The best of people

По мере того, как приближалась Гимнопедия все спартанцы, расслабленно и игриво бьющиеся с тегейцами, понимали — когда придëт праздник, они будут отмечать ещё и свою победу. Так и случилось. Дело нехитрое — итак все будут восхвалять Артимиду и приносить ей жертвы, так почему бы им не делать это с искренне удвоенным усилием? Было жарко, к естественной погоде присоединялись костры и их запах смешивался с витающим в воздухе лавром. Тут и там плохо обученные, но очень старающиеся юноши играли на струнных инструментах, пока другие жгли благовония, бросали что-то в огонь, а те, кто не был увлечëн поклонением, пили. Гиацинт с неохотой скосил взгляд на группу мужчин, которые что-то кричали девушкам, плетущим венки. Те улыбались и даже отвечали им, ничуть не смущаясь, а всë же они молоды и незамужни, зачем лезть к девственницам на празднике в честь их покровительницы? Он надеялся, то что делают остальные отведëт глаза от чьего то невежества, затмит глупость некоторых и именно с такими мыслями шëл к храму, рядом с которым все собрались. Он должен был вместе с мужчинами праздновать победу, но вместо этого собирался нести дары богам, потому что Полибея не хотела делать этого в одиночестве. — Они тоже брат с сестрой — сказала девочка, когда до праздника тщательно отбирала фрукты, чтобы отнести в храм самые красивые плоды — Иди со мной, может, им это понравится. Гиацинт понимал, что она всë равно не дотащит всë одна, а просить кого-то чужого… Вряд ли она этого хотела. Он и сам бы не хотел. А потому, с удовольствием перебирал с ней яблоки и выбирал сосуды покрасивее. Они были вместе почти всегда и очень многие из-за этого поглядывали недобро. Хоть Полибея и жила в другой части дома, женской, как полагалось, они постоянно встречались и проводили вместе столько времени, сколько было возможно. Это, пожалуй, была одна из многих странностей, которые Гиацинту не запрещали, но которые молча осуждали. Однако единственная, в которой он был точно уверен, потому что просто не представлял, как можно еë не любить, о ней не заботиться. Все смотрели на него, как на дурака, а он всë равно предпочитал общество маленькой и хрупкой девочки, продолжал гулять с ней и ходить на речку кидать камушки, мастерил кукол из дерева и соломы. Так и сейчас они были вдвоëм. Полибея сжимала пальчики на его предплечье, неся канфар с вином во второй руке. Гиацинт обеими держался за лутерион, полный яблок, винограда и инжира. У храма их встретила Хареа, жрица Аполлона. Она была чуть старше Гиацинта и в детстве, когда только родилась Полибея, помогала ухаживать за ней. Они и теперь виделись иногда, когда царевич чувствовал потребность в молитве, а Хареа очень мило ему улыбалась, как в этот раз, так и во все предыдущие. Ему нравилось думать, что абсолютно ничего за этим не стоит. Девушка коротко дëрнула рукой в его сторону и Гиацинт с улыбкой приподнял свою ношу, как бы извиняясь. — Здравствуй. Боги что нибудь говорят? — без тени насмешки, он махнул головой в сторону строения и опустил лутерион на алтарь, после чего поступил так же с сосудом сестры. Хареа призадумалась. В детстве она была почти буйной, как помнил Гиацинт, а теперь верно служила богам, наряжаясь в белое и отпустив волосы длиною до бëдер. — Мне кажется, что-то случится сегодня… Предчувствие. — Хорошее? — Полибея вся вытянулась, встала на носочки, лишь бы только получше всмотреться в еë лицо. Жрица одарила девочку ласковым взглядом — на них так смотрела разве что Диомеда. — Думаю, да — еë мягкая рука пробежалась по тëмным волосам царевны. Потом она посмотрела на Гиацинта и будто бы смутилась. Хорошо, что она ничего не говорит об этом. Хорошо, что Харея не ищет мужа, посвятит всю себя детям Лето и ей самой, потому что ему бы не хотелось еë расстраивать. — Не много ли винограда? — девушка заглянула в сосуд, пытаясь прикинуть количество. Пожав плечами, Гиацинт ответил: — Ровно кси, всего лишь одна гроздь. Хареа посмотрела на него с неким сомнением и очень медленно кивнула. — Поверю на слово. Гиацинт хотел напоследок сказать, что надеется на правдивость еë слов — хорошего мало не бывает — но не успел. Затрубили в рог, музыканты начали собираться в одном