Пока не кончится зима

- Зайдём? - Андрей шумно шмыгнул леденеющим носом и кивнул в сторону подъезда, с опаской поглядывая на мнущегося в нерешимости парня. В прошлую их встречу альфа казался и больше, и страшнее, и взрослее вроде бы, а сейчас стало ясно, что он немногим старше самого Андрея. Он был совсем обычный — без пиджачка и пушки за поясом — в большой чёрной косухе и гадах, тоже промёрзший весь и дрожащий как суслик, и даже казалось, что это он не только из-за мороза. Альфа вообще не поднимал головы и взгляд прятал, стараясь занавеситься тёмными растрёпанными волосами, но их длины не хватало, и он просто отворачивался. Он грыз зубами кожицу на костяшках одной ладони, а вторую ладонь прятал в кармане своей куртки, и Андрей откуда-то знал, что альфа там тоже безжалостно отдирал заусенцы ногтем большого пальца — такой он был нервный, что эти волны начинали раскачивать и омегу тоже. Нет, Андрей и сам волновался — сжал выданный Реником ключ от комнаты так сильно, что вот-вот мог проткнуть ладонь насквозь — но Андрей от страха, а альфа-то чего? Парень закивал, всё так же слишком часто дыша и разглядывая исключительно свои ботинки, и Андрей повёл его до квартиры, невольно расслабляясь, как только его щёк коснулось тепло подъезда. Он даже подумал, что и ладно, какая разница с кем, главное — уйти наконец с проклятой улицы, отогреться. Вынужденно привыкший делать всё быстро и тихо — чтобы лишний раз не отсвечивать, а то больше достанется — Андрей просочился в длинный коридор коммуналки, юркнул к нужной комнате, отпирая дверь, и обернулся на своего «гостя», пока тот совершенно нелепо замер на пороге. Они впервые встретились взглядами — глаза у альфы были такими огромными, карими, но не тяжёлыми, а мягкими, и в этот конкретно момент наполненными самым настоящим шоком. Понятно, он в таких местах ещё не бывал — в местах, где со всех сторон на тебя летят недвусмысленные стоны, шлепки и рыки, где от сотрясения расшатанных кроватей колышутся и стены, теряя крошки штукатурки, где нет никакого миленького коврика у порога, и никто не предлагает тебе разуться, просто потому что лучше не надо. На другом конце коридора что-то грохнуло вместе с тонким женским воплем, и альфа вздрогнул всем собой и даже втянул плечи, из-за чего Андрею стало даже как-то забавно — и вот этого чувака он боялся? - С отсосом или без? - спросил Андрей, сбрасывая с себя куртку на одинокий стул под зеркалом — всего несколько месяцев назад он еле шевелил губами на этой фразе, но и это дошло до полного автоматизма. Альфа, захлопнув за ними дверь, резко замотал лохматой головой, всё так же таращась во все глаза, словно призрака увидел. У Андрея бывали уже такие, конечно — кто пришёл в первый раз, потому что друзья зачмырили за девственность, кто долго лелеял в глубине души вот такую вот мечту, прокручивая в уме навязчивые пошлые картинки, а как дошло до дела — терялся. Кто воображал себе, что с мальчиком по-другому и с мальчиком интереснее, но искать, да ещё и завоёвывать будет слишком долго и муторно, ведь таких как Андрей в мире всего процентов десять. Кому просто любопытно стало, и у кого это любопытство удовлетворилось тут же, при погружении в атмосферку. Альфа превратился в каменную статую, подпирающую собой дверь, будто кто ворвётся, и единственным намёком на то, что он живой, было только частое движение его кадыка. - С помадой? - вкрадчиво поинтересовался Андрей, приподнимая брови и начиная расстёгивать свою рубашку, и вот в это мгновение чуть не испугался заново — альфа рванул со своего места, за долю секунды оказываясь рядом и едва не клюкая носом нос Андрея. Омега вдохнул резко и зажмурился на рефлексах, только вот альфа начал судорожно продевать мелкие пуговки обратно в петельки, и Андрей растерялся, так и застывая с приподнятыми