Скоро рассвет

      — Долетели, — вжавшаяся в синий дерматин кресла Кася облегчённо вздохнула. — Ты зачем так упирался, требуя самому купить билеты? Мы могли бы по-человечески с комфортом и под вино долететь Бритишем, и это бы стоило не намного дороже.       — Ryanair раз в пять дешевле вышел, как минимум, — уточнил Рома, включая телефон. — А ты и так за всё платишь.       — Технически батя за всё платит.       — Тем более.       Кася закатила глаза.       — Я, честно, не понимаю, почему ты до сих пор пытаешься доказать бате свою состоятельность.       С детства ей прочили брак с таким же успешным бизнесменом как её отец, но последнее, чего Кася хотела, это отношений с кем-то из этой сферы. Рома, к её радости, оказался полной противоположностью.       — Не первый раз в Великобритании, как я вижу? — добродушно спросил огромный пограничник, листая Касин паспорт.       Он чем-то напомнил ей Марика, бессменного личного помощника её отца. Только этот чёрный, а тот — бледный до зелени, но такой же крупный в плечах, бородатый и добрый. В её детстве он постоянно ошивался у них дома, улаживая по телефону бесконечные «вопросики» и служа верным цербером, фильтрующим доступ недостойных к отцу. Между делами он развлекал её, жонглируя первыми попавшимися под руку предметами или катая на плечах под её заливистый смех. Кася обожала Марика всей душой.       — Не первый, даже жила здесь какое-то время, — с улыбкой ответила она пограничнику, подстраиваясь под его дорсетский акцент, — училась в Брайтоне.       — Университет?       — Нет, в школе.       — Оу, чудесно. Добро пожаловать.       Он два раза щёлкнул печатью и вернул им паспорта.       Такси довезло их до «Глассхауса». Она просто искала отель поближе к дому Виталика, а теперь смотрела на то, как, разглядывая люксовый гель для душа, вздыхает Рома, так и не привыкший к совершенно обычному для неё уровню жизни.       Он спросил, во сколько им обойдётся проживание, и Кася соврала, уменьшив цифру наполовину.       — Три российских пенсии за четыре ночи? Ну зачем?       — Винчика? — виновато спросила она, доставая бутылку из приветственной корзины.       Поездка планировалась давно. О том, что как минимум она сама приедет в Эдинбург к Виталику на день рождения, разговоры были ещё летом. Примерно тогда же они с Ромой решили, что если и переезжать самим, то куда-нибудь на Иберийский полуостров. Они рассматривали варианты с учебой и искали работу, но в итоге всё решил батя, предложив организовать ей место в барселонском представительстве одной из его дочерних компаний.       Касе претил непотизм, и она поначалу брыкалась, но Рома ей сказал, что живя в квартире, которую ей подарил отец, и пользуясь его деньгами, говорить о непотизме как-то лицемерно. Она обиделась и не разговаривала с Ромой неделю, пока не пожаловалась Виталику, и тот не вправил ей мозги, дав понять, что вообще-то Рома прав. Тогда она поговорила с батей и сказала, что согласна, но при условии, что работа будет не декоративной. И в ноябре они переехали в Барселону, где Кася начала работать сисадмином. Она наводила шухер в офисе, рассекая в своих тяжёлых ботинках и с копной дредов среди серьёзных сотрудников серьёзного холдинга в серьёзной одежде.       Рома продолжал давать онлайн-уроки английского, между ними обставлял квартиру, учился готовить, и, бывало, встречал Касю с работы в фартуке на голое тело и с бокалом мартини. Ей нравилось.       Когда три дня назад Виталик написал ей, что дня рождения не будет, потому что он теперь одинок, в депрессии, на больничном и не хочет никого видеть, она ответила, что он первосортный идиот, и, конечно же, ничего не отменила.       Наутро после прилёта Кася с Ромой стояли у двери дома Виталика с пакетами алкоголя и еды, огромным букетом, облаком шаров и заранее заказанным тортом.       — Йес? — раздалось из динамика домофона.       — Открывай, придурок, — рявкнула Кася.       — В 12 дня? Ты ебанулась? — ответил динамик, задребезжал и замок щёлкнул.       Они еле-еле пробрались с драгоценным грузом по узким пролётам до последнего этажа. Кася толкнула дверь в квартиру и увидела опухшего от слёз, растрёпанного, замотавшегося в плед Виталика. Она поставила торт прямо на пол и бросилась обнимать его.       — Фу, блядь, ты воняешь, — сказала она ему в подмышку.       — Я знаю, — ответил он.       — С днем рождения, — продолжила она туда же.       — Мхм.       — Где у тебя холодильник?       — Там же где и у всех.       — Мне очень не хватало твоей мерзкой занудности. Иди в душ быстро, я всё сама разложу.       Виталик ушлёпал в ванную, а Кася с Ромой отправились заполнять абсолютно пустой холодильник принесёнными закусками.       — Он, похоже, опять не жрёт, — вздохнула Кася.       — Главное, чтобы потом его по клубным туалетам не пришлось искать.       Рома возник в её жизни, когда у Виталика случился последний приступ саморазрушения.       Спустя месяцы Рома признался, что вообще-то в тот вечер в клубе он уже познакомился с кем-то и собирался ехать к нему, но в последний момент зашёл в туалет, обнаружил там Виталика на полу, под наркотиками, со спермой на лице и в разбитых очках, и просто решил помочь. После этого про парня, с которым должен был уехать, он вспомнил только на следующий день.       Рома ей сразу понравился. Пока они везли Виталика домой и приводили в чувство в душе, Рома вкидывал какие-то цитаты на английском из её любимых сериалов, и Касю, временами ностальгирующую по годам, проведённым в Британии, это зацепило. А ещё в нём было что-то эльфийское и на первый взгляд хрупкое, но нехудого Виталика он спокойно дотащил до своего пикапа на руках, и этот контраст зачаровывал.       Из-за обстоятельств знакомства она поначалу была уверена, что совсем ему не интересна, хотя его взгляд в её сторону в тот вечер был неоднозначен, а перед уходом он сказал:       — Ты напиши мне потом, что он в порядке.       Они обменялись телефонами, а потом они долго переписывались. Рома был на пару лет старше, работал у подруги в зоомагазине и давал уроки английского, который выучил сам, смотря сериалы. Однажды Касе надоело переписываться и она спросила, есть ли у них корм, который она всегда покупает для своих котов, соврав что в её обычном магазине он кончился. Рома подтвердил, что есть и привёз сам. Она предложила чашку кофе, он согласился, они разговорились, она сказала что-то про «у вас у геев», он признался ей, что вообще-то би, и женщины ему обычно даже больше нравятся. Спустя десять минут они уже были в кровати.       А теперь они женаты. Расписались без шума, исключительно для того, чтобы избежать проблем с получением виз. В ЗАГСе были только батя, Марик и та самая хозяйка зоомагазина. Виталик уехал в Эдинбург за несколько дней до этого и его, как главного купидона, очень не хватало.       Того, что Виталик пойдёт ебаться с кем попало под наркотой, Кася не боялась, хорошо помня, какой стресс он тогда пережил. А вот отсутствие еды в холодильнике волновало её гораздо больше.       Покопавшись по шкафам в кухне, нашла какие-то остатки риса и одинокую банку макрели в томате. Этого не хватит, а с собой они додумались принести только закуски. В пачке флаеров доставки на холодильнике она нашла что-то индийское и без промедления заказала обед на троих.       Виталик появился на её пороге три года назад, и Кася не узнала его. Бывший однокурсник, которого она помнила полным и постоянно прячущимся в капюшон, и с которым в лучшем случае перекинулась парой слов за пять лет учёбы, откликнулся на просьбу о помощи с котами на время её отъезда. Теперь он стоял на площадке — похудевший, усталый и потерянный. Вернувшись, она обнаружила его в куда лучшем состоянии. Они разговорились, и Виталик признался, что тогда, две недели назад, сбежал от своего токсичного парня, и идти ему некуда, кроме как уехать к родителям в Коломну. Она, недолго думая, предложила ему остаться жить с ней.       