месте. — Пора, — заключила Полибея за двоих и юноша кивнул. Она смотрела на него с такой гордостью, что царевич и сам еë ощутил. Ему не предстояло сделать что-то особенное, но в груди всë равно трепыхалось предвкушение. Возможно, он был бы и рад, если бы не ряд обстоятельств. Желать удачи было неприлично, а потому они с Хареей просто попрощались. Всю дорогу от храма юноша то и дело пересекался с кем-то взглядами и гадал, что же они означают. Они хотят, чтобы он поторопился? Смеются? С нетерпением ожидают? Гиацинт постарался успокоиться, принять совершенно независимый вид, после того как Полибея как-то особенно сильно сжала его руку. Возможно, она вообще сделала это случайно, просто так. Хоть бы все его глупые переживания не отражались на лице. Эту забаву на Гимнопедии он одновременно любил и ненавидел больше остальных. Танцы были обязательной частью праздника, но только танцевали они не просто так, а обнажëнными. Гиацинту танец давался неплохо — хорошо сложенный, обученный биться и при этом весьма гибкий, он с лëгкостью мог плясать. Ему нравилась музыка, под которую они это делали — бездушная, полувоенная, но всë же музыка. Но делать что-то просто в своë удовольствие — непозволительная роскошь, тем более для него. Царевич уже не раз танцевал на Гимнопедии и каждый раз всë было одинаково. На вытоптанной площадке потихоньку собирались юноши. Гиацинт очень хотел помедлить, оказаться в их обществе в самый последний момент, когда вот-вот уже должна будет заиграть музыка. Почему он вообще продолжал в этом участвовать? Это ведь один из немногих случаев, когда можно отказаться. С чего он решил, что движения тела под музыку нравятся ему настолько, чтобы закрыть глаза на всë остальное? Гиацинт сбросил одежду на землю, взял немного масла из ближайшего аскоса. Какой то юноша призывно помахал ему рукой, но он в ответ не сделал ничего. Они с Полибеей кивнули друг другу. В еë глазах читалось что-то вроде решимости — верит в него, до смешного сильно в этой ситуации. Знает ли она, догадывается ли, насколько Гиацинту нужна еë вера? Он был вынужден оставить еë и пройти к другим юношам на площадке. На его счастье заиграла музыка и все они пришли в движение. В ещё совсем юной Спарте Гиацинт никогда не был обычным мальчиком. На нëм не лежало бремя пророчества и он не расчитывал стать царëм, будучи младшим из сыновей Амикла. Он отличался в боевых искусствах ровно столько же, сколько и остальные спартанцы, так же как и они был приучен к дисциплине. Но он был всë равно чуточку другим и это не играло ему на руку. Гиацинт помнил момент своего рождения. Помнил момент, когда в него вошла жизнь, когда всë, что есть в мире обрушилось на него воздухом, звуками, холодом… Всегда и абсолютно точно он был уверен, что Диомеда — не его мать. Он просто знал. Даже до того, как ему рассказали. В их роду итак бывали боги, но Амикл привнëс в него ещё немного чужой, священной крови, заведя когда-то знакомство с Клио, одной из муз. Гиацинт, который почему-то думал об этом очень часто, никак не мог понять, что эта женщина могла найти в его грубом и властном отце. А может, это он нашëл что-то в ней, а еë саму никто не спрашивал. Если бы он еë встретил, то непременно узнал бы. Гиацинт был уверен, что его отдали Спарте не сразу, что какое-то недолгое время он воспитывался как Орфей, в кругу прекрасных поющих и танцующих на горе Парнас богинь. Вероятно, в этом и была его беда. Музы вдохнули в него человеческие черты гораздо раньше, чем царь успел его увидеть. Гиацинт слишком много думал, слишком отчаянно искал что-то. Их ещё мальчиками учили чтению, счëту, но что его братья, что его ровесники быстро отвязались от каких-либо наук, начали как дикие носиться с клинками и стрелами. Царевич бегал вместе с ними, но без должного удовольствия. Ему нравились карты. Ему нравились не сами клинки, а резьба на их ручках, царапины на лезвиях. Ему нравились гимны и танцы и он до потëртостей всë читал и читал каменные таблички, по которым их обучали, бегал глазами по любому тексту, который только попадался, будь то эпитафия или оскорбительное послание на чьëм-то доме. Но в Спарте никому не требовалось размышлять или вглядываться в детали. Он никогда не делал