Таинственный цирк и солнечный глаз

— Ты идиот? Фрэнк посмеивается, как хорошо, что он такой понимающий друг, Джерард тоже ржёт, и крутит головой, смотрит то вдаль, то вблизи, но никак не получается выгнать из неё идею, ну как же так: у Джерарда появляется новый знакомый, а он не может показать ему свою комнатку. Ни трельяжа, ни рисунков, ни гитары, ни скрипящей койки, ни страшного, как открытый перелом, пола, ни его брата-близнеца — потолка, ни свечи, сделанные Реем, ни Устину, хотя, пожалуй, Джерард повременит, Фрэнку стоит привыкнуть к цирку, прежде чем знакомится с сёстрами. Вечер вот-вот превратится в ночь, кажется, что очень быстро, как в северных краях, на самом деле Джерард и Фрэнк довольно долго стоят, болтая, пока Джерард не говорит такое, что сравнимо с землетрясением или резким ударом в челюсть, причём без крика и предупреждения. И луна скоро сядет на песчаный горб пустыни, она и сейчас есть, но ещё не на угрожающе темном, а на относительно светлом небе, зато почти что полная. И зелёноватый закат скоро превратится в чернила, тёмные, насыщенные, как кровь большого животного, как коросты на глубокой ране, Джерард следит и за небом, и за луной, и за пустынным горбом, хотя последний мало уловим и почти неразличим, если стоять и не спать. Когда-то Джерарду снится, словно вся Земля сделана из песка, а он то идёт, и шар прокручивается под ботинками, то ползёт, словно взбирается на гору, которая осыпается от альпинистских крюков. Надо рассказать Фрэнку про этот сон, и про множество других, завернувшись в одеяло и погасив свет, Джерард, что слишком ярко не представлять, как это классно, следит за одинокой фигурой, слоняющейся от лавки Рея к палаткам с попкорном. Та россыпь работников, что сегодня появляется, уже разбегается кто куда, только эта неприкаянная душа снуёт туда и обратно, но это не Рей, просто вытянутый обезличенный силуэт, Джерард фокусирует на нем взгляд, стараясь успокоить голову. Не получается, хорошо, что ещё не спускается такая темень, что не видно ни темени, ни лица Фрэнка, который, смеясь, то опускает голову ниже перекладины забора, то запрокидывает её, Джерард мямлит что-то про то, что Майки будет очень рад новому знакомству, сразу познакомит Фрэнка с носком ботинка, «ну прекрати, не такой же он злой». Сумасшедшая идея не даёт Джерарду ни вдохнуть, ни сглотнуть, он понимает, что несёт ерунду — «поднимемся по лестнице, как призраки, не касаясь ступеней, а Майки в пижамке с единорогами, ну да, нет у него такой, но представь!». «Выйдет из комнаты, чтобы пописать, и не добежит до туалета, увидев наши грозные тени» — но не может остановиться, Фрэнк чуть не падает с перекладины забора, на которой стоит. Джерард безволен под этой идеей, как человек под сывороткой правды, даже не может моргнуть, Фрэнк, убирая плеер с позвякивающими наушниками в рюкзак, ловит его взгляд, не так, как лиса кролика, а как язык, мечтающий о сладости, конфету. Как зубы — жвачку, молния закрывает огромную пасть у рюкзака, Фрэнк спрашивает уже без смеха: — Погоди, так ты это серьёзно? Тебя же превратят в отбивную! — Да, превратят, но сегодня складываются особые обстоятельства, — Джерард кашляет, голос похож на тление сигареты или трещотку костра, он же поёт на вечернем выступлении, причём больше, чем привык. Там даже появляются отец с мамой, правда, их номер короткий и внеплановый, несколько фокусов, отец держит маму за руку, так очень давно не бывает, но Джерард не спешит радоваться, скорее всего это начало чего-то