руками. - Нет-нет, не надо, - бормотал парень, и голос его трепыхался, как изломанный у подростка, - Я… я пришёл, потому что я… потому что… Дышать почему-то стало невыносимо тяжело. И дело было даже не в том, что альфа этот, хоть и не крупный мужик был — просто высокий и складный — а занял собой всё доступное пространство. Это была ещё одна причина, почему Андрей ненавидел быть омегой — он вечно обтекал чужими запахами, они к нему липли, присваивая, хочет он того или нет. Иногда это было до рвотных позывов отвратительно, ведь мало кто выдержит каждый день по несколько раз находиться в миллиметре от незнакомца, распускающего свои феромоны. Но сейчас всё было не совсем так — альфа не стремился его пометить, просто он пылал как гриппозный с температурой под сорок, да и запах его был… нормальным. С горчинкой, потому что парень переживал что-то очень болезненное, немножко обжигающий, потому что с паникой был намешан, но он не был мерзким, совсем нет. Он был сложным, аромат этот был похож на тлеющую сосновую шишку или кору — Андрей как-то со старшими ребятами убегал за территорию в растущую рядом лесополосу, и чаще всего они разводили костёр, чтобы посидеть, посмотреть и, может быть, пожарить стыренный из столовки хлеб. Да, вся комната превратилась в тот самый лес — тонкая хвоя, жар костра и что-то ещё, наверное, разогретая неподалёку травинка. Дышать стало невыносимо тяжело, потому что омегу гипнотизировало и усыпляло, а расслабляться ни в коем случае нельзя было. - Я знаю, для меня нет оправданий, - продолжал альфа, слишком часто хлюпая носом, уже точно не от холода, - Не может быть никаких оправданий. Я поступил ужасно, по-скотски, я… я чудовище, - парня повело на последнем слове, он сорвался на откровенные рыдания, - Я не знаю, что мне делать… Прости меня, - и рухнул на колени, закрывая лицо бьющимися в крупном треморе ладонями. Ошарашенный, Андрей отшатнулся и, запнувшись, шлёпнулся на кровать. Его всего прошило сотней маленьких, и от того ещё более чувствительных иголочек — он даже почувствовал, как дыбом встал каждый волосок на его продрогшей коже. В груди свело нещадно, как прострелило, и он вцепился изо всех сил ладонями в край кровати, превращаясь в напряжённый комок — перед ним никто, никогда, нигде, ни разу и ни за что не извинялся, и это его пугало, настораживало и запутывало. Да кто он такой, чтобы перед ним на коленях стоять? - Ты чего, эй? - растерянно пролепетал Андрей, пытаясь сообразить, как ему это всё исправить — время идёт, клиент рыдает, а если это кто-нибудь услышит и поймёт правильно? Нельзя было допустить, чтобы парня вот таким заметили — это же получается, Андрей что-то не так делает, не справляется, наверное, он в самом начале выдал чем-то свою неприязнь, а за это ему вдвойне влететь может, только узнай кто! Такое у него уже было. Привезли его тогда, очень красивого, на квартиру красивую и к пацану красивому, попутно рассказывая, что клиент из всех только его выбрал, никого больше не пожелал, и надо постараться максимально. Привезли на все три дня, заперли их вдвоём, как подопытных, а пацан-то ещё младше Андрея оказался. Первый гон у него, батя — как раз один из крыши Рениковской — обрадовался безумно, сразу омег смотреть повёз, а он не хотел. У него девочка была любимая. Он так Андрею это всё и выпалил сразу, всё под чистую, и чуть не расплакался, повторяя «не трогай меня, пожалуйста». Он и Андрея-то выбрал потому, что тот ровесником показался. Андрей подумал — ну кто узнает, чем они тут занимались? Скажем, что было, да и ладно. Они переждали в разных комнатах, и пацан тот держался стойко, даже когда выл за стенкой, всё равно не отступал от задуманного, но в итоге, уже позже, батя его дожал, а тот и выдал всё. А досталось за это, конечно, Андрею. - Я ведь не такой, я