ничего, что могло бы вызвать откровенное неодобрение, но считали ли его странным? Наверное. Возможно, ему повезло и они списывали это на его происхождение или прощали по каким то личным причинам. Вот этого Гиацинт не хотел знать. Ему казалось, на него вечно кто то смотрит. И это не то же самое, что чей то подозрительный взгляд, пытающийся опознать в твоëм поведении нечто запрещëнное. На него просто зачем то смотрели, либо с восторгом, либо с отвращением. Иногда проскакивало сомнение — оно ему пожалуй даже нравилось, некоторые словно не могли понять, существует ли он вообще, такой похожий на свою родню, но всë равной иной, более изящный, чем эти мужи, чьи храбрость и сила были видны сразу. Храбрость и силу Гиацинта в себе, как в сосуде, хранила красота. Так однажды сказала Диомеда. Суть их танцев была как раз таки не в красоте. Они показывали свою ловкость, способность быстро и изящно двигаться, которая позже пригодится в бою. Они не выставляли себя напоказ, предоставляя кому то выбор или пищу для фантазий. За эту мысль Гиацинт цеплялся изо всех сил. Ему не хотелось бы знать, что это всë существует лишь ради извращения. А может, дело только в нëм? Может это он принëс разврат и похоть в свою страну просто потому что родился и в какой то момент слишком сильно похорошел? Распустился, расцвëл. Он старался не думать, как и всегда, но мысли сами лезли в голову, пока ноги били о землю. Наверное, у них так же. Интересно, что хуже: навязчивое желание или страсть к знанию? Закончив танец, ему хотелось как можно скорее уйти и одеться. Не то что бы он чего то смущался, глупость. Вот только ему казалось, что подобно тому, как мелкие крупицы земли и пепел костров пристают к его блестящей от масла коже, так и чужие взгляды к нему липнут. В наготе не было ничего особенного, так почему они все так смотрят? Мужчины и женщины, взрослые мужи и его ровесники, товарищи по оружию… У последних вообще не догадаешься что в головах. Гиацинт не мог их винить, но увидев, как один из юношей чуть ли не облизывается на него, он ощутил лишь омерзение. Вот он уже отыскал глазами свои вещи — Полибея бережно подняла их с земли и держала в руках ворохом белого и красного. Мысль о возвращении в маленькую компанию сестры внушала облегчение, но не тут то было. Царевич пригляделся и направился к ней явно быстрее, чем планировал. Девочка была не одна. Гиацинт ощутил явное беспокойство. Что вообще хорошего должно возникнуть в его голове при виде этой сцены: какой то незнакомый юноша склонился над его беззащитной сестрой и шепчет что то ей на ухо, при этом… Что у него в руках? Кифара? — Здравствуй — опасно бросаться на незнакомцев. Гиацинту не хотелось нажить неприятностей и потому, он старался быть вежливым. Пусть в его тоне и не было никаких намëков на пожелание здоровья — Кто ты? Оказывается нелегко быть суровым и властным, оставаясь при этом голым. Особенно, если на тебя смотрят, забыв закрыть рот. Но кажется, у него получалось неплохо, потому что незнакомец отступил на несколько шагов, так словно ему угрожали клинком. Гиацинт не стал ждать, пока к этому чудику вернëтся дар речи и поспешил прикрыться. Он старался не суетиться, но всë равно чуть не уколол плечо фибулой. Краем глаза он следил за незнакомцем, который оказывается действительно перебирал струны. Даже не юноша — мальчик. Сколько ему? Пятнадцать? Или он просто такой худой и маленький? У него были прямые и светлые, как солома, волосы и почти девичье лицо, такое невинное и растерянное сейчас. — Он поэт — подала голос Полибея и протянула брату хламиду. Он благодарно кивнул. На незнакомце был гиматий, ранее либо жëлтый, либо коричневый, но теперь выцветший. Попытка найти на полотне какие либо отличительные символы закончилась неудачей. — Откуда ты, поэт? — Я скиталец, у меня нет дома… — говорил он так же как выглядел, голос был высоким и тихим, речь осторожной и какой то… другой, словно некоторые звуки, которые он произносит, должны звучать иначе — И я не только поэт. Я музыкант, певец. Великолепно. Что он вообще здесь забыл? Гиацинт уже не был настроен враждебно, но… — Как ты сюда попал? — в его голове всë же возник ряд сомнений. Мальчик интересной внешности без ничего, ни