Пока не кончится зима

За стеной, что у изголовья кровати, гуляла шумная компания человек из шести, если судить по голосам. Андрей был ей даже благодарен, потому что из-за звона бутылок, пьяных визгов и гогота было почти не слышно, как за стеной напротив ножки кровати жёстко царапали и без того протёртый доисторический паркет. За тяжёлыми шторами гулко завывал ветер сквозь щели старой оконной рамы. Андрей вдыхал ласковый, погружающий в сонное состояние костерок, и ему казалось, что где-то тут рядом по-настоящему потрескивали еловые веточки. Ему наконец-то было тепло и невероятно спокойно, и жгучий зуд на пострадавшей коже — особенно на опухшем левому глазу — утихал. Усмирялись даже руки, вечно стремящиеся всё почесать и сейчас туго завёрнутые в одеяло. Андрея не качало, но он всё равно словно плыл в какое-то очень хорошее место. Словно он плыл домой. - Нельзя спать, - пробубнил он, едва шевеля губами по воротнику чужой рубашки. Заботливая рука — а по ощущениям большая и крепкая медвежья лапа — мягко придвинула Андрея поближе, доказывая обратное — можно спать. Спи. - Почему? - сверху прозвучало такое же тихое бормотание. Андрей вздохнул еле слышно — какой же парень этот недогадливый всё-таки — и отстранился, ресницами сонно хлопая и выговаривая: - Не успеем ничего… - Не надо ничего успевать, - Миша снова нахмурил брови, совсем как в тот раз, когда на коленях перед Андреем ползал, только теперь показался Андрею скорее интересным, чем страшным, - Я не за этим всем… пришёл. Правда. - А зачем тогда? - всё-таки выдал так сильно мучивший его вопрос Андрей, устраивая голову на подушке поудобнее — так, чтобы и расслабиться можно было, и от альфы глаз не отводить. Это была его уже давно выработанная привычка — наблюдать, считывать эмоции другого человека, чтобы быть на чеку — но сейчас ему скорее нравилось разглядывать того, кто перед ним. Может, это, конечно, запах альфы влиял на сознание омеги, вынуждая почувствовать себя в безопасности, но ведь для Андрея эти хвойные нотки были и в самом деле вкусными. Он ещё никем и никогда так не дышал. - Извиниться, только извиниться, - Миша был таким серьёзным, что Андрею очень хотелось ему поверить, - Я… так сильно тебя обидел, так больно сделал… И в прошлый раз напугал тоже. Видимо, не отдавая себе отчёта, альфа начал медленно гладить Андрея по плечу — всё ещё поверх одеяла, конечно — а у Андрея уже в груди защемило, и непонятно, то ли от боли, потому что его лет десять никто просто так не гладил, то ли от того, как же это было сказочно. Там, где проходила мишина ладонь, кожа тут же покрывалась мурашками. Сердце затрепыхалось, завелось, от чего даже стало жарковато, и во рту пересохло мгновенно — Андрей волновался из-за того, что всё не как обычно, или боялся, что всё это сейчас оборвётся, как глупая шутка, и начнётся как обычно. Или и волновался, и боялся одновременно, и совсем не знал, как лучше себя вести. Он сглотнул без слюны, хотел улыбнуться, но вышел только мелкий неуверенный хмык, и Миша вскинул вновь на него свои глазищи тёплые, всматриваясь, будто желая зарыться глубже, Андрею прямо в голову или в самую душу, чтобы всё-всё разузнать получше: - Что? - Да у меня так каждый день, - с языка само сорвалось, - Видишь. Миша видел. Казалось, Миша один его и видел — заметил его, живого, с ногами-руками-головой, со ртом для того, чтобы говорить, и с чувствами для того, чтобы их испытывать. Альфа вообще не скрывал своих эмоций — можно было каждую мысль с его лица считать — его глаза в миг помутнели от навернувшейся влаги, и он моргнул и носом дёрнул, чтобы прогнать её, но помогло не особо. Мише тоже было больно, и чтобы ощутить