не такой, понимаешь? - альфа не унимался, захлёбываясь и, в агонии оттянув свитер на своём животе, он вскинул наконец голову, - Я никогда бы так не сделал! Я никогда так не делал! Я… я злился, потому что у меня была ломка, ебучая ломка и гон ебучий, я не знал, я не знал, что так будет! Я не хотел! Альфа кричал так отчаянно, что незаметными стали даже пошлые звуки за стенкой. Андрей понимал, что он в самом деле раскаивается, что для него это реальная мука, и Андрей… удивлялся, потому что он такого ещё не встречал. Получить по лицу и быть оттасканным за волосы — через день, чьё-нибудь жёсткое животное удовлетворение — каждую неделю, отбитые внутренности — раз в месяц-два, может. Это была абсолютная норма, другого Андрей никогда не видел, другого он просто не знал. В детдоме тоже у них не было принято просить прощения — незачем показывать свою слабость и уязвимость — если только прижимали воспиталки, но тогда все понимали, что это процеженное сквозь зубы «извини» ничего не значило. - И эт-то т-тоже не… т-тоже не оправдание, - заикаясь, но немного отходя от этого припадка, произнёс альфа и уставился своими безобразно красными, опухшими и то и дело заплывающими глазами на Андрея, а у Андрея сердце уже колотилось прямо в горле, и часы ещё как назло на стене напротив висели и тикали. Прямо на коленях, альфа прополз вперёд, совсем чуть-чуть, вскинул руки — хотел дотронуться — но в последний момент передумал и только выдал хриплое и измученное: - Скажи, ты… ты сможешь меня простить? Когда-нибудь? Или хочешь, хочешь, скажи, что я монстр, что хочешь сделай со мной, хочешь — врежь мне? Может, это у него игры такие? Машка один раз рассказывала, что бывают странные — любят сами унижаться и платят за это, чтобы всё чётко было сделано, плюс и сексуальное возбуждение снять могут по ходу дела. Нет, Андрей ещё тогда по его состоянию понял, что альфа в гоне, теперь он знал, что там ещё и наркотики примешаны были, но всё равно, зачем он припёрся снова? Почему не пережить это дома или где-то там, забыть как страшный сон, никто же об этом не знает? Что ему шлюха в самом деле? Или именно это и было так увлекательно? Что-то же привело его сюда? И привело именно к Андрею — как он тогда Андрея нюхал жадно, он им надышаться не мог — явно Андрей ему понравился очень. Может, он хотел продолжения, просто не знал, как? - Конечно, - тоже дрогнувшим голосом выдавил из себя Андрей и, наклоняясь вперёд, на свой страх и риск протянул к альфе руку, - Конечно, я тебя прощу. Что ты хочешь? Пальцы скользнули в растрёпанные волосы, легонько, почти невесомо перебирая прядки — ну, успокойся, хочешь, я тебя успокою? — и на минуту Андрею показалось, что он всё правильно понял. Альфа смотрел на него заворожено, как на божество какое-то, снизу вверх, с земли на звёзды, и Андрей придвинулся ещё ближе, торопливо облизывая пересохшие в тревоге губы — давай, прикрой глаза, подайся навстречу, губами к губам и всё, никакой больше боли. Глупо моргнув, альфа нахмурился — густые свои чёрные брови свёл так близко, что Андрей даже сжался весь в предвкушении пиздеца — но он лишь снова закачал, затряс головой остервенело, хватаясь за неё, ну точно псих какой-то. - Нет-нет-нет, ты… - альфа шептал и задыхался, путаясь в своих же руках и ногах в попытке поскорее подняться, - Ты не понимаешь что ли?! Сдохнуть я хочу! Он добежал уже до выхода — да там и бежать-то нечего было — схватился за ручку, потом развернулся, вновь подскакивая к кровати, и Андрей тоже подскочил инстинктивно, закрывая руками голову, но рядом с ним лишь упало что-то лёгкое, и в следующий миг альфа вылетел, в коридоре сшибая вешалку с отломанной ножкой. Медленно, под глубокий вдох-глубокий выдох, Андрей взглянул на цветастое покрывало и, обнаружив там сникерс — ничего себе, и дорого, и