я на осколки разлетался
что, конечно же, не новость
но я сумел собрать в витраж их
все до одного
♫ Канцлер Ги — Canzone di Azzo
Где устроить Изабеллу хотя бы переночевать, Клод решительно не знал. Девушке ее статуса не подобало спать на постоялом дворе, оставить ее в соборе было бы неудобно в первую очередь для нее, снимать комнату наспех было попросту не у кого, а знакомых женщин, что могли приютить ее до утра, Клод не имел. Но ей было необходимо где-то спать, а еще раньше — что-то поесть, и выхода не оставалось. — Прошу прощения, мадемузель, — Клод открыл перед ней дверь, — но не могу предложить вам ничего лучше Нотр-Дама. Только на эту ночь, разумеется. Как только рассветет, я займусь поиском жилья для вас. Или вы приглашены ко двору? — Нет, мэтр, — она опиралась на его руку, и от ее волос пахло чистотой — изумительный аромат, столь редкий в зловонном городе. Райское благоухание, в очередной раз подтверждающее, что перед ним — небожительница. Отодвинув для нее стул, Клод позволил себе еще раз втянуть носом запах рая, сел сам и извиняющимся тоном сказал: — Когда я попрошу принести нам ужин, вы можете испугаться. Видите ли, мне прислуживает мой… — «приемный сын» Клод проглотил. Не хотелось выглядеть в ее глазах стариком, он и так им был. — …названный брат. Он звонарь Нотр-Дама. К сожалению, бедняга уродлив так, словно над его обликом поработал нечистый, однако душою он чист, и не посмеет оскорбить вас ни словом, ни делом. — В таком случае, мэтр, мне даже интересно увидеть его. Фролло щелкнул пальцами. — Квазимодо! Подай ужин, и сразу две порции! — обычно он говорил с воспитанником резким приказным тоном, но в обществе Изабеллы не позволил себе этого, обратившись к горбуну многим мягче обыкновенного. Вскоре в дверном проеме показалась его гротескная фигура, держащая в огромных руках две тарелки с дивно пахнущей жареной рыбой. Изабелла хлопнула в ладоши. — Ах, что за прелесть! — воскликнула она, имея в виду то ли рыбу, то ли Квазимодо, которого ни капли не испугалась. Горбун поставил тарелки перед приемным отцом и его гостьей, неуклюже попытавшись поклониться, что вышло жалким и смешным движением из-за его горба, но улыбка мадемуазель Бартрин не приняла и намека на насмешку. — Благодарю вас, месье Квазимодо, — сказала она. С изумлением Клод понял еще одно: ему не стало смешно от такого нелепого обращения к горбуну. С ним никак не вязалось слово «месье», но в устах Изабеллы это звучало на удивление правильно. Квазимодо не отреагировал, повернувшись спиной и удалившись, и вот тогда Фролло испытал раздражение: мог бы вести себя поучтивее. — Простите его, мадемуазель Бартрин. Он не груб. Он глухой. — Ах! — ее глаза сверкнули таким состраданием, что Фролло предпочел бы, чтобы Квазимодо оставался для нее грубияном. — Еще и глухой! Бедный, бедный юноша! — Господь послал ему испытание, — ворчливо заметил Клод, окуная пальцы в миску с водой, которую также принес звонарь. — Он не посылает нам тех испытаний, какие мы не можем вынести. Не посылает, но как же трудно Клоду было выносить его испытание; даже рядом с ангелом мысли то и дело летели к демону. Находясь среди сияния Рая, он смел грезить об адской бездне, о геенне огненной, что ждет его — в объятиях цыганки и за чертой. Изабелла омыла пальцы в своей миске с водой и аккуратно двумя пальчиками взяла кусочек рыбы. Ела она с изяществом самой королевы, так, что можно было залюбоваться. — Когда я займусь поиском жилья для вас, — проговорил Фролло, — то могу заодно сделать покупки. Договориться с портным о пошиве платьев, с сапожником — о башмачках. Что вам угодно было бы иметь еще? Быть может, духи? О деньгах не волнуйтесь. — У меня есть деньги, — возразила она. — Придержите их на особый случай, — отрезал Фролло. — Я не могу позволить даме платить, когда способен сделать это за нее. — Тогда, — ее лицо вдруг озарил особый одухотворенный свет. Клод не поверил своим глазам — как могли ее черты так неуловимо измениться? Только что перед ним сидел ангел, а теперь это была Мадонна. — …тогда, будьте так любезны, я бы хотела купить принадлежности для рисования. — Для рисования? — переспросил Клод, в услышанное тоже не поверив. — Да, я… — она закусила пухлую губку. — Не могу сказать, что художница, это будет преувеличением; я рисовальщица. Мне доставляет искреннее удовольствие занятие живописью. Впрочем, это лишь развлечение и не более того. — Что вы хотите нарисовать? — насколько