это, Андрею не нужно было прилагать никаких усилий. Он этого альфу чувствовал, а тот чувствовал его в ответ, и это было невероятно, и в то же время так странно — они же совсем чужие друг другу люди, совсем далёкие и разные, зачем им эта связь? - Но… так не должно быть, - произнёс Миша хоть и приглушённо, но с надрывом, от чего Андрей тоже на секунду задохнулся — такие вещи тут проговаривают вслух, такие крамольные, хотелось даже обернуться на дверь, вдруг там кто подслушивает? - Но так есть, - только и получилось выдавить из себя — словно жалкая попытка остановить поток этих мыслей, ведь от них было слишком тошно. Гораздо легче было не вдумываться, как должно быть, а как не должно, не считаться с собственным мироощущением, не сверяться с тем, чему учат наивные советские мультфильмы. В реальной жизни от этих моральных норм вообще ничто не зависело. - За что тебя… так? - Миша дёрнул легонько подбородком, указывая на сияющее всеми оттенками красного и синего лицо Андрея, и Андрей невольно поёжился и взгляд альфы на себе уже выдержать не смог. Были вещи, обсуждать которые было не просто болезненно, но ещё и от чего-то стыдно — может, с Машкой или ещё с кем не стыдно, а с этим… с ним… щёки с ушами загорелись в тот же момент, но по ним сейчас не было видно. - Ну я… я не всё ещё умею. Клиентам это не нравится. На самом деле он не умел кое-что конкретное — он безнадёжно давился от слишком глубокого и агрессивного минета, а большинство альф хотят именно так. Ему уже не раз прилетало за неумение сдерживать рвотный рефлекс, но эти невыносимые чужие запахи так близко его просто вытряхивали, и паника каждый раз брала над ним верх, и он задыхался и захлёбывался, отпихивался и совсем не сексуально кашлял. - Мне так жаль, - Миша продолжал сокрушаться, и это всё ещё прошибало какими-то микроразрядами тока, но… но Андрей почему-то всем собой тянулся это послушать, - Я… я постоянно думаю, как ты, как ты переживаешь… всё это? У меня ведь брат младший есть, тоже омега, и я думаю, а если бы с ним… - Миш… Где я и где твой брат… Комнату залило внезапным молчанием, натянутым, напряжённым — Андрею хотелось сказать что-нибудь, но он не знал, что, а Миша, растерянно бегая взглядом по лицу напротив и сжимая в ладони одеяло, явно мучился, продумывая свою следующую фразу. Омега улавливал эту мишину предельную аккуратность — в движениях, в словах и даже в мыслях — это мишино искреннее старание не навредить, и это подкупало, это… Не смотря на то, что между ними произошло, это заставляло замереть на месте и впитывать всё, как в последний раз, потому что это и в самом деле может быть первый и последний раз, когда Андрею дарили заботу. Снаружи он был деревяшкой — и он понимал это — но внутри у него душа выворачивалась из шипованного кокона. То, что случилось на ящиках в подворотне казалось чем-то далёким и ложным, чьими-то злыми кознями, очередным пинком судьбы, в итоге же всё повернулось совсем в другую сторону. Да, тогда было действительно больно. Физически. Только вот гораздо больнее, когда альфа спокойно и хладнокровно хватает за волосы, ставит перед собой на колени и смотрит-смотрит-смотрит и вынуждает смотреть в ответ, пока выдумывает, чем он займётся сегодня. Гораздо больнее, когда альфа в абсолютно чистом сознании швыряет на пол, харкает в лицо, выговаривает, какие же здесь все мрази — грязные, опущенные, конченные — а после требует сделать ему максимально хорошо, иначе будет хуже. И уж тем более никогда потом не просит прощения. - А как ты… как ты тут оказался? - шёпотом, прощупывая почву дозволенного, проговорил Миша и рукой снова по спине заводил, успокаивающе — не бойся меня, не