С парнями Андрей познакомился спустя неделю, на репточке.
Они, вдвоём с Михой, уже были там какое-то время, когда железная дверь гаража открылась и в проёме показался худощавый, с волосами до плеч, блондин.
Он, замешкавшись возле двери, явно пытался её придержать, пропуская вперёд самого обычного на вид, парня.
Тот, зайдя, поставил держащий в руках ящик пива на пол, громкоголосо здороваясь:
— Гаврила, принимай топливо, — Миха, до этого настраивающий одну из гитар, сидя в кресле, тут же подорвался, подходя к парням.
— Здорово, Пор, — хлопнул Горшенёв того по плечу, — привет, Балуха, — кивнул светленькому.
Последний, закончив возиться с заедающей дверью, кивнул тому в ответ, направляясь к ящику.
Он уже было хотел повторить за Михой, открывающим бутылку жигулёвского, как заметил, что они тут вообще то не одни.
Андрей, вросший в диван, словил на себе оценивающий, не понимающий взгляд, по типу: «ты вообще кто и что ты здесь делаешь?»
Встрепенувшись, надо же вообще представиться, как бы, а то, походу, никто вообще ни о чём не в курсе, Князев поднялся.
Подойдя к парням, сначала протянул руку блондину:
— Андрюха, Князев, — тот, всё также непонимающе посматривая, протянул свою в ответ:
— Александр Балунов, кратко говоря, Балу, — сделал он важное лицо.
— А я Сашка Щиголев, — подал свою руку молчавший до этого брюнет, — для своих — Поручик, — с улыбкой проговорил парень, вопросительно поглядывая на Миху.
Тот, заметив, что на него смотрят, спешно выпил ещё два глоточка и оторвался от бутылки, вытирая рот рукавом:
— Знакомьтесь, парни, это короче, Княже. Он нам тексты писать будет, ну и, по совместительству, на бас гитаре подрабатывать.
После этих слов со стороны Балунова послышалось что-то типо истерического смешка и он присосался к бутылке, жадно глотая. А потом, оторвавшись, растянул губы в подобии ухмылки и произнёс:
— Ну, раз барин так решил САМ, — многозначительно посмотрел на Миху Балу, — то ладно. Добро пожаловать, так сказать, — холодно хлопнул он Андрея по плечу и удалился в угол, занятый электрогитарой.
Поручик, проследив за ним взглядом, отправился к барабанам, на последок улыбнувшись Андрею, ободряюще так, с некой снисходительностью.
Андрей, расстроившись от реакции Балунова, потому как было видно, что он совсем не в восторге от пополнения, уже хотел идти обратно на диван, когда его остановил Миша.
Тот, подойдя к нему почти вплотную, сунул в руки бутылку пива и наклонился к уху, тихо говоря:
— Не кисни, Андрюх, всё нормально будет, — и, замешкавшись в нерешительности всего на секунду, запустил свою руку тому в волосы, ласково погладив макушку и затылок.
В этом прикосновении совсем не было ничего провокационного или не дай бог, интимного, скорее братское. Желание поддержать, защитить, дать опору. Показать, что мол: «Я рядом, в обиду не дам, расслабься».
Андрей, до этого занервничавший, действительно немного успокоился, ведь он же не сам в группу напросился, если так посудить, его Миха позвал. А это значит, что он вполне может тут находиться, причём на том же основании, что и все остальные.
Поэтому, мысленно поднабравшись уверенности в себе, он, оторвавшись от Горшенёва, прошествовал на диван, занимая позицию наблюдателя.
Планировалось, что сегодня репа для Андрея будет такая, входящая так сказать. Посмотреть, послушать, подержать в руках инструмент, может, словив вдохновение, попробовать написать что-нибудь.
Первый час Андрей просто сидел, поджав под себя ноги и то и дело, отхлёбывая из бутылки. Ему, однозначно, всё очень нравилось. Сама музыка, атмосфера. Да и наблюдать за тем, как Миха обращается с гитарой, было очень завораживающее.
Тот, чуть ссутулившись, обнимал её так, словно она, самое дорогое, что у него есть. Нежно перебирая струны, он то хмурился, то улыбался, в зависимости от того, какую мелодию играл.
Сейчас вот, его лицо было задумчивым, с лёгкими нотками грусти. Музыка была подстать. Андрей прямо почувствовал, как у него зачесались руки. Зарисовать такого Горшка хотелось просто до безумия.
Быстро сбегав за бумагой и карандашом, под внимательным взглядом Балу, что смотрел на них издалека, Князев стал рисовать, то и дело закусывая губу.