хрен достанешь — сграбастал его быстренько и перевернулся на другой бок, прячась. Сначала он думал оставить — ну такая вещь, явно до особого события подождать стоило — а потом понял, что кто-нибудь спиздит. Или увидит и заставит поделиться. Или просто отнимет. Андрей поднялся, за секунду преодолевая расстояние до двери и так же молниеносно запираясь на ключ, потом стёк по стене на пол, ещё немножко поразглядывал шоколадный батончик и под бешеный пульс в висках всё-таки разорвал тонкую обёртку. Есть хотелось очень сильно. * * * Последняя коробка была водружена на положенное ей место, и Миша, выдыхая тяжело и шумно, сразу же полез в карман за сигаретами. Шурик, его напарник, махнул жёлтой копной волос на мигающую с перебоями вывеску «запасный выход», и, подцепив куртки, они двинулись на улицу. Шурик был прав — в этом месте, на складе реально большого универсама, курить было категорически запрещено и в целях пожарной безопасности, и просто потому что директор всегда всё унюхивал и при любой возможности урезал обговоренную зарплату. Хорошо ещё, что деньги он выдавал тут же, по факту выполненной работы, так что всегда была копеечка. Ради этого можно было и с противно влажной от пота спиной прямо на мороз вываливаться, и пахать всю ночь вдвоём там, где раньше вдесятером разгребали — они с Шуриком не жаловались. - Ну чё, ты как? - Шурик выпустил изо рта курчавую струйку дыма и глянул на Мишу, подныривая, чтобы лицо видно было — он был почти на голову ниже Миши, но это его совсем не парило и даже наоборот, иногда казалось, что он этим пользовался. - Да нормально, - отмахнулся Миша, даже для вида не пытаясь улыбнуться там как-то — Шурик знал, что Миша совсем недавно переламывался, Шурик уже вторую неделю наблюдал его унылый, отрешённый вид и периодическую борьбу с внезапным тремором рук. С Шурой Балуновым они дружили ещё со школы, и как-то так повелось, что секретов у них друг от друга не было. Конечно то, что Миша этим летом «попробовал» героин, Балунов узнал не от самого Миши — это был Лёха, кто забил во все возможные колокола, когда брат совершенно внезапно пропал на несколько дней. Миша тогда и вовсе такого не планировал, он просто бесцельно шатался по району в свободное от смен время, потому что дома вдруг стало как-то невозможно тоскливо. Не сказать, что они с отцом любили друг друга. Не сказать, что сыновья скучали по постоянному прессингу Юрия Михайловича, ставшего ещё деспотичнее и категоричнее после смерти жены. Миша никогда не смог бы такого сказать — я скорблю по своей утрате — но он скорбел, не признаваясь и не проговаривая это вслух, и абсолютно не понимая, что ему с этим всем делать. В тот день, когда его отца увезли на скорой с сердечным приступом — и когда его не стало — они как всегда ругались почти до драки, силясь прогнуть свою линию. Лёша не хотел поступать в военное, и Миша за него заступался — он же альфа, он должен был. Никто не думал о том, что эта ссора, это искривлённое и раскрасневшееся от ярости лицо станет последним, что Миша запомнит о своём отце. И что также последним станет для Миши нескончаемое чувство вины за тщательно подобранные слова побольнее — может, если бы он так не распалил отца, то ничего бы не случилось. - Держишься? - считав с мишиного лица отсутствие жизни, Балунов тоже перестал дурачиться и просто придавил брошенный под ноги окурок. Понятно, что это он не про недавний гон, и не про зимнюю грусть-печаль, и не про то, что вся страна выживает впроголодь, а про зависимость, которая — Миша до новогодних праздников не догадывался — у него всё-таки есть. После того случая летом и до самого января он даже думать себе запрещал о том, чтобы снова. То, что он пережил, то, как его потрошило и выворачивало, то какими Лёша смотрел на него глазами — полными ужаса, непонимания