бойся. Андрей, кажется, уже и не боялся. Сомневался немного, пытался представить себя сейчас со стороны — внезапно это стало очень важным — но картинки путались. Снова этот альфа вводил его в незнакомое состояние — он и правда надеялся узнать об Андрее больше. Он не принимал это всё как данность, как другие обычно делают — раз ты здесь, значит, это и есть твоё место, словно ты родился именно для этого, так что… получай по полной. - Директриса продала, - Андрей решил отвечать честно — с Мишей его так и подбивало быть честным, - В августе. - Но людьми… людьми не торгуют… - Людьми — нет, - под собственный измождённый вдох Андрей наконец закрыл глаза и отвернулся лицом в подушку. Кажется, он растерял последние силы на контролирование ситуации, и теперь, видя перед собой это искреннее возмущение и недопонимание, он был готов рассказать всё. Но как-то так — из укрытия. - У них это давно налаженная схема. Из детдомов проще всего новеньких привозить, потому что куда… куда нам ещё… Они приезжают, устраивают смотрины — это ведь разрешено. А потом директор просто передаёт тебя прямо из рук в руки. И всё. У них все твои документы, у тебя — клеймо на запястье. Могут месяцами вообще никуда не выпускать из квартиры, чтобы не было возможности сбежать, но… и так мало кто решается. И денег нет и бежать некуда. И всех находят очень быстро… наказывают… Самых дерзких — на хмурый, но тогда их вообще не надолго хватает. Последнее было самым страшным. Когда Андрея только привезли в это место, его как специально постоянно закрывали с такой девчонкой. Она выглядела совсем обезумевшей, но причины на то имелись — она уже почти из города выбралась, как её поймали, приволокли обратно, уже всю синяками разукрашенную, налысо обрили и пальцы на одной ноге переломали, от чего она потом постоянно прихрамывала. Но из-за того, что она усмиряться отказывалась, и на неё ни голодовка, ни новые побои не действовали, её как-то забрали, а вернули уже совсем другой — отрешённую и на всё согласную. Только временами она становилась очень, очень жуткой, поломанной и впадающей в чистое бешенство от боли и страха, и вот тогда-то Андрей и решил, что всегда может стать ещё хуже, чем есть. Поэтому при следующей же встрече он сам к Ренегату кинулся — всё сделаю, как скажешь, только не сажай к ней больше. - А ты, Миш… Ты давно? - Андрей осмелел до вопроса и одним глазком на альфу выглянул, - Ты не похож на… наркомана. - Я? Нет, я вообще не знаю, зачем я… Летом по дурости занесло… И вот зи-зимой, - на последнем слове альфа запнулся, побледнел до цвета пожелтевшей наволочки и принялся губу растрескавшуюся разгрызать, - Тоже не знаю, зачем. Гон приближался, злило всё… и так опять, знаешь, тоскливо стало — я ведь один, постоянно один, Новый Год этот… Лёшка гулять свинтил, у Сашки — девушка… короче, я прям в новогоднюю ночь… Надо было просто переждать, просто спать лечь — это ведь никакая не ломка ещё была, так, всего лишь мысль. Но я не сдержался. Вот теперь можно было совсем вылезти — и из воображаемого укрытия, и немножко из одеяла — ничто так не сближает, как искренность за искренность. Андрей не представлял всех этих людей, о которых Миша рассказывал, но представлял, что такое одиночество, даже когда ты окружён толпой народа, как он в эту самую новогоднюю ночь у одного из их крыши на даче. Ему повезло — он ни пить, ни нюхать не стал, хотя хозяин очень весёлый и щедрый был — и получилось просто за диваном под пуховиком спрятаться и уснуть. - Если бы я знал, что потом будет… - Миша понизил голос, и снова его глаза налились неподдельным ужасом и раскаянием, - Я думал, дойду до места, поставлю — успокоюсь, и не дошёл… Я