***
Снег привычно захрустел под лапами, морозный воздух приятно щекочет лёгкие, и Чонгук довольно облизывается, поднимая морду к выглянувшему солнцу после трёхдневной бури. От созерцания тёплых лучей его нагло отвлекает Тэхён, игриво кусая за шейку и белоснежное ухо, как им обоим нравится, забываясь, что они сейчас у всех на виду идут вдоль улицы. Чонгук, напротив, идёт спокойный и довольный, с гордо поднятой головой, ничего не боясь, ни окружающих волков, ни взглядов, ни тех, кто за пределами стаи. Имея метку на шее, которую альфа никак не может оставить в покое, он слышит всех, волки галдят, завидев их вместе, принюхиваются, но не подходят близко, чувствуя течный запах, который ещё не сошёл, однако это не мешает Юнги налететь на него, упав на колени прямо перед лапами. — Мне рассказали, что произошло в лесу, — лекарь, обнимая Чонгука за морду, трясёт головой, не веря, что всё в порядке после услышанных воплей в лесу. — Меня к вам не пустили… К-как твоя голова? — Юнги, поднимаясь с колен, принимается осматривать голову меж ушей, находя стягивающуюся кожу под шерстью. — Юнги, ещё в первый день я вверил тебе его жизнь, ты единственный, кто мог должным образом помочь при серьёзных ранениях, но три дня назад Чонгук не подпустил бы даже тебя, омегу, — Тэхён толкается носом Чонгуку под шейку, где стоит метка, и слегка прикусывает шкуру, получая довольное урчание и сдавленный вздох от Юнги, который так переживал за его состояние, что не заметил сконцентрированного смешанного запаха. — Да как я могу себя лекарем называть, когда я даже ваше воссоединение не заметил! — омега потянул носом воздух и довольно заулыбался. Тэхён никогда не был таким разнеженным на людях, подобное он позволял себе лишь дома и только с волчатами, которые купались в его трепетной любви. От былого хладнокровия не осталось и следа, он, подобно ещё слепому щенку, ластится к омеге в поисках ласки, обходит его со всех сторон и довольно порыкивает, сверкая чёрными глазами с синим отливом. — Рад, что ты вернулся, — лекарь потрепал альфу меж ушей и, бессовестно отлепив его от Чонгука, заключил в объятия, не удержавшись. — Я скучал, — альфа обнимает Юнги лапой, понимая причину непрошеных слёз, которые впитываются в его шерсть, скатываясь с чужих щёк. Юнги и не надеялся увидеть прежний блеск глаз и открытую нараспашку душу, светящуюся изнутри, неудержимую, полную чувств. — Ты снова заставил меня плакать! — Юнги шлёпнул его по грудке и наспех вытер слёзы, поднявшись со снега. — Глупый альфа! Тебе лучше поспешить, Чонвон просил передать тебе, как только увижу, что он у Южной границы, и то, что ты обзавёлся омегой, не лишает тебя должностных обязанностей. У нас много работы, и ты должен быть примерным альфой, посмотри на себя, в кого ты превратился, у него под ногами чуть ли не валяешься. Тэхён нарочно нырнул под горло Чонгуку и заскулил, показав, что нет, ему не стыдно оказаться в ногах у доминантного омеги, который имеет над ним существенную власть. Лизнув чужой влажный чёрный нос, альфа, виляя хвостом, убегает к границе, пока глубокий синий взгляд не остановил его, заставив остаться. Чонгук смотрит вслед убегающему волку, вдыхая полной грудью шлейф уносящегося запаха. Он всё ещё слишком чувствителен и невольно тянется за альфой, делая лапой шаг в его направлении, пока неподалёку слышится знакомое тявканье, и он замирает, резко выдыхая. Ёнг добегает до него первый и прыгает прямо перед мордой, высунув язычок, громко фырчит и лижет шёрстку докуда достаёт. Хальсе, скользя лапами по снегу, торопится, но падает, проезжаясь под чонгуковыми лапами, и врезается в брата, сшибая того в снег. Чонгук смотрит на их шуточную драку и то, как они показывают друг другу свои недавно выросшие клыки, борясь за его внимание. Он смотрит любовно на чёрные мордочки, извалявшиеся в снегу, горящие озорством глаза, присущие всем щенкам, но лишь эти близнецы затрагивают сердце. Некогда одинокие теперь обрели большую семью, и его разрывает от мысли, что эти малыши считают его таким же родным. Хальсе тянет брата за ухо, но, запутавшись в лапах, поскальзывается, падая прямо на спину, и тихонько скулит, раздосадовано смотря своими влажными карими глазами, но его тут же успокаивает сладкий запах цветов. Чонгук проводит носом по его пушистому животику, лижет шейку и ушки, подталкивает под спинку, чтобы скорее вставал, и тот на радостях резво встаёт на задние лапы и бросается к большой белой морде, обнимая её своими передними лапами, и прижимается лбом, выпрашивая ещё нежности. Чонгук усмехается, позволяя малышу потираться носом о свою шерсть. Тот довольно порыкивает и виляет хвостом из стороны в сторону, высовывает шершавый язык и щекочет старшего омегу, смотрящего за спину на малыша Ёнга, у которого стеклянные глаза-пуговки и взъерошенная шерсть, которую Чону не терпится привести в порядок. Он подзывает маленького омегу, опускаясь на задние лапы, и Хальсе, не удерживаясь, падает прямо в его лапы, зарывшись носом в живот, пока Ёнг подрывается с места и, довольно облизываясь, принимает ласку. Вылизанная белая шёрстка блестит на солнце в свете кружащих снежинок, и Чонгук отстраняется, любуясь чистеньким щенком. — Ты посмотри, всех ублажил, — кутаясь в стёганую меховую накидку, Юнги тянется погладить Ёнга, но тот уворачивается от его рук и прячется в лапах доминантного омеги, зарываясь в густую шерсть по самые уши. — Засранцы, а я заботился о вас, — лекарь кривит губы и, сложив руки на груди, отворачивается. Чонгук мотает головой на подобное поведение и, порыкивая, лезет мордой под чужую руку, чтобы протиснуться и посмотреть своими жалостливыми синими глазами, прося прощения за всех и сразу. Юнги держится недолго и начинает смеяться, сжав в объятиях довольную морду. — Теперь ты член нашей стаи, омега одного из самых сильных волков, с двумя щенками под боком, и каждый здесь встанет на твою защиту. Ты — сокровище, ты вернул нам прежнего Тэхёна, и я благодарен тебе за это, Чонгук, — Юнги прижимается своим лбом к его мохнатому и шёпотом произносит «спасибо» бесчисленное количество раз до влажных глаз и первых капель слёз. Пока солнце светило до самого обеда, Чонгук вместе с остальными волками с лопатами в руках разгребали сугробы, завалившие их дома по самые окна. Под ногами бегали щенки, забираясь в широкие ковши лопат, и ждали, когда их подбросят вместе со снегом в ближайший сугроб. Ближе к обеденному сну волчата валились