он был католическим священником
она читала Верлена
он умел кормить волка с рук
она ничего не умела
♫ Ночные Снайперы — Католический священник
Его руки поддерживали ее аккуратно, но крепко. Изабелла сглотнула; она поскользнулась нечаянно, но если бы знала, что Фролло подхватит ее, непременно сделала бы это намеренно, прижавшись к нему крепче под предлогом инстинктивного желания удержаться на ногах. Тогда было бы проще ощутить твердость его широкой груди. Ее не покидала мысль, что тело под сутаной так же достойно кисти художника, как и лицо. Флёр-де-Лис права, как же несправедливо, что красивые мужчины становятся священниками, и принадлежат только Церкви… но Карлу де Бурбону двадцать лет назад это не помешало. — М… — Клод чуть не выговорил «Мадонна», вовремя оборвав себя. — …мадемуазель, вы… в порядке? Отпускать ее не хотелось, но он был обязан, ибо, чем ближе она находилась, тем громче кричал в нем проклятый голос плоти, и в том не было вины Изабеллы; то демоница, искушающая его, усилила свои чары. Или он просто врал себе насчет обеих женщин, но пока не желал это признавать. — Да, благодарю вас, — Изабелла отстранилась первой, опустив глаза. Воистину, раз ее посещают подобные мысли, то правы те, кто называет женщину сосудом греха. Ее тянуло к греху все сильнее. Стоило ли ждать от нее иного? Темную ночную тишину осиял серебряный колокольный звон.***
Шестого января, в праздник Крещения, весь Париж был охвачен радостным волнением. Толпы горожан собирались у потешных огней, горящих на Гревской площади, в Бракской часовне сажали майское деревце, которому было суждено увядать на холоде без внимания, а в Дворце Правосудия давали мистерию. Здание Дворца кишело народом: люди кое-как теснились в проходах, менее удачливые довольствовались тем, что толпились на площади. Кто-то смотрел из окон или с крыш. Они шумели, кричали, смеялись, взбудораженные не только предстоящей пьесой, но также прибытием фландрских послов, а еще больше — тем, что сегодня было принято избирать папу шутов. Благодаря капитану городской стражи, по совместительству жениху Флёр-де-Лис, заранее занявшего места в первом ряду, семье де Гонделорье и их гостье не пришлось пробираться через людское скопление, и за это Изабелла была готова временно простить Фебу де Шатоперу его периодические взгляды в ее сторону и то, как он закручивал усы, самим жестом словно подчеркивая свою неотразимость. Изабелла старалась не закатывать глаза, чтобы не сердить Флёр-де-Лис и ее матушку, и потому смотрела не на Феба. Кроме него, было множество других вещей, занимавших ее внимание, и если толпу волновало моралитэ и избрание шутовского папы, то Изабелла гораздо больше думала о послах из Фландрии. Ими должен был заниматься кардинал де Бурбон, и, возможно, она сможет увидеть своего отца. — Клянусь душой, это вы, Жеан Фролло! — из какофонии сетований, проклятий, шуток, ругани и смеха Изабелла невольно выцепила знакомое имя, вскинув глаза на молодых мужчин, устроившихся на карнизе и бросающихся оттуда остротами. — Фролло? — спросила она у сидящей рядом Флёр-де-Лис. Мадемуазель де Гонделорье указала глазами на белокурого парня на акантах капители, чуть сморщив носик и одним выражением лица передав все к нему отношение. — Младший брат архидиакона, — проговорила она тоном, каким сказала бы «совершенно ужасный тип». — Славный малый, — вмешался Феб. Ему пришлось сесть не рядом с женщинами, а позади, и Изабелла могла себе представить, что он откровенно пользуется этим, чтобы лучше рассмотреть грудь не только своей нареченной. — Клянусь душой, он тот еще дьявол, но как же с ним весело бывает