лежит всего в тридцати сантиметрах от Эрика, а колено, упершееся в спинку дивана, и того ближе. Хочешь не хочешь — отвлекает. Отвлекает от той части Эрика, где он умён, остроумен, расслаблен и непринужден, подавляет той частью, где он не может оторваться, той, где он одержим, где он сжимает свободную руку в кулак, и хочет пнуть ногой сидящего на полу Стэна, так неосторожно привалившегося шеей к месту прямо рядом с голенью Кайла. — Картман… — хрипло начинает Кайл и тихо прокашливается. Мурашки бегут от загривка вниз по спине. — Да, — они встречаются взглядами во второй раз за этот день. — Мне нужна аптечка, — еще тише говорит Кайл. Эрик каким-то звериным чутьем заранее чувствовал, что Кайл это скажет. Он прекрасно знал еще до вчерашнего дня, что его мучают головные боли. Этого хрупкого, тощего мальчика. Так предсказуемо. Так драматично. Так приятно, что хочется схватить его за загривок и швырнуть лицом в стену. Но он лишь встаёт и раскрытой ладонью зовёт пойти с ним. Достаёт огромный оранжевый чемодан, благодаря его матери набитый доверху всем, чем только можно. Ставит на стол. Говорит: — Кажется, это было что-то на букву «ф», — и уходит обратно в комнату. Возвращаясь, он видит, что Стэн и Кенни даже не подняли головы, не отвлеклись от прикручивания лицевой панели процессора. Тем лучше. Они втроем подключают его к телевизору, подключают клавиатуру. Эрик не знает, сколько это занимает времени, но Кайла до сих пор нет. Когда тот хмурый выходит из кухни, Эрик провожает его пристальным взглядом от входа до дивана, куда он падает, сразу закидывая ноги так, чтобы не стоять ими на полу, и кладя голову себе на вытянутый локоть. Шепчет: — Я не нашел капсулы, поэтому выпил таблетки, — и закрывает глаза. Эрик кивает и отворачивается. Чтобы через мгновение резко повернуться обратно: — Какие нахрен таблетки? Кайл удивленно поднимает голову: — …какие-то на «ф», — осторожно говорит после долгой паузы. Возгласы Стэна и Кенни, восторженных качеством графики в игре, медленно тонут в нарастающем белом шуме. Он видит, как лоб Кайла прорезается тонкими морщинками по мере того, как он поднимает свои идиотские брови. На своем идиотском лице. — Ты идиот, еврей? Он хочет заорать: и ты меня послушал? Впервые в жизни? Он просто хочет заорать. Или засмеяться, и, о, каких усилий ему стоит так же спокойно подняться и сказать: — Покажи мне их. Кайл растерянно, с поджатой нижней губой, снова плетется за Эриком, достает белую упаковку с малиновыми полосами и протягивает её прямо в руки. Эрик усмехается. Еще раз. Вертит упаковку в пальцах. — Ты и правда тупой, Кайл, — и начинает громко смеяться, хотя ему вообще не смешно. У него скручивает желудок и кружится голова. Когда обеспокоенные друзья всё-таки подтягиваются к кухне, они слышат: — Да кто, блять, в здравом уме поймет, что на «ф» — это Нурофен?! — Кайл, покрасневший и глубоко дышащий, орёт во всю глотку. — А кто, мать твою… — Пацаны?.. — тянет Кенни, который явно попал на шоу, на которое никогда не хотел попадать. Но всегда попадал. — Этот жирный уёбок нап… — Эрику приходится вцепиться в локоть слегка покачнувшегося Кайла и как можно более мирно сказать: — Что-то ему нездоровится, видимо, подхватил какую-то жидовскую болезнь, от которой скорее всего сдохнет, — и протащить его через всю кухню к лестнице на второй этаж. — Что ты делаешь, — шипит Кайл в попытке вырваться, но спотыкается о первую ступеньку. — Заткнись, жид, ради бога, блять, завали. Кайл смотрит на него огромными, почти пугающими глазищами, наверняка готовящийся что-то сказать, но спотыкается еще раз на том же самом месте и рвано выдыхает, опуская макушку. Эрик пытается вести его как можно более тихо, но Кайл размахивает свободной рукой, сбивая огромную вазу, стоящую у лестничного пролёта. Вода разливается на его отвратительно-мешковатую худи, на психопатично-желтые носки, и Эрик хочет встряхнуть его, хорошенько встряхнуть, потому что он начинал раздражать. Своим шумом, своей тупостью, своим присутствием в конце-концов. Своим умением разрушать всё, к чему прикасается его грязная рука. Вазы, хорошее отношение, жизнь безликой девушки, которую Эрик бы никогда не убил, если бы не Кайл. Они