сегодня ночью в старинной башне горит свет
как будто правда бывает ночь перед Рождеством
и, как эссенция, разливается волшебство
его законы не умещаются в голове
♫ Princesse Angine — Фантастический вальс
В окнах дома де Гонделорье горел теплый свет, в зимнем воздухе эссенцией разливалось волшебство Рождественской недели. Постоянно держать Изабеллу в соборе не получилось бы; наведя справки, Клод понял, что идеальным для нее пристанищем может быть особняк прямо напротив Нотр-Дама. Поговорив с Алоизой после причастия, Клод упомянул, что к нему совершенно неожиданно приехала кузина его друга, и что он был бы благодарен мадам де Гонделорье, если бы та на время приютила у себя мадемуазель Бартрин. Готовясь настаивать и искать способы давления, Клод был удивлен легкому согласию Алоизы — та только обрадовалась. Еще не старая женщина, вдова капитана городской стражи отчаянно нуждалась в обществе, и ей доставляло особое удовольствие нянчиться с молодыми девушками. Кроме согласия поселить Изабеллу у себя, мадам де Гонделорье пригласила Клода на рождественский ужин, и тот не нашел причин отказать. Его сан не обязывал избегать платонического общения с женщинами, а у девушки во время танцев должен быть спутник. Клод терпеть не мог танцы и никогда не танцевал; вспоминалась цыганка, кружащая в дикой пляске. Проклятая Эсмеральда не желала покидать его мысли, являлась в сновидениях, искушала, совращала, была не тем воплощением невинности, каким он увидел ее рядом с Изабеллой, а адской бестией, и несла в себе пламя ада. Услышав о приглашении в дом де Гонделорье, Изабелла обрадовалась, услышав, что будут танцы — обрадовалась еще больше, и когда на ее лице отразился свет, Клод подумал, что мог бы полюбить танцы за одну эту нежную улыбку. Его душа рвалась надвое, находясь во власти двух сил, двух полных противоположностей. Бог и Дьявол. Греховная Ева и святая Мадонна. Даже их внешность, даже имена! Смуглая черноволосая Эсмеральда и Изабелла, чье белое личико венчали золотые локоны. Эсмеральда — изумруд, драгоценный камень, нечто материальное, нечто плотское и потому греховное. Изабелла — клятва, данная Богу, посвященная Богу… и еще «красавица». Красавица… Она была прекрасна в новом платье, сшитом по заказу и готовом как раз в срок. В белом платье с золотыми узорами; цвет подчеркивал ее невинность и ее прелесть. В белых же перчатках, с заплетенными волосами, открывающими маленькие ушки; две золотые пряди качались над розовеющими щеками, на ее очаровательных щечках от улыбки показывались ямочки. Она сияла, вся ее фигура излучала сияние. Сглотнув, Клод подал ей руку.***
Богатый покой, где принимали гостей, был обит желтой фламандской кожей с тисненым золотым узором. На потолочных балках красовалась причудливая раскрашенная и позолоченная лепнина, а камин сверху донизу покрывали гербы и эмблемы. Здесь собралось не все лучшее общество Парижа, но приличные дамы и кавалеры, гораздо более подходящая для Изабеллы компания, чем уличные танцовщицы и церковные звонари. Их было немного: хозяйка дома Алоиза де Гонделорье, ее дочь — нежная белокурая Флёр-де-Лис, смешливая белозубая Диана де Кристейль, кудрявая темноволосая Амлотта де Монмишель и Коломба де Гайльфонтен, еще одна нежная красивая блондинка. Из мужчин, кроме Фролло, присутствовали некий Франсуа де Жервиль, Мишель Дюбуа, Огюст Фрессон и Феб де Шатопер — все они были дворянами, не столь знатными, как де Леви, но имеющими свои поместья и знамена. Когда ее всем представили и обмен любезностями состоялся, Изабелла села на обитую утрехтским бархатом подушку рядом с Флёр-де-Лис, одарив дочь хозяйки дома учтиво-вежливой улыбкой. Флёр-де-Лис в ответ лишь слегка приподняла уголки губ, взяв куриное крылышко со стоящего перед девушками низкого дубового столика; он был богато накрыт, но еда мало интересовала женскую компанию. — Вы прибыли из Лиона, мадемуазель Бартрин? — заинтересовалась Амлотта. — Ах, там, должно быть, красиво! — Но как же долго вам пришлось добираться до Парижа! — заметила Коломба. — Последние два года я жила в Орлеане, — сказала Изабелла. — В поместье моего брата. — О, у вас есть брат? Хотя у всех присутствующих здесь девушек были женихи либо поклонники, упоминание о брате новой знакомой вызвало у них живейший интерес. Амлотта даже порозовела. — Да, старший. Вернее будет сказать, кузен. — И как его зовут? — глаза Коломбы заблестели. — Жан де Леви-Флоренсак. Он учился вместе с мэтром Фролло, — сочла нужным заметить Изабелла. Покосившись на застывшего черной тенью у стены архидиакона, с обреченной покорностью слушающего щебет мадам де Гонделорье, Амлотта скорчила гримаску. Диана понизила голос: — Должно быть, вам ужасно скучно с ним, бедняжка. — Скучно? Отчего же? — Он так мрачен, — заметила Амлотта. — Никогда не улыбается, — добавила Коломба. — Говорят, что он колдун и продал душу дьяволу, — шепотом проговорила Диана. Флёр-де-Лис молчала, наблюдая за тем, как Феб, закручивая усы, о чем-то разговаривает с Огюстом. Мужчины и девушки находились в разных сторонах залы, и о чем они говорят, было не понять. — Куда лучше кардинал де Бурбон! — так же шепотом воскликнула Коломба, и