нового, и не факт, что приятного. Хотя, значит, это лето точно волшебное, раз и у отца с мамой появляется новая идея, и Рей цепляет девчонку, с которой говорит дольше, намного дольше, чем нужно, чтобы стащить лифчик, и Майки благодаря боли находит друзей среди гимнастов, в его речи всё чаще и чаще мелькают имена. Пока их немного, но Джерард рад, что брату уже не так больно и одиноко, и у самого Джерарда намечается новый друг, вот так вдруг, хотя раньше таких друзей у него не бывает. Каждый свой выход на сцену отец отмечает как рождение нового бога, подтверждение существования лохнесского чудовища, Кракена и Ктулху в одном лице, Бигфута с Йети вместе, и, конечно же, доказанного визита разумных инопланетян. «Да, Фрэнк, всё вместе и каждое событие по отдельности, и...» — Так твой отец пьян? — перебивает Фрэнк. — Ну... Джерард запинается, вспоминая, что Фрэнк всё-таки дитя городка, а их там натаскивают жаловаться копам, не только в школах, в семьях, во дворах, на курсах и где-нибудь ещё тоже, это может плохо обернуться для всего цирка, но Джерард в особенности выделяет маму и Рея. Майки, как и ему, вряд ли прилетит, а отцу нужно поучится отвечать за свои поступки, хоть единственный раз в жизни ответить за свои поступки. — Не совсем. Точнее да, пьяный, но... не тем, чем обычно пьянеют, — Джерард закусывает губу, — в любом случае это нам на руку, так что не обязательно вдаваться в подробности, верно? — Верно, но это подкрепляет любопытство, — Фрэнк широко, но беззлобно улыбается. — Ты уверен, что мы сможем зайти, а затем я смогу выйти так, чтобы никто не заметил? — Ну смотри: мама и отец нейтрализованы, Майки, наверное, доедает последнее обезболивающее и наслаждается сном, знаешь, я видел, как после выступления они говорят с Мирандой, ну, гимнастка с обручем, в блестящем и розовом купальнике, я рассказывал о ней. Возможно, она передаёт ему ещё немного, и Майки принимает целую таблетку, а не по четвертинке. Рей, скорее всего, вообще не здесь, а в городке со своей подружкой, ну и всё, мелких работников и артистов, живущих здесь, не берём в расчет, ибо они или пьяны, или слишком заняты, или не разглядят, что по территории ходит посторонний. — Хочешь сказать, у вас даже нет охраны? — Есть, но они так вяло исполняют свои обязанности, что их словно и нет. Из собак только дрессированные пудели. Вообще, лучше всего цирк защищают слухи, которые ходят вокруг него. Не припомню, чтобы сюда кто-нибудь забирался, кстати, вот крутотень, если самые чокнутые из городка, ну, не боятся, а... — Обожествляют цирк? — Типа того. Серьёзно, шатры же похожи на идолов. Фрэнк кивает и лёгкий ветерок прозрачными пальцами перебирает его чёлку, Джерард смотрит то на него, то в сторону городка, в основном, чтобы не пялится, а Фрэнк оглядывается, словно Джерард видит что-то осмысленное у него за спиной. Хотя на самом деле так и есть, только это нельзя увидеть, можно только ощутить, почувствовать на самых тонких живых нитях, которые передают мысли внутри головы. До сюда тоже дотягивается сладковато-гнилостный аромат, наверное, что-то сжигают, только непонятно что, и как, отчего оно так пахнет. Фрэнк поворачивает голову, смотрит на Джерарда, теперь его очередь оборачиваться к степенным шатрам, спящему дому вдалеке, закрытой лавке Рея и его комнатке, запертой пристройке с кошками. Джерард впервые думает, что, если этот дурман идёт от цирка, что, если это где-то здесь, а не далеко-далеко явь раскалывается так часто, что похожа на решето, оттого