как с цепи сорвался, сам не понял, как всё произошло. Прости. Прости ещё раз. Я каждый день готов это повторять, лишь бы ты меня простил. - Миш, ты… - выдохнул Андрей, но не успел продолжить — они оба подпрыгнули и на кровати резко сели, потому что в дверь настойчиво задубасили. - Расцепляйтесь, сладенькие! Голос Реника быстро привёл Андрея в ускоренное состояние — он разворошил кровать, взлохматил свою голову, потом посмотрел на себя в зеркало и решил ещё и губу нижнюю сковырнуть хотя бы немного, чтобы кровь опять пошла. В вертикальном положении его ещё пошатывало, но всё равно за прошедший час ему на удивление полегчало. Он бросил взгляд на замявшегося посреди комнаты Мишу, подскочил к нему, сразу же принимаясь по-быстрому расстёгивать его рубашку и приговаривая: - Сделай вид, что всё было, сделай довольный вид, Миш, умоляю… - Ладно, конечно, Андрей, как скажешь, не переживай… - И, Миш, - Андрей перевёл дыхание на секундочку, так и не решаясь Мише на прощание в глаза посмотреть — слишком уж там тепло, - Я понял, что ты хороший. Я тебя простил, честно. Ты не ходи сюда больше, нечего тебе здесь делать. Он развернулся, сгребая пальцами кофту на своей груди — свело как-то всё до удушья — и решительно шагнул за дверь, обратно в свою жизнь, уверенный, что этому альфе в ней точно никак не прижиться. * * * После ночных смен Миша чаще всего мог только падать лицом в подушку и дрыхнуть беспробудно до обеда, чтобы потом сквозь боль и отрицание поднимать себя, закостенелого, наливать из местами сколотого заварника вчерашнего крепкого чая с сахаром — иногда и без сахара, тут как повезёт — и отковыривать от чугунной сковороды остывшую картошку без ничего. Подогревать — лень, да и так съедобно. Готовил у них чаще всего Лёшка, хоть и Мише тоже приходилось, просто с Лёшей было больше шансов не перевести зря и так имеющиеся в дефиците продукты. Как вот сейчас, например — деревенские подгоны от тётушки в виде метрового мешка картошки и трёхлитровых банок с соленьями подошли к концу, а это значило, что надо выскребать последнее и всё-таки тащиться в магазин в надежде урвать что-нибудь на свои копеечки. Звучно прихлёбывая сладкую горячую жижу, Миша вздохнул горестно — вовсе не из-за денег, нет, они с Лёхой нормально справлялись, хоть и с перебоями — нужно было вылезать вот туда, наружу, в это бело-серое мутное и блёклое, сегодня внезапно подтаявшее вместо тех морозов, что стояли недели напролёт. Он так и не домучил пригоревшую картошку и, наспех собравшись, всё-таки отправился — сигареты тоже кончились — но не до ближайшего ларька, а до абсолютно такого же, ничем не примечательного маленького магазинчика в соседнем районе. Гады тяжело месили густую кашу, уши, щеки и глаза привычно щипали мокрые порывы ветра, но Миша этого всего не особо-то и замечал. Он думал о своём, как всегда провалившись куда-то вглубь себя самого. Точнее, он думал всё о том же — об Андрее. В прошлый раз они расстались так быстро, они поговорили так мало — у Миши колкой и огромной занозой в груди осталось это чувство недосказанности, незавершённости, он ясно осознавал, что их пути никуда не разошлись, и даже как-будто бы надеялся, что это ещё далеко не всё. Он вспоминал последние слова, так чётко, без единой заминки Андреем озвученные — «Ты не ходи сюда больше» — и понимал, что он обязан их принять, обязан уважать желание Андрея больше не видеться, но всё равно никак не мог в них поверить. Тогда, едва осмеливаясь Андрея касаться, Миша словно ловил непрекращающиеся сигналы SOS по нервной азбуке Морзе, и сейчас, спустя несколько дней, он всё ещё никак не мог успокоиться — тревога съедала его по частичке, по