Всё на своих местах

Миса лезет целоваться, едва они переступают порог. Они только-только вернулись с похорон. На кладбище Миса старательно хлюпала носом, изображая страдания по «бедному Рюзаки» — но как только они оказались там, где члены штаба расследования их не увидят, тут же кинулась Лайту на шею. — Мы победили, — выдыхает она Лайту в губы. И ему очень хочется её осадить, потому что какие ещё «мы»? Что полезного она вообще сделала за всё это время? Влюбила в себя бога смерти? Так это даже не её заслуга, это заслуга тупости Рэм. Он победил. Миса постоянно путала ему карты, Эл выкидывал неожиданные фокусы, бестолковый штаб расследования путался под ногами, а Рэм запугивала при каждом удобном случае. И всё-таки Лайт победил. Он нашёл выход, продумал план, заставил всех плясать под его дудку и одним ходом уничтожил сразу три фигуры. Никакого Эл, никакого Ватари, никакой Рэм. Теперь никто не встанет на его пути. И всё же это почему-то совсем не ощущается, как победа. Изначально Лайт планировал другое. Это должно было стать битвой один на один: он присоединился бы к расследованию, втёрся бы Эл в доверие, нашёл бы способ узнать его чёртово имя, а потом вписал бы в тетрадь своей собственной рукой. В конечном счёте, наверное, всё сложилось даже удачнее. Лайт стравил своих врагов друг с другом, те взаимоуничтожились, и теперь в его распоряжении сразу две тетради и ручные Глаза, готовые сделать всё, что он пожелает. И всё-таки этот исход, несмотря на всю выигрышность, кажется неправильным. Кажется дешёвой подделкой. Миса продолжает нашёптывать ему что-то: про новый мир, про Киру, про то, что их больше никто не остановит. И чем больше слов вырывается из её рта, тем сильнее Лайт ощущает разочарование. Он победил? Это действительно победа? Лайт так долго её предвкушал, но вкус оказался не лучше, чем у яблок из мира богов смерти. Сплошные пыль и песок. Руки Мисы касаются его, и Лайт невольно вспоминает другое прикосновение: холодные пальцы на его щиколотках, влажное полотенце, прижимающееся к стопам. Единственное прикосновение в жизни, которое заставило его что-то почувствовать. Не возбуждение, конечно, — Лайту такие глупости вообще не слишком интересны, — но что-то куда более важное. Триумф. Превосходство. Тревогу. И что-то ещё, смутное и странное, что он не смог назвать тогда и всё ещё не может назвать. Губы Мисы снова накрывают его рот. Лайт отвечает на поцелуй, конечно же — не от большого желания, а потому, что так нужно; потому что это его Глаза, которые в дальнейшем могут пригодиться. «Одиноко, да?» — спрашивает Эл в его голове, и Лайт прикрывает глаза. Ну и чушь. Лайт — бог, а богам не знакомо одиночество.