местность прослывает чокнутой. Джерард поворачивается к Фрэнку, хочет поделиться идеей, и вообще узнать про историю городка, и его собственную историю. Чокнутый городок, как известно всем, город гастролёров, здесь много таких разъезжающих и что-то показывающих, куча что-то продающих, ведь почтовое сообщение в такой пустыне хотя и есть, но затруднено, хотя, возможно, уже не так сильно, Джерард понимает, что немного отстаёт от стремительного течения мира. Некоторые приезжие остаются навсегда, это матери и отцы всех, или большинства тех, заполняет школы городка, отделения больницы для несовершеннолетних и такие же отделения, только в тюрьме. Возможно, мама Фрэнка тоже когда-то разъезжает с номерами, хотя Джерард не уверен — цирк на отшибе здесь довольно давно, а ещё один не возникает потому, что это верный способ привлечь беду, что-то вроде местной легенды, но это аксиома. И в самом городке есть зоопарк, возможно, мама Фрэнка оттуда, такая де дрессировщица, как Рей, Джерард хочет обо всём расспросить. Как вдруг Фрэнк, застегнув и повесив на спину рюкзак, перелетает через забор. Прыжок — кеды бьются об песок — и Фрэнка уволок цирк, он пропадает для окружающего мира, стирается с карты, как вымышленный или затонувший остров, теперь не стоит на перекладине забора, поэтому Джерард смотрит вниз, чтобы поймать взгляд. Он чувствует, как в нем целое поле зарастает детской радостью, восторгом от вседозволенности, онемелостью от панического страха и одурелостью от него же, оттого, что Фрэнк, человек из городка, стоит здесь, и приходит не на выступление, а в гости. И даже не против болтать обо всём на свете в комнате, как это делают в тех бумажных мультсериалах, где кожа цвета картона, а смысл шуток понимаешь только после просмотра, когда уже не смешно, а хочется подумать. Фрэнк неловко поправляет лямку рюкзака, Джерард делает широкий шаг назад, соображая, что они стоят чересчур близко, Фрэнк убирает челку за ухо, Джерард всматривается, кажется, Фрэнк тоже подкрашивает волосы, ого, у них много общего. — Ну, пошли, — Говорит Джерард.

***

— You saw me stading alone. Это Джерард включает приёмник, так тихо, что нужно лежать в обнимку с ним, чтобы услышать, кто что говорит, сначала он и Фрэнк слушают радиоспектакль, изредка переговариваясь, но когда история подходит к кульминации голоса становятся всё громче и громче, приходится переключить станцию. Дом спит, но не так, как тогда, когда Джерарду снится шарж об истории родителей, он ядовит, потому что врёт, никто из него сейчас, наверное, включая сам дом, не смотрит сон. Джерард и Фрэнк, когда поднимаются, шагают так, чтобы не сбить пыль со ступенек, не говоря уже о том, чтоб заскрипеть одной из них, и в нетронутой тишине Джерард слышит, что в маминой комнате что-то не так. Словно шуршит змея размером с одеяло, мама явно там не одна, Джерарду мало повернуть голову, если он будет один, и не настолько взбудораженный присутствием друга, то непременно подойдёт, послушает, вырвет дверь с петель, словно выкорчует пень, и рявкнет «руки прочь!». Ага, конечно, Джерард, раскатывай губу, тогда тебе пережмут шею быстрее, чем успеешь вскрикнуть, ему любопытно, но не так сильно, как то, что же будет сейчас происходить в его комнате. Фрэнк крутит головой активнее, чем Джерард, возможно, старается ничего не задеть и ни сбить, ни шуметь, и, одновременно, всё получше рассмотреть, в темноте это не очень хорошо получается, но Фрэнк старается. Он задерживается у спуска в подвал, в мойку, который