***
…убивает меня другое. А именно: гнет постоянного страха, слабости, презрения к самому себе. Франц Кафка «Письмо отцу».
«История циклична», — твердил преподаватель по основам философии. Это единственное, что Лëва запомнил из всех лекций, на которых он присутствовал. И сейчас, когда Лëва медленно отходит от наплыва чувств после секса, пытаясь отдышаться, а Шура, такой же непринуждённый, потянулся за сигаретой, он невольно вспоминает эту фразу: ведь всë это уже было, с точностью до секунды. Но на этот раз он не позволит боли взять верх: Лëва предложит Шуре пойти по второму кругу, снова отдастся в сильные руки этого властного мужчины, коснется его уставших мышц, утонет в грубых поцелуях. Лишь бы не чувствовать ничего, они снова сотрут границы между своими рассудками. Лишь бы забыть о том, насколько никчёмен, Лëва опять довериться ему. Шура не смотрит на Лëву: он так же, как и в прошлый раз, поворачивается к нему спиной и курит, глядя в окно. Будто ему тоже стыдно от самого себя, как и Лëве. Хотя, сложно поверить, что такому мужчине, как Шуре, будет неловко — он-то знает себе цену. Шура показывает себя таким, какой он есть на самом деле, он не притворяется и не лжёт (и тут же догадывается, когда лгут ему), да и в принципе не пойдёт на то, что заведомо может причинить ему дискомфорт, в отличие от Лëвы, который в силах лишь смотреть в потолок и пытаться сдерживать подступающие слëзы. Отец Лëвы, когда ещё был жив, часто называл его «плаксой». Он, в сущности, таким и был, да и с того времени ничего не изменилось. — Может, повторим? — вполголоса выдавил Лëва, чтобы подавить ком слëз в горле. — Я что-то не настроен, — ответил Шура. Лëву это очень задело, но он ничего не скажет, ведь он никогда не говорит о том, что его расстраивает и обижает. Ему, как он думает, легче бесконечно додумывать, почему человек поступил именно так, как поступил, намекать, нежели спросить напрямую и не мучать обоих. Если бы Лëва больше говорил, ругался, всë было бы совсем по-другому. Эта мысль убивает. — Я тебе противен? — неожиданно для самого себя решается спросить Лëва после непродолжительного молчания. Только бы не заплакать. — Конечно нет, — отвечает Шура, даже не развернувшись. — Если бы был, ты бы тут не лежал с моей спермой на лице. — И всë же, — через силу продолжает Лëва, уже не в силах скрывать дрожь в голосе, — Почему ты не хочешь ещё раз? — Господи, ты как маленький, — усмехается Шура и наконец поворачивается к Лëве. — Я, знаешь ли, далеко не в самом расцвете сил, мне нужны перерывы. Через полчасика можем повторить. Не загоняйся так, овечка моя, относись к жизни проще. Шура, конечно, насквозь видел Лëву. Он сразу понял, с первого же взгляда, что Лëва — травмированный ребёнок, которому в своё время не хватало внимания от матери или отца, отчего сейчас он не может найти себе место. Не просто так же Шура задал вопрос про бары. В отношениях Лëва будет капризничать, играть на эмоциях, манипулировать, делать всë, как подобает несформированной личности ребёнка, не потому, что он плохой человек, а оттого, что пока не знает, как можно по-другому. Шура, конечно, мог бы обнять Лëву, и, поглаживая по волосам, утешать его, приговаривая, какой он бедный и несчастный, что он его не бросит, он-то не такой, как все остальные, они будут вместе до конца своих дней, заведут детей и умрут в один день. Но зачем? Это же неправда. Но это не вина Лëвы — ему просто нужно повзрослеть, открыть глаза. — Я просто… боюсь, что ты меня оставишь, — пробормотал Лëва себе под нос, отведя взгляд. — Лëва, а я ничего тебе не должен, — говорит Шура прямо, но без капли агрессии в голосе. — Как и ты мне. Можешь прямо сейчас уйти и больше никогда мне не позвонить — я тебя держать не буду, это твоё право, такое же, как и моё. Нужно принять это, малыш, что люди приходят и уходят. Когда ты это поймёшь, будет гораздо легче, поверь мне… Лëва не смог больше сдерживать слëз и разрыдался. Шура на него не кричит, даже не отчитывает, но эти слова для инфантильного Лëвы — как оплеуха. Будто отец поставил его в угол, приказав подумать над своим поведением. Он не мог выдавить ни слова, лишь всхлипывал, не в силах перестать плакать. Лëве захотелось послать Шуру к чертям, ведь он не стал врать «во благо», как это делали другие, а обманываться было легче, чем принять правду сразу. — Ну что же ты, плакса, — Шура тяжело вздохнул и подал салфетки. — Не драматизируй так. Салфетки и примирительный секс — всë, что я могу предложить.***