с лап, кто постарше — развалились под заходящими лучами солнца, взрослые же ждали альф с охоты, чтобы разделать мясо к ужину. Чонгук, счищая прилипший снег с окон своего дома, прислушался к подозрительной тишине. Под ногами по-прежнему хрустит снег, отдалённые разговоры членов стаи и чьё-то тихое сопение. Обойдя дом вокруг, он увидел скрутившихся в клубочек своих волчат на ступеньках. Щенки, уморившись, заснули и, смотря на них, ему совсем не хочется их тревожить, хоть и нужно занести в дом, ближе к огню камина и накормить. Стоя в раздумьях, он слышит тяжёлое дыхание совсем рядом и глубоко вдыхает, чтобы успокоить тревожно бьющееся сердце, которое ненароком подумало, что это может быть кто-то, кто может навредить ему или волчатам. Но нос распознаёт запах морозной мяты вперемешку с родными цветами гардении, и секундами спустя чувствует упирающийся меж своих лопаток нос. Волк дышит ему в спину, ведёт дорожку к шее и широким мазком лижет метку. Чонгук не выдерживает и разворачивается к своему альфе, подставляя ладонь языку, которую жадно вылизывают, а после прижимаются к ней, ластятся и тихо урчат, притираясь к горячей коже. Тэхёну нравится стоять так и просто прижиматься к кусочку тёплого тела, чувствовать, как под кожей бурлит кровь, и подставляться под его ладони, ласкающие с особой нежностью мех. Забывается сразу всё, о чём он тревожился, чувства заслоняют собой мысли и ему не терпится по-человечески обнять омегу, сжать в руках, губами коснуться чужих губ и просто объять теплом. Чонгук смотрит на него с диким блеском в глазах и демонстративно сильнее втягивает носом запах, улыбается хитро, чувствуя на волке лишь их перемешанные запахи, и нагло улыбается, проводя ладонью под его шеей. — Я отсутствовал очень долго? — альфа чувствует усилившийся сладкий запах и невольно облизывается, зная, какая эта сладость на вкус. — Достаточно, чтобы я успел соскучиться по тебе, — наигранно хмурые брови и кривая улыбка. — Непозволительно пропадать на такое долгое время, когда у твоего омеги крайний день течки. Я чувствую себя хорошо, но это не отменяет того факта, что ты мне нужен. Тэхён, урча, мотает головой и толкает ею Чонгука в грудь, в сторону дома. — За меня сегодня дрались, — со смехом говорит Чонгук. Тэхён с настороженностью на него смотрит, а потом омега отступает в сторону и он видит волчат, спящих клубочком на крыльце дома. Он видит их впервые за несколько дней и понимает, как соскучился. Облизываясь, он топчется на месте в нетерпении прижаться к ним носом, и наконец дышит родным молочным запахом. Почувствовав тепло, щенки довольно щурятся, но не просыпаются, так и остаются нежиться на крыльце, наслаждаясь родным урчанием альфы. — Надеюсь, ты предотвратил ожесточённый бой? — Крови не было, были набежавшие слёзы, — шепчет, гладя подушечками пальцев Хальсе, которого сегодня чуть не довели до слёз. — Но достаточно было приласкать и они оба получили, что хотели. Тэхён смотрит удивлённо, потому что никогда не слышал, чтобы Ёнг и Хальсе плакали. Они капризничали, кусались, имея весьма непростой характер, строптивый, они шкодничали, но даже когда их ругали, они позволяли себе пять минут обиды, три негодования и капельку злости, после чего уносились снова, имея в запасе кучу энергии, и всегда шли напролом к тому, чего хотели. — Они… Сегодня они были весь день со мной, никому не позволяли прикоснуться к себе, следовали тенью, ластились, буквально прыгали в руки, — Чонгук поднял на волка взгляд, заметив, что тот замер и не двигается с места. — Ты был прав, — на глаза навернулись слёзы, а с губ сорвался вздох облегчения. — Я чувствовал весь день эту связь, чувствовал их, как если бы они были бы мне родными, — он захлёбывается в счастье, которым смог поделиться. Весь день чувствовал, как внутри что-то бушует, но то было не беспокойство, а радость, эмоции, которые было не объяснить и которые в итоге вылились в слёзы. — Чонгук, — альфа упирается носом в его щёку и собирает солёные слёзы, мазнув языком, вызывает улыбку и дышит, дышит, дышит ароматом, который облаком нависает над ними. — Они твои, наши, и будь уверен, им повезло, что ты стал для них папой. Каждый омега мечтает о своих волчатах, своих щенках, что зарождаются под сердцем, каждый мечтает взять своего кроху на руки и прижать к щеке, как самое дорогое, за что можно умереть не раздумывая. Услышать первый стук их сердца и несмелый шаг навстречу неизвестному. Чонгук не слышал их первого биения, но то, насколько он счастлив стать для них папой, невозможно сказать словами. Это тысячи мыслей в секунду, это крылья, распахнутые за спиной, это лёгкость во всём теле, будто под ногами пропала земля. — Я возьму Хальсе, а ты Ёнга, надо занести их в дом, пусть ещё поспят, — беря за холку волчонка, говорит Тэхён и нежно подталкивает Чонгука носом. Омега, обхватывая волчонка за животик, аккуратно приподнимает и прижимает к своей груди, целуя меж ушек пушистую шёрстку. Они укладывают их в кровать, уложив по бокам подушки, чтобы ненароком не свалились, если будут вертеться. Чонгук смотрит на них ещё несколько минут, прежде чем прикрыть дверь, и, развернувшись, попадает в плен. Не дёргается, а всё потому, что знает, в чьих руках находится. Тот ладонями ведёт по тёплой груди, скрытой футболкой, и Чонгук поднимает на него взгляд, тут же получая поцелуй. Его с жадностью целуют и улыбаются, отчего они стукаются зубами, но им это не мешает вновь соединить губы вместе и сделать глубокий вдох, потому что запахом надышаться просто невозможно. Тэхён поглаживает его по голове, аккуратно отодвигая волосы, чтобы посмотреть на рану, которая его всё ещё беспокоит. — Как ты себя чувствуешь? Голова сегодня не болела? — спрашивает, целуя в макушку. — Нет, но ощущаю тянущий дискомфорт в другом месте, — Тэхён не видит его лица, но чувствует шеей, к которой прижались, как загорелись чужие щёки. — Здесь? — он ведёт ладонью по мягкому бедру и спускается к одной из половинок, чтобы несильно сжать и провести ребром ладони между. — Чувствую, что да, — сжав Чонгука в объятиях, он глубоко вдыхает запах сладкой смазки. Облизывается и, расплываясь в довольной улыбке, поднимает большим пальцем подбородок омеги, чтобы посмотреть на разнеженное лицо и прикрытые веки, хотя Тэхён ещё ничего не сделал. — Пойдём. Взяв за руку, Тэхён идёт спиной назад и останавливается у камина. Поленья тихо трещат, языки пламени обдают теплом, а под ногами мягкий