считая кифары. Он был уверен, что на посту должна была остаться охрана, просто она из-за праздника сменялась чаще обычного. — Меня пропустили. Я сыграл им и они решили, что… — музыкант простодушно пожал плечами, но заметив недовольный взгляд царевича — по правде недовольство было не в его сторону — тут же добавил, словно оправдываясь — Я думал, дни в честь богов для всех. Наверное, даже Полибея понимала, что при желании его тут сожрут живьëм. — Вроде того. Планируешь остаться здесь до конца Гимнопедии? А спать где собрался? Около статуи богов или всë таки в пепле от костра? — Я очень хороший музыкант и поэт, что нибудь придумаю. Как-то ведь я дожил до сегодняшнего дня. И к тому же… у меня в роду есть боги. «Посмотри на меня — мысленно фыркнул Гиацинт — Сейчас у каждого второго в роду боги»… Но вслух сказать побоялся. — Не стоит чересчур хвалиться этим. У нас бахвальство не в почëте — под его замечанием незнакомец будто бы съëжился. Нет, он точно не бог или дух… И что то подсказывало Гиацинту, что за этого костлявого мальчика никто не вступится. Он опустил взгляд на Полибею. Девочка не выглядела обиженой или напуганной. В еë взгляде не было страха, только интерес и царевич понял, что она неотрывно смотрит на кифару — Как твоë имя? Он ожидал, что незнакомец испугается ещё больше, но тот словно воспрял духом — расправил плечи, гордо прижал инструмент к груди. — Фамирис, сын Филаммона. Гиацинт невольно закатил глаза, Полибея хихикнула и щëки музыканка заалели. Филаммон… Царевич точно что то слышал о нëм, тот действительно был ребëнком кого то из богов. Невольно он взглянул на молитвенные статуи, возле которых только недавно предлагал поэту спать. — Я Гиацинт, сын Амикла — было что то забавное в том, как мальчик хмурится, пытаясь понять, не кажется ли ему, что он уже слышал это имя — Исполни нам что нибудь, Фамирис. Моей сестре хочется тебя послушать Музыкант кивнул и опустил на струны нечто похожее на маленький плоский камушек, только цвета кости — названия этого предмета Гиацинт не знал . Звук был прекрасным, нельзя было отрицать. Полибея качала в такт головой, а царевич пытался вслушаться в слова, которые Фамирис тихонько напевал себе под нос. Что самое интересное, с лица поэта тут же сошла тень страха, тем самым делая его старше и красивее, он словно… растворялся в собственной музыке, становился с ней единым целым. Вместе они были спокойны, как текучая вода и это самое умиротворение коснулось и Гиацинта. Ему не часто приходилось слышать такую музыку. На его родине любили гимны и марши, танцевальные и походные песни — живые и бодрые, поднимающие дух. Песнь Фамириса была не такой. В идеальной пропорции в ней смешались нежность, грусть и может быть, надежда. Она ласкала уши и, не находись они на шумном, ни на миг не останавливающим своë движение празднике, под неë можно было бы задремать. О, Гиацинт мог поверить, что этого мальчика действительно пустили сюда. Когда музыка подошла к концу, Фамирис улыбался. — Вам понравилось? Полибея очевидно хотела ответить, но почему то промолчала. Гиацинт понял — вопрос предназначен ему одному. Ему не нравилось такое отношение к сестре, но пока что юноша просто запомнил, на будущее. — Чтож, у тебя правда талант — ему не хотелось прямо отвечать на этот вопрос. Да, понравилось, но ему об этом знать не обязательно — Наверное, дело в твоих божественных корнях? Фамирис смутился, но ответил: — Скорее всего. Не сочтите меня высокомерным, Эллада породила великое множество поэтов и музыкантов, я знаю, что я далеко не самый умелый из них. Гиацинт кивнул, глядя уже в сторону праздника. Намечалось жертвоприношение. Над местом для будущего костра трудился его брат Аргал — он мастерски складывал дрова, что было важно для предсказаний на сгорающей туше. Какой то мальчик, наверное, возраста маленькой царевны, был одним из тех, кто вëл овец, чьи головы были обвиты венками и смотрел на них с немой просьбой не брыкаться. Они вроде бы и не собиралась, а значит, повода для беспокойства нет. — Странно, что я раньше о вас не слышал. Царевич повернулся на голос и их взгляды пересеклись. Оказывается, глаза у Фамириса цвета оливковых листьев. — Ничего удивительного — Гиацинт