***
— Это всего лишь на минутку! Я только представлю! — схватив брата за локоть, Наташа потащила его куда-то вглубь залы. Девушка будто вспыхнула, когда вспомнила спустя полчаса после встречи с Ганей, что «совершенно неблаговоспитанно оставила своего нового друга!» Парень про себя ощетинился, но притупил порыв, решив, во-первых, не спешить с выводами, во-вторых, как всегда довериться сестре. Между ними были самые доверительные и близкие душами чувства, они рассказывали друг другу то, что при евхаристии или на приёме у доктора постыдишься или побоишься раскрыть, искренне доверяли в руки другого свои тёмные углы нутра, заступались в беде и вместе устраивали какие-нибудь козни. Имя одного не могло прозвучать без упоминания или хотя бы вспоминания второго. «Шери и машери» исключительно про них, даже не смотря на то, что в семье было ещё два ребёнка. Два брата — средний Артемий и самый младший Андрий. Последний такой же шебутной и чуть взвинченный, веснушчатый паренёк, но старшие его в свою «компанию по захвату душ людских и соседских садов» не принимали, да и он не больно к тем ластился. Артемий же был полным антиподом этих вшей на гребешках, был младше Наташи на два года, тормоз и уравновешивающая сила, по натуре своей тихий и скромный, любящий семейные вечера в гостиной, когда каждый занимается своим делом, но все вместе, хоть сейчас такое и редкость. Голубые глаза галочки смотрели из-под чёрных вихров с сожалением и какой-то горечью на ссорившихся кровников. Братья тоже должны были быть где-то тут; наверно, так же нашли себе знакомства. Будучи в волнении то ли от забывчивости, то ли от чего-то иного, Наташа не больно смотрела и следила за тем, что встречалось на её пути. Таким образом она как-то задела цветочный горшок. Да, с пирожено-жёлтыми бегониями, стоявший на небольшом, застеленном белой кружевной скатертью столике. Всё-таки нужно смотреть, куда бежишь. Горшок, слава богу, только опрокинулся, а не полетел с шумом на кафель, привлекая много ненужного внимания. Девушка остановилась, возвращаясь в этот мир и осознавая, что случилось, а потом быстро поставила цветок как должно. Она заметила, что несколько маленьких комочков земли попали на рюш юбки, смахнула их, но они снова не дали о себе забыть, оставив грязные полоски. Пока их не больно было видно на шоколадного цвета ткани, но когда те высохнут, явно будут заметны. — Je crois que, я единственный человек, который всегда оказывается в нужном месте в нужный момент, — было прям пропето откуда-то сбоку. Брат с сестрой резко обернулись. Мужчина приятной внешности со светлыми волнисто-длинными волосами и пушком на подбородке, добродушно улыбаясь, протягивал Наташе платок. — Прошу, он пропитан спиртом, так что мокрое пятно не задержится на вашем прекрасном наряде. — Благодарю, — сказала девушка, принимая платок, попутно впихнув в руки брата свой несессер. Гане хватило одного взгляда для понимания, что этот мужчина вертихвост, любящий строить куры, но и какой-то угрозы или интересантства он в нём не уловил, пока. Человек вина, лёгкой весёлости, белый шарфик у того на шее так и делал из него же фазана. Видимо, все рассуждения Гавриила были написаны у него на лице, ведь, пока Наташа оттирала пятно, мужчина с невинным удивлением и бровями-домиком посмотрел на юношу. — Луи Кристов Лавин — поклонившись, представился мужчина. — Вы, возможно, меня и не помните, так как вы были малы, но мы уже знакомы. — Гавриил Ардалионович, — кивнул парень, — а это, — небрежно махнув рукой с золотым аксессуаром в сторону девушки, — сестра моя — Наталья. Да, вы правы, я не помню вас, за что прошу прощения. — Знаете, — вдруг, неожиданно для обоих, вставила Наташа, не поднимая глаз с юбки, — у детей иногда бывает так, что, вырастая, они ничего не помнят о детстве. Вот, у Гани то же самое. Приезжаем в какой-нибудь городок уездный и начинается: «Ба! Диво-то какое, какая прелесть! Почему мы раньше здесь не бывали?» А в том-то и анекдот, что бывали и не раз, но это гусиное чучело не помнит! — Ха-ха, — мужчину искренне позабавили кривляния девушки. — Да, знаю такое, видел. Но подождите, — что-то вспомнив, уже как-то обеспокоенно начал