чуть удален от столовой, но всё-таки рядом с ней, Джерард, стоящий на лестнице, ведущей ко второму этажу, грозит в темноту кулаком, не открывает рот, чтобы произнести одними губами типа «ты где там застрял?!», потому что даже это можно услышать, у Джерарда есть опыт, когда отец видит его ночью ходящим без дела, у-у-у, лучше не вспоминать, чем это кончается. Джерард слышит, как Фрэнк бесшумно взлетает за ним на второй этаж, жаль, нельзя провести экскурсию при свете и говорить в полный голос, в доме же много комнат, которые интересно рассматривать, есть даже две смежные, сделанные специально под близнецов, увы и ах, двойни в семьи нет. Майки в своей комнате ворочается, но нерасторопно и сонно, он дремлет, однако боль не спит вместе с ним, и шумит в спине раздражающей погремушкой, то слабо, то нарастает, спады помогают Майки заснуть. Джерард прислушивается к двери, он отдаст заветную аптечную баночку завтра, лично в руки, скажет, что это привет от Рея, хотя, возможно, стоит рассказать Майки... Джерард смотрит на Фрэнка, показывающего пальцем на дверь его комнаты, Джерард кивает, Фрэнк осторожно открывает, нет, решает Джерард, пусть Майки станет лучше, Джерард не желает брату зла, но делится с ним чем-то новым, недавно приобретённым, толком не знакомым пока не хочет. — You heard me saying a player for. А потом они разговаривают и играют в карты, которые случайно обнаруживаются у Фрэнка в рюкзаке, Джерард быстро учится, но выигрывает только пару партий, остальные специально не следит и выкладывает не те карты. Разговаривают так много, что у Джерарда отваливается язык, и челюсть, и все кости превращаются в муку, а волосы в солому, он смалывается в труху после каждого произнесённого слова, говорят друзья шёпотом. Сначала о том, что Джерард больше всего хочет узнать, о тайнах городка, о правдивости слухов: чудовища в черном, деревья, заражённые длинными червями, про безликих пациентов таких же больниц, и что существует день, когда на тех клетках в зоопарке, в которых сидят опасные хищники, таинственный человек снимает замки. И про утопленницу Дженнифер, приведение на дороге, у которого слишком много имён, Фрэнк, кладя последнюю карту, смотрит на четыре, оставшиеся в руках Джерарда: «не могу точно сказать, правда это или нет, тебе нужно самому посмотреть и решить». Немного про родителей, Джерард делится тем, что отец и гимнаст, и вроде бы химик, лаборант, возможно, фармацевт, но как Джерард не старается, не находит подтверждения об этом, кроме, конечно, сестёр, и полупрозрачной мамы. Фрэнк не понимает, как мама, медсестра, может соглашаться с планом отца, оглядывает комнату — и трельяж, и большое окно, и альков, и срез полок к нему, Фрэнк заметно нервничает, когда смотрит на вторую сверху полку, Джерард делает вид, что не замечает этого. Темно, но глаза уже привыкают к темноте, и видно, что полка зашторена аккуратно сшитыми занавесками, миниатюрными, то ли голубыми, то ли бирюзовыми, они образуют своеобразную комнатку на полке, заслоняют её, и тому, кто в ней, не холодно. Он щурится, словно старается что-то рассмотреть сквозь ткань милых шторок, не получается, смотрит на Джерарда, но не решается спросить, хотя Джерард, конечно, пока что скажет неправду. Хотя очень не хочет врать другу, что на полке совершенно ничего нет, но сказать про Устину сейчас может означать и напугать, и оттолкнуть, Джерард очень не хочет этого, хотя Устина довольно милая. Но Фрэнк ничего не спрашивает сейчас, наоборот, рассказывает сам, о себе, о