отвернулся, предпочитая смотреть на то, как забивают животное, а не продолжать этот зрительный контакт. — Я младший из сыновей царя и ничего славного ещё не сделал. Это было не совсем правдой. В Спарте все говорили, но эти слухи, что он подобен Ганимеду или Психее не обязаны были выходить за пределы его страны. Гиацинт не хотел бы этого. — Восхваляют всех и каждого. Я думаю, вы этого достойны — Фамирис отводил взгляд от жертвоприношения прямо как десятилетняя Полибея, которая сжимала в руках краешек хламиды брата. Мальчики придерживали вилами внутренности в костре, пока женщины пели гимны. Гиацинт думал, что ему рано об этом судить. Возможно, ему было бы приятно услышать такое, но не от человека, который был младше и не был знаком с ним и часа. — Лесть тут тоже не любят. И неужели ты в своих путешествиях собрал так много сплетен? — Ну… историй — неловко поправил Фамирис и внезапно, его глаза как-то странно блеснули — Вы были в Афинах? Гиацинт бездумно огляделся по сторонам. Конечно же он там не был. Они все выходили за пределы своей родины только для войны. Никто не обещался выпороть их за разговоры об Афинах, но по голове явно не погладят. Все старшие кривились, упоминая хоть раз другие страны Эллады. — В Афинах один разврат — сказал он менее уверенно, чем хотелось и добавил чуть тише — Так говорят. Глаза Фамириса удивлëнно распахнулись. — Правда? — поэт вдруг окинул его взглядом с ног до головы и почему то вновь смутился — Это не так. Там… со мной почти случилась одна неприятная история. Но сами они не так уж плохи. Там красиво. Как по команде они с Полибеей переглянулись. Опасная идея. Ему ведь это совершенно не нужно, так? Он скорее всего никогда их не увидит, так зачем себя искушать? Но ему было так мало кроваво красной Спарты, пахнущей огнëм и металлом. Было мало жалкой кучки каменных табличек, которые он уже давно знал наизусть. — Расскажи нам — казалось, его язык опережает мысли в голове. Такое глупое чувство, он словно тоскует по местам, в которых никогда не был. Словно какие то знания, принадлежащие ему по праву когда то жестоко отобрали, а теперь он может их вернуть. Полибея прижилась поближе, чтобы лучше слышать или, чтобы в случае чего получить защиту. Еë лицо отражало внутренние переживания Гиацинта, страх вперемешку с интересом — Об Афинах или других землях. Где ты ещё бывал? Расскажи. У Фамириса очень плохо получалось сдерживать улыбку. Он отрывисто кивнул и негромко заговорил. Рассказчик из него был неплохой, пусть иногда он начинал говорить слишком быстро или надолго задумывался, вспоминая детали, такие важные по его мнению — мальчик выглядел уставшим, Гиацинт невольно подумал, что стоит его потом хотя бы накормить — но у него по прежнему был красивый голос и иногда, описывая что то, он даже наигрывал на кифаре. Всë это время Гиацинт боялся, что их поймают. Они стояли на виду у всех и царевич вместе с городами Эллады воображал, как к ним кто то обязательно подойдëт и опросит, что за мальчишка, что он здесь делает, почему так много болтает… Но ничего такого не случилось. Там все чудесно развлекались без них: пили вино и соревновались в стрельбе. Гиацинт итак бы к ним не присоединился, не очень он был хорош с луком в руках. Неподалёку группа юношей столпились возле одной девушки, которая по органам какой то несчастной белки предсказывала будущее одному из них. — …там кладбище, а там дорога. Они по ней шествия устраивают во время своих мистерий, зрелище ещё то. Гиацинт видел, как потихоньку разгорается огонь в глазах Полибеи, чувствовал, как-то же самое происходит с ним. Свобода манила их, обещала, что никогда уже после этого рассказа, после мальчика поэта они не будут прежними, останутся глубоко несчастными мечтателями. Хорошо, что страх и мечты не сделали из него глухого идиота. Он услышал чьи то знакомые шаги совсем рядом, а через секунду дëрнулась и Полибея. Только Фамирис продолжал говорить, хотя он мог бы и разглядеть. Как можно быть таким невнимательным? Гиацинт не придумал ничего лучше, чем быстро схватить его за руку. Возможно, он сжал слишком сильно, зато поэт замолчал. — А я уж думал, ты домой решил пойти — юноша обернулся на насмешливый голос, полный издëвки — Но, как я