он, — получается, вы не помните и то, у кого и как мы познакомились? — Верно. А мы что, у Мефистофеля на обеде были, чтобы это было так значительно? Не подумайте, ч... — парень не успел договорить, что он не имел в виду тогдашнее знакомство бессмысленным, но мужчина уже рассмеялся, показывая ряд белых ровных зубов, хотя нет, один из нижних резцов был чуть выпирающим. — Меткое сравнение! Но тогда мне очень не повезло, ведь этот самый Мефистофель — муж моей сестры. Бедная моя! Хотя, она тоже не святая. Так что они оба достойны друг друга, ладно, — резко поменял мнение о своей сестре француз. — Младшие сёстры, они такие. Кажутся лапочками, а на самом деле те ещё... кхм. Я Наташе даже прозвище дал — Цербер, — Луи покосился на девушку, но та никак не отреагировала на комментарий брата. — О нет, нет! Марго — моя старшая сестра! — Тогда искренне соболезную, ведь Наташа получила своё наименование из-за строгого отношения именно к младшим. — Да нет, у нас хорошие отношения, но... — Луи посмеивался, пытаясь подобрать слово. — Но всё равно нависает тёмной тучей, — завершил парень. — Я же тоже за всем этим слежу. Да, уж не буду скрывать, сам принимаю участие. Получается, мы познакомились у мужа вашей сестры? — Да, тогда Артур устроил у себя в Лондоне точно такой же по мотиву кутёж. Ваш отец взял маленького Вас с собой. Там и познакомились, верно, — упомянув «кутёж» мужчина скривил улыбку, видать, тоже своеобразно относился к такого нрава мероприятиям... — Понял. К слову, разделяю ваше мнение о подобных ведьминских гульбищах, — Луи вновь рассмеялся. Ганя аж подумал, что тот играет и только делает вид, что смешно. — Лучше и не выразить! Их устраивают как память традициям, но люди и нравы меняются, и в итоге получается убогая карикатура, — это было сказано очень быстро, с искренностью. Собственная острота ещё больше добила француза. — Искренне вас благодарю, — с добродушной улыбкой Наташа, наконец, протянула платок его хозяину. Тот пришёл в себя. Были ли там пятна такого масштаба, чтобы их так долго оттирать? — Всегда к вашим услугам, — Луи, помимо белой вещицы, удержал и нежную кисть, к которой незамедлительно прикоснулся губами. Наташа от такого в смятении распахнула глаза. Девушка не была из робкого десятка и порой сама могла выкинуть что-то из ряда вон выходящее, но сейчас это было неожиданно, а рядом вдобавок стоял брат, который к подобному относился не сказать что добро. Она резко посмотрела на парня, но тот уже по-своему одобрил француза и только отвёл глаза, оценив это как ребячество что с одной, что с другой стороны. Наташа была удивлена подобной дружеской перемене. — Ну вот! Теперь ваша юбка снова прекрасна. А знаете, Гавриил Ардалионович, — Луи постарался выговорить это имя, он в целом чуть уродовал букву «р» и твёрдые звуки, — вам, конечно, идёт эта одежда, но вы не того имени, чтобы такое носить, или же это такой бунт против чего-то? — он выразился слишком резко, но дошло это не сразу. Как-то с опаской посмотрел на юношу, но тот на него только усмехнулся. — Это косоворотка. Она очень простая по своему толку и может быть разного материалу, что предполагает оборот как и для, так сказать, культурного ношения, так и для ручного труда, если такой имеется. Ещё она просто исконно русская и может быть украшена народной вышивкой и узорами. Но как такового «бунта» нет. Я, конечно, не поддерживаю отца во многом, но и не рвусь бешеной собакой с пеной изо рта против него. Всему и всем своё время, — парень говорил это спокойным тоном, но при этом ярко акцентируя какие-то моменты эмоциями на лице, особенно задействуя брови. Луи очень удивился такой прямолинейности. Он было открыл рот, но... — Putain, le temps que vous avez mis! Pourquoi c'était si long? — послышался величественный женский голос из-за спины француза. К ним подошла дама, внешне очень похожая на самого Луи, но было понятно, что та более вдумчивая и гордая. Её платье, словно перья зелёного павлина, отливало всеми цветами и оттенками изумрудного. За ней следом гордой птицей, спокойно чеканив каждый свой шаг и смотря в пол, ступал солидный мужчина, кажется, именно он, когда Ганя только пришёл, тоже хотел