клеточке, начав сразу с сердца. И он ходил и ходил в тот район — пока что только утром или днём, ведь ночью была работа — не лелея никаких надежд на встречу, просто ошивался там, вроде как рядом, безрезультатно заглядывая в окна всегда затемнённых квартир. Но, видимо, существует на свете какое-то чутьё, потому что сегодня Мише наконец-то повезло. Он как раз ввалился в пропахший хлоркой и прелыми тряпками магазинчик, и тут же аж поперхнулся собственным вдохом — там в очереди мелькала знакомая светлая макушка. И почему-то даже на долю секунды не возникло сомнений, что это Андрей — Мише так приятно было знать его имя — даже принюхиваться не надо было. - Молодой человек, не задерживайте очередь! - возмутилась обычная с виду продавщица с дурацким синим кокошником на голове, и Миша пробрался поближе — ему и навязываться не хотелось, и в то же время вдруг у Андрея там неприятность какая? - Да, сейчас, - и в самом деле, Андрей мямлил, хмурился и жевал изнутри свою щёку, глазами бегая от витрины с сигаретами до подноса с булками, и стало сразу понятно, как дважды два, что именно он прикидывал. Выбор всё-таки пал в пользу пачки самых дешёвых болгарских сигарет — ничего удивительного, только настоящие мажоры могли позволить себе какой-нибудь Marlboro — и да, деньжат у омеги хватило ровно на курево. Выглянув из-за его спины — у них ещё и разница в росте была такая удобная, почти на целую голову — Миша перегородил Андрею путь к отступлению и гаркнул погромче, чтобы дама за прилавком оторвалась от кассы: - Извините, а пирожки с чем у вас сегодня? Андрей вместе с продавщицей, ожидаемо, вздрогнули, и оставшиеся три человека в очереди запричитали, что они вообще-то тоже тут стоят. Но Мише это всё было абсолютно до лампочки, ведь на него сейчас снизу вверх таращились два прекрасных голубых глаза — сначала испуганно, а затем будто бы… радостно? - С мясом, картошкой, капустой и яйцом… - уныло затянул женский голос, а Миша почему-то никак взгляда от такого же завороженного Андрея оторвать не мог — пульс аж в ушах гремел от волнения. Неужели встретились, вот так просто, неужели он не зря круги по району этому наворачивал, подумать только… - Какие будешь? - уже тише, только для Андрея пробормотал Миша, едва удерживая расползающиеся в улыбке губы. - С-с картошкой… - С картошкой, - Мише пришлось всё-таки испортить момент — иначе остальные покупатели бы их живьём растерзали — и он повторил погромче и добавил, опомнившись, - И с мясом. Да всех давайте. По два. И вон то колечко с творогом тоже. Словно нашкодившие, они по-быстрому вывалились на улицу, и Андрей, ни слова не говоря и не поднимая головы, почему-то сразу же повернул вообще в другую сторону. Миша просто проследовал за ним — они обогнули несуразный четырёхэтажный дом, ещё дальше залезая во дворы, как в катакомбы, нырнули в арку, потом ещё в маленький закуток, больше похожий на небольшое углубление между двумя постройками, и только тут остановились, привалившись спинами к стене. Место это реально укрывало от посторонних взглядов, тут не было даже ни единого окошка, выходящего на эту сторону. Слегка запыхавшись, Андрей вжикнул молнией своего пуховика и на фоне этой не по-размеру широкой куртки показался Мише ещё тоньше, чем раньше. - Ну ты и дал драпака, конечно, - засмеялся Миша, стараясь отдышаться — не то, чтобы уж очень быстро они бежали, но тротуары не чищеные, что заставляет буксовать в два раза сильнее, - Держи. Он протянул пакет с пирожками, улыбаясь вовсю — Мише казалось, что ему для счастья вообще больше ничего не нужно было. Увидеть Андрея, да ещё и так резво на своих двух передвигающегося, с нормально открывшимся