Пока не кончится зима

Его так и протащили за шею до самого «дома». Андрей молчал, перебирая ногами по скрипучему снегу так быстро, как только мог, стараясь успевать за широким шагом Реника, чтобы не провоцировать на дополнительные тычки его и без того дёрганные руки. Он опустил голову вниз, понимая, что не выдержит сейчас ни единого взгляда — так и хотелось наброситься на какого-нибудь прохожего с криком о помощи — и понимая, что именно сейчас он должен быть максимально незаметным, притихшим, мёртвым, ведь на мёртвых не нападают. Его наживую глодал дикий, животный страх, оттого постоянно путались ноги и темнело в глазах, но тормозить никак нельзя было, поэтому он шёл, просто сглатывая своё полуприпадочное состояние как назойливый приступ тошноты. Он привычно увернулся от распахнутой подъездной двери, которая всегда лупит по плечу, и привычно перескочил порожек, о который раньше он часто обивал себе пальцы на ногах, если его подгоняли вот так, как сейчас. Ему казалось, что он в какой-то паршивой игре с препятствиями, которую он уже не раз проходил, но никогда не мог предугадать, что же его ждёт в конце. Сшибая собой входную дверь и взвизгнувших от неожиданности «сожителей», он, ускоренный толчками в спину, влетел в коридор и затормозил о стену напротив, тоже вовремя выставляя перед собой руки. А вот дальше он уже среагировать не успел, поэтому всё-таки вскрикнул, когда его слишком резко потянули за волосы в сторону их общей «спальни». - Ну блять рассказывай, - зарычал Ренегат, посильнее Андрея расшатывая, чтобы побольнее было, - Кому ещё ты у нас даёшь бесплатно? - Нет, Саш, я клянусь, - уже запыхавшийся от сумасшедшего сердечного ритма и панической нехватки воздуха затараторил Андрей, - Мы просто гуляли, просто гуляли! От них по сторонам шарахались омеги, прихватывая то, чем занимались до этого, и спешили прошмыгнуть на кухню — на другой конец квартиры, чуя, что лучше не попадаться под горячую руку. Всё крутилось так стремительно — вот он, всё так же в несуразном пуховике и замызганных ботинках, уже упал на чей-то матрас, и вот уже последняя девочка, бросив на него полный ужаса взгляд, тоже выскочила за дверь. Действуя на инстинктах, Андрей отползал от наступающего на него Реника до тех пор, пока не упёрся спиной в стену и понял, что это всё. Дальше забиваться было некуда. - Гуляли? - Саша раздражённо фыркнул, хватая Андрея за грудки, - Так ты думаешь, ты можешь гулять? Он вытряхнул омегу из куртки, едва ли не вырывая с мясом молнию, и нервными рывками стал задирать на нём водолазку, заставляя её тоже снять, из-за чего у Андрея мгновенно затряслось всё под рёбрами и неконтролируемо поломался голос: - Нет, нет, Саш, прости меня, пожалуйста, прости, я больше никогда… - Гуляют, Андрюша, люди, - перебил его Реник, принимаясь за андреевы джинсы сразу вместе с трусами и обувью, и Андрей, цепенея, не сопротивлялся ни капельки, только почувствовал, как скривились предательски губы от представления, что с ним сейчас собираются сделать. Он задышал часто-часто, не в силах предотвратить подкатывающую истерику, и обнял сам себя за плечи, хоть как-то прикрываясь от этого прожигающего звериной ненавистью взгляда напротив. Повторяя своё жалкое «нет», как заевшая пластинка, Андрей подобрал скорее ноги к груди, но их настойчиво дёрнули обратно, подтаскивая ближе его еле гнущееся тело. - А ты у нас кто, скажешь мне? - альфа прошипел и звякнул пряжкой, разбираясь с замком, и Андрей упал лицом в ладони, заскулил и замотал головой, отрицая происходящее и себя самого отрицая — ну неужели он был так глуп, что действительно верил, что имеет право на жизнь, неужели он смог обмануть себя тем, что он со всем справится, неужели он и правда не знал, что так будет. Он застыл искривлённой фигурой в ожидании приговора, жмурясь заранее и сжимаясь в ознобе, а мысленно уже приговаривал себя сам, за эту дерзость, что он выкинул, за наивность, за желание получить что-то хорошее — за это хорошее