ковёр. Он притягивает омегу за ладонь и опускает свою руку на его талию, вплотную прижав к своей груди. Чонгук, довольно урча, откидывает голову назад, и к его шее тут же прикасаются чувственные губы, захватывают горячую кожу и прикусывают, оставляя неглубокий след от зубов. Вплетая пальцы в серебряные волосы, он поворачивает его голову и открывает для себя новый девственно-чистый участок и, ведя языком дорожку до самой линии челюсти, кусает снова, царапая прорезавшимися клыками. Чонгук всем телом опирается на Тэхёна, дышит прерывисто, пока ему массируют затылок и зацеловывают шею до алых пятен. Тэхён едва отрывается от покрасневшей от его губ и зубов шеи, забвенно любуется на сотворённое, а после оглядывается, решая, как лучше уложить омегу. Заметив на полу пару разбросанных подушек, он, не отрываясь от манящей шеи, подкладывает найденные с дивана вещи и только после укладывает на их своеобразное гнездо Чонгука. Он тянется за поцелуем и теплом, от которого его оторвали, и целует напористей, раскрывая рот, чтобы альфа углубил поцелуй и сладко ласкал его языком, урча от удовольствия. Это медленно, это тягуче, подобно растекающемуся мёду, и им обоим не нужно быстро, не нужна спешка, требуется лишь тело к телу и ласка на грани сознания, до звёзд перед глазами. Тэхён отрывается от зацелованных губ и спускается к бёдрам Чонгука, ведя ладонями вдоль всего тела, чтобы согнуть его колени и взяться за щиколотку. Обведя всю ступню, он подцепляет резинку носка и медленно его снимает, оставляет голую ногу. — А как же твоё: «носки не снимать»? — посмеивается Чонгук, наблюдая, как альфа поглаживает его ноги и ведёт пальцами под тёплые штаны, едва царапая ногтями. — Сейчас они тебе не понадобятся. Или ты замёрз? — усмехается и, оставив носки позади, приподнимается, чтобы оказаться на уровне его живота, и, приподнимая свитер, укладывается меж его ног, наклоняясь к животу, чтобы поцеловать мягкую кожу. — Напротив, слишком жарко, а ты только подливаешь масла в огонь, — Чонгуку и правда жарко, ему ничего не стоит завестись, когда альфа так близко и так трепетно прикусывает его тазовые косточки, выглядывающие из-под штанов, которые с него стягивают. — И действуешь нечестно по отношению ко мне. Тэхён резко остановился, недопонимающе подняв взгляд на Чонгука, с которого почти стянул мешающиеся штаны. — На мне уже как минимум нет носков, а ты всё ещё полностью одетый. — Может, мне вообще тогда не стоило одеваться? — обратившись, он подумал об этом, но не хотел так очевидно налететь на омегу. — Ты нужен мне телом к телу, пожалуйста, избавься от вещей, иначе я с ума сойду, мне хочется… — облизывает губы. — Хочется всего тебя. Не отрывая взгляда от распахнутых губ, он стягивает штаны с бёдер, подцепляя и бельё, оставляя голые ноги, и по желанию омеги снимает собственные вещи, позволяя ткани упасть на пол. Когда обнажённых бёдер касаются чужие, Чонгук довольно выдыхает в распахнутые напротив губы, которые едва касаются его собственных. — Доволен? — нависнув над омегой, Тэхён упирается локтем у его головы, сталкиваясь лбами. — Не совсем, — ворочаясь, Чонгук намекает на свитер, который по-прежнему на нём, задранный до рёбер. Усмехаясь, Тэхён приподнимается, ещё сильнее вжимаясь своими бёдрами в чужие, и наконец снимает ненавистный свитер, слыша облегчённый вздох. Почувствовав долгожданную свободу, он блаженно закатывает глаза и, вытягивая руки вперёд, ищет желанное тело, которое незамедлительно опускается к нему и целует, поворачивая голову под нужным углом. Другая ладонь спускается к ягодице, очерчивая полукруг, и надавливает на влажную дырочку, уже достаточно раскрытую, чтобы туда поместилось два пальца, но Тэхён убирает руку и отрывается от губ, чмокает в самую серединку, прежде чем спуститься вниз, и обхватывает ладонями половинки. — Позволишь? На него смотрят огромными блестящими глазами и кивают, падая головой на подушки. Понимая, что Тэхён собирается сделать, Чонгук расслабляется, готовый на любые ласки, которые его альфе захочется. Видя, с каким вожделением тот смотрит на его дырочку, он чувствует, что ему будет приятно не меньше, и омегу начинает потрясывать от этих мыслей ещё до того, как его ноги для удобства согнут в коленях и приподнимут бёдра, уложив под поясницу подушку. Тэхён заботливо оглаживает ягодицы, чтобы после оттянуть в стороны и тяжело сглотнуть вязкую слюну, скопившуюся в горле. Он с рыком наклоняется ниже и вдыхает аромат морозных цветов, отдающих сладостью собственной мяты и можжевельника. Целует влажную кожу, а после проходится языком, размазывая смазку по ягодицам, самым кончиком проникает внутрь и, хлюпая, всасывает мягкие стенки. Придерживая расслабленную поясницу одной рукой, он продолжает вылизывать, раскрывая языком влажные стенки, и обводит по кругу, прикусывает, вдыхая глубже, чувствуя, насколько затвердел собственный член от подобных манипуляций. Чонгук довольно мычит, растянувшись на подушках, и, задрав руки вверх, он выгибается навстречу языку, который жадно начал вылизывать его стенки изнутри, с каждым толчком погружаясь всё глубже, насколько позволяет длина языка. Тэхён утробно урчит и смакует вкус на языке, слизывая сладость с собственных губ, и носом ведёт по ложбинке, чтобы после прикусить мягкое место и услышать сверху рваный вздох. Тэхён заметил, что Чонгук отнюдь не равнодушен, когда он выпускает клыки и кусает его мягкие места, царапает и зацеловывает следом, помечая своим запахом каждый доступный участок тела. Чонгук чувствует, как его ноги начинают трястись, а пальцы невольно поджимаются. Дырочка, лишённая внимания, пока Тэхён зацеловывает его бёдра, неприятно сокращается, потеряв заполненность и тепло языка. Он двигает бёдрами, проезжаясь ими прямо по лицу альфы, и протяжно стонет, когда язык вновь в него погружается, но этого уже мало, пустоту хочется заполнить больше. — Добавь пальцы, — мычит Чонгук, сжимая в ладони одну из подушек. — Хочу глубже, ещё… Тэхён наслаждается тем, как омега сходит с ума и облизывает губы, напрашиваясь на поцелуй. У него у самого горят губы и, приподнимаясь на колени, он подставляет к нему указательный палец и медленно проскальзывает им внутрь, следом добавляет и второй, а после нависает сверху и проскальзывает языком в распахнутый рот, проглатывая довольный стон. Смазка звучно хлюпает уже от трёх пальцев, и Чонгук, прижимая альфу к своей груди, всё ближе двигает бёдрами навстречу, заламывая