вторым глазом и синячками, меняющимися на серо-зелёные — увидеть Андрея и понять, что он точно так же насмотреться не может, и точно так же в ответ смеётся, ясно так, хоть и робко пока. Увидеть впервые его улыбку и застыть солдатиком, понимая, что вот ради этого и стоит существовать дальше. - Что с зубами-то? - Андрей первым отмер, выдыхая поражённо и не решаясь пакет забрать. - Да, - отмахнулся Миша — он этот вопрос о выбитых резцах сто раз на дню слышит, - Упал в детстве. Ты бери-бери! - Это что, всё мне что ли? - А кому? - Да куда столько? - Да там на один разочек! - А ты как же? - Я не хочу, - проговорил Миша и головой ещё потряс для убедительности — он ведь и не врал нисколечко, он и в самом деле ничего сейчас не хотел, только знать, что у Андрея всё в порядке, насколько оно могло быть. - Ну… ладно, - Андрей замялся, но пирожки всё-таки взял, и один даже выцепил и закусил уже, довольно шевеля торчащими и то ли от холода, то ли от смущения покрасневшими ушами, - Спасибо… Ты тут живёшь рядом? - Да… нет… - Не надо тебе в этот район заходить, Миш, зачем? Ну как зачем? Как Андрею объяснить теперь — зачем? Затем, что душа не на месте, пока Андрей тут, а он там. Затем, что тянет сюда уже, примагничивает похлеще, чем северный полюс к южному, тоска веки не даёт сомкнуть, хочется сторожевым псом обернуться и бродить здесь вокруг, вокруг него, не подпуская чужие грубые руки, что делают с ним такое. Хочется заслужить доверие, а не просто так его получать, вот как сейчас. Хочется искупить вину, ну хоть как-нибудь… - Магазин у вас тут… хороший, - буркнул Миша, потихоньку теряя вот то глупое веселье, что на них свалилось несколько минут назад, и Андрей тоже ощутил эту перемену, последний кусочек с трудом проглатывая и руки обессиленно вниз опуская. - Миш, ну я же сказал, я тебя простил, ты мне ничего не должен, - его шёпот закружился вместе с питерским завывающим ветром и отскочил от трёх стен, в которых они прятались, и на мгновение Миша решил сделать вид, что ничего не слышал, но Андрей сверлил его взглядом выпытывающим, и пришлось просипеть тихое: - Да нельзя, блин, такое прощать, Андрей… Глаза Андрея ожесточились и от тусклости вокруг посерели, тонкие губы сомкнулись в недовольную линию, и его грудная клетка вздымалась так тяжело и часто — он или злился, или боялся, или просто нервничал — и Мише так паршиво от самого себя стало снова, вот привязался он к человеку, как прилипала, получается… - Чего ты от меня теперь хочешь-то? - Не знаю, - честно выпалил Миша, от стены на эмоциях отталкиваясь, - Хочу всё исправить, понимаешь? - Да как? - Не знаю! Я что-нибудь придумаю! Тебе там не место! На этих словах омега по-настоящему всполошился и тоже от стены отлип, куртку на ходу запахнул, пакет попытался обратно всунуть — он уже спасался бегством — и альфе пришлось притормозить его — аккуратно, просто переступая влево-вправо и перекрывая собой проход — и убедить забрать хотя бы еду. Да, Мише стоило быть осторожнее в выражениях — Андрей и так зашуганный и забитый по самое не могу, естественно, он не воодушевился этими речами — но Миша говорил то, о чём и правда думал. - Дурак ты, раз сам не понимаешь ничего! Не приходи сюда больше! - кричал Андрей, не оборачиваясь и удаляясь так быстро, как только удавалось с этим грязным месивом под ногами. С протяжным стоном Миша ткнулся лбом в сырой кирпич и еле удержался от того, чтобы не рассечь себе голову — опять он накосячил, опять напугал, опять упустил что-то очень важное, опять потерял. В воздухе ещё витал едва заметный запах клевера, и Миша прикрыл глаза, жадно и стыдливо им затягиваясь — ну как, как ему не приходить сюда больше?