и непринятия — то, как Шурик прописывал ему леща, а сам за напускной злостью прятал собственную потерянность — Миша искренне считал, что это всё поможет ему не «пробовать» больше. Он переключился на Лёшку, на то, что Миша сам на ногах не стоит, а надо ещё и брата младшего ставить. Они же вдвоём только друг у друга остались, из родственников с ними связь поддерживала только их дальняя тётушка, что жила на другом конце города, привозила картошку с дачи и забирала к себе Лёшку на время его течки или мишиного гона — это их муся однажды договорилась, и парни так этой схемы и придерживались. - Да, Шур, - Миша вздохнул еле слышно, чтобы не выдать случайно своего тошнотворного самочувствия. Нет, в этот раз он переломался намного легче, и всё потому, что гон всё перевесил, вытащив просто все имевшиеся в организме ресурсы. А ещё потому, что Миша будто был главным героем какого-то особо жестокого кошмара — мысль о том, что он натворил, не отпускала его буквально ни на миллисекунду, она не давала сомкнуть глаз, не давала протолкнуть кусок в горло, не давала смотреть на себя, такого омерзительного, в зеркало. Вернувшись в тот вечер домой, он сразу же отправил Лёшу к тётке и попросил запереть его снаружи на ключ, чтобы вообще не иметь возможности выйти из квартиры. Миша сам себя боялся, ему казалось, что он тот монстр, от которого нужно прятать своих детей и убегать, если встретишь в тёмном переулке. Ведь так и было, он в этом тёмном переулке изнасиловал человека, и самым чудовищным было ещё и то, что этот человек тоже не оставлял его разум. Разум альфы, в те моменты, когда гон достигал верхней точки, требовал-требовал-требовал того омегу. Он омегу уже распробовал, он запомнил его образ, запах, нежную ледяную кожу под пальцами и жаркое нутро. Альфа изнывал, вопил внутри черепной коробки, что ему этот омега нужен вот прямо сейчас или он сдохнет, Миша же предпочитал сдохнуть. Он в самом деле надеялся, что несовместимая с жизнью температура тела и тахикардия сработают на ура, и он не проснётся на следующий день, но наступало утро, и Миша просыпался, не помня, как вообще уснул. Его рвало от воспоминаний, отходняков и боли, ему перемалывало кости и скручивало органы, но он заслужил это всё. Всю эту расщепляющую на атомы неделю заслужил, когда обычно гон занимал дня три, не больше. Чего Миша точно не заслужил, так это прикосновения, которым его наградил тот самый омега. Когда Миша наконец накопил достаточную сумму и во второй раз пришёл в тот двор, к тем квартирам — а он не мог не прийти, вина не оставляла ему никаких шансов на то, чтобы сохранить рассудок — он ждал совсем не этого. Омега должен был закричать, обложить его матом, кинуться на него с проклятиями, с кулаками, с ножом — да он Мишу живьём расчленить должен был хотеть, Миша бы хотел! А он только посмотрел с жалостью — на монстра с жалостью — готовый в глазах своих голубых потопить и убаюкать, и дотронулся, сам до него дотронулся, не скривившись даже нисколечко. Мише теперь было ещё хуже. И от того, что он, получается, был достоин вот такого вот лёгкого прощения, и от того, что не договорил до конца, не сдержался, убежал, как только понял, что кровавой расплаты он тут не получит. Что не объяснил всё, раз омега своим умом не дошёл, что вёл себя как истеричка, вновь показывая, что не умеет себя в руках держать. И с шоколадкой этой тоже дебильно вышло — он и так не до конца осознавал, нахрена её купил, это ведь не обычные извинения какие-то, это покаяние, а он тут с подачкой — но оно само, и раз уж он её притаранил, то и вручить надо было. Только надо было вручить, а не швырнуть вот так, тоже с психом, а уж как омега тогда от него руками закрылся… Вот тут-то и стало ясно, что они нихуя не на равных, чтобы тот парень Мише тоже в табло прописать