брови от скольжения внутри. Горячая кожа соприкасается с его собственной, единый удар сердца бьёт по ушам, шумное дыхание в области шеи и мазки языком сводят с ума внутреннего волка, он утопает в ласке и отзывчиво скулит в ответ. Тело захватывает сладкая дрожь, и это лишь от скользящих внутри пальцев, которые безостановочно двигаются, проникая всё глубже. — Тэхён… — Чонгук целует его во взмокший висок, и альфа вынимает пальцы, обхватывая половинку, чтобы отвести в сторону, огладив. — Ещё глубже? — привстаёт и, получив кивок, обхватывает член измазанной в смазке ладонью, проводит пару раз и подставляет к дырочке, которая свободно его принимает. Он заламывает брови от приятной тесноты и любовно поглаживает бёдра омеги, движущиеся ему навстречу. К нему тянут руки, просят, чтобы обняли, чтобы не отпускали. — Ну что ты, льдинка, — целомудренно целует в губы, ведя языком по нёбу. — Только тебя целовать и буду, любить, как ты того заслуживаешь, и не посмею никому к тебе прикоснуться, — толкается отрывисто, скользя глубже до тех самых ярких звёзд. — Ты — моя семья. Тёплый свет от камина обнимает разнеженные тела. Чонгук, вальяжно раскинувшись на подушках, принимает поцелуи бабочки, которыми Тэхён, сидя полубоком к нему, покрывает грудь и плоский живот. Ему немного щекотно, но так приятно, что от удовольствия он потягивается, выгибаясь в пояснице, под которую сразу просовывают ладонь, чтобы приподнять тело и прижать ближе к себе. — Мой папа говорил, что у волков Севера строгий нрав и горячее сердце, — произнёс со вздохом, подняв глаза к потолку. — Во время наших тренировок он много рассказывал о выживании в разных условиях, называя ваши самыми жестокими. Природа умеет убивать, лёд парализует, снег затопит, если вовремя не взять себя в руки и не подняться с колен, но в его объятиях не страшно умирать, он накрывает, словно одеялом… — вспоминает Чонгук слова папы. — Ты когда-нибудь спрашивал, откуда он столько знает о Севере? — Нет. Когда я задавал лишние, на его взгляд, вопросы, он менял тему, особенно, если рядом был отец. Он живёт только солнцем и властью, ему нет дела до другого, как оказалось. Раздался тяжёлый вздох, и Тэхён приложился лбом о его грудь, проводя носом незамысловатые узоры. — Я скучаю… Как бы мне не было больно, противно, даже мерзко и страшно, я не могу так просто забыть тех людей, которые были со мной на протяжении всей моей жизни, — проведя ладонью по ковру, он нашёл ладонь Тэхёна и крепко переплёл пальцы, пока тот полностью не лёг головой на его грудь. — Можно сказать, что я жил в тепличных условиях, меня не допускали до чего-то серьёзного, держали в стороне, оберегали, а за рвение смеряли таким взглядом, будто за непослушание я падал на самое дно. Из меня лепили какой-то красивый сосуд, точно зная, что должно получиться, и только папины тренировки, рассказы о далёких местах делали меня по-настоящему счастливым. Я очень по нему скучаю… — Чонгук сжал его ладонь сильнее, поглаживая пальцем костяшки, получая в ответ стальные объятия и касание губ у самого сердца. — Вспоминай о нём почаще. О его голосе, то, с каким чувством он делился с тобой сокровенным, что доверял только тебе, так он будет и дальше в твоём сердце, всегда рядом, всегда тенью, и ты не будешь скучать до треска между рёбер, потому что душой он останется навсегда где-то глубоко в тебе. Ты — его продолжение, его кровь и плоть, и то, какие нити вас связывают, не получится разорвать, — Чонгук, касаясь его подбородка, приподнимает голову и за шею тянет на себя, чтобы Тэхён оказался сверху. — Вспоминай его тепло и запах, то, как он обнимал тебя, и ты никогда не будешь скучать, а он на небесах не будет плакать, смотря, как тебя разрывает. — Ты бы ему понравился, — шепчет, глотая ком в горле, на грани слёз, но с улыбкой на губах, потому что Тэхён прав. Чувство тоски можно превратить во что-то более тёплое. — И волчата. Он бы с ума сошёл, узнав, что у меня двое щенков. Тэхён сцеловывает чужую ухмылку, протягивая свободную руку к искусанной шее. Видом он однозначно удовлетворён. — Рад, что ты полноправно считаешь их и своими тоже. Нашими. Теперь мы их плоть и кровь, они — наши дети. — Наши дети… — смакует слова на вкус и со вздохом всхлипывает, надеясь, что папа всё же где-то там припрятался среди звёзд и наблюдает за тем, как он счастлив, вместе с альфой, который вторгся настолько глубоко в душу, настолько интимно внутри переплелись красные нити, что отпустить друг друга уже нет возможности. С наступлением позднего вечера они перебрались на кухню, вдоль всего гарнитура зажгли свечи, чтобы погрузить комнату в тёплый свет и, схватив плед с дивана, перебраться на широкий подоконник. Запах раскрывшихся в кипятке трав щекочет нос, губы обжигает сладкий чай, и тело обволакивает немыслимым теплом. Облокотившись о грудь Тэхёна, Чонгук плотнее кутается в плед и укладывает голову альфе на плечо, смотря на разные замерзшие узоры по другую сторону стекла. — Что тебе сказал Чонвон? Тэхён не показывал своего беспокойства, в минуты опасности, как и прежде, оставался хладнокровным, прятал, что требовалось сохранить в тайне и не поднимать ненужную панику, но у Чонгука хорошая интуиция. — Что к нашим границам зачастили чужаки, — произнёс со вздохом, оставив поцелуй на светлой макушке. — Вынюхивают обстановку, но не заходят в горы, всё же страх быть загрызёнными у них имеется, — усмехается, зная всех тех слабаков, которые только скалиться и могут на расстоянии, а столкнуться в честном бою духу не хватит, никто не хочет потерь. — Вероятно, среди них есть те, кто наделён достаточной наглостью и безрассудством, чтобы драться за того, кто уже помечен. — Думаю, на это их натолкнула мысль одного очень длинного языка, который вывернул всё так, что ты здесь бедный и несчастный, насильно помеченный и завербованный строгими правилами, и его жест доброй воли — вернуть тебя домой, — альфа невольно сжимает зубы при упоминании этого скота, который посмел напасть на их территории. Выбить бы ему всю дурь из головы одним ударом об лёд и дело с концом, но Чонгук невольно ёжится от горьковатого шлейфа, и Тэхён, отставляя свою кружку подальше, сгребает омегу в объятия. — Нас многие недолюбливают, и это ещё мягко сказано. Хотят наших территорий, но никак в толк не возьмут, что многие просто не выживут в таком климате, их стая измельчает, а после и вовсе вымрет. — Страх и власть делают с людьми ужасные