вваливаются в черную комнату, занавешенную шторами, и Эрик с силой толкает его на кровать. Даже если бы Кайл мог внятно сопротивляться, он не смог бы устоять на ногах. Он что-то мычит, но Эрик перебивает его: — Раздевайся. Не так, как он хотел. Всё совершенно не так, как он хотел. Не та ситуация, не та интонация. Он не мигая смотрит, как Кайл стягивает через голову худи и швыряет её на пол. Его голова опущена, а ладони подрагивают. Он хотел бы оказаться здесь же, но по-другому, хотел бы, чтобы Кайл разделся, но этого было недостаточно. Хотел бы, чтобы он разделся до костей. Снял свою дешевую шкуру, вышвырнул и сжег, чтобы он был полностью обнаженным, голого торса слишком мало. И такого Кайла ему слишком мало, он хочет больше, и это злит. И еврей злит. И оставшиеся внизу хиппи и Кенни тоже злят как никогда. И он ничего не может с этим сделать. Он кидает в Кайла первую попавшуюся рубашку, которую планировал когда-нибудь дать ему, но не сейчас, не сейчас. Не сейчас. И Кайл, медленно влезающий в молочные рукава, вызывает желание врезать ему, поднять его за волосы, поднять его тупую-тупую башку, и с размаху ударить о собственное колено. Он одевается и откидывается спиной на кровать. Эрик не двигается. — Когда-нибудь я разделаю тебя, как свинью, жид, — он знает, что Кайл его не слушает, — выпотрошу и сожру, помяни моё слово. Вытянутое, распахнутое, горячее тело никак не реагирует. Просто лежит. Его дыхание начинает выравниваться. Эрик подходит, снимает с него ублюдские мокрые от воды носки и еще минут пять смотрит на ничем не скрытые ноги. Маленькие светлые пальцы, чуть поджимающиеся и снова расслабляющиеся. Хочется потрогать свод стопы, выемку под гладкой пяткой. Погладить каждый палец, рука уже сама было потянулась, но Эрик одернул себя. Не сейчас. И закрыл дверь с другой стороны. На лестнице он приглаживает волосы, делает пару вдохов. И выдохов. Вдох-выдох, как обычно, Эрик. А теперь повтори. Спустившись он чувствует необходимость бросить короткое: — Перебрал, — и с хлопком открыть-таки вторую бутылку пива. Долгая напряженная битва почти подходит к концу, когда Эрик слышит слегка шлепающие шаги по лестнице. Сонный Кайл, с полуопущенными веками и приоткрытым ртом, на носочках спускается и молча садится на диван. На то же самое место, где сидел до этого. — Чувак, всё в порядке? — не отрываясь от джойстика спрашивает Стэн. — В полном. Эрика убивают в тот же самый момент, когда он смотрит на Кайла. Возможно, это был не момент. Не мгновение, не секунда, возможно он засмотрелся чуть дольше, но. Кенни издаёт протяжный разочарованный вздох, когда они проигрывают, войдя в топ два. Все понимают, что надо расходиться, собирают потихоньку пачки из-под снеков. И только Кайл как сидел, глядя в потолок, так и сидит. Стэн хочет было одернуть его, Но Эрик не даёт ему это сделать. Вытягивает руку так, что она как раз внешней стороной становится поперек стэновой груди. — Валите уже, — как бы невзначай устало произносит он, и поднимая пакет с мусором, вручает его Стэну. — Мне уже намного лучше, — всё так же пространно говорит Кайл, чем заставляет обернуться на него еще раз, но Эрик захлопывает дверь, и они остаются одни, — я тебя ненавижу, — добавляет он, — Картман… Эрик садится рядом. Ничего не отвечает, только вопросительно смотрит, упершись локтями в колени. Кайл поворачивает голову, перекатывается с затылка на щеку. Пялится будто сквозь него. — Так сильно тебя ненавижу, — и громко вдыхает. — Спал? Кивает как может. — Ты мне снишься, ублюдок. Эрик приподнимает бровь. — Каждый раз, — его дыхание снова сбивается, — одно и то же. Сердце в момент стучит глуше. — Глубокая ненависть — своего рода идеализация, — ровно отвечает Эрик, игнорируя собственное тело, — мы оказываем объекту ненависти слишком много почёта. — Я всегда оказывал тебе слишком много почёта. Эрик хочет было сказать, что это цитата Ницше, которую Кайл конечно же должен знать, но вместо этого молча без стеснения разглядывает его. В доме так тихо. И Кайл такой органичный в этой мягкой рубашке с неприлично расстегнутым воротом, с тонкими ключицами, виднеющимися под ним, с этими сияющими чернющими зрачками, за которыми не