мог. Только верное понимание вещей, как всегда, приходит слишком поздно — Миша уже уносил ноги подальше от этого гиблого местечка, от стонов ни разу не сладких и обстановки ни разу не соблазняющей. Миша мчался домой по подворотням, стряхивая невидимую грязь, что на себя там собрал, а мысли его метались лихорадочно о том, что омега-то там остался. Он там всегда, постоянно, он там дышит, видит сны, предлагает всем всё то, что Мише предлагал, раздевается и одевается обратно… Он ведь Мишу так и не понял, спрашивал «Что ты хочешь?», словно это всё игра какая-то, а он актёр — ты только скажи, что исполнять. - По домам? - Шурик снова вытащил из размышлений, трубочкой сворачивая полученные за сегодня наличные, похлопывая по плечу приятельски и не надеясь в принципе ни на какую ответную реакцию. - Ага, давай, - всё так же рассеянно кивая, ответил Миша и, когда Балунов зашагал в своём направлении, совсем наоборот, развернул прибережённые за несколько смен купюры, аккуратно вкладывая в них недостающую часть — он сегодня домой, только чтобы попасть по-быстрому в душ и переодеться. Он сегодня должен показать себя человеком. * * * Миша, конечно, не знал, как они там вообще работают. Было уже глубоко за полночь, и, может быть, это не самое комфортное время для каких-то там разговоров, но выбирать не приходилось — это сегодня у Миши смена дневная, а дальше ночных подряд штук пять, и ему точно больше никак не подстроиться. Да и вряд ли он бы смог вытерпеть ещё — он и сейчас спешил так, что аж уши закладывало — так ему нужно было донести, что он правда сожалеет и раскаивается, и за прошлую встречу тоже, что позволил себе растечься в сопли и напугал опять. Мише ведь не всё равно, Миша ведь даже кислород поглощать себе разрешить не может — так ему нужно было донести, что омега такое переживать не должен был. Чем ближе к точке, тем больше Миша терял в решительности. А если его опять при виде парня этого развезёт, а если он опять и двух слов связать не сможет? Но ещё больше он терялся из-за того, что макушки этой светлой на улице вообще не мелькало, и даже спустя полчаса, а потом и часа ожидания — нервного покуривания через дорогу — омега не появлялся. Миша сначала даже испытал такое трусливое, напоминающее облегчение, чувство, что видеться не придётся, но потом ноги сами принесли его ближе, к девятке этой мерзко красной, откуда навстречу ему выбрался уже знакомый «продавец». - А я тебя запомнил! - искусственно засмеялся альфа, будто они тут дружить собирались, - Третий раз — это уже серьёзно! Кого сегодня выберешь? Сутенёр широким жестом «приглашал к столу», и все, кто тусовался у стеночки, подобрались — кто подмигивал, кто наоборот курил с томным равнодушием — но Миша даже и не собирался никого из них рассматривать. Решившись в этот раз быть серьёзнее, он сразу выдал, к кому пришёл, и альфа этот слегка поморщился, языком поцокал, поразмышлял над чем-то, и только потом ответил, растягивая фразы: - Княжну нашу, значит, хочешь… - вокруг них зажужжали вдруг смешки, и Миша нахмурился от неприятной — как трусы в цветочек на всеобщее обозрение вывешивать — неловкости, - Есть небольшие трудности, он слегка не в рабочем состоянии… хотя… Ладно, сам посмотришь, - на этих словах альфа снова весело хихикнул и развернулся, предполагая, что за ним пойдут. Миша, конечно же, пошёл. Всё было каким-то странным, по-прежнему ирреальным — свет этот глухо-оранжевый, больше давил на веки, чем освещал длинный, старьём захламлённый коридор, хорошо просматриваемая в этом свете пыль, осевшая на всех горизонтальных поверхностях. Звуковое сопровождение картинки больше не шокировало так, как в первый раз, но сглотнуть короткий приступ тошноты всё равно заставляло. И взгляды — изучающие пристально, облапывающие, облизывающие — взгляды нескольких, судя