Кася удивилась, когда он признался, что гей — но не самому факту, а тому, что раньше не догадалась. Она всегда шутила, что её вырастили два отца. Правда, геем был только один из них.       Когда Касе было девять, в одном из закоулков отцовского офиса она наткнулась на Марика, который пожирал лицо незнакомого ей юноши и сжимал своей медвежьей лапищей его задницу. Юноша не вырывался, а отлепившись, посмотрел на Марика с очень довольной улыбкой. Когда Марик заметил Касю, которая испуганно таращилась на них из тени, он вытер лицо рукавом, подошел ближе, присел на корточки и улыбнулся.       — Касюша, познакомься, это Никита. Я его очень люблю. Пупсик, подойди, поздоровайся. Это ты для неё куклу на Новый год выбирал.       Никита осторожно подошёл и сказал «Привет». Кася ответила «Здрасьте», и вдруг поняла, что это тот самый «пупсик», разговаривая с которым по телефону, Марик — обычно сама серьёзность — расплывался в лужу киселя.       Марик тогда попросил её не болтать о Никите, но пояснил, что батя всё знает. Кася кивнула и побежала дальше, даже не подумав, что здесь что-то может быть не так.       Марик с Никитой до сих пор вместе. Тогда Никита работал подай-принеси в Останкино, а за последние восемнадцать лет постепенно стал известным продюсером. Вероятно, не без помощи Марика, чьими главными талантами всегда были «найти нужного человечка» и «переженить кого надо с кем надо».       А батя — полная противоположность Марика: он ростом с Касю, с внушительным брюшком, и к тридцати полностью облысел. Но, несмотря на невезение в лотерее генетической, в любви он сорвал самый большой куш.       С матерью Каси они были невозможной парой. Как он, обычный студент из рабочей семьи и с такими внешними данными, смог очаровать главную снегурочку факультета, которая была к тому же выше его на голову, не было понятно никому.       Мать тоже была влюблена в него. Кася помнила обрывки из детства в их квартире в Сургутской панельке. Когда отключали отопление, они все вместе строили крепость из одеял и подушек, и папа своими ладонями согревал её и мамины. Он шептал маме что-то на ушко, та улыбалась и целовала его в лоб.       Когда мама привела его знакомиться со своими родителями, те, лишь взглянув, моментально рассмеялись ему в лицо с порога, обозвали ничтожеством и сказали, что он никогда не сможет дать их дочери то, что она заслуживает. Когда будущий тесть перешел к угрозам спустить его с лестницы, мама заявила, что уходит из дома.       Поначалу они жили в общаге, потом закончили Сургутский нефтяной, пошли работать, получили ту самую однушку, а в восемьдесят шестом у них родилась дочь. По телевизору шел фильм «Москва-Кассиопея», когда у мамы начались преждевременные роды. Отец решил, что это знак, и Кася стала Касей.       Потом начал разваливаться СССР, и жизнь потекла в другом русле. Батя, используя тот самый шарм, которым очаровал свою жену, стабильно продвигался по карьерной лестнице. Вместе с несколькими такими же молодыми и юркими руководителями в начале приватизации он под шумок полулегально завладел крупной долей в одном нефтедобывающем предприятии.       Они переехали из Сургута прямо на Рублёвку, в огромный дом, когда Касе было восемь. Тогда же к ним в гости приехали родители матери. Кася увидела деда и бабушку впервые: в Сургуте они никогда не появлялись у них дома. Теперь батя водил их по коридорам особняка, а Кася держалась за маму, чувствуя, как у той дрожат руки. После экскурсии он сказал, что претензий у них больше быть не должно, и чтобы они исчезли из этой семьи навсегда.       Вскоре мама начала болеть. Лучшие врачи и в России, и за рубежом никак не могли поставить ей диагноз. Она умерла, когда Касе было десять.       