кутить! — Феб! — ужаснулась Флёр-де-Лис. — Кутить? — переспросила Изабелла. — Я думала, мэтр Фролло воспитал брата. — Воспитал, и избаловал до невозможности, — вмешалась мадам де Гонделорье. — Когда юноше слишком многое позволяют и ни разу не прибегают к порке, итог весьма прискорбен. Изабелла молча согласилась с ней, усилием воли подавляя желание заткнуть уши; школяры разошлись, поднимая на смех то одного знакомого, то другого, ссорясь между собой, зубоскаля, сквернословя — это было похоже на вакханалию. Мистерия должна была начаться в полдень, до того пришлось бы терпеть шум. «Это шумят морские волны, — сказала себе Изабелла, переводя взгляд на огромные стенные часы. — Море, как-то, чьи волны убаюкивали меня, когда мы с матушкой ездили погостить к дяде в Прованс». — Долой кардинала! Кто закричал это, она не поняла, но, услышав, вздрогнула всем телом. Флёр-де-Лис накрыла ладонь Изабеллы своей. — Не бойтесь их, — шепнула она, по-своему рассудив ее состояние. — Они всего лишь шутники. Злые и острые на язык, но они не сделают ничего, чего стоит опасаться. — Не тогда, когда с вами капитан королевских лучников, — горделиво заметил Феб, и по очередной гримаске Флёр-де-Лис, которую он не видел, но отлично заметила Изабелла, можно было понять, что невеста, даже если и любит жениха, то иногда испытывает в этом великие сомнения. За короткий срок пребывания в доме де Гонделорье Изабелла успела составить впечатление о будущей супружеской чете, и решила, что, если бы ей предоставили столь неутешительный выбор, между таким мужем, как Феб де Шатопер и монастырем она без колебаний выбрала бы монастырь. Она терпеть не могла монастыри, но там было, по крайней мере, тихо. Часы пробили долгожданный полдень, и вопли затихли — как бушующий шторм обратился штилем. Все взгляды устремились к мраморному столу, где была установлена деревянная сцена, но актеры появляться не спешили, как и послы из Фландрии. Гул недовольных голосов снова поднялся волнами, катящими на берег, и среди гула раскатами грома звучали восклицания школяров. — Мистерию! — К черту фландрцев! — Немедленно мистерию! — Не то повесим главного судью! — И его стражу! — Неужели правда могут повесить? — ахнула Изабелла. Флёр-де-Лис коротко фыркнула. Силу толпы и возможное безумие, которое могло овладеть уставшими и озлобленными задолго до этого дня людьми не стоило недооценивать, они могли претворить свои угрозы в жизнь, но на этот раз обошлось — пьеса началась, хоть и с опозданием. Это была великолепная моралитэ с интересным сюжетом, и даже если не все актеры мастерски справлялись со своими ролями, саму пьесу это ничуть не портило — за ожидание и терпение Изабелла сочла себя полностью вознагражденной, с удовольствием наблюдая, как Купечество, Крестьянство, Дворянство и Духовенство, две супружеские четы, решают подарить золотого дельфина самой красивой женщине на свете и отправляются путешествовать, чтобы ее найти. — Как чудесно, не находите? — шепнула Флёр-де-Лис. — Что за бред — дельфин, рожденный львом! — усмехнулся Феб. — Не бред, — процедила Изабелла. — Это метафора. — Метафо… — капитан городской стражи почесал затылок, не сумев выговорить сложное слово. — Я же говорю, чушь собачья. Флёр-де-Лис посмотрела на Изабеллу с виноватым ужасом, и, не желая мешать пьесе, мадемуазель Бартрин промолчала; вряд ли Фебу возможно было втолковать, что такое метафора. — И как чудесно, что они женаты, — продолжила Флёр-де-Лис, бросив на своего нареченного многозначительный взгляд. — Только Купечество и Крестьянство… не лучшая пара. А Духовенство не может состоять в браке. — Это всего лишь