ему и придётся расплачиваться, а расплачивается он всегда и за всё только собой. - Нет? - остервенело выдернув ремень из джинсов, рявкнул Ренегат, и воздух рассёк первый хлёсткий звук. Металлическая пряжка звонко отскочила от старого паркета, а прижигающая кожа пришлась прямо по андреевому животу, выбивая из Андрея второй за сегодня болезненный вскрик, - Тогда я. Тебе. Скажу. Руки сами потянулись укрыть место удара, поэтому следующие три прилетели уже по ним, и стало окончательно ясно, что спасения нет. Ничем ему не защититься, ничем не ответить, никуда не деться, это его место и это его наказание, и видимо, заслуженное, раз всё это происходит на самом деле. Загнанный в ловушку, он прятал ноющие бока, но извивающаяся полоска ремня опаляла его бёдра, он уворачивался, ёрзал по жёсткому матрасу и семенил ногами по полу, но боль снова настигала его, ничтожно дрожащего, скрюченного, рыдающего навзрыд посреди этой мерзкой, опостылевшей ему комнаты. - Ты. Грязная. Вонючая. Мокрая. Дырка. Время будто замедлилось, тоже признавая его виновным, и Андрей уже не понимал, это было пять ударов или двадцать пять, в его ушах стоял звон, а в его до ломоты стиснутых веках мелькали пронзительные искры, и с каждой из них Андрей думал, что так и придёт его конец — его сердце не выдержит и остановится, захлёбываясь собственной кровью. Но сердце колотилось о грудную клетку, лёгкие всё ещё жаждали этого адского воздуха, и тело всё ещё чувствовало, всё ещё отзывалось жаром, казалось, по всей поверхности кожи, и всё это повторялось, и повторялось, и повторялось, и только когда он устал надрывать связки, это закончилось. Он тихонько икал из-за одолевшей его трясучки, и просто лежал безжизненными обломками себя, не способный даже на то, чтобы поднять опухшие, налившиеся непреодолимой тяжестью веки. Да и какой смысл ему было их открывать, если он не хочет возвращаться в мир живых, если он мечтает лишь о том, чтобы этот мир его отпустил. - Грязная вонючая дырка, - на него, прямо на его пылающее ухо обрушилось раскалённое пыхтение — Ренегат присел на корточки, пытаясь отдышаться — и в его ягодицу впиявилась грубая шероховатая ладонь, - Вот эта, - его пальцы нырнули глубже, врываясь в совсем сухие, новой вспышкой боли отозвавшиеся стеночки и вынуждая Андрея всхлипнуть и рефлекторно сжаться, что сделало только хуже, - Дырка, которую я купил. И больше в тебе нет и не было никогда ничего полезного, ты понял? Ты понял меня? Андрей судорожно закивал под напором жёстко растрахивающих его пальцев и не удержал облегчённого замученного стона, когда эти пальцы его наконец покинули. Реник перевернул его безвольное тело на спину, завозился, и омега обречённо развёл свои ватные ноги в стороны, как учили — ни в чём никому не отказывай. - Умничка, - альфа шлёпнул его по внутренней стороне бедра, - Вот так и надо. Его мужская — ненужная, лишняя, ошибочная — составляющая была тщательно скрыта под родным замочком, и Ренегат поднялся, заправляя ремень обратно в джинсы и проговаривая уже буднично: - Будешь носить до тех пор, пока я не увижу, что ты понял свою ошибку и исправился. Под звук удаляющихся шагов Андрей, едва шевелясь, свернулся клубочком и уткнулся хлюпающим носом в матрас. В чужой матрас, и, наверное, позже ему предъявят ещё и за это — перемазал тут всё своими слюнями, соплями и, судя по тому, как ныли пострадавшие участки кожи, кровью тоже. Но то будет потом, а сейчас он был рад, что всё закончилось, если это чувство леденящей пустоты в душе можно было сравнить с радостью. Разве его били впервые? Вообще нет, но эта показательная, унизительная, безжалостная порка что-то сломала в нём, и Андрею уже стало абсолютно безразлично, что будет дальше. Разве впервые над ним издевались чьи-то ублюдочные пальцы? Тоже нет, но это… и эти слова… раскрошили полностью, стёрли в пыль тот странный порыв возомнить себя человеком. Он считал, что самое страшное будет тогда, когда Реник решит наконец его выебать, но оказалось, что