Изабелла еле сдержалась, чтобы не вздрогнуть, услышав это имя. — Ах, верно, он душка! — Такой красавец! — А как он изящно носит свою мантию! — И всегда улыбается! — Несправедливо, что красивые мужчины становятся священниками, — наконец заговорила Флёр-де-Лис. — Несправедливо… — протянула Изабелла, думая вовсе не о кардинале Бурбонском. Архидиакон Фролло носил свою сутану с не меньшим изяществом, и она все еще была уверена, что сутана скрывала не отвисший живот и не впалую грудь. — Ах, точно, мадемуазель де Бартрин, вы же знаете? В апреле в Париж прибудет принцесса с супругом! — встрепенулась Амлотта. — Они будут выбирать здесь фрейлин для невесты дофина. О, как бы я хотела попасть в Лувр! Принцесса… жена Пьера де Божё… жена брата Карла де Бурбона… Изабелле стало неуютно здесь, и захотелось выйти на улицу. Убежать — от них и от себя. Она могла сказать почти уверенно, что будет в числе фрейлин. — Наелись? — громко поинтересовалась мадам де Гонделорье. Утвердительный кивок дочери послужил ей знаком. В свою очередь сделав знак рукой, Алоиза пригласила войти в зал бедно одетую девушку — на фоне дворянок она казалась воробушком рядом с лебедями, но красотой лица и фигуры ничем не уступала разнаряженным сверстницам. — Это Жанна, — объяснила Флёр-де-Лис специально для Изабеллы. — Дочь кухарки. Прислуга. Матушка решила, что она талантлива в музыке. Повинуясь мадам де Гонделорье, «просто Жанна» села у арфы. Подняла руки, нежно коснувшись струн — и из-под тонких пальцев полилась нежная мелодия, заполнившая зал. Фантастическая мелодия вальса будоражила, волновала, вызывала трепет… воробушек оказался не воробушком, а соловьем. — Вы позволите? — приглашая на танец Флёр-де-Лис, Феб бросил пытливый изучающий взгляд на Изабеллу. Флёр-де-Лис, заметив это, помрачнела. Изабелла отвела глаза — меньше всех собравшихся в зале мужчин, за которыми она наблюдала, ее привлек де Шатопер. Разговоров слышно не было, но по тому, как сально тот улыбался, можно было угадать, о чем он говорил, и когда Феб отворачивался, Мишель Дюбуа морщился, Огюст Фрессон посмеивался, а Франсуа де Жервиль закатывал глаза. Судя по всему, они не были товарищами Феба и пришли лишь ради общества дам. — О, как нехорошо, — спохватилась мадам де Гонделорье. — У нас не хватает кавалеров! — Ничего страшного, — сказала Изабелла. — Я не танцую. Было достаточно музыки и вида кружащихся пар. Алоиза быстро забыла о пятой гостье, залюбовавшись своей дочерью, и прочие девушки забыли о новой знакомой, поглощенные кокетством со своими мужчинами. Так же забыли и о Клоде, но он того и хотел — вдова капитана городской стражи порядком утомила его своей болтовней. Музыка завораживала, но на танцующие пары он не смотрел — только на одинокую фигурку девушки в белом платье. Она сидела, сложив руки на коленях, юбка струилась до земли, в золотых волосах блестели отблески огней. Мадонна. Фролло сердился на себя за сравнение земной женщины со святой Богородицей, но ничего не мог с этим поделать; она была Мадонной точно так же, как Эсмеральда была дьяволицей. И все же она была земной женщиной. Земной молодой девушкой, скучающей и одинокой, пока другие веселятся. Если бы он мог подойти к ней и пригласить на танец… если бы он мог… если бы не проклятая сутана… если бы не сан… Изабелла, словно ощутив на себе его взгляд, подняла глаза — и едва кивнула в сторону выхода. Клод согласно дернул подбородком; пройтись по площади было бы лучше. С небес медленно падали снежинки, кружась в вальсе под доносящуюся из особняка музыку. Изабелла подставила ладонь, ловя снежинку на перчатку. — Вы очень хорошо пели, мэтр Фролло. — Когда?.. Ах да, на мессе, — вспомнил он. — Пел не я, а хор. — Я различила ваш голос. Сначала вы не пели по-настоящему, а после начали. «Я пел для вас», — он стиснул зубы. Нельзя так говорить. Так сказать мог кто-то из гостей де Гонделорье. Или Жан де Леви. Или Жеан. Даже Квазимодо, если бы тот умел петь. Любой мирянин. — Надеюсь, вы не против, что я определил вас именно сюда, — сказал Клод. — Мадам де Гонделорье показалась мне милой. И мадемуазель де Гонделорье тоже. И… я же смогу навещать вас? И Квазимодо, — быстро добавила Изабелла. — И собор. Я не зарисовала все интересные мне детали. — Конечно. Келья, где вы жили — ваша, в любое время, когда вам заблагорассудится… осторожнее, здесь снег заледенел… ох! Башмачок Изабеллы наступил прямо на скользкий лед, подошва неловко поехала вперед, и, чтобы не упасть, она инстинктивно вцепилась в идущего рядом Клода, а он, так же инстинктивно, чтобы не позволить ей упасть, придержал ее за талию. У нее были такие яркие глаза. Не просто голубые — они словно источали свет. Он мог увидеть каждую ее ресницу. От нее пахло так же, как в первую их встречу — чистотой и еще чем-то сладким. Она была теплой, и он чувствовал это тепло через ткань ее платья и своей сутаны. Она была теплой, и у нее — с ужасом осознал Фролло — было тело. Женское тело, красивое, молодое… то, о чем ему запрещено даже помыслить, тем более, по отношению к ней. К той, кого он звал про себя Мадонной. Но и Мадонна была земной женщиной. Святой, непорочной, благочестивой — но земной.