***
Утром, в день квартирника, Андрей ждал Миху у себя дома. Чтобы навести сценического образа, так сказать. Надежда Васильевна, подслушав накануне вечером их телефонный разговор и узнав, что в гости придёт так полюбившейся ей за эти несколько месяцев Мишенька, как она его называла, уже во всю пекла пироги, пахнувшие на всю квартиру. Не вытерпев этого испытания, Князев выполз на кухню под звук бурчащего живота. Ждать Горшенёва голодом, больше не было никаких сил. Только Андрей сел, только взял румяный пирожок с капустой, как в дверь позвонили. Ну ёлки палки, Миха! Встречать гостя Андрей вышел активно жуя. Пирожок был сочным, вкусным, всё как надо. Горшок, пока разувался, всё на него посматривал, а когда отставил ботинки в сторону, сделал резкий выпад вперёд, пытаясь укусить. Князев, заранее предугадав его действия, резко вильнул в сторону, не давая. Миша, решив сменить тактику, начал действовать по другому: — Ну ладно ты, Андрюх, жуй спокойно, не буду больше пытаться, — сделал честные глаза Горшенёв, подходя ближе, — давай лучше это, — протянул он руки, — обниматься. Андрей, привыкнув к этой тактильности Миши, подвоха не заподозрил, шагнув в ждущие его руки. Попался! Миха, обвив Андрея одной рукой за плечи, резко захватил второй князевское запястье, всё-таки добираясь до желаемого. — Горшок блин! Мама тебе там целую гору напекла, зачем тебе мой? — притворно возмутился Князев, вывернувшись из «объятий» и наблюдая за тем, как Миха доедает нагло украденный им пирожок, быстро глотая. — Так вкуснее! — довольно жмурился тот, облизывая пальцы. Андрей, посмотрев в озорные карие глаза, рассмеялся. Вот ребёнок! Вообще, вот так, по ребячески, Миша вёл себя только с тремя людьми. С Князевым, Балуновым и, иногда, с Щиголевым. Поэтому, только стоило Горшенёву зайти на кухню, где хозяйничала Надежда Васильевна, он сразу переменился. Из весёлого, местами безбашенного панка Горшка обманом добывающего пирожки, в тихого, примерного мальчика Мишу, который совсем не знает, куда себя деть и как себя вести, чтобы только быть примером для гордости и заслужить уважение старшего. — Здравствуйте, тёть Надь, — негромко проговорил он, неловко переступив с ноги на ногу. — Здравствуй Мишенька, — обернулась та. А потом, закончив заворачивать в тесто очередную начинку, наспех обтёрла руки об фартук и поспешила обнять такого высокого для неё парня, по-матерински взлохматив тому волосы. — Ух! Холодный какой! — тут же запричитала она. — Без шапки шляешься, оболтус? Миша, потупив взгляд в пол, кивнул. У него вдруг появилось чувство, что он и тут всех подвёл. Хотя, вроде ничего в этом такого и нет. Подумаешь, без шапки. Обычно всем на это всё равно, а тут вон как. Необычно. — Давай садись скорее, — засуетилась женщина, двигая к Горшенёву тарелку с пирожками, — Андрюша, ставь чайник, — обратилась к сыну, а потом, ласково взглянув на Горшенёва, продолжила: — Мишку отогревать будем.***
Наевшись до отвала на весь оставшийся день, парни сидели в комнате. Андрей чинно размешивал краску, а Миша благородно копался в его альбомах, выбирая подходящий рисунок. Идея разрисовать торс Горшка для выступления на квартирнике посетила Князя совсем не внезапно. Он, наслушавшись мишиных речей о том, что тот хочет сделать себе татуировку, но боится иголок также, как и лечить выломанные в детстве зубы, подумал об этом почти сразу, тут же предлагая Михе. Тот, конечно, сразу согласился. И теперь вот сидел, выбирал. Только вот рисунки заканчивались, а нужного эскиза всё не находилось. Мишка начинал психовать: — Всё не то, Князь! Андрей, оторвавшись от своего занятия, подсел к нему на диван: — Ну вот этот тебе чем не нравится? — ткнул он в первый попавшийся рисунок. — Ну он какой-то не мой, понимаешь да? Не про меня, — начал объяснять Миха, — надо вот, чтоб вот прям я был, понимаешь, Андрюх? Князев, пытаясь понять, задумался. Чтобы прям как Миха? — Нууу… — потянулся Андрей за карандашом, отыскивая в альбоме пустой лист, — …щас! Ты только не подсматривай, — быстро сказал он, отворачиваясь и начиная