маме, но не обо всей семье, Джерард считает, что это такой же скелет в шкафу, который, возможно, симпатичный, но о нём не говорят сразу, с порога, после входа, и Джерард согласен подождать. Фрэнк с трудом отрывает взгляд от полки, как липучка на кроссовке, Джерард почти слышит этот звук, но тут песня заканчивается, «», и он выключает приемник. Значит, древняя станция поздними вечерами крутит хиты сороковых годов, а в них много труб, они достаточно громкие, и могут потревожить Майки, Джерард даже не хочет думать, что будет, если брат проснется и вбежит в комнату. Возможно, конечно, Майки не заметит лишней фигуры, или примет её за Рея, или ужаснётся, думая, что спит и Джерард раздваивается. Или всё поймет, а это самое ужасное, Джерард хочет начать говорить, лишь бы не представлять, что будет потом, но Фрэнк опережает его. — Не думал, что кто-то в этом захолустье знает эту песню, — Фрэнк словно не хочет смотреть на зашторенную полку, но что-то притягивает его взгляд. — Я тоже удивлён, откуда ты её знаешь? — Джерард сгибает ноги в коленях и то бьёт себя по заднице, то распрямляет их, упирает подбородок в ладони, он часто так лежит, читая книгу, хотя руки быстро затекают. — Из одной игры. — А я из книжки, — Фрэнк не уточняет, какой игры, поэтом Джерард не отмечает, какой книжке, но беседа течёт дальше, как распространяется радиоволна. — Знаешь «» или Дэвида Боуи? Последний, правда, из совсем другой эпохи, но под него так танцуется здорово. — Да! Знаешь «Angel, angel, grubbi face»? — Довольно спокойное, но знаю. — Думаю как-нибудь спеть это, но только ближе к осени, не знаю, отчего, но Боуи у меня ассоциируется именно с осенью. — Будто в этих краях бывает осень, — Фрэнк закатывает глаза, случайно взгляд попадает на полку, Фрэнк с усилием перемещает его на Джерарда. — А не только вечная жара. — Ну тыквы же собирают. — И только. Мама Фрэнка — вот это скукота — учительница начальных классов, но в последнее время работает не по специальности, и не думает возвращаться в профессию, хоть это радует. Потом, конечно же, сразу огорчает, почему не хочет — «она начинает плакать, когда видит детей, ну, не на улице, а близко, когда они снимают кепки или раскладывают учебники на столе, или собирают карандаши в пенал, просто сами действия после аварии в ней что-то ломают... но она поправится». «Конечно поправится!» — с жаром утверждает Джерард, уж лучше быть скучной учительницей, чем так остро воспринимать реальность, чем пережить аварию, в которой сто пудов что-то случается. Затем Фрэнк говорит пару слов о выступлении, сегодняшние песни просто чудесные, «да ты сам видишь, сколько народу собралось!», что верно, то верно, Джерард не ожидает увидеть почти полностью заполненные трибуны, вот, что значит, когда хозяин цирка появляется на сцене, и сегодня Джерард поёт три, а не одну и короткую. Ещё Фрэнк делится наблюдениями из других номеров, ему нравится и Миранда, и Майки, они, оказывается, готовят сольное выступление, и Майки уже обнимает Миранду за талию, а она поглаживает его по планам, и всё хорошо, они коллеги и друзья. Миранда похожа на мякоть манго, а Майки в своём обычном кожаном костюме, охотник на оленей, добытчик их рогов, получается красиво, «и знаешь, Майки не выглядит таким зазнайкой, каким я ожидал его увидеть». «Это потому что он не носит очки» — отмечает Джерард, Фрэнк продолжает, он замечает, несмотря на то, что сидит далеко, что у мамы отсутствующий взгляд, нет, Джерард, ты не понял, «ей не всё равно на