пьеса, — недовольно сказала Изабелла, задетая еще одним напоминанием о целибате духовников, устами Флёр-де-Лис словно переданным ей высшими силами. Духовенство не может состоять в браке, и даже держать женщин в объятиях им запрещено. Запрещено, но она все еще живо и ярко помнила тот короткий миг невольной близости под ночным снежным небом. — Да, конечно, — примирительно согласилась Флёр-де-Лис, и больше комментариев не вставляла. Моралитэ подходило к середине, когда диалог актеров оборвался, дверь распахнулась, и голос привратника прозвучал громче всех сегодняшних криков и звона колоколов с собора Парижской Богоматери: — Его высокопреосвященство монсеньор кардинал де Бурбон! Изабелла побледнела. Впервые она увидела его, не как кардинала, не как народного любимца — как отца. Не духовного, родного. Он был ее отцом, в их жилах текла та же кровь… есть ли что-то схожее в чертах их лиц или в поведении? Может ли он узнать ее в толпе? Узнавал ли раньше? Он же знал об ее существовании, все время знал, он обеспечивал ее, значит, она не была ему безразлична. Доброжелательно и рассеянно улыбнувшись толпе, кардинал со своим кортежем проследовал к предназначенному для него возвышению. Пьеса продолжилась, и больше ничего не мешало ей до самого конца.***
Оставаться смотреть на то, как выбирают папу или папессу шутов, Изабелла не стала — это зрелище было неподходящим для приличных девушек, и интересовало ее мало. Как только пьеса закончилась, семейство де Гонделорье покинуло Дворец Правосудия, и Феб, стоило отдать ему должное, приложил все усилия, чтобы три дамы под его присмотром не споткнулись и не были задеты чьим-то локтем, а их одежда осталась в целости. Воздух пах морозом. Изабелла отступила в сторону от Алоизы; та ничего не заметила, увлеченно обсуждая с дочерью пьесу. Флёр-де-Лис положила руку на предплечье своего жениха, и в эту минуту Феб смотрел только на нее. Карл де Бурбон стоял неподалеку. Его кортеж рассыпался; Изабелла ошибалась, думая, что вакханалия творилась в ожидании пьесы. Настоящая оргия началась сейчас — из Дворца доносились такой бешеный гогот вперемешку с богохульствами, что казалось, будто там приоткрылся вход в Ад, и, унося ноги, аббаты и епископы практически разбежались, кто куда. Нужно было пользоваться случаем. Надвинув капюшон чуть ниже, Изабелла решительно подошла к отцу. — Ваше высокопреосвященство… — голос предательски сорвался, поэтому она присела в реверансе, уже жалея, что приблизилась — это могло расстроить какие-то планы Жана, но, так как Жан не запрещал ей говорить с кем-либо, значит, это не было рискованно. — Да, дитя? — спросил кардинал, слово «дитя» произнеся по-особенному. — Я желаю… — Исповедоваться? — подсказал ей Карл де Бурбон. — Не смею отказать в просьбе, равно как Господь наш выслушивал всякого, кто хотел поговорить с Ним, и в особенности кающихся грешников, — он лукаво блеснул глазами, указав в сторону Нотр-Дама. Собор пустовал. Если в этот час кто-то здесь и был, то лишь Квазимодо на своей колокольне и редкие слуги, тенями шмыгающие туда-сюда, но в исповедальне и около нее не было ни единой души, кроме них двоих — кардинала в его пурпурной мантии и Изабеллы в нежно-бежевом отороченном мехом платье. Взяв ее за плечи, Карл де Бурбон пристально взглянул в глаза дочери, изучая лицо, и усмехнулся, довольный увиденным. В уголках глаз от улыбки появились морщинки, похожие на лучики. — Изабелла, — проговорил он. — Именно я дал тебе это имя. Изабелла… Белла… ты вправду прекрасна. Оставшись с ним наедине, она растеряла всю былую решимость, не зная, что сказать. Броситься в объятия, как полагалось