Странная история, приключившаяся с Мэри Райли, и о которой она никому не могла рассказать

      Посыльный принёс новую пробу соли. Мистер Пул медленно прошёл в людскую, положил письмо на стол. Никто не хотел к нему прикасаться — все знали, что за этим будет. И только молча смотрели на письмо.       — Может, сожжём его?       — Брэдшоу.       — Прошу прощения, Мистер Пул.       Дворецкий хмуро посмотрел на него, лакей опустил взгляд в стол.       — Конверт нужно отнести.       — Да, мистер Пул.       Дворецкий перевёл взгляд на Мэри. Та кивнула.       — Я отнесу его, сэр.       Она встала и взяла письмо. Когда проходила мимо, дворецкий легко тронул её за локоть       — Спасибо, Мэри.       — Я просто делаю свою работу, мистер Пул.       — Эдвард… — Мэри постучалась в закрытую дверь кабинета. — Пришло новое письмо.       Она просунула конверт под дверь — не хотела передавать в руки, не хотела его видеть, хотела убежать и никогда больше не появляться. Во всём здании ещё пахло кровью. Кровь въелась в доски пола. Как она не отмывала, от неё было теперь не избавиться.       Дверь открылась, и Хайд прошёл мимо неё вниз, где снова хранился заветный ящик. Мэри прошла в кабинет, прислонилась к стене и сползла по ней на пол. Она ждала звона разбитого стекла. Удара об стол — чего-нибудь. Но была тишина. Тяжёлая, гнетущая. И крик. Но не ярости а боли. Мэри выбежала в театр и попятилась, едва не упав.       Хайд снял с себя рубашку, его скрутило судорогой. Гримаса боли исказила лицо. Мэри не могла смотреть и не могла отвести взгляд. Ей было страшно — так страшно… Метаморфоза явила ей чудовище, и оно билось в агонии. Кричало на два голоса. Боль разрывала её сердце, ей было так его жалко…       Генри Джекилл был моложавым мужчиной лет пятидесяти, Хайд был прав — он был действительно стар для неё. Начинающее дряхлеть тело. Измождённое, но такое светлое лицо. Тронутые сединой короткие кудрявые волосы, аккуратные усы и борода. Мэри уже не надеялась когда-либо увидеть его.       — Доктор… доктор Джекилл!       Ноги сами понесли её вниз. Джекилл сидел, привалившись к подиуму первого этажа амфитеатра. В его глазах были безмерная усталость и боль.       — Мэри… О, Мэри, моя Мэри…       Она прижалась к нему птицей, слёзы принесли облегчение. Джекилл обнял её, устало опустил к ней голову.       — Ты спасла мне жизнь. Боже, Мэри, что он с тобой делал… прости меня. Простишь ли ты меня…       Когда слёзы иссякли, а силы, хоть немного появились, Джекилл, держась одной рукой за перила, второй — опираясь на Мэри, попытался встать. Медленно, у него получилось. После, попросил Мэри помочь ему одеться — жуткая метаморфоза разорвала бы рубашку в клочья. Мэри подставила плечо и, с её помощью, он пошел наверх, к выходу из своего заточения.       — Открой все двери и окна. Пусть эта вонь уйдёт.       — Да, сэр.       — И скажи Пулу, пусть принесёт мою трость.       — Она сломана, сэр.       — Да…       Тяжёлая дубовая трость. Подарок от старого друга. Он сам сломал её об голову Кэрью.       — Я помню всё, что делал в эти дни, Мэри, но, что было раньше, скрыто от меня за пеленой тумана.       — Вам нужно отдохнуть, сэр. Наверняка, память вернётся — нужно только дать ей…       — Благодарение Господу, сэр, вам лучше!       Вероятно, кто-то увидел из окна, как они выходят, и вот уже вся прислуга высыпала во двор, опасаясь, не в силах поверить, что всё прошло. Мистер Пул и Брэдшоу подбежали и, вместо Мэри, взяли доктора под руки, повели в дом. Мэри осталась стоять. Джекилл обернулся и позвал её. Дворецкий остановился и также посмотрел на неё.       — Мэри, не стойте столбом. Бегите и разожгите камин.       Когда хозяина переодели и уложили, а огонь в камине мерным треском разгонял промозглую стылость, мистер Пул погнал слуг из комнаты, но Джекилл попросил Мэри остаться. К дворецкому вернулось его прежнее самообладание, он только строго посмотрел на горничную и вышел, закрыв дверь. Джекилл лежал, тяжело провалившись в подушках, он тяжело дышал, казалось, он даже смотрит с трудом. Мэри не знала, что делать.       — Сэр, попросить миссис Кент приготовить бульон?       Он облизал пересохшие губы и слабо улыбнулся. Чуть пошевелил рукой.       — Сядь, Мэри, прошу тебя.       Мэри подошла и села на самый край. Джекилл нашёл рукой её руку, он был такой холодный… Мэри осторожно перехватила её обеими ладонями и поднесла к лицу, выдохнула, согревая. Джекилл смотрел на неё, и в усталых глазах было столько нежности…       — Всё это время я искал в тебе своё спасенье.       Он глубоко вздохнул и прикрыл веки. Легко сжал её руку.       — Мэри, пока лаборатория открыта, спрячь ящик. Нет, лучше принеси его сюда.       — Да, сэр…       Тихо, невольно прижимая его руку к груди. На его лице снова отобразилось страдание, и ей было больно на него смотреть.       — Всё, что есть в нём человечного, Мэри, — твоя заслуга. Вот почему он не выходил из лаборатории. Ему нравится быть рядом с тобой равно как и нравится мучить тебя. Я говорю «он» — потому что не могу сказать «я». Когда-то он действительно был мной — сейчас он живёт своею страшной жизнью.       — Он сказал, что освободил вас, сэр. «Деяния без последствий и сожалений». Так вы это назвали.       — Я слаб. Мне так приятно было видеть себя твоими глазами, Мэри, но я совсем не тот святой, каким ты меня представляешь, — он продолжил движение и коснулся её лица. — Моя натура двойственна и, за все эти годы, я позволил трещине в душе разрастись до невероятных размеров. Найдя решение, я поддался ему, успокаивая совесть, как обыкновенный тайный грешник.       Мэри слушала, уткнувшись ему в ладонь, держа её своими, и не могла сдержать слёз. Когда Джекилл привлёк её к себе, она почти не сопротивлялась, а, стоило лечь к нему на грудь, наконец, отпустила себя. Слёзы очищали, прогоняли страхи. В первый раз за столько дней ей снова было тепло. Джекилл обнял её, утешая, он что-то шептал, касался губами её головы. Глаза его закрывались, и он провалился в сон.       Энни с Брэдшоу стояли, прильнув к двери, каждый смотрел в свою сторону коридора, чтобы, при появлении дворецкого, отпрыгнуть и оказаться застигнутыми за менее позорным делом. Но, кроме тихого бормотания, ничего интересного они, увы, не услышали.       Когда слёзы ушли, Мэри ещё лежала, прислушиваясь к его спокойному дыханию, к биению сердца. Подняла его ладонь к своему лицу, рассматривая её, ища различия. Ладонь была такой же: красивой, крупной и сильной, Мэри от кого-то где-то слышала, что у Джекилла — а, значит, и у Хайда — руки настоящего врача — вот только не было на ней тех страшных свежих ран. Легко поцеловала пальцы. Поднялась у него на груди. Расслабленное умиротворённое лицо. Коснулась пальцами его щеки.       — Я всё это время ждала вас, сэр. Мне не важно, святой вы или нет.       Наклонилась и оставила поцелуй в уголке губ.       Генри Джекилл проспал четыре дня.