вещи, — подлезая под чужой подбородок, Чонгук ведёт носом по выраженной скуле и оставляет там невесомый поцелуй. — Горечь поражения и капризы из-за отсутствия желаемого подбивают играть грязно, мне это известно, но никогда бы не подумал, что это коснётся меня. Думаю, мой папа знал об этом лучше, и перед смертью дал мне всё самое необходимое, чтобы я смог выжить. Зарываясь пятернёй в пушистые волосы, Тэхён вспоминает статного омегу, с резким, но тёплым взглядом. Волчица обладала сильной аурой, и казалось, рядом с ней, даже в моменты парализующего страха, становилось спокойно. Рассказать Чонгуку о том, что он был знаком с его папой, — не осмеливается, по сути своей, это была случайная встреча из-за его любопытства, к волчице тянуло что-то родное, и он последовал за этим чувством. Повлияла ли встреча на что-то?.. Как бы он хотел ещё раз с ним встретиться. Из другой комнаты послышалась возня, а после характерный топот лап на перегонки. На кухне появились ещё сонные мордочки, лапой потирающие нос и сладко зевающие. Сердце Чонгука забилось чаще при виде щенков, ещё таких маленьких для этого мира, но со стойким характером, которым не страшны суровые холода. Наклонившись к полу, он поднял одного за другим на руки и усадил между своих ног. — Ты придумал им имена? — Чонгук гладит гладкую шёрстку на спинке и подставляет пальцы к шустрому языку и ещё маленьким клыкам, которые игриво покусывают. — До сих пор не понимаю, как в тот период они сумели привязаться ко мне. Прошло всего ничего с момента, как умерли родители, я был ходячей оболочкой, потускнел запах, я был олицетворением грозовой тучи, меня сторонились, то ли боялись, то ли сожалели, то ли просто хотели дать время, а они будто не замечали всего этого. Я спас их, не более, не хотел привязываться, хотя переживал безумно и временами бегал, выяснял, всё ли с ними в порядке, — Чонгук довольно хмыкает, представляя чужие метания, когда хочется и колется. — Что-то мне это напоминает. Тэхён кусает его за шею и недовольно сопит, получая слабый толчок локтем в живот. — Ты можешь быть грозовой тучей, можешь притворяться, смотреть холодным, пробирающим до костей взглядом, но не забывай, насколько у тебя большое и горячее сердце. Поверь, это чувствуется, и у тебя этого не отнять, это греет и цепляет, за это хватаются, в это влюбляются. Кажется, влюбиться в Тэхёна было чертовски легко с самого начала. И если поначалу это не было таким сильным чувством, лишь благодарностью, не более, но то, как он отнёсся к его боли, как не отступал, как действовал на его волка, что проснулся лишь благодаря ему. Чуткий, ласковый, надёжный, терпеливый… И это только малая часть качеств, которая открылась для него. То, как он притягивает к своей груди вместе с волчатами за талию, как пробирается ладонями под футболку, окольцовывая, а подбородком ложится на его плечо, чтобы жадно вдохнуть букет запахов, похожих на что-то заоблачное, как если бы среди только что выпавшего снега выросли цветы, они пахли бы душистой сладостью и кристальной чистотой, свежестью. Так пахнет их семья.***
Прошло пару недель, весна подбиралась к ним с каждым ясным днём всё ближе, небо становилось красочней, сейчас оно багровело, закатное солнце бросало лучи на снег, оставляя кровавые разводы, по которым ступали альфы, обходя границу в горах, куда навадились совать свой нос чужаки. — У меня складывается ощущение, что ты вырос гораздо быстрее меня, хоть и всё ещё являешься младшим, — Чонвон по-доброму усмехается, не заметив, как брат вырос на глазах всего за несколько месяцев. — У тебя есть омега, волчата, двое, с ума сойти! Уважение в стае, ты поднялся, как волк, а я остаюсь всё на том же месте… — Чонвон… — начал было Тэхён, подойдя к брату ближе, и толкнул его носом. — Нет, я… Я счастлив за тебя, от всего сердца, нас вырастили в полноценной любящей семье, а теперь ты создаёшь свою, это здорово. После всего, через что ты прошёл, — ты заслужил это, и я сделаю всё, чтобы так продолжалось и дальше, я защищу нашу стаю и твою семью. Тэхён не понимает, к чему брат начал этот разговор, они всегда действовали вместе, а теперь Чонвон как будто просит его быть в стороне, защищает, желая действовать в одиночку. Тэхён скалит зубы и рывком встаёт перед братом, недовольно рыча. — О чём ты говоришь? Я защитник стаи, я — твоя правая рука, я — твой брат, и защищать нашу стаю мы будем вместе! — У тебя есть обязанность поважнее! — Чонвон рычит в ответ, пытаясь донести до брата, что не позволит ему рисковать, если на них нападут, и прежде всего он должен позаботиться о своей семье, где каждому он нужен здоровым и живым. — Ты перестал принадлежать только самому себе, на тебе ответственность больше, чем за всю стаю, ты — альфа своей семьи: Ёнг, Хальсе, Чонгук, вот о ком ты должен думать в первую очередь! Чонвон рыкает в его сторону и обходит стороной, негласно обозначая, что разговор окончен, но Тэхен с этим не согласен и валит брата на снег, придавливая лапами. — Когда это ты начал мне приказывать, вожак? Помнится мне, что мы всегда были как одно целое, после смерти родителей мы вместе встали на ноги, вместе собрали стаю, обеспечили безопасность… — Раньше у тебя был только я, но это не помогло тебе вернуться к прежней жизни, ничего не помогло! — скалится, но не пытается спихнуть младшего с себя. — А Чонгук смог. Он просто появился, такой же потерянный, лишившийся своего волка, части себя, и ты его вытащил, потому что знал, каково это, и не смог отдалиться. Ваша боль, которую вы перенесли одну на двоих, связала вас. И я не допущу, чтобы вы пострадали, тем более, что дома вас ждут Ёнг и Хальсе. А о них ты подумал? Хочешь, чтобы они потеряли своих родителей во второй раз?! Тэхён увидел, как глаза брата стали стеклянными. — Чонвон… — наклонив голову, он прислонился к его лбу своим, сдерживаясь, чтобы не заскулить. Взяв на себя тяжёлое бремя, которое перешло по праву, как старшему, он забыл о себе самом, не мог себе позволить беспечность и свободное время. После смерти родителей он стал отчуждённым, помогал, потому что это его долг перед стаей, но его часто видели скитающимся по окрестностям, он редко ночевал дома, даже когда было всё хорошо. Дедушки переживали, но не лезли в его личную жизнь, понимая, что на него и так очень много возложено. — Тэхён, я был очень рад тогда, что ты уступил мне это место и не стал драться, несмотря на то, что намного больше подходишь на роль вожака, и ты