происходящее, она не думает о чём-то другом, её словно успокаивают». Джерард резко садится, «да не может такого быть!», Фрэнк пожимает плечами, «но она правда очень медленная, хотя вроде это так не задумывается», «не факт, у каждого их выхода свой замысел, но они могут перекликаться между собой, поэтому, возможно, ты чего-то не понял. Однако твоя теория всё равно правдоподобней». Джерард склоняется до уха Фрэнка, и шепчет, почти не перебивая приёмник, они с мистером по ту сторону динамика разговаривают тон в тон друг другу, Джерард рассказывает о той самой молодой из найденных афиш, и то, какая там мама, «завтра заберу её у Рея, встретимся у мяча, тебе обязательно нужно её увидеть». «Обожаю такие напечатанные истории» — Фрэнк улыбается, и словно хочет ещё что-то сказать, наверное, расспросить про дом, интересно же, кто строит его, и какая планировка у комнат, и как выглядит комната Майки, возможно, ему в диковинку, что здесь полно книжных шкафов, но совсем нет экранов или что-то другое. А Джерарду хочется показать побольше своих рисунков — Майки почти не заходит и не видит обновки, вывесенные на створке зеркала, Рей тоже чересчур занятой, а Фрэнку, ещё и интересно. Но происходит непоправимое, неопределимой, ужасное и страшное — дверь маминой комнаты хлопает с оглушительным стуком, так стреляет ружьё или пушка выплёвывает ядро, Джерард пригибается, как от удара, а Фрэнк наоборот, вытягивает голову и смотрит на дверь. И они оба застывают в таком положении, пока слышат нерасторопные шаги, отец, наверное, так окрылён, что не понимает, как сильно рушит тишину, стоящую в доме, ему всё равно, что Майки, возможно, просыпается, и теперь из-за боли не сможет уснуть. Волна, прошедшая по картинному дому, заканчивается, но Джерард и Фрэнк не двигаются ещё минут пять ,семь, сколько нужно зверскому человеку, чтобы уснуть, Фрэнк смотрит на Джерарда, тот пожимает плечами, ночь кончается раньше, чем успевает начаться. Черт, Джерард не распрашивает Фрэнка о многом, можно сказать, узнаёт буквально ничего, и рассказывает так мало, в основном про музыку, а она далеко не всё. Даже не уточняет правдивость самых важных и самых обрывочных слухов, докатывающихся до него. Про изгоя в черном, которого не любит никто, кроме пылающего сердца городка, подростки, пришедшие на сегодняшние выступления с чего-то громко смеются у цирка, и Джерард слышит «у него такая чёлка!», Фрэнк как раз убирает её с лица. Он немного напуган, но, возможно, его чуточку смешит испуг Джерарда, тот шепчет «тебе надо уходить», и достаточно серьезно, чтобы Фрэнк убрал улыбку с лица. Они поднимаются, на одном выдохе спускаются с этажа, в доме такая тишина, словно никто не ходит, не спит, словно никого и нет, хотя все здесь. Джерард крутит головой, и словно пытается уловить направление ветра, Фрэнк отчего-то опять застревает, смотря на подвал, возможно, в темноте не видно, где начинается лестница, и Фрэнк боится слететь, но им всё равно не вниз, а налево, в ещё одну дверь. Это удобный выход, чтобы мыть собак и не протаскивать их по всему коридору, или слишком маленьких детей, Майки до сих пор пользуется ей, когда приходит после тренировок, чтобы нырнуть из жары сразу в мойку. Джерард хлопает Фрэнка по плечу, проворачивает хлипкую ручку, и открывает дверь в ночь, в саму ночь, в уставший от жары, но совсем немного остывший мир. — Ну, пока, — пожимает плечами Фрэнк, подтягивая лямку рюкзака. — Спасибо за таблетки. Пока, — и какая-то лямка грустно обрывается внутри Джерарда.