как-то выразиться про неподобающий вид молодого человека, ну или что-то из этого разряда. Вспомнив это и предшествующий разговор, Гавриил ухмыльнулся, предполагая, что это тот самый Артур. — А, — уже на русском начала дама, — так ты вот с кем. Но всё равно было бы неплохо сначала расстаться с нами, а потом уже присоединяться к другим компаниям. Сколько лет, а ветер всё ещё в голове, — женщина решила не стесняться детей и закончить свою тираду. — Марго, милая! Не сердись ты так сильно! — Луи растерялся ещё больше, не зная, что ему делать: извиниться за свою забывчивость, представить их друг другу, рассказать про платок или ещё чего. — Как вы уже наверняка догадались, — повернулся он к Наташе и Гане, — это моя сестра — Маргарет, и муж её — Артур Джордж Стюарт. Ну, — он опять обернулся к близким, — это Натали и Гавриил. — Луи, не будь ребёнком, теряющимся и взбудораженным. Успокойся, — опять упрекнув брата, начала Марго. Артур перевёл равнодушный взгляд с препирающихся французов на другую парочку. Наташа отвернулась в сторону и прикрыла рот рукой, скрывая улыбку, а заинтересованные глаза парня он обнаружил на себе. Непонятные серые пятна наконец встретились с глубокими омутами. Всё же, есть что-то в таких личных встречах, личных взглядах и жестах, заставляющее трепетать разум, таинственное и волшебное, будто тайком, зимней морозной ночью, проскальзываешь на улицу, а свет двуглавого месяца слепит глаза, отражаясь на снегу, и так холодно и свежо на душе, и так жить хочется, и всё-то тебе подвластно. И не может Артур понять, те же это лужи или нет. И вроде они, да в тот же момент кажется, что совершенно нет, а когда думаешь, что иное, вновь словно прежние. И стояли бы они, разглядывая друг друга, да только тот же Луи всё разрушил. — Вы, кажется, до встречи с растением куда-то торопились? — спросил мужчина, оставив ворчащую сестру. — Боже! Точно! Дурная моя голова! — резкий и высокий тон девушки вывел из оцепенения, но не успел Ганя взглянуть на сестру, как та его с силой дёрнула за руку. — Меня ждут просто. Вы извините, пожалуйста, но мы пойдём! — толкнув брата вперёд, быстро проговорила Наташа. Тот аж слова произнести не успел. Смирившись, Гавриил понял, что рано его не отпустят и будут везде таскать подле себя. — À la prochaine! — помахав рукой, пропел Луи, — какая милая девушка. — Луи, не смей. Знаем твои нравы, хотя, она не кажется маленькой глупой девчушкой, — рассудила женщина. — Да она такая же, как ты, Марго. В придачу с тремя братьями, русскими. Один старший чего стоит, — слабо подшучивая над французом, сказал томно Артур. — Он, конечно, высокий, но, извини меня, ты видел, как у него косточки на запястьях торчат? И скулы. Да и в целом больно худым и слабеньким кажется, — сведя брови, обратилась к мужу француженка. На это мужчина только пожал плечами.***
Когда молодые люди подошли к бордовой софе, коих тут было много, вновь вернувшиеся у Гавриила некие тревожность и настороженность свернули свои обороты, породив удивление и любопытство. Перед собой парень увидел барышню, именно так. — Это Гретель Мария Австрийская, — торжественно представила своего нового друга Наташа. — А это мой брат, от меня же знаешь про него. — Приятно познакомиться, — чуть наклонил голову парень. — Картуз хоть сними, — смахивая с головы брата убор, прошипела Наташа. — Взаимно, — гордо произнесла девица, подовая руку. Ганя посмотрел на этот жест каким-то пустым взглядом, но к перстам припал. Она очень напоминала ему саму Наташу, но как будто была более... тёмной? Если Ната была гордой и мудрой, но самой настоящей врединой и капризой, проявляющей весь спектр чувств внешне, то Гретель паче спокойная и горделивая, смуглое личико выражало в разы меньше эмоций, но по карим глазам можно было прочесть душевную перемену, если таковая случалась, но они обе как-то чувствовали меру в своих выходках и за черту приличия заходили недалеко. Две стороны одной монеты. Длинные нежно-шоколадные волосы рекой лились по узкой и изящной спине, как перья на шее у сухоноса, а на носу было маленькое тёмное родимое пятнышко, которого девушка совершенно не стеснялась и даже наоборот в моменты своей правды