Батя ушёл в себя. Три года его почти не было дома: он то уезжал на предприятие, то подолгу ночевал в офисе, то, по совету одного из партнёров, неделями катался на яхте с эскортницами где-то на Лазурном берегу.       Кася в первые месяцы была дома совсем одна, если не считать почти невидимого обслуживающего персонала, который оставлял чистые глаженые вещи у её кровати и еду в столовой. В школу её отвозил и забирал водитель, после уроков она бродила по пустым коридорам, сидела на широком подоконнике и смотрела в окно на рыдающий дождь.       Кася знала, что в любой момент может открыть огромный холодильник, и там всегда будут рядами стоять одинаковые хрустальные креманки когда-то любимого ею желе. В Сургуте мама готовила его сама, а здесь у них появилась повар, которая по маминой просьбе включила его в регулярное меню. Теперь желе по привычке продолжало появляться в холодильнике, свежее сменяло вчерашнее, и никто не замечал, что его не становилось меньше.       Однажды вечером Марик заехал за какими-то документами и увидел, как Кася слоняется по огромному пустому дому одна. Тогда он перенёс свой рабочий кабинет сюда. Теперь после школы они сидели вместе — она делала уроки, а он улаживал по телефону дела и копался в отчётах. Марик постоянно интересовался её самочувствием. Из холодильника пропало желе, а в ванной появились прокладки, и она знала, что это его рук дело.       Батя возникал временами — но это было исключением. Порой заходили работники компании, иногда партнёры. Один из них — тот самый, с яхтой — заходил чаще других, всегда приносил что-нибудь для Каси: то игрушку, то коробку конфет. Он был весёлым и иногда играл что-нибудь популярное на рояле в гостиной.       Однажды он сидел с ней на диване, где она обычно делала уроки, и ждал Марика, который отлучился по каким-то делам.       Потом всё было как в тумане: разговоры о том, что она красива не по годам, и есть ли у неё мальчик, и целовалась ли она. Его рука на колене, резкий запах одеколона, и блестящие от слюны губы слишком близко…       Она плохо помнила, как вырвалась и бежала по коридору. Осознала, где она, только когда впечаталась в Марика за очередным поворотом.       Он спросил, что случилось и почему она такая бледная. Кася сначала сказала, что ничего, но он не поверил. И тогда, боясь, что это она сделала что-то не так, призналась. Не изменившись в лице, он холодно сказал, чтобы она шла к себе в комнату.       Марик скрылся за поворотом. Оттуда же раздался голос партнёра:       — Ты Касю не видел? Она только что отсюда вышла.       Кася была уверена, что вот сейчас огромный Марик сделает что-нибудь, но он просто спокойно ответил:       — Нет, а что?       — Она свои учебники забыла, а я хотел ей отдать.       — Давай сюда, я потом отнесу. Так что там с квартальным отчетом?       Кася закрылась у себя в комнате и долго рыдала от отвращения, но ещё больше от предательства Марика. А вечером, после долгого отсутствия вдруг появился отец. Он заглянул к ней, и спросил, не хотела бы она поехать учиться в Англию. Она согласилась. Ей просто хотелось вырваться и не видеть больше никогда эти осточертевшие стены.       Всё произошло очень быстро, и седьмой класс Кася заканчивала уже в Брайтоне.       Школа была закрытой и смешанной. Поначалу ей было странно и она долго сидела в углу, ни с кем не разговаривая, но, как только привыкла к языку, усвоенные дома шарм и предприимчивость сделали её одной из самых популярных девочек школы.       Все мальчишки хотели с ней встречаться, и всем она отказывала. Её тошнило от одной лишь мысли, что кто-то до неё дотронется.       Отец звонил раз в неделю, и то не всегда. Зато Марик, который лично перед отъездом вручил ей сотовый телефон, — каждый день. Кася долго держалась с ним холодно, но к концу семестра начала делиться новостями.       