Овал лица получился мягким, слегка закруглённым, брови печально изогнулись, глаза, подернутые дымкой, выразительно смотрели в даль. Миха сидел в пол-оборота, любовно обнимая гитару.
Пожалуй, этот рисунок Андрей повесит в своей комнате прямо над кроватью, где уже красовался перерисованный им на листок вампирёнок, потому как вырывать из тетради того первого, было жалко.
Пока Князев рисовал, что дело не быстрое, Горшенёв уже давно закончил играть и теперь просто смотрел, смотрел на Андрея.
«Ну что в нём такого?» — крутилось в его голове. Обычный же, совсем обычный. Но почему так тянет? Как увидел первый раз, так и потянуло, как магнитом. Захотелось подружиться, захотелось, чтобы дело общее было, чтобы видеться, встречаться часто, вместе быть, рядом.
Сейчас тоже захотелось рядом быть, поближе. Заодно и посмотреть, что он там рисует. Так увлечённо, что почти не отрывается, не замечает ничего.
Вот и Горшка не заметил, что, тихо обойдя диван, встал за его спиной и, упираясь руками в подлокотник, заглянул за плечо:
— Это чё? Я что ли? — прозвучало удивлённо.
Князев от неожиданности подпрыгнул, резко прижимая листок к груди. Это как Миха тут оказался? Только что же с гитарой сидел.
— Княже, да чего ты всполошился, нормально всё, — спокойно проговорил Горшок, опуская руки ему на плечи и слегка сжимая, — дай посмотреть.
Андрей, взвесив все за и против, всё-таки оторвал листок от тела и поднял чуть повыше, чтобы тот оказался на уровне мишиных глаз.
Горшенёв молчал, рассматривая себя. Красивый получился, даже слегка неземной какой-то. Это Князь его таким видит? Что ж, не плохо, даже круто, на самом деле.
— Красиво, — наконец тихо проговорил Миха, разгибаясь. — Давай я тебе наверное пару аккордов покажу, а то поди надоело сидеть то? — вдруг перевёл он тему.
Горшок, не дожидаясь ответа, направился на своё прежнее место, снова беря в руки его гитару, а Андрей, проследив за ним взглядом, смущённо улыбнулся, бережно убирая рисунок в тетрадку, чтоб не смялся в рюкзаке.
Балу, наблюдавший за ними из другого конца комнаты, задумался: «не просто тут всё, ох как не просто».
***
Придя домой после работы, Надежда Васильевна готовила ужин, когда услышала шорох ключей в замке, а после, как кто-то закопошился в прихожей.
«Андрюша пришёл» — улыбнулась она и вышла в коридор, встречать.
На пороге действительно стоял её сын, но не один, а с высоким худым парнем, что сейчас пытался разуться, смешно качаясь из стороны в сторону.
Пространство было слишком узким, поэтому он то и дело задевал смеющегося Андрея, что занимался тем же.
Когда у него это получилось, он наконец заметил стоящую в проёме мать, что тепло улыбалась, наблюдая за ними.
— Ма, знакомься, это Миха, Горшок. Мы с ним учимся вместе, — представил Андрей гостя.
Тот, справившись с обувью, выпрямился, встал буквально по струнке и, сделав лицо максимально серьёзным, поздоровался:
— Здраствуйте… — вопросительно посмотрел он на Андрея, тот, поняв в чём дело, подсказал:
— Надежда Васильевна — Горшок, кинув благодарный взгляд, хотел повторить, когда его опередила мама Князева:
— Здравствуй Миша, называй меня тётей Надей, — улыбнулась она.
Горшенёв, привыкший к домашней строгости и военным установкам отца, немного растерялся, как быть. Но, спустя секунду, расслабился, смущённо улыбнувшись в ответ:
— Здраствуйте, тётя Надя.
Та, умилившись такой реакции, по очереди чмокнула их обоих в щёку и, проговорив что-то о запекающемся мясе, удалилась на кухню.
Андрей, прибрав обувь, поспешил в свою комнату, Миша посеменил за ним.
Уже там, за закрытыми дверьми, Горшенёв задал вопрос, мучивший его уже минуту:
— У тебя мама всегда такая?
— Какая? — не понял Князев, усаживаясь на диван.
— Нуууу… — замялся Миха, подбирая слова, — ну…обнимает тебя там… целует.
После этих слов, Андрей сначала подумал, что Горшок прикалывается, но потом, взглянув на него, понял, что нет. Точно нет.
Тот, облокотившись об стену, действительно выглядел задумчивым, нет, печально-задумчивым. Что да, так может быть, так наверное, даже должно быть, что мать целует, обнимает своего ребёнка, понимает его, поддерживает.