просто подставиться под него было бы не так горько, как то, что случилось сегодня, что тесаком отрубило Андрея от его Миши, навсегда и бесповоротно. Не видать ему больше дневного света и не вдыхать ему больше свежую от мороза и горящую от поцелуев хвою. Не знать, что такое быть с кем-то тёплым и не искать, где можно согреться. - Андрюшенька, милый, - над ним проблеял плачущий женский голос, - Очнись, пожалуйста, хороший мой. Он замычал — так слабо, что даже не был уверен, что его услышали — и, может быть, и хотел бы как-то дёрнуться в сторону из-под ощупывающей его руки, да сил не хватало. Рука эта прижимала к его спине, плечам и предплечьям, ногам и даже ступням что-то вымоченное, видимо, в водке, потому что спиртовое амбре резко ударяло в ноздри. Местами слегка щипало, местами нещадно жгло, на что Андрей шикал и вздрагивал, но потом опять лежал смирно. - Андрюша, - повторила Маша, предельно аккуратно переворачивая его на спину и принимаясь обрабатывать грудь и живот, - Всё будет хорошо, всё будет хорошо. Не переставая нашёптывать всякую чушь о том, что всё пройдёт, Маша гладила его по волосам и шмыгала носом, а потом вообще едва не разревелась, выпаливая: - Андрюш, пожалуйста, встань, пожалуйста, помоги мне тебя собрать, он сказал, ты выходишь вместе со всеми… Андрюш, пожалуйста, давай мы тебя оденем… - Зачем мне вообще одеваться? - силком выдавил из себя Андрей и не узнал собственный, сорванный и осипший голос. Саднящее горло тоже было словно слипшееся, как и пересохшие губы, как и неподъёмные веки — он весь горел как гриппозный, и каждое, даже самое вялое, движение вызывало ломоту в затёкших мышцах. Сколько он вообще провалялся в отключке? Вряд ли Реник вот так сразу разрешил ему помочь, он же наказан, а значит, изгой… - Андрюш, милый, он дал нам десять минут, - стараясь не задеть глубокие раны, Маша подсунула свою тоненькую ручку под его спину, - Давай, умоляю. Он всё-таки поднялся — Реник по-любому именно Машку и отправил, потому что кого-то другого Андрей смог бы послать нахуй, а её нет. Если уж на себя ему стало глубоко и отчаянно наплевать, то Маша из-за него точно не должна получать. Даже не представляя, на что он сейчас был похож, Андрей, не особо борясь с головокружением, влез в подобранные подругой вещи, и она вытянула его, стонущего — вот там в коридоре сейчас все поржали — за руки наверх, и обняла для опоры. - Никто на тебя даже не посмотрит сегодня, - успокаивала его Маша, специально подвязывая на нём рубашку, как Ренегату больше всего нравится, - Держись за меня, я тебя потом под шубку пущу, щас он отойдёт, перебесится, забудет… - Он не забудет, - прохрипел Андрей и через не могу отлепился от девушки, заглядывая в её воспалённые, искренне перепуганные глаза, - Кто меня сдал? - Не знаю, все молчат, может, это он сам отследил… Да если честно, охренели все, ты у нас такой тихушник, слушался всегда и на тебе… Грустно усмехнувшись — вот надо было и дальше слушаться, а не выдумывать себе всякое — Андрей самостоятельно, правда на полусогнутых и хватаясь за отбитый бок, двинулся на выход. Ночка предстояла долгая и едва выносимая, но какая ему была разница — перетерпеть или откинуться — если он просто ебаная дырка. * * * Он ввалился в знакомый подвальчик, запнувшись о распластанное прямо у порога тело — забыл о том, что тут аккуратнее сквозь тусклый свет одинокой, на соплях болтающейся лампочки пробираться надо. Миша забыл вообще обо всём, в его голове закручивался и сносил всё на своём пути самый настоящий вихрь из мыслей «отнять-убить-спасти-уничтожить». Обычно жалостливый и мирный, сейчас он весь, от ушей до стоптанных пяток, полыхал идеей размозжить рениковские мозги о кирпичную стену этого его притона. У него зудели ладони и выворачивались кости рук, как сильно он жаждал этой расправы. Перед глазами всё ещё стояла картинка, как Ренегат уводил Андрея, шпыняя и поторапливая, в носу всё ещё свербил тот самый несносный запах страха — Миша его