по всему, свободных омег, высунувших из любопытства свои носы, превращали минуты ожидания в десятилетия. Та дверь, за которой сутенёр скрылся, наконец распахнулась и мишкин этот омега был вроде бы мягко, но вытолкнут вперёд, а следом за ним опять закружил в пространстве смех, гаденький такой и неуместный, и Мише совсем не понятный. - Может, ко мне? Я тоже блондиночка! - Или ко мне, я тоже парень! Миша невольно поморщился, но лишь из-за того, что в этот миг по сердцу его катком проехались — на том милом лице, вот с тем маленьким вздёрнутым носиком и губами такими же маленькими, проступали чудовищные багровые пятна. Один глаз у парня был заплывшим от смачного такого фингала, и губы тоже припухли от отёка, и, конечно, за свитером с высоким горлом было не видно, но по тому, как омега шатался тихонько, Миша догадывался, что под ним всё было примерно так же. - Вот какой красивый сегодня, - съязвил сутенёр, запуская свою пятерню в светлые — в этот раз во все стороны рассыпающиеся — волосы омеги, от чего тот глаза закрыл, крупно сглатывая, и задрожал, будто сейчас заплачет, - Но он сделает всё, что захочешь. Сделает же? В два прыжка подлетев ближе, Миша почти что в нос этому альфе деньги сунул и перехватил падающего в его руки омегу — тот просто не устоял, когда его отпустили. - Понимаю, такой медовенький, - с этими словами им любезно открыли комнату, и Миша, удерживая прячущегося — реально прячущегося в нём — парня, поспешил туда нырнуть и дверь поскорее от насмешливых комментариев захлопнуть. - О, у Княжны голодовка закончилась! - А кто тут кому заплатил? - Какими отверстиями Княжна работать собралась? - Ложись, ложись, - бормотал Миша, опуская вялое тело на кровать и сразу же укутывая его одеялом — омегу в таком сильном ознобе било, и так отчаянно он не желал открывать глаза, делая вид или на самом деле представляя, что его здесь нет, что у Миши опять губы затряслись предательски — больно было, почему-то дико, словно грудную клетку по живому распиливают, больно было. - Прости, я тебя трогать не буду, честно, я просто… короче, я погрею тебя просто, ладно? Укладываться рядом, да ещё и лицом к лицу, после всего, что между ними случилось, было вообще не к месту, но Миша и правда мог помочь, а парень этот кивнул еле заметно и, почуяв тяжесть опустившегося к нему тела, укрыл лицо в мишиной шее, пригреваясь. Опять идиотская у них какая-то встреча выходила, опять Миша не знал, куда деваться, и действовал на одних инстинктах — забрать, согреть, защитить, успокоить. Его нос сам собой утыкался в мягкие волосы, но Миша изо всех сил старался вдыхать как можно реже, потому что он не имел никакого права этим запахом наслаждаться, а его рецепторы не могли оценивать по-другому. Да и омега существовал явно на автомате, иначе с чего бы вдруг он так к Мише жался, завёрнутый в кулёчек, не оставлял попыток ступни под мишины икры подсунуть и шумно забитым носом пыхтел, Мишу открыто занюхивая. Он искал тёплого и безопасного, и у Миши в голове не укладывалось, как омега в нём-то это всё нашёл? - Т-тебя к-как з-зовут? - вдруг завибрировало у мишиной шеи, и этот голос — осипший, но прямо в самую душу западающий — Мишу пробрал мурашками всего-всего, и у него рука даже сама всё-таки на одеяло опустилась, а омега замычал благодарно. - Миша, - неуверенно произнёс альфа, боясь, что это, может, не ему адресовано, может, омеге там сон какой-нибудь чудесный снится, - А тебя? - А-андрей, - парень простучал зубами и с ещё одним усилием добавил, - З-за с-сникерс с-спасибо, Миш. Борясь с желанием заскулить или завыть в голос, Миша поднял слезящиеся глаза к потолку, принимаясь разглядывать жёлтые разводы и чёрные полоски плесени на облупившейся краске. Какое ещё спасибо? Что вообще происходит? Почему так больно? Почему откровенно так?