задирала мордочку кверху. Этот жест как-то умилял и располагал к себе. Парень почти что не участвовал в разговоре, больше слушая, да его и не привлекали к этому. Так, спрашивали риторически. Он всё удивлялся, как их диалог мог прыгать от обсуждения более подходящего материала для бального платья, к тому, какой булыжник лучше для мостовых. И таких скачков были сотни, из-за которых время будто пропало и окружавшее происходящие размылось в непонятное пятно. Так же австрийка не постеснялась и сплетен, рассказав про некоторых из гостей, что было очень полезно для обоих Ардалионовых, так как отец был не многословен и критичен по этому поводу. Иногда, боком, Ганя замечал, какое впечатление производит их троица, или хотя бы то, что он, юноша, который мог бы кого-нибудь пригласить на танец, спокойно стоит и слушает комеражи. Маленькая стрелка часов окончила свой круг, когда парень понял, что у него уже одеревенела пятάя. — Милые Гретель и Наташа, я оставлю вас, пройдусь чуть, а-то больно ноги занемели, — отлипая от колонны, сказал Ганя. — Ой, я с тобой, — просто и без лишней воды подскочила Ната. За это короткое время они абсолютно перестали себя стесняться и говорили прямо и без лишних любезностей, если это не издёвка, конечно. — Ja. Sicher. Я здесь останусь, — спокойно проговорила Гретель, снова протягивая свою ручку, уже явно издеваясь. На это Ганя посмотрел на сестру взглядом, мол, и что это такое? Но жест снова принял. Наташа улыбнулась «доброй» подруге и, взяв брата под руку, который всё так и ходил с дамской безделушкой, направилась в сторону входа. Как-то не сговариваясь они решили пойти на улицу. Ната часто бывала в многолюдных местах или по крайне мере в институте, а Ганя был немного нелюдимым, на самостоятельном обучении. А от такого количества разномастных нарядов, да и лиц в целом, становилось мутно.***
Холодный северный ветер закрадывался под бекешу и женскую меховую курточку. Из-за резкого удара к вечеру мороза грязь превращалась в оледеневшие непробойные глыбы, идя через которые можно ноги попереломать. Хорошо, что Ганя, наученный разной жизнью, сказал Нате взять с собой какие-нибудь простые сапожки, в которые впоследствии она переобулась. Глухая тишина, в которой иногда отдавались едва слышные отзвуки города и музыки. Молодые люди сидели на лавочке в придворцовом маленьком парке. Парень, развалившись и с сунутыми руками в карманы, смотрел ввысь, через голые массивные ветви дубов и лип, в затянутое тучами небо, которое даже отражало огни вечерней Москвы. Парню очень нравился этот город, и он был по детски рад, когда узнал, что изначально они жили в Петрограде, а после переехали сюда. Порой он сравнивал богемную столицу с обветшалой Москвой, искренне считая, что столица по-прежнему она. Карикатура, состоявшая из красивой, изящной девицы европейского склада, в пышных платьях и высокомерного вида, а напротив женщина, с чуть измученным лицом, но прежней дикостью, вольностью и русостью в глазах, в чёрном, тягостном, как осенние ночи, цельнокроенном платье, в не очень популярной шляпке «клош» с перьями, и сигарой между перстов, в каком-нибудь низеньком и убогом кабачке. Да, он понимал, что романтизирует, но между этими дамами его выбор всегда падал на милую душе Москву. — Что там дальше по плану? — вырвал из мечт тихий голос Наты. — До ночи ждём, когда все прибудут, а после едем домой. Я помогаю вам обустроить всех приезжих, а потом качусь с ветерком в свою комнатушку, — с наигранной и саркастичной весёлостью рассудил он. — К трём часам, думаю, всё успокоится. Наташа сидела по правую сторону от брата, пытаясь согреть руки в муфточке, а металлическое украшение только мешало в этом. Милая ушам тишина снова повисла чистым туманом, но не долго ей было суждено быть. — Скучно без тебя, Ганька. — А мне хорошо. Нету никакой мелкой собачонки, которая носится вокруг и орёт всё время. Сам себе Царь-Государь. — Надеюсь, Андрей не перерастёт тебя, — хихикая, сказала Ната. — Тьфу, сплюнь! — резко вскочив с лавочки, прикрикнул Ганя. Наташа уже во весь голос рассмеялась на него. — Ладно, пошли. А то совсем уши отморозятся, — медленно направившись по дорожке обратно, позвал парень. — Тебе не привыкать, — хмыкнула девушка, взяв брата под локоть.***