погляжу, ты тут развлекаешься побольше некоторых. Кинорт был абсолютно обычным. Он был похож на их отца, на их старшего брата и на кучу других спартанцев. Он даже улыбался как они — по волчьи скалив зубы. Гиацинт пытался научиться этому в детстве, но ничего не вышло, он улыбался по доброму и искренне, как женщины. — Ты то почему не развлекаешься? — Гиацинт как можно скорее постарался взять себя в руки, перешëл на ту манеру общения, которая была припасена для брата. Он слишком часто лез не в своë дело и такие разговоры между ними тоже возникали часто. Полибея сделала шаг вперëд, будто была готова заступиться за него, хотя и сама терпеть не могла издевательства Кинорта. А Фамирис просто смотрел. Глупый. Не в том смысле, в каком глупы по мнению Гиацинта спартанцы — он не невежда, просто… глупый. Как дети. Как львята. — О, я сейчас буду. Гиацинт посмотрел в ту сторону, куда он махнул рукой. Не только юноши танцевали в Гимнопедию. Там стояла стайка девушек, которые потихоньку снимали с себя хитоны, оставаясь без ничего. Они шептались о чëм то, тихо хихикая и Гиацинту не очень хотелось на них смотреть. А вот они кажется были не против — сами поглядывали в их сторону. Стройные и грациозные, как лани. Ему не нравились женщины. В этом не было ничего ужасного, почти все спартанцы не были к ним приучены, вступали в связь с противоположным полом с опаской и иногда отвращением. Но они все должны были себя заставить, были к этому готовы, а Гиацинт не хотел, совершенно. Он ничего не имел против них, но он никогда не испытывал удовольствия от мысли, что ему придëтся оказаться внутри женщины. Что угодно с ними, но не это. По правде, он был совершенно чист. Как и у других мальчиков, у него был наставник, Еразм, так его звали. Этот мужчина, на счастье Гиацинта, своему имени соответствовал. Царевич знал, что у других имеются довольно странные истории об этом времени, полные чувств и страсти, но его самого даже не трогали. Он никогда не был любовником. Еразм действительно был добр к нему, дарил полезные подарки, но ничего не просил взамен, разве что, усердной учëбы — того, что Гиацинт с радостью давал. Всë, что делал мужчина, было почти похоже на отношения отца к сыну — хорошего отца, не такого, как Амикл. Когда Гиацинт рассказывал об этом, ему не верили. Пару лет назад он подрался с одним мальчиком, который сказал, что с его лицом им «должно быть овладели в первый же день». Как будто от его лица зависела чистота помыслов другого человека… Какая то девушка с длинными чëрными волосами посмотрела прямо на него и Гиацинт отвëл взгляд. — Нельзя сношать никого до свадьбы. Это был его главный аргумент, другим и самому себе. Брачный возраст, до которого ему оставалось три года. — Почти все сношаются до свадьбы — Кинорт фыркнул, всë так же пристально разглядывая голые тела. Нет, они всегда были такими. Дикие, глупые. Если их не интересует Гиацинт, они просто смотрят на кого то другого. Царевичу это казалось неправильным, но никто и никогда не поддержал бы его в этом. — Это слишком смело, ты и сам пока на такое не решился. — А твоей храбрости пока хватает только на таких как он — брат кивнул на Фамириса, ухмыляясь при этом так, словно он застал их в постели, а не просто выдумал себе какую то дурь. Гиацинт был уверен, что поэт возмутится — он сам был крайне возмущëн — но тот смолчал, даже виду не подал что его это как-то задело. — Он просто музыкант — ему нужно было постараться, чтобы не начать позорно оправдываться. Кинорт оскорбил всë разом: его самого, Фамириса, невинную любознательность царевича, которая была единственным, что их объединяло. — Да. Разумеется. По сути, он согласился. Но то, как он это сделал… Брат откровенно насмехался, но Гиацинт не мог найти слов, чтобы ответить ему достойным образом. Вместо этого он вновь взглянул на девушек. В этот раз, он даже не стал тут же отводить глаз. Гиацинт правда попытался, он рассмотрел их с ног до головы, но ничего не почувствовал. Им, наверное холодно и неловко, единственное что пришло на ум. — Знаешь, что главное? — вдруг спросил Кинорт. — Ну? Не ему в пору учить кого то жизни, уж тем более Гиацинта, с которым они на свет явились в один год, но было интересно, что он