Когда приблизились каникулы, Марик огорошил новостью: домой она не едет, а отец её навестить не сможет, зато он сам вместе с Никитой скоро прибудет в Брайтон на два месяца.       Они сняли квартиру с видом на море и забрали её к себе. Всё лето держалась прекрасная погода, и они втроём каждый день ходили на пляж, а потом гуляли по городу. Марик с Никитой везде ходили под ручку — благо, обстановка располагала, и Кася думала, что иногда они очень похожи на её родителей, особенно когда Марик нежно целует Никиту в лоб.       Когда лето подошло к концу, и Кася вернулась в серые коридоры общежития, ей снова стало одиноко. Так, в восьмом классе она позволила одному из ухажёров убедить себя встречаться с ним. Она его не любила, даже не была уверена, что он ей нравится. Долго упиралась, не желая даже целоваться, но на её четырнадцатилетие он принёс косяк, и всё случилось. Все преграды спали, и Кася с легкостью шагнула в неизвестность. Она даже не была уверена, что её раскрепостило — действие наркотиков или просто сам факт их употребления — потому что ничего особого она не почувствовала.       Всё остальное же ей понравилось.       Они повстречались, расстались, и почти сразу появился ещё один, который, надолго не задержавшись, уступил место следующему. Ни с кем из них Кася не могла заниматься сексом без травы.       Пришло очередное лето, и снова Марик сообщил ей, что никакой Москвы и никакого папы не будет, а вместо этого её ждёт роудтрип с ним и Никитой. Они арендовали машину и долго катались по стране, а в конце августа всё же вернулись в Брайтон, чтобы Марик и Никита успели на давно запланированный рейв.       Одна, в номере отеля, Кася переключала каналы телевизора и завидовала. Ей тоже хотелось отрываться под громкую музыку и танцевать всю ночь.       Внезапно, словно считав её мысли, позвонил один из её бывших парней и позвал поехать с его друзьями на другой рейв — недалеко от того, где был Марик. Конечно же, неофициальный. Там закрывали глаза на возраст и даже не проверяли документы. Ей было четырнадцать, ему шестнадцать, его друзьям столько же. Самому старшему — обладателю машины, в которую они набились, чтобы отправиться в двухчасовую поездку до Саутгемптона — семнадцать.       Свернув через какое-то время с шоссе, они недолго ехали по грунтовым дорогам и добрались до опушки, где под музыку из огромных колонок, установленных на грузовике, под криво натянутым шатром толпилось несколько десятков человек.       Сначала Касю переполнило разочарование, но тут кто-то принес наркотики. Уже через полчаса ей стало очень хорошо. Когда действие начало спадать, ей предложили повторную дозу, и тут что-то пошло не так. Мир вокруг завертелся каруселью, её рвало без остановки. Друзья столпились вокруг неё, не зная, что делать. Вызывать сюда скорую организаторы им запретили, угрожали и требовали увезти её подальше. Так как под наркотиками были все, садиться за руль им было страшно. В голове Каси неоновыми буквами мерцало одно слово: «Марик». Она достала свою нокию, трясущимися пальцами тыкала в утекающие куда-то зелёные кнопки, добираясь до нужного номера, но Марик долго не отвечал. Она уже отчаялась, когда он, наконец, снял трубку. Кася заплетающимся языком пыталась объяснить, что произошло. Ей казалось, что изо рта вылетают только бессмысленные звуки. Он спросил, где они, а она понятия не имела. К счастью, кто-то из друзей догадался забрать у неё телефон и принялся объяснять, как до них добраться. «Марик почти не говорит по-английски», — думала она. Он не найдёт их. Это конец. Никто её не спасет. Было чертовски обидно умирать вот так.       