ребенку, обретшему родителя, не могла. Забросать вопросами — тоже; она либо знала ответ, либо не хотела знать. Этот человек был ее отцом, но совершенно чужим, и она стояла, потупив взор, ощущая себя ужасно глупо: с тех пор, как узнала правду, столько раз представляла встречу с кардиналом, а когда наконец встретила — не могла вымолвить ни слова. — Я не могу уделить тебе много времени, дитя, — виновато сказал Карл де Бурбон. — Эти фламандцы… я должен принимать их, и, видит Бог, как я этого не хочу. Но увы, увы… — он потрепал Изабеллу за порозовевшую от мороза и смущения щечку. — Прелестное создание. Мы еще увидимся, дорогая. Да благословит тебя Господь… ох, ну что же они так раскричались? — посетовал кардинал, шагая к выходу из собора. Изабелла последовала за ним, уверяя себя, что ничего ужасного не произошло: они просто поговорили. Священник может и должен исповедовать всех, а добродушный нрав Карла де Бурбона известен каждому… но, выйдя на площадь, Изабелла забыла об отце. Цыгане, разнаряженные в лохмотья и мишуру. Калеки: хромые, однорукие, одноглазые, покрытые язвами; посреди толпы калек — тележка, запряженная двумя большими собаками, везущая, очевидно, их предводителя. Пляшущие скоморохи, судебные писцы с майскими ветвями и восковыми свечами… Папа шутов был избран. Он восседал на носилках, украшенных множеством свеч — в мантии и митре, с посохом в руке, довольный и гордый, словно его действительно по-настоящему короновали… Квазимодо. Изабелле захотелось плакать при виде его сияющего лица, ибо он не мог слышать издевательского смеха толпы и тех слов, что они говорили. Она не была милосердна; она тоже могла бы посмеяться, будь это кто-то другой, кто-то незнакомый, но Квазимодо она знала, он ей нравился и он не заслуживал… такого. Он же действительно верил, что ему рады. — Прекратите это, — сорвалось шепотом с ее губ. — О, к чему мешать им развлекаться? — отозвался кардинал. — Зрелище не самое приятное, но, как по мне, скорее забавное, чем жуткое… Изабелла закусила щеку изнутри. — Да здравствует Квазимодо! — Хвала уроду! — Это наш король дураков! — Воистину, нет на свете уродливее твари! — Слава Квазимодо! Он улыбался им искренне. Что они знали о нем? Тихий, вежливый, всегда готовый помочь, преданный и умеющий быть благодарным, тонко чувствующий, он был умнее большинства тех, кто кричал ему в лицо оскорбления. Он так вдохновленно слушал о боге Вулкане, так восхищенно смотрел на свой портрет, так боялся испугать Изабеллу своим видом… он понимал, что его боятся. Как же он должен был быть рад, что его приняли, а на самом деле… Изабелла набрала воздуха, собираясь закричать и остановить это. Ее опередили — из толпы к носилкам метнулась черная фигура в сутане, и толпа хором ахнула, ибо Квазимодо тоже спрыгнул с носилок навстречу архидиакону. Смеясь над ним, парижане в то же время боялись его, как дикого зверя, которого с удовольствием разглядывают в клетке, но ужаснутся, если клетка откроется — тогда зверь вырвется на свободу, сильный и способный разорвать любого. Квазимодо упал на колени. Фролло сорвал с него мантию и тиару; посох горбун выронил сам. Жестом Клод приказал ему идти за собой. — Я так и знала, что наш архидиакон — чернокнижник, а этот горбун — сам дьявол,— сказала какая-то горожанка с ребенком на руках. Фролло вместе с Квазимодо вошли в собор, оба не заметив Изабеллу или сделав вид, чтобы не привлекать внимание еще и к ней. Метнув взгляд на дом де Гонделорье, где зажигали свечи, и на удаляющуюся пурпурную мантию кардинала, она, подобрав юбки, направилась в противоположную сторону — за Клодом и его воспитанником.