рисовать. Миха, коротко рассмеявшись от этого: «только не подсматривай», действительно принялся терпеливо ждать, верно рассудив, что маэстро, как Горшок иногда у себя в голове называл Князя, сейчас лучше не трогать, дабы не испортить свой же образ. Каково же было его удивление, когда, спустя не больше пяти минут, Андрей сунул ему под нос готовый рисунок, выжидательно заглядывая в глаза. Нарисованный шут Горшенёву конечно понравился, крутой он был, ничё не скажешь, только вот: — Это чё, ё-моё, я для тебя получается дурачок какой-то что ли? — обиженно нахмурился Горшок. — Чё? — не понял Андрей наезда. — Ну смотри, — начал объяснять Миха, — над шутом же все смеются, да? — задал он риторический вопрос. — А если смеются, значит он как дурачок получается, да? — продолжил свою мысль Горшок, — Дурачок-потешник, стало быть, который больше ни на что не годен, правильно? — подытожил он. Андрей, услышав это, подумал, что Миха, наверное, точно дурачок, раз вынес такой вердикт. Князев, вообще-то, совсем другое в этот рисунок закладывал: — Нет, Мих, не правильно, — строго сказал он, глядя тому в глаза. — Я нарисовал шута, потому что он, Мих, — тыкнул Князь ему в лоб пальцем, пытаясь вдолбить истину, — добрый, умный, смешной, — перечислял, тыкая на каждом качестве, — скромный, ранимый, преданный, в конце концов. А ещё, он — главный. Главный во всей этой моей вселенной, — закончил Андрей. А потом, поняв, что прокололся и сказал это совсем не про шута, отвернулся. Миха, переварив услышанное, понял, что был не прав. И, расценив последнее действие Андрея, как проявление обиды, мягко схватив того за руку, привлекая внимание. Два голубых глаза уставились в виноватые карие, и, обладатель последних, притянул Андрея к себе, заключая в объятия. Спустя несколько секунд в самое ухо раздался тихий шёпот: — Прости меня, Андрюх. И это… — замолчал он ненадолго, прижимая к себе сильнее, — …спасибо.***
Рисование шута на Михе заняло времени намного больше, чем должно было занять. А всё потому, что стоило только провести по тому кисточкой в районе груди, боков или любом другом месте, как тот начинал беззвучно трястись, ощущая щекотку. Отмучавшись, каждый по разному, парни засобирались в гараж, на генеральную репетицию, так сказать. Там, встретившись с Балу и Поручиком, отыграли несколько новых песен, разогреваясь. Потом, накатив по бутылочке пива, повторили всё ещё раз. И, взяв с собой свои скромные музыкальные инструменты, отправились на квартирник.***
Первое, что бросилось в глаза в квартире на Русановской, было травкой. Парень, что заворачивал её в тетрадный лист, сидел буквально на пороге, вытянув ноги во всю ширину коридора. Он, увлечённый своим делом, не обратил на нововошедших ровным счётом никакого внимания, наконец подкуривая такой долгожданный косячок и блаженно откидываясь головой на стену. Парни, перешагнув через этого чудика, устремились вглубь квартиры, осматриваясь. Главного новогоднего атрибута, ёлки, и в помине не было, также, как и всех других праздничных украшений. Зато были подростки, много подростков. Они были буквально повсюду. Танцевали, пили, веселились, курили, смеялись. В общем, брали от жизни всё. Парни, раздобыв по бутылочке пива решили от них не отставать, разбредаясь кто куда. Так, спустя час, Балу с Поручиком можно было обнаружить на диване в окружении девиц, а Миху с Андреем на кухне, где те обосновались с самого начала. Горшенёв сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и рассказывал историю, как в детстве повис на турнике зубами, пытаясь доказать, что он крутой. Князев смотрел не отрываясь, слушал внимательно, ему давно были интересны подробности истории с зубами, но спросить всё как-то неловко было. Вдруг Миха подумает, что Андрею не нравиться или ещё что-то в этом духе. А ему нравилось, даже очень. Мишка, когда улыбался, такой очаровательный был, что собственная лыба сама на лицо лезла, да и затискать его хотелось, как любимого кота. Плюс чувство это тёплое, ласковое, что всегда внутри загорается, стоит Мишку увидеть или подумать о