скажет. — Когда смотришь на них, они все красивые и желанные. В равной степени. Но когда будешь думать о женитьбе, нужно смотреть и искать не ту, которую будешь хотеть телом больше других, а ту, которую захочется укрыть тканью. Гиацинт медленно кивнул. Не важно, кто именно и когда рассказал это Кинорту. С ним точно что то не так — ему хотелось укрыть каждую просто от мысли, что они все когда то были такими же, как его сестра и наоборот, Полибее когда то придëтся точно так же скакать перед толпой людей голышом. — А с нами такое может работать? Гиацинт забылся, с кем разговаривает и вспомнил, лишь когда услышал смешок. — Нас никто не выбирает — Кинорт покачал головой — Впрочем, в твоëм случае… Тебе бы стоило податься в жрецы Зевса, дабы проверить. Обида, вот, что он чувствовал. Глупое, детское чувство. Эдакая беспомощная сестра злости. Последняя, по идее, должна была затуманить его голову, но осталась где то в стороне. Впрочем, они часто шли рука об руку. Только вот он больше не ребëнок, чтобы вестись на такое и ввязываться в драку. — Ганимед не был жрецом. — тем хуже. Он не собирался уточнять, что Ганимед был точно таким же царевичем — Тебе стоило бы поднабраться ума, прежде чем пытаться меня оскорбить. Это было последнее, что он сказал, прежде чем уйти к реке. Он не желал, ни выслушивать Кинорта, ни смотреть на нагих девушек. Вода не дарила должного облегчения. Сбросив хитон на берег, он тëр лицо, плечи и руки, но никак не мог успокоиться. Масло намертво прилипло к коже, вода скатывалась с него и смыть его было невозможно. Точно так же вода не стирала красоту с его лица или его глупые мысли. — Здравствуй. Гиацинт дëрнулся, рука потянулась к маленькому мечу на бедре, но так и не схватила его. У реки стоял человек. Ткань его верхних одежд была натянута на голову, закрывая лицо. Царевич не слышал, как тот подошëл. — Кто вы? Прозвучало слишком грубо и он мысленно обругал себя. Опасно, потому что этот человек явно не был прост так же, как Фамирис. Он чувствовала силу, исходящую от него, присутствие чего то по истине великого. Гиацинт понял, насколько был глуп, подозревая бродяжку. Он никогда не встречался с чем то божественным лично — не считая совсем раннего детства — и не знал, насколько явно угадываются такие вещи. С каждой секундой это ощущение слабело — может, к нему привыкаешь, а может, это незнакомец что то делал со своей энергией. Вместо ответа он явил своë лицо. Мужчина не выглядел опасным. Ладно, он просто был красив. А ещё высок и крепок телом — видно по рукам. Самым главным его достоинством были волосы — они падали на плечи золотыми нитями, переливались кольцами и волнами в свете солнца. Занятными были и его глаза, слишком яркие для человека, насыщенно голубые, как чистое небо в хорошую погоду. Впрочем, они всë равно на него не смотрели. Гиацинт был слегка удивлëн, но незнакомец отвернул голову, чтобы не глядеть на его наготу. Пускай и что то в нëм выдавало нетерпение и усилие, он это сделал и царевич поспешил выйти на берег и надеть хитон. — Что привело вас сюда? — он не спускал с него глаз, пока разбирался с поясом. Сказал первое, что пришло в голову — Вы, быть может, шли к моему отцу? Мужчина мягко и с ноткой снисходительности улыбнулся. — О нет, я искал тебя. Я видел, как ты танцуешь. Голос у него тоже был красивым. Когда он наконец посмотрел прямо, Гиацинт даже не смог достаточно обдумать факт. Этот симпатичный незнакомец неизвестной природы пялился на него вместе с остальными. Или это не такой уж и важный вопрос?.. — И как? — почти с вызовом. Он ожидал типичного, очень краткого ответа, но мужчина даже задумался над ним. — Великолепно. Ты очень хорошо двигаешься и я считаю, среди них тебе нет равных. И ты очень красив. Красота идущая об руку с талантом — большой дар. Гиацинт думал иначе. Но этот человек говорил довольно приятные вещи в отличие от всех остальных… И кажется, вполне искренне. Хоть и говорил он со странно одухотворëнным выражением лица. — Спасибо, но… — нет, он просто ищет оправдание почему не чувствует угрозы. Но почему то назвать его слова бессмысленной лестью было сложно, он был в них слишком уверен. Можно было сказать, что не стоит как либо выделять его, что для