прекрасно это знаешь, как и другие, — Тэхён было хочет возразить, но Чонвон машет головой и рыком просит замолчать. — Это моя судьба, то, что было предназначено именно мне, а тебе — завести семью, большую, топить её в заботе и ласке, тебе всегда этого хотелось… Именно поэтому сейчас ты так счастлив, и я не допущу, чтобы кто-то забрал это у тебя. — Не заберёт, и тебя у меня никто не заберёт, слышишь? Строишь из себя тут непонятно кого, как будто не знаешь, что я поступлю по-своему и сделаю то, что у меня получается лучше всего — защищать. Тэхён перестал давить на него лапами и отошёл в сторону, позволив брату встать. Сев на край горного хребта, он зацепился глазами за стремительно ускользающее солнце, ещё немного и небо окрасится в фиолетовые блики, переходящие в синюю беспросветную ночь. Чем ближе весна, тем чище становится небо и загорается всё больше звёзд. — Я обещал Чонгуку сводить волчат к океану, как только всё уляжется и станет теплее, — произнёс мечтательно, как только Чонвон сел рядом. — А тебе обещаю, что буду стоять с тобой бок о бок до конца своих дней, и не буду тебя слушаться, потому что иногда ты говоришь глупости… — И на что я надеялся, — альфа качает головой, облизнувшись, и толкает носом брату в щёку, прося прощения. — Я просто хотел защитить тебя. — Я знаю. Солнце скрылось за горами, а это значит, им пора возвращаться, на патруль заступят другие. После вторжения Хосока они усилили охрану и удвоили число альф на патруле, ожидать можно было ножа в спину даже от тех, с кем они заключили мир, их доверие трещит по швам, и всё началось с Юга, с которым они оставались хорошими друзьями с разных концов света до нынешнего момента. Подходя к их дому, Чонвон кивает на дверь, мол, зайдёшь, но Тэхён мотает головой и мечтательно отводит взгляд к небольшому домику, где во всех окнах горит пленительный свет. Старший хмыкает, смотря на влюблённый взгляд, и подталкивает брата носом в бок, чтобы поспешил. Не стоит ждать, когда так хочется к любимому. Тэхён, загребая лапами снег, несётся через поселение к свету, к запаху, тянущемуся шлейфом, который невидимой нитью, словно маяк, зовёт. Дыхание сбивается у самого порога, он резко тормозит и смотрит в кухонное окно, где сначала мелькают тени, а после появляется и знакомый силуэт: с собранными в низкий хвост волосами и выпущенными прядями чёлки; в тёплом свитере, который Чонгук отказывается снимать после того, как Тэхён пометил его запахом, намеренно, чтобы он всегда ощущал его присутствие рядом и тепло; в свободных штанах, которые не стесняют движений; а вот стопы не видно, но он очень надеется, что там, на ногах, тёплые носки, или эти самые пальчики он сегодня покусает в наказание. От одной мысли, что он с минуты на минуту коснётся тёплого тела, льнущего ему навстречу, дыхание спирает в горле, и сердце так трепетно дрожит. Он топчется на месте и, облизываясь, ступает на ступеньки уже человеком, открывая незапертую дверь. По телу проходится удар тёплого сухого воздуха с привкусом тлеющих поленьев, отчего по телу пробегают мурашки. Невольно прикрывая от блаженства глаза, он натягивает подготовленную на крючке одежду, желая воздержаться от верха, чтобы сразу примкнуть телом к телу омеги, приподнять его свитер и пройтись ладонями по рёбрам. Кончики пальцев приятно покалывает. Он всё же надевает верх и идёт на шум — тихий голос, больше похожий на мелодичный шёпот. Ему показалось, что Чонгук здесь один, но, вдыхая носом поглубже, чувствует молочные нотки и улыбается ещё шире, заворачивая на кухню, однако так и остаётся в дверном проёме. Чонгук сидит полубоком в кресле, с подложенными под спину подушками и тёплой шкурой, в носочках, слегка подвёрнутых у щиколотки, ноги повёрнуты боком, чтобы пушистому комочку, лежащему у него на коленях, было удобно свернуться калачиком, уткнувшись носом в складки свитера на животе. Тогда как второй лежит у омеги на руках, и пока тот поёт — медленно закрывает слипающиеся глаза и тихо-тихо начинает сопеть, прижимаясь щекой к тёплой груди. Гук продолжает тихо напевать, всё тише тянет слова неизвестной ему колыбельной, и когда видит, что Ён провалился в глубокий сон — смолкает, оставляя нежный чмок на белом ушке. Тэхён выдаёт себя несдержанным вздохом, от подступающих слёз сдавило горло и его не перестаёт трясти. Омега на него пугающе смотрит, уже было хочет подняться, но альфа спешит к нему и аккуратно, чтобы не потревожить волчат, обнимает его за щёки и одними губами произносит: — Люблю тебя. И целует, нежно сминая губы с упоением, с дрожью и грудным урчанием облизывает оставшуюся сладость чая и довольно посасывает, переминая, лаская языком, и не может оторваться. Чмокает зацелованные губы, неизменные румяные щёки, такие тёплые, он прижимается к ним своей щекой и довольно потирается, непроизвольно урча. Чонгук шумно вздыхает и ищет его взгляд, но альфа упорно прячет его в чужой шее. — Соскучился, льдинка, — целует метку и с наслаждением покусывает кожу, помечая раз за разом, слыша в ответ чужой ускоренный пульс и глубокое дыхание. Нравится. Целуя Чонгука в лоб, он смотрит на спящего в его руках Ёна, такого тихого, с приоткрытым ротиком и безмятежной мордочкой, что говорит о спокойном сладком сне в руках омеги. Крутящийся на ногах Хальсе, тянущийся всё ближе к чонгуковому животу, к слову, любимому месту альфы, оказывается у Тэхёна в руках, который давненько не укладывал его подобным образом, говорил, что они уже выросли из того возраста, когда сон слаще в любящих объятиях. А как теперь отпустить-то эту кроху? Взгляд падает на такого же сонного Чонгука и, улыбаясь, он прижимается своим лбом к его, потираясь кончиками носа, и чувствует именно то единение, от которого взлетает к небу душа. И он понял, почему всё-таки люди создают семьи. Счастливее, чем в этот момент, он не был, пожалуй, ещё никогда. Возвращаясь домой, ты знаешь, что тебя встретят, приласкают, согреют сердце своими румяными щеками, обнимут сладким ароматом и в очередной раз посмотрят так, будто готовы прыгнуть за тобой с обрыва. Как же сильно он любит эти синие глаза, это бушующее море, как же сильно он полюбил.***