нём. Странно, наверное, испытывать такое к парню, но за эти несколько месяцев, что Горшенёв был в его жизни, Андрей привык и принял это. Мишка, он же свой, родной. Так зачем страдать и задавать себе кучу ненужных вопросов? Подумаешь, тянет к этому вампирёнышу, как магнитом, и сердце выпрыгивает, стоит только тому в комнату войти или рядом оказаться. Может это и не любовь вовсе никакая? Может гравитация там или земное притяжение просто? Хрен его знает, с физикой то всё глухо. Ну а если серьёзно, то Андрей понял, что у него к Михе чувства, месяца два назад. Пришёл утром на пары, а там он. Спит себе на парте, подложив руки под голову. В аудитории пусто, тихо, до пар ещё минут двадцать. В общем, не стал Андрей его будить, пожалел. Сел рядышком, аккуратно достал всякие учебники-тетрадки и, как закончил, задумался. Чем заняться? Глаза как-то сами на Мишку скосились, стали разглядывать. Тот сопел, хмурился. Неужели так крепко спит, что даже что-то сниться? Если да, то сон явно не приятный, раз лоб стал как гармошка. Андрею вдруг захотелось, чтобы её не было, чтобы Миха успокоился, расслабился. Но как это сделать? В голову то ему не залезть, кошмары метлой не разогнать. Придётся действовать извне, рукой, что потянулась к волосам. Прошлась от макушки к затылку раз, второй. Потом спустилась на спину, ещё погладила. Лоб стал ровнее, губы улыбнулись, но глаза так и не открылись. Мишка продолжал спать, Андрей — гладить, смотреть и улыбаться. Ему было спокойно и так радостно внутри, тепло. Но, увы, совсем ненадолго. Внезапная мысль «люблю», невесть откуда вдруг взявшаяся в голове, испугала так, что рука сама по себе отдёрнулась и внутри всё сразу померкло, уступая место страху. Андрей три дня ходил в тумане. Думал, что делать. В итоге решил, что никакой это не конец света, как показалась в начале. Будет сложно, тяжело, но Андрей справиться и переживёт, молча. Потому что Миха, скорее всего не поймёт, если узнает. Так и живут. Горшенёв до сих пор ничего не знает. Поэтому и обнимает также, и на шею бросается, и тискает, по своему как-то, по ребячески, и шутки шутит, и смеётся. А Андрей принимает всё это, вместе с Мишей веселится и только иногда грустно улыбается, когда тот не видит, потому что больно это, на самом деле, когда приходиться держать всё в себе, имея абсолютную уверенность, что шансов никаких. А их точно нет, Миха вон и сейчас в малиннике. Девчонки ему в рот так и заглядывают, пытаясь внимание привлечь. Горшенёв только рассказывать закончил, а те уже смеются, волосы на пальчики накручивая. Сам же Миха улыбается, пиво потягивает и иногда, украдкой, на Князева взгляд бросает. «Не ушёл ещё? Сидит?» — спрашивает сам у себя. А потом, удостоверившись, что Андрей на месте, довольно кивает и расслабляется: «Рядом». Так проходит ещё около двух часов, а потом приходит время импровизированного концерта и Миха замечает, как Андрей волнуется. Тот стоит в сторонке, на местную толпу поглядывает и неловко пальцы заламывает, переживая. Горшенёв, решив его успокоить, сцапывает Андрея за локоть в туалет и, заперев дверь на щеколду, чтобы к ним никто не влез, спрашивает: — Чё ты, Андрюх, нормально всё? Тот, решая, признаваться или нет, сначала напряжённо замирает, а потом, сдавшись, отрицательно качает головой, понуро опустив голову: — Страшно, Мих. Горшенёв, в ответ на эту фразу, заключает Андрея в объятия, давая такую нужную ему сейчас поддержку: — Не бойся, Княже, я с тобой. Андрей, не считая нужным говорить, потому что Миха поймёт его и так, только благодарно кивает и утыкается лбом ему в плечо, постепенно расслабляясь в надёжных руках. Стоят так минут пять, может меньше, может больше, а потом Андрей, набравшись решимости, отстраняется и говорит: — Раздевайся. Наступает звенящая тишина. Миха, охренев, молча смотрит на Князева. Андрей, недовольный заминкой, поторапливает: — Чё застыл то? Рубашку снимай. Горшенёв, всё ещё со смесью дикого шока и явного непонимания в глазах, начинает медленно расстёгивать рубашку. Князев, боясь, что вот вот передумает, начинает ему