видно радужки. От него пахнет алкоголем и кондиционером для белья. Кондиционером, которым всегда пахнет постель Эрика. И он такой почти великолепно молчаливый, медленный, тянущийся, как патока, такой сладкий, полусонный-полупьяный. Я хочу тебя облизать, думает Эрик, но не произносит вслух. — И я не маленькая рыжая шлюха. Конечно нет. — Ты маленькая рыжая еврейская шлюха, Кайл, прости. Глупый еврейский мальчик. С грязной еврейской кровью. Пришел на свидание в Гестапо в надежде остаться на воле. Кайл дышит прерывисто. Эрик смотрит на его ярко-розовые, пудровые щеки. Зубы чешутся изнутри от того, как хочется их укусить. Звонит телефон. Не его. — Это наверное мать… — всё так же безэмоционально, как и до этого, шепчет Кайл, — не хочу, — он морщится не в силах объяснить, что конкретно не хочет. Эрик сам поднимает трубку, отходя к тумбе у двери. — Добрый вечер, миссис Брофловски, — он даже натянуто улыбается, чтобы противная ему женщина услышала это в его интонации. Спрашивает, где Кайл. Эрик хочет ответить: тебя ебать это не должно, старая сука, но сдерживается. — Кайл разве не предупреждал, что останется на ночевку? — такое искреннее детское удивление. Лживое. Эрик поудобнее перехватывает телефон. Его начинает утомлять разговор уже на второй фразе, а это плохой знак. Всегда плохой знак. Как только кладёт трубку, он возвращается к невинно смотрящему на него снизу вверх Кайлу. — Твоя мать — ебанутая, — старая сука, добавляет про себя. Кайл ничего не отвечает, только выдавливает слабую кривоватую улыбку. Но тут же становится вновь серьезным. — Ты ведь не хочешь меня убить? — внезапно спрашивает он, который еще пять минут назад наверняка переживал о том, что дома ему устроят за то, что он не вернулся вовремя. Не вернулся вообще. А завтра понедельник, школа и еще куча бессмысленных причин, которые вообще не имеют значения. Эрик снимает надоевшую водолазку. Ночью в доме становилось душно, и неприятная липкая испарина покрывала спину и внутреннюю сторону локтей. Кайл скользит необъяснимым взглядом от его лица до брюк, сверху вниз, и потом обратно. Эрик видит, как дергается жила на одной из сторон его шеи. Это то, что тебе снится, Кайл? Эрик не спрашивает. Скорее убеждается. — Боишься? Только взаимный страх делает союз надежным. Так писал Фукидид. Есть два рычага, которыми можно двигать людей: страх и личный интерес. Так говорил Наполеон. — Я не боюсь тебя, — поразительно уверенно для своего состояния отвечает Кайл. Если бы ты только знал, Кайл. Тебе бы следовало меня бояться. Эрик осторожно протягивает руку к ладони Кайла и поднимает его на ноги. Кайл по инерции кладет вторую руку ему на предплечье. Его нос где-то на уровне грудино-ключичного сустава, голой кожей Эрик ощущает чужое теплое дыхание. Собственное начинает отвратительно предательски сбиваться. — Кайл, — едва слышно выдыхает ему в висок. Чувствует, как встрепенулись ресницы, как пальцы слегка сжались, как он переступил с ноги на ногу, — тебе пора домой. Кайл практически растекается в его руках. Боже. Если ты есть… — …если только ты сам не хочешь остаться, — прямо в ухо, прямо так, чтобы видеть, как маленькие волоски встают дыбом, видеть, как его потряхивает. Как короткие ногти впиваются ему в руку. Опять взгляд исподлобья. Ни на йоту не похожий на такой же, но днём ранее. Будто это два разных человека смотрели на Эрика. Рыжая прядь падает на один глаз, и Эрик убирает её Кайлу за ухо. — …а ты не хочешь, — опущенные уголки тонкого розового рта, россыпь веснушек на неживом оттенке кожи на лице, и этот рот как будто приглашает его, чуть приоткрывается, молча, так восхитительно молча, что уже даже не хочется надеть на него намордник. Кайл откидывается назад так, что Эрику приходится придерживать его за лопатки. Эрик не понимает, алкоголь уже начинает выветриваться из его крови или еще нет. А Кайл облизывает сухие губы своим блестящим языком и говорит: — Ты оставил телефон в своей комнате. Доходит не сразу. Он ехидно улыбается. Как настоящая сука. Весь в свою мамашу не иначе. — У тебя такой… простой… пароль. Вот же жидовская гнида. Эрик с пару минут не сводит глаз с его лица. — Ты ведь уже сказал ей, что я сегодня не вернусь?