После прогулки ребята вернулись к той софе, у которой провели больше часа, но на диванчике австрийки не оказалось. Пробежавшись глазами по сторонам, девушка увидела недалеко знакомое розовое платье, но Гретель любезничала с каким-то молодым человеком в мундире тёмно-синего цвета. Хоть он и улыбался, да и просто казался милым, Наташу он заставил насторожиться, что-то в нём было не так. Но она всё равно пошла в их сторону, не забыв прихватить брата. Когда молодой офицер представился как Клайд Мур, девушка очень удивилась, ведь, когда Гретель шептала ей разные сплетни, очень много времени рассказа удалялось именно этому Муру. Он был, во-первых, гораздо старше по летам, чем казался, во-вторых, как сказала австрийка, он являлся человеком от Соединённых Штатов, и, в-третьих, от чего ещё больше удивилась Наташа, Гретель тогда мельком упомянула, что он ей крайне неприятен, а теперь она так мило улыбается ему. Но не смотря на это, в течении нескольких минут беседы он показался вполне обычным, да, со своими скелетами в шкафу, но и не таким уж гадким прихвостнем, хоть Гретель иногда, совсем легонько, дёргала девушку за рукав, будто предостерегая. Ганя же решил делать вид, что ничего не знает, ничего не видит, и вообще, какое вам до него дело? Клайд оказался любителем на поездки и ещё большим любителем рассказывать про эти самые поездки. Поведал забавную, по его мнению, историю, как при одном путешествии в Испанию, во время «какого-то там их праздника» в Севилье порвал юбку у одной из танцовщиц. Теперь клок той самой юбки служит ему «амулетом-платком», он достал из кармана брюк пёстро-рябистый, словно крыло цесарки, кусочек ткани не совсем квадратного вида, после сложил и убрал обратно. На эту «смешную» историю девушки отреагировали смятением и переглядкой, а вот после слов Гани смутился уже сам Клайд, услышав, что ему очень идут обрывки чужих юбок. Гретель прямо предложила опустить этот разговор и направиться в сторону ломберных столов, к которым постепенно подтягивались и другие гости. На её предложение все согласились, а Клайд, как-то быстро сощурив глаза и обратно, глянул на Гавриила.***
— А ещё мне очень нравится то, что на балеринах можно изучать анатомию. Они так худы, что каждая косточка, каждая связочка видна, — беря с кондитерского буфета небольшой пряник с цукатами, проговорил парень. — Ты же передумал в медицинский идти, какая тебе разница? Ой, взял бы чего поболе съестного, одними пряниками да чаем питаешься, — нахмурив брови, спросила и упрекнула Наташа, сама попутно беря с блюдца парочку французских сухарей, а для Гретель она подтянула мисочку с клюквенным confiture. — Передумал, но факт — есть факт, и я вообще сейчас не про это! — Знаете, если бы вы решили стать доктором, я бы к вам на приём не пришёл, — скуксившись, вскинув брови и отпив шампанского, непонятно для чего вставил Клайд. — А я бы вас и не принял, — не разочаровался в ответ Ганя. — Я отойду ненадолго, — как-то быстро и неожиданно для троицы ретировался Мур. На это Гретель демонстративно закатила глаза, но остановилась, смотря за спину юноши. — Прошу прощения, что встреваю в ваш разговор, — послышалась приятная на слух глубокая и размеренная речь. Обернувшись, Гавриил увидел Артура. Это он так спугнул американца? — Я случайно услышал. Вы хотели заниматься медициной? — подойдя ближе, спросил мужчина. Парень посмотрел тому в глаза, а после отвёл взгляд куда-то вверх, задумавшись. Англичанин не понял, где именно его вопрос оказался таким сложным. — Да, хотел, но это было как бы не по моему желанию. Видите ли, моя мать сделала много работ по изучению физиологии человека, но почему-то не опубликовала их. Точнее, я даже понимаю «почему». Но когда я увидел этот труд нескольких десятков лет и когда понял, что я занимаюсь филологией и историей, Нате нравится химия, Артемию энтомология, а Андрию машины и техника, мне стало очень жалко. Жалко этот труд, жалко, что он пропадёт, жалко, что ни один ребёнок не пойдёт по следам родителя, жалко, что, скорее всего, он так и останется пылиться на дне старого шкафа и