помогать, расстёгивая пуговки снизу. Миша, в конец охуев, кладёт руки ему на плечи и предостерегающе произносит: — Княже, не надо. Андрей, чувствуя, что его выдержки осталось совсем чуть-чуть, взрывается: — Да чё не надо то, Мих? Ты пока сам разденешься, я уже точно никуда не выйду. И тогда вообще получится, что мы зря этого шута рисовали. Горшенёв, уже придумавший тысячу причин, почему не надо, и хотевший было возразить на первую реплику Князева, поражённо стоит, переваривая, а потом, понимая всю абсурдность своих мыслей и самой ситуации, начинает дико ржать, быстро избавляясь от одежды и всё ещё смеясь: — Андрюха, ё-моё, а я то подумал… Князева, сначала нахмурившегося, что у него, вообще-то сдают нервы, а этот ржёт, да и ещё что-то там подумал, вдруг озаряет и он, прокрутив весь разговор в голове ещё раз, тоже срывается на громкий смех, понимая. Ну Миха! Из туалета парни вываливаются всё также смеясь. Шурики, не посвящённые в ситуацию, безнадёжно переглядываются и, задолбавшись ждать, начинают вступление. Фронтмены, застигнутые врасплох, прыжком занимают свои места, пропуская несколько первых слов. Толпа, не оценив такое начало, начинает свистеть, а потом, с началом второго куплета, успокаивается, вслушиваясь в строчки. Парни стараются и, ко второй песне, их усилия вознаграждаются, получая признание в виде дрыгающихся и орущих под музыку подростков. Так пролетают несколько песен, а потом, желая закончить выступление поярче, Миха начинает танцевать сам, гримасничая. Тут, все, словно заворожённые куклы, принимаются за ним повторять, выкрикивая слова последнего куплета. И, взяв последнюю ноту, срываются в скандирование: — Шут! Шут! Шут! — кричат они. Парни же, счастливо улыбаясь, театрально кланяются и покидают место славы, планируя отгулять этот квартирник до конца.***
До дома шли неустойчиво, заваливаясь в разные стороны. Толи сугробы были во всё виноваты, толи алкоголь, но шатало парней знатно. Миха, выпивший за дебют Конторы больше всех, даже упал пару раз, запнувшись о собственные ноги. Лежал в снегу, ржал, пока его не поднимут. Один раз этим занялся Князев, второй Балунов. Последний, как оказалось, зря, потому что тут же лёг рядом с Горшенёвым, не ожидая от него коварной подсечки. Поднимали потом обоих. Сашка злился, Мишка ржал. Всё, как всегда. Разошлись возле гаража. Шурики пошли домой, а Горшок с Князем — внутрь. Там, разложив инструменты по укромным местам, расслабленно завалились на диван. Надо было чуть отдохнуть, перед последним рывком до дома. Сидели, сидели, а потом, Горшок, что-то вспомнив, вдруг завозился и, спустя секунду, достал из кармана небольшой пакетик. В нём оказалась травка, которую ему дал хозяин квартиры за отличную развлекаловку, как он выразился. Травки было — ровно на один косяк, который Миха и принялся крутить, поглядывая на засыпающего Князева. Тот, осоловело глядя перед собой, даже не заметил, как Горшенёв, лениво растёкшись по дивану, поднёс уже готовую самокрутку к губам, блаженно затягиваясь. — Будешь? — спустя пару затяжек предложил Миха. Воспалённый алкоголем мозг встрепенулся — травку Андрей не курил ещё ни разу, а попробовать хотелось. Взяв из мишиных пальцев сигарету, под его внимательным взглядом, Князев неумело затянулся, тут же закашлявшись. Едкий дым обжог горло и осел неприятной горечью на языке, отчего захотелось сплюнуть или чем-нибудь запить. Андрей героически стерпел, затягиваясь снова. Вторая тяжка пошла легче и в голову ударила приятная нега, распространяясь по всему телу. Сидеть вдруг стало просто невозможно, захотелось лечь. Передавая Мише сигарету, Князев вдруг подумал, что на его коленях ему бы было вполне удобно, но ложиться на них не решился. Крутился, ища другой способ, но диван был маленький и улечься всё никак не получалось. Мише, откровенно говоря, это надоело. Он, планировавший выкурить самокрутку на расслабоне, схватил Князева за руку, самостоятельно укладывая того на свои ноги. И, пресекая любые возражения, устало произнёс: — Затихни уже, а? Андрей послушался, замирая. Миха, удовлетворённый