него такое не повод для гордости… — Спасибо. Улыбка незнакомца стала шире. Он изучал его лицо и Гиацинт невольно отвернулся. — Тебя что то печалит. Почему они вообще стоят здесь и разговаривают? Что ему нужно? И разве не всегда у него такое лицо? — Преувеличение, просто мой брат… — он задумался, выбирая слово поприличнее — Глупец. — Могу понять — мужчина усмехнулся и перевëл взгляд на закатное солнце. Было что то особенное, в том, как он на него смотрел. Гиацинт мог бы предположить, что так смотрят на любимых женщин, но никогда таковых не встречал. Почти так же он смотрел на него, царевича. Он вдруг заметил висевшую на его поясе лиру. — Сегодня мне везëт на музыкантов. Мужчина с нежностью погладил корпус инструмента. Он был вырезан из дерева словно вчера, настолько чистый и красивый. Наверное, дорогой. Гиацинт невольно задумался, где же такой могли сделать, в какой стране, чьими руками. — И кто же ещё? — Один мальчик, которого приметила моя сестра. Ничего особенного — воспоминания о Фамирисе вызывали лишь тяжëлый вздох. Он всë ещё там, вместе с Полибеей. Нужно возвращаться. Но у мужчины явно имелись другие планы. — Хочешь, сыграю тебе? Гиацинт согласился не только из вежливости или страха. Они сели на берегу друг напротив друга и царевич, вероятно, должен был просто ожидать, когда его отпустят к семье и надеяться на лучшее, но вместо этого он размышлял: насколько же сложно играть на лире, из какого она дерева, откуда пришëл этот загадочный мужчина и куда он пойдëт дальше. Когда он заиграл, Гиацинт не был потрясëн. Он и ожидал услышать нечто такое, но всë равно замер, как от испуга. Эта музыка была особенной. Под еë звуками словно воздух становился плотнее и гладил его лицо. Он не пел и под его музыку не хотелось спать. Но в ней было столько всего… Словно самые прекрасные вещи мира собрались в этой мелодии, самые прекрасные воспоминания всплыли голове Гиацинта и лучшее из них — раннее детство, гора Парнас и музы… Когда музыка стихла, ему пришлось вернуться в реальность. Оказывается, солнце уже скрылось за морем. Мужчина молчал, а Гиацинт смотрел на него и пытался понять, чем это всë должно закончиться. — Вы не обычный человек — наконец озвучил он. Незнакомец на это улыбнулся и просто кивнул, водя пальцами по узорам на лире. Его вид был задумчив, словно музыка не наводила в его душе порядок, а наоборот. — Что, так понравилось? Гиацинт без сомнений кивнул. Он знал всего двоих музыкантов и с обоими познакомился сегодня, но почему то был уверен, что никто не владеет таким делом лучше этого незнакомца. — Я, если быть честным, не играю так всем подряд. Но… — он накрыл ладонью кисть юноши. Гиацинт нахмурился, но отдëрнуть еë не решился. Тогда мужчина убрал руку сам — Как тебя зовут? Царевич был уверен, что ему известно и всë же ответил: — Гиацинт. — Какое красивое имя — он задумчиво провëл пальцами по струнам. Было похоже, что мужчина решается на что то. Юноша сам не заметил в какой момент начал дышать через раз, настолько ему стало любопытно — Гиацинт… — Гиацинт! Они оба повернули головы — или это только показалось. У кустов стояла Полибея и пыталась отдышаться после бега. — Вот ты где — девочка едва заметно улыбнулась — Тебя долго не было. Кинорт сказал, ты пошëл топиться. Царевич закатил глаза. Он уже собирался ответить, как вдруг заметил кое что и застыл. Незнакомца рядом уже не было. — Всë в порядке? — Полибея выглядела обеспокоенной. Юноша только сейчас задумался, как странно сейчас выглядит: мокрый и растерянный, в грязном хитоне… — Да — он быстро встал и подошëл к девочке. Нужно скорее пойти домой, вымыться и переодеться. Он думал о странном мужчине. Появился из ниоткуда, исчез в никуда… Кто же он? Придëт ли он снова? Хочет ли он сам этого? Боится ли гнева богов? Гиацинт почувствовал, как сестра осторожно берëт его за руку. — Что случилось?.. И действительно, что? — Думаю, мне нужно помолиться. — Кому? — Полибея сощурилась, пытаясь прочесть ответ по его лицу. Она была довольно догадливой, даже слишком для девочки, а может, они все были такими, просто Гиацинт не был знаком с другими. — Знать бы — вздохнул юноша и сжав еë ладонь в ответ, направился к тем же кустам, из которых она выбежала.