Да, так точно должно быть. Это просто у него в семье так не принято. «Хватит ему нюни подтирать, бабой вырастишь» — зазвучали в голове слова отца.
Первый раз они прозвучали, когда Мише лет восемь было. Он на велике катался, с горы высокой съехать решил, а там кочка, чуть шею не сломал. Домой весь в ссадинах пришёл, синяках. Мать, естественно, сразу охать ахать начала. Усадила на стул, побежала за аптечкой. На кухне зелёнкой так воняло, что аж в носу свербело.
Мазала Татьяна Ивановна на совесть, много, обильно. Ну и дула, конечно же, чтобы не так больно было. Миша даже не плакал, только жмурился, но и это, вернувшегося с работы отца, не устроило.
Он, только завидев всю эту картину, тут же дёрнул охнувшую жену прочь:
— Ну что ты ему нюни подтираешь? Он же мужик, терпеть должен, а не сопли распускать. Вот вырастишь бабу, позора не оберёмся, — грозно сверкнул глазами Юрий Михайлович.
— А ты что, расселся тут. На жалость давишь, пожалейте меня, — перевёл он взор на вздрогнувшего ребёнка, — а ну, — поднял он руку, — прочь в свою комнату, и чтоб не ныл!
Миша, только отец договорил, тут же спрыгнул со стула и, как можно скорее, скрылся, а то ещё сверху прилететь могло.
После этого случая, при муже, Татьяна Ивановна больше никаких чувств к сыну старалась не проявлять, делая это только наедине. Но, с каждым разом делала это всё реже и реже, а потом, когда Мише исполнилось двенадцать, и вовсе перестала, боясь, что муж увидит и свершиться скандал.
Смотреть на такого грустного и потерянного Горшенёва, Андрею не понравилось. В груди так неприятно заскреблось, настроение сделалось под стать мишиному.
Поэтому, решив поднять его и ему, и себе, Князев встал с дивана, подходя к Мише:
— Ну о чём ты там думаешь? — тихо спросил, кладя руку Горшенёву на плечо, — Мих? — посмотрел Андрей ему в глаза.
Миша, встретившись с Князевым взглядом, сам раскрыл руки для объятий. Ему просто вдруг захотелось почувствовать это тепло, когда тебя кто-то обнимает.
Потому что важно это, на самом деле, чтобы тебя изредка, хотя бы кто-то, да обнимал. Пусть быстро, сумбурно, ну или, как Княже сейчас, долго и основательно.
Миша чувствовал, как у Андрея бьётся сердце, спокойно, размеренно. Это убаюкивало, а рука, гладящая по спине, дарила уют.
Приятно было вот так обниматься. И Миша, наверное, хотел бы простоять так всю жизнь.
Но, всё хорошее рано или поздно заканчивается, нельзя зависнуть в одном моменте навсегда.
Вот и этот миг закончился, разрушенный голосом Надежды Васильевны:
— Мальчишки, ужин готов, идите кушать.
***
После ужина Миша с Андреем вернулись в комнату. Горшок уселся на диван и, вытащив гитару из чехла, спросил:
— Ну чё, повторим, что я тебе на репе показывал?
Андрей кивнул, усаживаясь рядом.
Так, с гитарой в руках и направляющим Михой за спиной, Князев провёл следующие два часа, натерев на пальцах мозоли.
Тогда, в силу обстоятельств, инструмент пришлось вернуть хозяину, который его с радостью принял.
Горшок, усевшись поудобнее, заиграл уже написанные песни Конторы, начиная петь:
— Лица коснулся свежий ветерок, — перебирал он струны, — и на своих огромных крыльях… — затянул Горшенёв, — …Он запах падали с помойки приволок, — подпел вдруг Андрей, — А может запах зелени могильной, — закончили они вместе.
На минуту в комнате повисла звонкая тишина, а потом, Миха, растянув губы в довольной улыбке, выдал:
— Поздравляю, Княже. Ты теперь не бас-гитарист, а второй вокалист, — Андрей, услышав это, вопросительно поднял брови, мол, ты серьёзно?
Миха, рассмеявшись, подтвердил:
— Да, Андрюх, да. Теперь вместе петь будем. У нас вон как голоса сочетаются. Согласен?
Князь, быстро всё обмозговав, согласился. Хоть сильных мозолей на пальцах не будет.
***
Уже вечером, когда Миша ушёл и нужно было ложиться спать, потому что завтра на пары, Андрей достал нарисованный днём рисунок и, недолго им полюбовавшись, аккуратно повесил на стену, счастливо улыбнувшись.
Всё-таки, реставрационка дала ему намного больше, чем забирает и, несомненно, ещё заберёт.