***

В комнате уже не так темно, как раньше, но и не светло, как днём, нет, Джерард не включает лампу над трельяжем, а зажигает свечу. Теперь виден и сам трельяж, и рисунки, и гитара, стоящая в углу, Фрэнк оценивает её как «хорошая, но как ты удерживаешься, чтобы не обклеить её наклейками?», Джерард пожимает плечами «у меня их и нет». Он берет с верней полки сначала свечу, ту самую, большую и бело-фиолетовую, как ежевичный молочный пирог, такая же есть у Фрэнка. Странная штука, это время, то Джерард не знает, по какому случаю зажечь эту свечу, то их стразу несколько — мама с отцом снова держатся вместе и с относительно счастливыми лицами, Фрэнк приходит к нему в гости, и Джерард раздумывает, насколько сильно можно ему доверять. Майки, если ему рассказать, конечно засмеётся, «а не слишком рано ли ты об этом задумался?! Надо было тогда, когда уже всё-всё ему разболтал, а не только показал комнату!». Хотя, конечно, Джерард опять немного преувеличивает, возможно, брат просто пожмёт плечами, «тебе решать», но Устина не такая, она никогда не насмехается, и даже смеётся, иногда это пугает, завораживает, иногда от этого становится очень грустно, но Устина всегда поддерживает, несмотря на то, что сильно младше. Но не самая младшая из сестёр, она одна из них боится темноты, Джерард отчего-то уверен, что только она одна, поэтому выпрашивает у матери возможность перенести её в свою комнату, если маме это не нравится, то Рей наоборот, поддерживает всеми силами, даже шьёт шторки для уютной полки, «мне нужно такое кино: бледный испуганный мальчик с огромной банкой и подмигивающей Устиной внутри». Джерард достаёт банку с той же полки, откуда берёт свечу, банка, на самом деле, не такая уж огромная, и Джерард не очень маленьких, но в его руках и она, и гитара выглядят больше. Джерард ставит Устину около свечи цвета молока после детского красящего завтрака, эти фруктовые колечки с синтетическими ароматизаторами, Джерард пробует когда-то давно. В гостях, в городке, когда мама налегке ещё выходит с ним и Майки куда-то, и может полтора часа, или чуть больше, не говорить об отце и их общих планах. Джерард убирает спичку, которой поджигает свечу, в банку из-под консервированной кукурузы, садится на кровать и смотрит, как в жидкости, сохраняющей первозданный вид Устины, беснуются блики и отсветы огня. «Устина, это снова я, просто поговорить, рассказать...». Джерард думает, что так, как он говорит с мёртворождённой сестрой он никогда не сможет поговорить с живым братом, и это очень печально, Устина в банке поворачивается так, словно склоняет голову на бок и задаёт вопрос. «Точно не сможешь ли?», «Подожди, вот увидишь...», Устина никогда не даёт конкретных рекомендаций, но и не велит сдаваться, они наблюдают, как горит свеча, ещё некоторое время молчания, хотя, по существу, Джерард всё время с ухода Фрэнка молчит, а Устина никогда и не говорит. Джерард возвращает свечу на место, нужно оголить фитиль завтра, у Рея получаются очень долгоиграющие свечи, если за ними правильно ухаживать, «спокойной ночи, Устина». Майки перестаёт желать Джерарду спокойной ночи, а Джерард ему, когда добавляются вечерние тренировки, Майки заходит в дом ближе к полуночи, Джерард если и не спит в такое время, то уже не выходит из комнаты, потому что у мамы режим, «и у сестёр, разумеется, тоже». То ли чтобы лишний раз не шуметь, то ли из-за другого, но Майки никогда не стучится к Джерарду в комнату, а Джерард к нему, Устина, возможно, этим недовольна, и слабо поворачивается в банке, её поза, похожая на эмбрион, вечная, но положение относительно смотрящего может меняться, смотря как поставить банку. Ну и ладно, ну и что, Устина, пускай, нет значит нет, «возможно, об этом даже не стоит грустить, мы же с тобой всегда можем поговорить» — Джерарду кажется, что сестра хмурится, хотя у неё нет ни бровей, ни волос, только маленький нос. Конечно, она недовольна, живое к живому, а мёртвое к мёртвому, так иногда говорит мама, когда или Джерард, или Майки задают много вопросов про жизнь, или о сёстрах. Устина засыпает на открытой полке, ей не страшно, потому что свечи и Джерард рядом, в отдалённых вольерах засыпают кошки, Майки растягивается в кровати, в спине щелкает волшебный переключатель, Майки успешно находит положение, в котором позвонки не ноют Джерард засыпает, подтянув ноги к подбородку, и ему на секунду становится интересно, как же засыпает Фрэнк, с кем в обнимку, вот, Джерард не успевает спросить, есть ли у Фрэнка домашние питомцы, и любят ли они обниматься.