просто ненавидел — и от понимания, что это андрюшин запах с нежного и сладкого сменился вот на это, альфу всего на кирпичики разбрасывало. Хотелось орать как-нибудь безумно, биться головой о все подряд углы, хотелось уничтожать всё вокруг и себя заодно, чтобы просто больше не было так больно. На одной этой своей маниакальной тяге преодолевая пешком, бегом и прыжками расстояние в весь район — денег-то на проезд не осталось — Миша бросился в единственное место, где оставался шанс получить помощь. - Даня, Дань, - он заполошно дышал, хапая ртом спёкшийся от многовековой пыли и грязи воздух, выдыхая рвано и откашливаясь — сердце колошматило по грудине так, что трудно было даже просто получать свою порцию кислорода. - Ёб… ты чё, бежал? Чё случилось? - Даня подскочил на диванчике, усаживаясь — он ещё отсыпался после «рабочей» ночки, - Менты? Братки? - Бабки нужны, много, пиздец, я… - трясущийся словно в лихорадке, Миша упал рядом и со всей дури вцепился за данины плечи, всматриваясь в его всё ещё сонное, но уже настороженное лицо, - Я что хочешь сделаю, хочешь, замочу кого-нибудь, мне похуй, очень бабки нужны! - Я понял, понял, случилось-то что? - Шл… - Миша запнулся на слове, никак не вяжущемся у него с лупящим свои небесные глазищи Андреем, - Ш-шлюху надо выкупить, навсегда, насовсем. - Так понравилась? - подстебнул Даня, но улыбка быстро сползла с его губ, ведь Миша рыкнул и друга отпустил на всякий случай, откидываясь обессиленно на спинку дивана и прикрывая глаза. Это был первый раз, когда он наконец открывался кому-то — он даже Лёше ещё не рассказывал подробностей, как он с Андреем познакомился, и как же он уже заебался вариться в этой безысходности — и с Даней это почему-то давалось легко. То ли сегодня просто накипело, набурлило так, что лилось через край, то ли Даня был тем, кто какого только дерьма уже не схавал, но Миша вывалил ему все ужасы, из которых ему нестерпимо важно было Андрея вытащить. - Как-как, ты сказал, сутенёра зовут? - только один раз перебил его Даня, - Так это в соседнем районе точка? Пахана их знаю. Сможем договориться. Услышав буквально «свет в конце тоннеля», Миша ожил, встрепенулся, снова распахивая слезящиеся от бешенства глаза, и снова запричитал, что он на всё согласен, на всё пойдёт и прямо сейчас готов на коленях ползать, но Даня его от этого порыва с дивана рухнуть удержал, посмеиваясь удивлённо «ну ты и ёбнутый, Мих, романтик хуев» и по-братски сжимая михино острое плечо. И Миша и сам выдохнул — ещё не расслабляясь, но уже хотя бы успокаиваясь от зарождающейся в груди надежды. Он сможет, он обязательно, какими угодно способами, своего омегу сможет оттуда выгрызть. Он сможет, но пока приходилось туго. Лёшка свалился с ангиной, да ещё и мощной какой-то — чуть в больничку не упекли, но Миша не дал, зная прекрасно, как там оно всё. Он подсчитал их бюджет, оставшийся после пакета с уколами, полосканиями, травами и лимонами по настоянию их тётушки, продуктов — а надо было для Лёхи что-то адекватное, с мясными бульонами и любимой булочкой — и с силой зажал нос, чтобы остановить поток непрошеных слёз сожаления. Он сможет увидеть Андрея не раньше, чем дней через десять, десять жутких, снова наполненных одиночеством и горечью дней, и даже передать ему хорошие новости, даже попросить его продержаться ещё немного не будет никакой возможности. Миша, конечно, шатался в том районе, тщетно обивая пороги магазинчика и срываясь на тихий плач в их том самом, как они думали, укромном местечке. Он вспоминал их последнюю встречу, этого Андрея, ещё светящегося и взволнованного признанием, вспоминал его запах, тепло его губ и нежность его пальцев на своей шее, и всё чаще выл, падая горящей в бреду головой прямиком в снежный сугроб, надеясь хоть так привести себя в норму. Раньше, Миша, наверное, и не задумывался, насколько сильно он привязался к Андрею — да, он всегда скучал, да, его всегда переламывало, когда приходилось расставаться, но он знал, что