пропадёт, как тысячи подобных трудов. На это я смотрел со стороны истории. Тогда я и захотел идти в медицину, чтобы не «пропало». Но... в медицину идут по трём причинам: первая — этого хотят родители или это семейное дело, вторая — ты хочешь отыскать ответы на собственные вопросы, третья — ты хочешь помогать людям. И, как ни странно, — он усмехнулся, — это всё не про меня. Да и у меня своё дело есть какое-никакое, в котором я тоже уже засветился. Исходя из таких суждений, через полгода передумал. Не всё можно спасти в этой жизни. Артур внимательно выслушал такой неожиданно откровенный и подробный ответ. Какие-то моменты его сильно зацепили, увидел он в них себя, свои случаи, свои взгляды. — Но почему «помогать людям» на последнем месте? — этот вопрос он задал абсолютно не думая, словно его разум жил сам по себе и не управлял телом. Ему самому не понравилось то, что он спросил, и если бы он решил что-то уточнить, то задал бы совершенно другой вопрос. На это парень поднял брови и, не сказав ни слова боле, улыбнулся. С полминуты они просто молчали. Наташа с Гретель наблюдали за ними со стороны, порой переглядываясь. — Я, пожалуй, объяснюсь, — решил чуть выправить ситуацию Артур. — Интересующий меня аспект простой жизни как раз медицина, поэтому у меня есть некая заинтересованность в не увидевших свет трудах Степаниды Григорьевны. Она очень мудрая женщина, поэтому, думаю, там есть вещи, стоящие внимания. Ганя на это свёл брови, а Наташа чуть переменилась в лице, взгляд стал острее, что ли. Это "спасающее" объяснение только всё ухудшило, он уже почти что-то забыл про эти труды, но вот они опять вылезли. Умеет же Артур заварить кашу там, где ей и не пахло, а после её ещё и расхлёбывать. — Знаете, вы сами сказали, что мамά мудрая, а теперь — продолжим цепочку: если она мудрая и убрала свои работы куда подальше, хоть и потратила на них больше половины своей человеческой жизни, не значит ли это то, что они и не должны показываться на свет, чтобы там ни было написано, или как раз-таки "из-за"? — Ганя посмотрел ему прямо в глаза, как бы говоря, что ему самому жаль, но есть определённые "но". — Вы сами себе противоречите. Последний упрёк прозвучал достаточно грубо, но Артур не стал на это обращать внимания, ведь парень был абсолютно прав. Мужчина отвёл взгляд и кивнул. Но теперь этот момент заиграл иными красками, которые надо как-то разбавить, может, и правда спросит Стешу про это. Степанида Григорьевна была уроженкой из Тульской губернии, рода абсолютно не богатого и не известного. Женился на ней Ардалион из-за её красоты и кротости, а может и по мгновенной любви, и вместе с тем это был такой же бунт против отца. Видом она была тихой, для многих непонятной или заурядной, простой или дикой. Чёрные волосы неизменно убраны назад и заколоты яшмовой заколкой. А глаза горят, как у черношейной поганочки, рвущейся неугомонностью, которую она всегда выражала в виде заботы и любви к детям и мужу. Высшее образование она получила только выйдя замуж за сына императора, увидев возможность и открытость всех дверей. Нет, писать и говорить она умела, а вот большее... Искренне старалась и упорствовала, и добилась результатов, став почти что ровней, но в манерах порой мелькал отголосок её происхождения. Видев плачевное состояние тульского крестьянина на заводах и фабриках, решила изучать медицину. Характер скромный, но если понадобиться, может превратиться в самую что ни на есть ведьму, пугающую всё живое. Артур один раз это видел и более не жалует.***
Дале всё было так, как и сказал Гавриил. В половину двенадцатого ночи прибыли два последних важных гостя, но Ардалион так не считал, так как это были Дорге Фаллейштейн от Германии и собственный отец мужчины, к которому он относился словом "никак", полностью игнорируя и не замечая. Следующий пункт назначения был теперешний дом Мостоветских, который находился к северу от центра Москвы, часу езды где-то. В конце-концов Ганя совершенно не пожалел, что остался. От того и доверял сестре, что она иногда знала или даже чувствовала, что ему нужно и что пригодиться. Но последние полчаса они вдвоём как-то уж совсем по-детски избегали родного деда.