Из-за леса появилась машина — это потом она поняла, что всего минут через пятнадцать, а тогда ей казалось, что прошла вечность. Марик, с раскрашенным лицом, в разодранной майке и золотых шортах вылез из-за руля, подбежал, подхватил её на руки, басом матерясь на всех по-русски, и понёс к машине. Никита остался там, потом догнал их, и Кася услышала слова «экстази» и «кетамин, но они не уверены».       Марик отпаивал её водой, прижимал к груди, просил прийти в себя. Ей постепенно стало легче, но потом начало знобить, они завернули её в спальный мешок и обнимали с двух сторон, пытаясь согреть.       Она не помнила, как уснула, а проснувшись, увидела серьезное лицо Марика, которое курило и, не отрываясь, недовольно смотрело на неё. Никита храпел рядом.       — Кася, какая же ты мелкая дура. Я не буду тебе говорить, что наркотики зло, и их нельзя принимать. Я не лицемер, сам вчера был под кислотой. Не знаю, как я смог тебя найти и откачать, не выходя из трипа. И отцу твоему об этом не расскажу, потому что он меня убьет, а я этого не заслужил — это ты дура, а не я. Я только одного прошу — будь ответственней. Включай свои мозги. Они ведь у тебя не самые глупые. Не принимай что попало и где попало. И с кем попало тоже не принимай. Пожалуйста.       Она обещала, потом они завтракали на бензоколонке и, как ни в чём не бывало, хохотали над Никитиными съёмочными историями всю дорогу до Брайтона.       Как только начался девятый класс, её застукали за сексом втроём в комнате старшеклассников, прокуренной настолько, что ничего не было видно. Всех участников исключили на месте.       Совет Марика сработал идеально. Кася летела домой, зная, что скоро будет с теми, с кем ей по-настоящему хорошо.       Вот только Марик встретил её в аэропорту с каменным лицом. Он не поздоровался, взял вещи, отнёс их в машину и не произнес ни слова за всю дорогу.       Девятый класс она закончила экстерном. Из дома её не выпускали до конца года. Потом Кася вернулась в свою бывшую школу, но только теперь её туда водили чуть ли не за руку. Особо не напрягаясь, получила золотую медаль. Марик за всё это время так с ней и не заговорил, а ей было настолько стыдно, что она даже не думала протестовать.       Незадолго до окончания школы Кася случайно узнала, что тот самый партнёр — теперь уже бывший — недавно попал в аварию на своей яхте. Он остался в живых, но стал инвалидом, и, по слухам, ему винтом отрезало гениталии. Радости от восторжествовавшей справедливости она не почувствовала. Не почувствовала вообще ничего.       Кася поступила в Бауманку на бюджетное и, узнав результаты, поехала к бате в офис. Рассказав ему, продолжила:       — Пап, я с тех пор, как вернулась, вела себя исключительно хорошо. Пожалуйста, можно убрать этих двоих, которые меня пасут, и разрешить мне хотя бы в универ ездить нормально?       — Подожди, — сказал он, поднял трубку, сообщив секретарше, что до конца дня его не будет. — Вставай, поехали.       Он остановил машину у незнакомого многоквартирного дома на другом конце Москвы. Они поднялись на четырнадцатый этаж, и, открыв одну из квартир, он включил свет и протянул Касе ключи.       — Что это?       — Твоё.       — С чего вдруг?       — Компенсация за семь лет отвратительного поведения с моей стороны. Машина, на которой мы приехали, тоже для тебя.       — Да ну брось, пап. Я же просто попросила убрать слежку.       — Это вообще ни при чём, Заяц. Я очень сильно виноват перед тобой. Я вообще не знаю, как ты без моего внимания выросла человеком.       — Заяц… — у Каси защипало в носу. — Мама меня так называла.       — Я знаю. Слышь, мне Марик всё рассказал про… этого. Он ведь мне несколько лет намекал, чтобы я этого ублюдка убрал из компании, а я не слушал, старый дурак. Но он хоть додумался тебя в Англию отправить, чтобы ты подальше была, пока с ним не разберётся. А я никак не поддавался, и вот…       — Это ты его так?       — Если бы я к тому времени знал, что он сделал... Но то ли кто-то ещё от него пострадал, то ли бог и правда всё видит. Ты, это... прости меня.       — Пап… — Кася взяла его за руку. — Я бы простила, но это так просто не делается.       — Я понимаю. В своё время.       — А Марик на меня еще злится?       — Сама спроси. Я думаю, нет, да и вряд ли злился. Разве что на себя.       А на следующий день Марик помог ей перевезти вещи и закупить продукты. Они провели весь день за болтовнёй, но ни разу не заговорили о событиях последних лет. «Дружба с чистого листа», — думала Кася.       Она обживалась в квартире, училась, общалась с батей, заводила друзей, сделала себе все татуировки, о которых мечтала, и, отрываясь после трёх лет затворничества, ходила на тусовки и иногда принимала наркотики — только каждый раз перед этим звонила Марику, говорила, где будет, и спрашивала, как принимать, чего не делать, какие эффекты и где достать хорошее.       Ощущение одиночества, которое успело въесться в кожу, не покидало, несмотря на активную жизнь, но боязнь подпустить кого-то слишком близко не позволяла ей заводить отношения. Тогда она завела двух мейн-кунов: на людей похожи, но коты.              А уже благодаря им появился Виталик, который только что вышел из душа, уныло прошлёпал в кухню и уселся за стол.       — Что случилось-то? — Кася села рядом.       — Я проебался.       — Насколько?       — Помнишь Эда?       — Настолько?!       О том, что у Виталика было плохо с самооценкой, она прекрасно знала, но ей казалось, что уж теперь-то, после психотерапии и после того, как он сошёлся, наконец, с мужчиной своей мечты, мог бы и не делать херни. Но именно благодаря его херне она познакомилась с Ромой, так что жаловаться грех.       К Игорю Кася поначалу относилась скептически. Для неё вся эта история про многолетнюю любовь, которая оказалась якобы взаимной, выглядела странной. Разница в возрасте и обстоятельства знакомства только добавляли сомнений. Но Игорь приехал однажды к ним в Москву и оказался совсем не тем скользким типом, которого она ожидала увидеть. А Виталик рядом с ним переставал ершиться и умиротворялся.       Привезли доставку. Кася убедилась, что Виталик ест, и подумала, что завтра надо будет обязательно проследить, чтобы он сходил в супермаркет.       — Кто-то ещё придёт? — поинтересовалась она.       — Я же всех отменил, только ты припёрлась.       — А ты прямо недоволен. Уже третий пападам сгрыз. Нам оставь.       — Тебе нужна компания?       — Ну я на вечеринку пришла, а как ты — не знаю.       Из остальных отменённых гостей согласилась прийти только соседка Виталика Фиона, и спустя час они вчетвером, развалившись на диване, болтали и допивали очередную бутылку просекко.       Виталик вроде бы успокаивался и даже начал смеяться, но, возвращаясь к событиям последних месяцев, снова сжимался, как ёж. Он, конечно, показал себя форменным придурком, но и поведение Игоря напрягало Касю не меньше.       — А может, ну его, этого Игоря? — осторожно спросила она. — Новая жизнь, новые мужики…       Виталик спрятал лицо в капюшон.       — А мне он понравился, — уверенно сказала Фиона. — Потрёпанный немного, правда.       — Он не потрёпанный, — раздалось из капюшона.       — Ладно, зрелый. Я за ним весь вечер наблюдала. Он смотрит на тебя как-то так… нежно… То есть смотрел.       — Да… — согласилась Кася. — Я ещё летом заметила. А если до сих пор так смотрит, то это что-то значит…       — А почему ты с ним не можешь просто поговорить и спросить, что именно это значит? — вдруг сказал молчавший большую часть дня Рома. — Если хочешь его обратно, конечно.       — А вдруг я всё испорчу? — из капюшона высунулось напряженное лицо.       — Куда уж дальше? Заставишь его ещё раз от тебя уйти?       — Я боюсь.       Рома устало покачал головой.       — Давай мы сразу пропустим разговоры про зону комфорта и про то, что лучше жалеть о содеянном, чем о том, на что не решился. Ты ведь и сам всё это знаешь.       — Прямо сейчас? — Виталик протянул руку к телефону после долгой паузы.       — Нет! — Кася подскочила и направилась к холодильнику. — Сначала десерт.       — "We’ll come back the other way"… — прочитал Виталик на торте. — Это же Могвай?       — Да. Чтобы ты не забывал: даже если у тебя всё рушится, всегда можно найти способ выплыть. И мы рядом. Даже если в другой стране.       Виталик подвинулся ближе, крепко обнял её и прошептал на ухо:       — Кася, ты жуткая язва, но я очень рад, что ты есть.       — Люблю тебя, придурок. За искренность, — начала она тост, когда лежавший рядом телефон завибрировал.       Виталик посмотрел на экран и, не поднимая глаз, сказал:       — Это он.       — Чего хочет?       — Поговорить.       — Нам остаться?       — Нет, наверное, я лучше сам...       На морозной улице Кася просунула руку Роме в карман и вплелась в его тёплые пальцы своими. Она подумала, что точно знает, когда влюбилась в него. Когда он тащил Виталика из туалета. Когда принёс ему воды. Когда довёз их на своей машине до дома. Когда помогал ей привести его в чувство в душе. Когда потом писал каждый день, чтобы спросить о его самочувствии.       А потом влюбилась ещё раз. Когда Кася оказалась с Ромой впервые в постели, она поняла, что не позволит ему дотронуться до себя, как сильно бы ей этого ни хотелось. А он, увидев, она зажалась в углу, спросил:       — С тобой всё хорошо?       — У тебя покурить есть что-нибудь? — ответила она.       Он задумался, а потом сказал:       — Ну нет. Я так не хочу.       Кася подумала, что он сейчас уйдет, но он продолжил:       — Я не знаю, что там у тебя за история, но если взрослый человек не может без изменения сознания заниматься сексом с тем, кто ему нравится, это явно история не весёлая.       — Ты знал, что ты мне нравишься? — с дрожью в голосе спросила она.       — Ты мне пишешь уже полтора месяца, а твой корм имеется в наличии во всех ближайших зоомагазинах. Я проверил. Кась, я никуда не тороплюсь, — добавил он. — Я подожду.       — И сколько ты сможешь ждать?       — Сколько понадобится. Я слишком хорошо знаю, как это непросто.       В тот вечер они болтали без остановки, а он не попытался даже к ней прикоснуться.       Ему не нужно было ничего доказывать ни её отцу, ни Марику.       Их не волновало, что он мало зарабатывает, что у него нет оконченного высшего, что когда-то, пытаясь выжить в Москве, после того как его выгнали из дома, он жил в сквотах и торговал наркотиками и собой. Им всего лишь было важно, что он заботится о ней в меру своих возможностей и поддерживает, когда ей плохо.       А ей было важно, что Рома говорил то, что думал, и постоянно учил её тому же.       — Я тебе соврала вчера. Про цену отеля.       — Я знаю.       — Не обижаешься?       — Нет, но я чувствовал бы себя лучше, если бы эти деньги шли на что-то действительно важное для общества.       — А на что?       — Да много на что. Вон я сейчас с Фионой поговорил. Их центр получает минимальное финансирование от государства, и они выживают только благодаря пожертвованиям. А таких организаций полно, и всем нужна помощь.       — Ром, ты всегда вправе предложить более бюджетную альтернативу любой моей идее. И мы отправим разницу на важные для тебя цели. Но я оставляю за собой право установить нижнюю планку уровня комфорта.       — Хорошо. Мы завтра собирались в ресторан? Давай сделаем что-нибудь другое.       — Например?       — Мы купим в «Теско» пару сэндвичей и две бутылки пива, сядем на берегу, ты будешь мёрзнуть и отмахиваться от чаек, а я буду читать тебе стихи. Это всё ещё в пределах твоего уровня комфорта?       — А если сэндвичи будут из «Прета»?       — Это намного дороже?       — Раза в три.       — В три нормально. В три — это не в пять.       — Тогда договорились. И ещё, Ром.       — Что?       — Я тебя люблю.