Чонгук почувствовал тихие шаги ещё в полудрёме, накинутое на плечи одеяло и поцелуй в лоб, кончик тёплого носа, что очертил щёку, и щелчок входной двери. Тэхён ушёл до рассвета на охоту и ещё перед сном попросил Чонгука не покидать деревню, даже заходить в лес. Волк в груди периодически ныл, мышцы хотелось размять, его то распирало от потока энергии, которую некуда было деть, то он таял на глазах и пару раз даже засыпал днём. Тревога не отпускала грудь, защита собственного тела отошла на второй план, в голове были лишь щенки, за которых он готов драться, если кто-то чужой к ним приблизится. Он начал ершиться на каждый кажущийся ему недружелюбный взгляд членов стаи, задвигал собой волчат и подолгу находился с ними дома, если Тэхёна не было рядом. Гиперопека накрыла в одночасье, и это чувство не пропадало. Под своим крылом он укрыл и Тэхёна, который не понимал чужого рвения защищать, но и не противился, лишь умилялся и позволял, если Чонгуку от этого было спокойнее. В следующий раз он проснулся уже от тявканья щенков, что стояли у окна и виляли хвостиками, очевидно, желая выбраться из дома и поиграть. Приподнявшись на локтях, Чонгук подумал, что было бы неплохо навестить Юнги, с которым они не виделись несколько дней, лишь общались по стайной связи, но не более. Стоило ему спустить ноги на пол, как волчата, бросив наблюдение, рванули к нему и нетерпеливо толкались друг с другом, пытаясь запрыгнуть к нему на колени. — Вы сегодня игривее обычного. Выспались? — каждому между ушек достался поцелуй и поглаживание по тёплой спинке до грудного урчания. — Сходим сегодня к Юнги и его волчатам? — ответом послужило довольное тявканье, но Чонгук не собирался вставать, он чувствовал потребность затискать щенков в объятиях и, прижав к груди, чувствовать стук их сердца, ещё совсем маленького, но такого сильного и открытого к этому миру. Кутаться в тёплую шубу не хотелось, весеннее солнце приятно целовало тёплыми поцелуями щёки, и меховой накидки оказалось вполне достаточно, чтобы не замёрзнуть. Сегодня многие вышли из своих домов, подставляя лицо солнцу, здесь оно такое редкое явление, что северяне не упускают возможности им насладиться. Ноги скользят по игристому снегу, у волчат впереди то и дело смешно разъезжаются лапы, когда они ускоряют бег навстречу своим пушистым друзьям. Юнги, выходя из дома с охапкой сложенных оленьих шкур, теряет равновесие, спускаясь со ступенек, когда под ногами проносятся его волчата, и досадно вздыхает, понимая, что всё это сейчас свалится, но его ладоней касаются чужие и помогают удержать всё на месте. — Чонгук? — лекарь довольно улыбается, прищурив глаза от яркого солнца, и забавно топчется на месте, не понимая, куда что деть, чтобы побыстрее обнять омегу, которого не видел несколько дней и по-человечески соскучился. Надламывая брови, он откидывает шкуры в сторону, те переваливаются кривой стопкой через перила, но для него это уже не имеет значения, он прыгает к Чонгуку на шею и довольно вздыхает. У него не было братьев и сестёр, родители умерли рано, ещё когда у него не случилось полного обращения. Он всегда был один, сторонился поначалу всех членов стаи, но добродушно помогал всем и каждому, увлекаясь медициной и травами с детства. Когда тебе не с кем играть, появляется намного больше времени на саморазвитие. А потом появился Чимин, чувства которого он не хотел принимать, ему было уютно в своём одиночестве и отрешённости, но альфа был настырным, он не давал глупых обещаний, не бросал слов на ветер. И, сказав, что любит, в придачу заявил, что следующей весной у них обязательно будет волчонок. Угадайте, кто сдержал свои слова. Тэхён был первым, кто узнал, первым, кто искренне порадовался. Роднее их у Юнги никого нет, за кого бы так сильно тревожилось сердце и так же сильно любило. Чонгук, чужак из Южной стаи, стал для него ещё одним из тех, о ком хотелось заботиться, в ком он увидел что-то родное. — Мне показалось, что кто-то лишился головы, когда я увидел в окне пролетающий мех, — на порог вышел Чимин с тарелкой в руках, очевидно, доедая завтрак. — О, Чонгук! Ты давно не заходил к нам, посмотри, что ты с ним сделал, — бросает взгляд на своего крайне эмоционального омегу. — Мне нужно было время… — говорит, сам чётко не понимая, на что и почему, но чувство сильной привязанности к дому его не покидает даже сейчас. Чонгук мельком бросает взгляд на играющих в снегу волчат, и от желания снова взять их к себе и прижать к груди чешутся руки. — Тебя что-то беспокоит? Ты хорошо себя чувствуешь? — Юнги бегло осматривает его лицо, замечая только естественный румянец на округлившихся щеках. — Я в норме, волк тоже, только, по-видимому, толкает меня на затворничество, потому что я не знаю, как объяснить его желание всё время находиться дома. — Тэхён говорил мне об этом, — эти слова насторожили Чонгука. — Ни как о чём-то плохом, просто он беспокоился, никогда подобного за тобой не замечая, хотя у него и были предположения, что это после проведённой вместе течки и поставленной метки. Первое время потребность быть рядом со своим волком обостряется в тысячи раз. От подобных разговоров он не заметил, как заскулил, вспомнив, что не видел альфу уже много часов, а щенят не держал в руках целых десять минут. — Пойдём-ка в дом. Милый, присмотри за ними, пусть далеко не убегают, — попросил лекарь своего альфу. — Я прогуляюсь с ними, — Чимин, чмокнув Юнги в губы, на ходу стянул штаны и футболку. — Не будем вам мешать, — подмигнул, спрыгнув с порожек уже волком, подталкивая озорных щенков в сторону леса. Дома ожидаемо тепло, привычно пахнет травами и древесиной, место располагает где-нибудь удобно устроиться волком и подремать. Чонгук даже зевает, пока снимает верхнюю одежду. На нём излюбленный свитер альфы, ворот которого он невольно подтягивает к носу, глубоко вдыхая свежесть морозного запаха. Сразу становится спокойно. Прикрыв глаза, он будто бы ощущает его рядом, и собственный запах густеет. Мираж рассеялся так же быстро, как и появился. Чужая тёплая ладонь внезапно легла на низ его приоткрывшегося живота и нежно водит по коже. Это смущает, но Юнги смотрит так внимательно, ощупывает предельно осторожно, и он не смеет ему мешать, хоть и очень хочется опустить свитер на место. — Чувствуешь здесь что-нибудь? — спрашивает Юнги, поднимая взгляд, всё ещё поглаживая его живот, слегка надавливая, и он видит, как лекарь принюхивается. — Вот здесь небольшое уплотнение, и я чувствую его. Юнги ещё раз гладит кожу и встаёт с корточек, чтобы подарить ему улыбку, которую сдержать очень сложно. Особенно потому, что Чонгук такой растерянный, хлопает ресницами и поднимает свитер выше, чтобы самому коснуться нижнего участка кожи, прямо над кромкой