это удобный вопрос, Клод не знал. Искусство обошло его стороной, он не изучал его, не задумывался о нем. Все картины, которыми он любовался, были фресками и иконами. — Еще не знаю. Желание нарисовать что-то появляется спонтанно, — призналась Изабелла. — Так же, как поэту спонтанно приходит в голову первая строчка, а музыканту — первые ноты. Вам знакомо это чувство, мэтр? — Сожалею, но я далек от творчества. — О, — она посмотрела на него с тем же сочувствием, что и на Квазимодо. — Как жаль. — Каждый избирает свой путь, мадемуазель Бартрин. — И ваш — это наука? — Религия. — Но Жан говорил… что вы были одним из лучших студентов, — Изабелла нахмурила светлые бровки. — Все верно. Я изучал теологию. — А еще медицину и языки. — Вижу, ваш брат рассказал вам все обо мне, — усмехнулся Клод. — Разве же это все? — Все. — Нет, это не все, мэтр Фролло. То, что вы изучали, никоим образом не говорит о том, какой вы человек. Но это говорит о вашем упорстве, жажде знаний и развитом живом уме. — Или же о том, что я хотел заработать своими знаниями на безбедную жизнь. Господи, почему он говорит с ней об этом? Почему она вдруг решила говорить с ним — о нем? Клод знал мало женщин. Ловил отголоски щебета парижанок: они обсуждали наряды, украшения и женихов, своих и чужих, развлечения, праздники и мистерии. Об искусстве и тем более о науке они не говорили, считая эти темы скучными. Для женского ума эти темы должны были быть недоступны. Должны были. — Мадемуазель, — решился Клод. — Что вы думаете о схоластике? Ей полагалось либо высмеять его за такой вопрос, либо захлопать глазами с глупым видом, пытаясь сообразить, чего от нее хочет этот странный человек, но Изабелла совершенно спокойным голосом ответила: — Я не во всем согласна с этим учением. — В чем же вы не согласны? — В том, что схоластика часто игнорирует мирские вещи, тяготея к духовным. Клод уставился на нее, как на восьмое чудо света — женщина рассуждала о схоластике. Более того, женщина критиковала ее. Более того — она озвучила мысли самого Фролло. — Духовные вещи всегда превалируют над мирскими, — сказал он, справившись с шоком. — Духовная жизнь важнее мирской, ибо мы все из праха пришли и в прах вернемся. — Но разве то, что мы чувствуем, не мирское? Страх, грусть или радость? Это не чувства тела, но нашей бессмертной души. — В Раю мы не будем испытывать страха и грусти. — А в Аду будем испытывать только их, верно? — ее взгляд обжег. Фролло опустил глаза в тарелку, на остатки рыбы. — Верно. Вы очень хорошо образованы, мадемуазель. — Правда? Вы очень добры, столь высоко оценивая мои скромные познания. Все дело в том, что брат очень добр ко мне и любезно соглашался утолить мое любопытство, при этом не нагружая ума. Всем, что я знаю, я обязана ему. Закончив с едой, Изабелла еще раз омыла руки в миске. — Оставьте здесь, — сказал Фролло, заметив, что она хочет взять тарелку. — Квазимодо уберет. Прошу последовать за мной, я провожу вас в ваши покои.***
«Покоями» оказалась келья с застланной постелью, письменным столом и очагом. Клод сам растопил его, чтобы лишний раз не пугать Изабеллу видом Квазимодо, пожелал ей спокойной ночи и удалился. Стоило архидиакону выйти, как девушка метнулась к столу, хватая бумагу и перо, быстро макая его в чернильницу: скорее, скорее, пока память хранит линии и фигуры, скорее запечатлеть… Ее рука порхала над листком, и на бумаге медленно проступали узнаваемые черты. На Изабеллу Бартрин смотрел Клод Фролло. Суровое мрачное лицо, смоляно-черные волосы с несколькими серебряными прядями на висках, чего не могли передать чернила, и глубокий взгляд темных глаз. Изабелла одарила портрет нежной улыбкой: архидиакон приятно ее удивил. Отчего-то она рассчитывала увидеть брюзжащего старика, какими, по ее мнению, должны были быть все архидиаконы, но Клод не был стариком. Он был высок, широкоплеч, хорошо сложен и наверняка силен, скрывая под сутаной тело вовсе не лишенное красоты. Что за глупости. Она всего лишь сочла его интересной моделью для картины. Он всего лишь друг ее брата, и она должна видеть в нем не более, чем брата. Но как он смотрел на нее! Так смотрят на распятия и лики святых, падая на колени в религиозном экстазе, заламывая руки и моля о милости. Так смотрят, ударяя себя плетью по спине в исступлении молитвы. В его глазах пылало восхищение вперемешку с болью. Нет, сказала себе Изабелла. Нет, ей показалось. Ее тянет к греху, ибо она сама — плод греха.