Той ночью Лëва чувствовал себя опустошенным, грязным и разбитым куда сильнее, чем обычно. Лëва ушёл сам, когда Шура спал, вернее, делал вид, что спит. Он вслушивался, как тот неспешно оделся, вызвал такси и вышел из квартиры, как в песне группы «Кино»: закрой за мной дверь, я ухожу. Шура не стал его останавливать — для чего? Они оба давно усвоили негласное правило, что любовникам не стоит просыпаться вместе. Тем не менее, он знал, что Лëва рано или поздно позвонит опять. Он ломается, отрицает зависимость и правду. Не любви ищет он, а пытается восполнить то, чего недодали в детстве. Вот, вроде взрослый мальчик, в университете учится, подработки ищет, живёт отдельно от безразличных родителей, а ищет внимания. Нет, не внимания, оно может быть плохим и резать душу. Тут необходимо бесконечное обожание, вечная похвала и долгое восхищение каждым шагом. Этого не смогли (не захотели) дать родители. Этого не даст и Шура. У него свои дела, яркая жизнь и карьера музыканта. О ней Лёва узнал не из личных разговоров, не из переписок, а из ленты во ВКонтакте. Там высветилась яркая реклама о предстоящем концерте «Берегов истины», а в центре афиши красовался Шура. Выглядел на фото он счастливым. Таким он не был ни до, ни после секса с Лёвой. Он перешёл на страницу сообщества «Берегов истины» и пролистал чуть ли не все их фотографии. Везде Шура выглядел счастливым. Ему для радости не нужен был мальчишка с комплексами. А этот мальчишка не нужен и самому себе. Он страдает, убивается, изводит сам себя и не останавливается. Он достигает нового уровня мазохизма, когда скачивает все альбомы «Берегов истины» и слушает песни запоем. Шура поёт красиво. Далеко не чисто, но, сука, красиво. Его голос сперва убаюкивает, а потом раздирает сердце, оставляя глубокие кровоточащие раны, что отказываются затягиваться. И снова повторяется цикл. Лёва страдает по своей же вине. Он бесконечно много просматривает фотографии Шуры, проклинает его, слушает часами напролёт его песни и рыдает, как маленький ребёнок. Сперва кричит, непонятно к кому обращаясь, как сильно ненавидит Шуру, а потом открывает его профиль в инстаграмме и снова обливается слезами, сожалея о сказанных словах. Это напоминает замкнутый круг. Его не обрывают, а увеличивают его продолжительность: Лёва психует, пишет Шуре, что хочет его увидеть и отбрасывает телефон на кровать. Потом долго ходит по квартире, смотрит в окно и курит тонкие сигареты. Над ними смеялись многие любовники, называли их «женскими», а Лёва пропускал это мимо ушей и продолжал вдыхать ментоловый табак. Лучше бы так отпускал правду о собственной ненужности и людей. Они не дадут долгого восхищения. Им быстро надоедают капризы ребёнка, запертого в красивом теле. Телефон вибрирует. К нему долго не подходят. Лёва накручивает себя. Ему одновременно хочется, чтобы Шура назначил очередное «свидание» и послал на все четыре стороны. При последнем исходе будут сильнейшая истерика, пропуски в колледже, приступы самоненависти и бег «во все тяжкие». Лёва будет флиртовать с кем попало, спать с теми, кто отдалённо похож на Шуру, а на утро — ненавидеть себя за это из-за скользкого чувства измены. Какая измена? Между Шурой и Лёвой нет ничего крепкого. Но Лёве нравится придумывать моногамный статус отношений. Оттуда и страдания, и ревность колючая, заполняющая лёгкие. К телефону подходят через полчаса. На экране красуется сообщение от Шуры. Он не ставит запятых, игнорирует большие буквы и имя Лёвы. Пишет, что согласен встретиться с «овечкой» на выходных. Прозвище раздражает. Оно не милое. Оно намекает на глупость и излишнюю наивность. Пора доказать обратное и отказаться от «свидания», заблокировать Шуру и начать двигаться дальше, прекратив поиски внимания у мужчин постарше. Это поступок сильного человека… коим Лёва, к сожалению, не является. Он пишет, что придёт, потом лезет на профиль Шуры, видит очередную фотографию, где тот обнимается с молодой девушкой, и психует. Завидует. Ненавидит. Глотает слёзы. Выключает телефон. Глядит в стену. Глупо страдать человеку, которого толком и не знаешь. Бессмысленно ждать от него вечной любви, как в романах. Пора бы отпустить и двигаться дальше, да будущее завешено туманом, сквозь который невозможно ничего разглядеть. В итоге Лёва привычно включает музыку «Берегов истины» и садится рисовать в тупой надежде отвлечься и погрузиться в мир, которого нет. Там бродит счастье, робко стучится в двери и обнимает крепко при встрече. Оно не даёт Лёве страдать из-за тех, кто плюёт ему в душу и пользуется его телом. А в жизни счастье убегает от Лёвы. Он сидит, рисует, слушает голос Шуры и медленно сходит с ума от любви. Нет, не к самому Шуре, а его идеальному образу, кропотливо построенному воображением. Оно постаралось и создало человека, максимально далёкого от своего прототипа. Лёва отрицает это и продолжает страдать. Он идиот. Наивный идиот.***