штанов. — Ты ждёшь волчонка, — говорит убедительно, сложив в голове все факторы, и пусть у Чонгука они проявляются слегка по-своему, он нашёл схожесть с собой во время беременности, а потрогав живот, убедился. Это ни с чем нельзя сравнить, и он один из немногих лекарей может с точностью это определить. — Я жду волчонка... — говорит вполголоса, делая глубокий вдох. — Ты уверен? Чонгук растерянно гладит живот, не до конца осознавая своё положение. Уверен лишь в том, что нет страха, неуверенности в себе или в Тэхёне, он желанный, пусть и незапланированный, но уже любимый. — Я бы не стал тебе врать, да и в тебе уже есть изменения, ты сам их скоро начнёшь замечать. Это будет что-то незнакомое, что-то, возможно, совсем на тебя не похожее и будет пугать, но тебе просто нужно прислушиваться к себе и ты поймёшь, что тебе нужно, чтобы успокоиться. Тэхён, он хочет увидеть его прямо сейчас. — Чонгук… — Юнги подходит и мягко обнимает его за напряжённые плечи, которые вмиг опустились, почувствовав тепло. — Всё хорошо. Пойми одно, всё, что ты чувствуешь — отражается на нём, тебе нужно беречь себя. Неизвестно, что случится завтра, пока всё спокойно, но… — Ему никто не навредит, — рычит сквозь зубы, обнимая ладонями живот. Теперь у него ещё больше причин продолжать бороться за себя и столько же ненавидеть брата, если он посмеет тронуть его семью. Он готов грызть глотки, он не станет жалеть, если кто-то посмеет навредить. На нём огромная ответственность и больше он не позволит видеть себя слабым. Юнги наблюдает, как темнеет синее море, краски сгущаются в радужке, и в них отражается ярость доминантной омеги готовой защищать своё. Кажется, что от былого зашуганного Чонгука, который пришёл таким разбитым и пустым, не осталось и следа, он вырос на глазах имея в жизни смысл за который стоит бороться. — Они вернутся только через час, я знаю, куда они ушли на охоту, — Юнги понимает, что Чонгук не собирается ждать, ему хочется увидеть Тэхёна и всё рассказать, и он побежит сломя голову, гонимый чувствами. — Чимин недалеко от этого места с волчатами, я отведу. Чонгук его с благодарностью обнимает и принимается раздеваться, чтобы обратиться как можно скорее и спуститься со ступенек на рыхлый снег белоснежным волком. Юнги обращается следом и притирается к чужому боку, успокаивая и негласно прося ни о чём не беспокоиться. А у Чонгука сердце не на месте, стоило ему обратиться и ступить на ледяную землю, волк в груди суетится, принюхивается, не находя себе места, и он срывается вперёд, слыша позади зов Юнги и его нагоняющий бег. Он водит носом по воздуху и прислушивается к звукам, исходящим из леса, его дыханию и качанию высоченных елей, закрывающих весь обзор неба, они будто кренятся всё ближе к земле под сильными порывами ветра. Треск веток отдаёт звоном в ушах, будто раскат грома, которого здесь не бывает, под лапами содрогается ледяная земля и чем ближе он к северной границе тем звонче ломается под лапами лёд. Паутиной по груди расползается тревожное чувство, волк сходит с ума не имея возможности прямо сейчас быть рядом со своими волчатами, бьётся в груди загнанной птицей и когда видит вдалеке темные знакомые мордочки срывается на бешенный бег слыша в ушах лишь завывающий ветер. Ёнг и Хальсе, до этого играющие с Чимином и его щенками, резко останавливаются, чувствуя кричащий запах цветов, и испуганно оглядываются, не понимая, что происходит. Первый реагирует Ёнг и, видя несущегося к ним Чонгука, поднимается на лапы и мчится навстречу, чувствуя потребность в омеге и его защите, о которой кричит чужое нутро, и, ловя волчонка в объятия, наконец-то дышит полной грудью, задыхаясь в хрипах, вырывающихся из пасти. Минутой спустя до них добегает Хальсе и прижимается к огромной морде, начиная ту облизывать, показывая, что вот он здесь, рядом. — Чонгук, что происходит? — настороженно спрашивает Чимин, не подходя ближе, чем на полметра, и держит своих волчат возле собственных лап, смотря на неспокойного волка, чувствуя его животный страх за своих волчат. В этот момент до них добегает Юнги и проверяет, всё ли в порядке с волчатами, только после толкается носом под шею своего альфы и загнанно дышит. — Тэхёна не слышал поблизости? Они должны уже были вернуться, — лекарь поглядывает на поляну, запорошённую снегом, через которую обычно возвращаются альфы с охоты, и принюхивается, но в воздухе только густой запах гардении с горечью морозной мяты и неспокойный рокот доминантного омеги, который что-то чувствует и мечется, не зная, откуда ждать беды, которой на горизонте и нет. — Юнги, что происходит?! — Чонгук только узнал, что ждёт волчонка… — произнёс со вздохом, вглядываясь в горизонт. — Он сорвался в лес, ища свою семью, чувствуя животную потребность защитить их всех, в нём пробудилась доминантная омега на фоне животного страха, что кто-то может навредить им. — Чонгук?.. — позади послышался волчий вой, и волки, обернувшись, увидели группу альф во главе Тэхёна, который недоумённо посмотрел на собравшуюся семью и, понимая что-то неладное, сорвался на бег, и чем ближе он становился, тем сконцентрированнее становился запах любимого. Чонгук, услышав родной голос, сдавленно выдохнул, глаза заблестели от слёз, и он подался навстречу на гнущихся лапах, почувствовал слабость, но стоило воочию увидеть рычащего на всю поляну альфу, разгоняя всех присутствующих, как он сорвался на громкий вой, отчаянно зовущий к себе. Тэхён резко останавливается напротив, разметав вокруг себя снег, и прижимается своим лбом к чужому, опаляя горячим дыханием шерсть. — Льдинка, что случилось? Успокойся, я здесь, мы все здесь, — Тэхён проходится широким мазком языка по всей его морде, задевая клыки и чужой шершавый язык, трётся о шею, чувствуя бешеный пульс, и скулит, не понимая, в чём дело. Почему Чонгук смотрит с животным, диким страхом и выпускает столько феромонов, окутывая их куполом, будто пряча от всего мира, защищая от всего мира. — Тэхён… Тэхён, у меня появился смысл… Вы — смысл моей жизни, и я буду драться за свою свободу и жизнь вместе с вами. За жизнь того, кто у меня под сердцем. Тэхён округляет глаза, не до конца осознавая смысл чужих слов, но времени понять у него нет — раздаётся грудной, раздирающий глотку вой и крик с Северной границы, на который Тэхён оборачивает голову, и на горизонте видит группу волков с окровавленными пастями, отплёвывающимися от кусков чужой разорванной плоти его членов стаи.