отсутствием кипиша и тем фактом, что Княже спокойно лежит на его коленях, вновь затянулся, пропуская дым в лёгкие. Пока вдыхал, откинул голову на спинку и опустил взгляд вниз. Картина открывалась завораживающая. Почему она показалась Михе таковой, он не знал. Может во всём виноват алкоголь или, может, моментально подействовавшая травка? Андрей вдруг показался для Михи каким-то красивым, что ли? Ухо вон его, маленькое, аккуратное, с ярко горящей красным мочкой. Острая линия скул, длинная нежная шея, мило покрасневшая щека. Жаль только глаз видно не было, а Горшенёву страсть как захотелось в них посмотреть. Выдохнув, он решил своё желание исполнить, кладя ладонь Андрею на скулу так, что указательный и средний пальцы касались уха, безымянный и мизинец — шеи, а большой мог погладить щёку. Князев на прикосновение отреагировал, повернул голову, распахивая свои омуты. Мишино желание сбылось, тот улыбнулся, смотря в голубые глаза, а потом, сам от себя не ожидая, всё-таки провёл пальцем по щеке туда-сюда, даря ласку. Снова затянулся. Андрей опешил, в голове раздался тревожный звоночек разума. Так было нельзя! И руку михину нужно было убрать срочно, но не хотелось страшно. Тогда Князев решил убрать кое-что другое — звоночек. Самые верный способ заглушить мысли — выдохнуть их вместе с сигаретным дымом, что Андрей и решил сделать, потянувшись за остатком косяка. Хотел перехватить его из горшенёвских пальцев, но тот не дал, оставляя самокрутку в своих и поднося её к андреевским губам. Появившееся черти в глазах Михи говорили — если хочешь курить, то только так, из моих рук. Звоночек раздался ещё раз. Князев, больше не в силах его терпеть, приоткрыл рот. Пальцы Михи прижались к губам. Андрей замер. Остался только этот момент и цыганские глаза, что смотрели жадно, не отрываясь. На то, как губы обхватили бумагу, как двинулся кадык, пропуская дым, как всего на секунду закатились голубые глаза и мелькнул язык, выталкивая сигарету. Миха сглотнул. Убрал руку с самокруткой в сторону. Наклонился, приближаясь. План Князева не удался, звоночек не то чтобы не заглох — стал только громче. Андрей резко выдохнул. Миша отвернулся, резво отнял руку от алеющей щеки, часто заморгал, спасая глаза от едкого дыма. Откинул голову обратно на спинку, проморгался. Понял, что почти натворил. Вздохнул и потянул почти истлевший косяк ко рту, затягиваясь последний раз. Андрей же принял исходное положение, возвращаясь в сидячее состояние и подбирая под себя ноги. Было неловко и Князев решил сделать вид, что ничего не было. Миха, видимо, тоже. Потому что молчали — оба. Просидели так минут десять и Андрей даже начал клевать носом, когда сбоку послышался голос: — Андрюх, я это, чё вспомнил то, — невнятно произнёс очнувшийся от морока Горшенёв, — на квартирнике, помнишь, как в конце «ШУТ! ШУТ! ШУТ!» орали? — повис в воздухе вопрос. Князев, не понимая, к чему тот клонит, поднял на Миху глаза. Тот, увидев, что Андрей ждёт объяснений, вновь заговорил: — Ну это, — замялся он, — мне в общем понравилось. И я тогда подумал, может нам название сменить? — неуверенно предложил Горшенёв, всё ещё стесняясь своих прошлых действий. — Только не на «Шут», а на «Король шутов»? Круто же звучит, Андрюх? Князев задумался. Король шутов, по сути, точно круче чем Контора, но всё равно не очень. Немного бы поменять. — Ну какой Король шутов, Мих? Фигня полная, — издалека начал Андрей. — Надо чтобы звучнее было, мощнее… — Звучнее, мощнее… — перебил Горшенёв, насупливаясь. — Сам тогда предлагай! — Король и Шут. Теперь Горшенёв задумался. А что, вроде неплохо. Но всё равно, Король шутов лучше! — Не, Княже. Фигня. Вот Король шутов… — гнул Миха своё, — … вот это тема! — Король и Шут, — не уступал Андрей. — Король шутов. — Король и Шут. — Король шутов! — Давай спросим мнение большинства? — попытался Андрей найти компромисс. — Это какого такого большинства? — не хотел сдаваться Миха. — У парней спросим, — пояснил Князев. — А давай! — согласился Горшенёв, уверенный в своей будущей победе. На том и порешали.