придёт через день-два и снова дотронется до этих волос, снова обнимет эту худенькую спину, притягивая к себе поближе. Теперь же всё, что ему оставалось, это бродить здесь и упиваться этой удушающей пыткой, и — самое мучительное — приходить сюда вечером, без права подойти, коснуться, шепнуть хоть что-то, просто курить вдалеке, высматривая любимую светлую макушку и тщетно сглатывая тревожную пульсацию в горле, когда Андрей наконец замечал его. Миша верил, что Андрей замечал — он не мог его не почувствовать, он просто не мог — и Миша примерзал к мостовой ровно до тех пор, пока Андрея не уводили с первым клиентом. И, напитавшись свежим приливом злости, шёл уже на свою точку, толкать всю ночь до победного. Спустя столько времени Мише уже казался нереальным тот факт, что сегодня он шёл прямиком к красной девятке. Нужная сумма прожигала карман, сердце ссыкливо сжималось — вдруг сейчас поржут над ним и пошлют, как пса надоедливого, и что тогда? А уж когда он не нашёл Андрея среди остальных, но зато обнаружил его прямо в этой самой тачке, прямо рядом с Реником, ухахатывающегося с какой-то, очевидно, очень веселой шутки и прихлёбывающим из чекушки, у Миши все органы внутри перевернулись и напрочь пропал дар речи — и это всё? Вот так он узнает, что на этом всё? - О-о, какие люди, - Ренегат хрюкнул от смеха и приоткрыл окно, рассматривая Мишу тоже каким-то смазанным, нетрезвым взглядом — бухают тут вместе, вот это заебись — и добавил изумлённое: - Серьёзно? Опять ты? Андрей подался тоже к окну, перегибаясь через Реника — так близко, почти что лёг на него, укладывая подбородок на его плечо — и улыбнулся сияюще, бормоча «Мишка» и снова хихикая. И вот тут Мишу словно ледяной водой окатило — да Андрей вообще не в себе. - Чем ты его напичкал? - прошипел Миша, наклоняясь к машине, чтобы рассмотреть омегу получше. У него была какая-то обновлённая причёска — длиннее и ещё ярче, чем до этого — и разрисован он был по полной программе тоже, можно было бы и не узнать. Красные губы и такая же красная курточка блестели от капелек только что пролитой водки, и Миша, воспламеняясь как бык, поймал себя на желании омегу срочно раздеть — но только для того, чтобы отмыть, оттереть от всего этого и сделать хоть чуточку похожим на себя настоящего. - Ну мальчик так страдал, совсем не мог работать, - проговорил Ренегат, расплываясь в наглой улыбке, - Чё хотел-то? - Час. - А ты упёртый, да? - Реник хмыкнул при виде протянутого ему денежного свёртка, но всё самодовольно принял и Андрея незамедлительно с себя скинул, из машины выталкивая: - Давай, Княжна, на выход! «Ты даже не представляешь, насколько» - пронеслось в кипящей голове у Миши, пока он торопливо огибал девятку, чтобы успеть поймать омегу с той стороны. Всё ещё лыбясь вовсю и умилительно — если бы не все эти отвратительные обстоятельства — ойкая, Андрей завалился на альфу и по новой выпалил своё восторженное «Мишка». От него дико несло алкоголем, но отрешённым таким он был точно из-за других веществ. - Комнатки сам знаешь где! - бросил им вслед Ренегат, и Миша, опомнившись, что время уже пошло, потащил повиснувшего на нём Андрея в тёплое место. Это всё Мишу не устраивало. Ему нужен был Андрей вменяемым, хотя бы умеющим сфокусироваться на нём в ответ, ведь он планировал обсудить такие важные вещи. Злобно отпинывая входную дверь, он вошёл в этот коридорчик как к себе домой и привалил Андрея к стенке, потряхивая его за плечи и тяжело выдыхая прямо в его блаженное лицо: - Ванная где? Втянув по-привычке с испуга плечи — наверное, Миша себя сейчас совсем плохо контролировал — Андрей ткнул пальцем в конец коридора, и альфа поволок его прямиком туда. Он с размаха щёлкнул шпингалетом, поставил омегу — послушного, будто кукла — у раковины, врубил холодную воду и стал отпаивать его прямо из своей ладони, со скрипом в рёбрах игнорируя те жалобные взгляды, что Андрей бросал на него в ответ. - Не надо, не надо, зачем ты так? - Дюша захныкал, когда Миша заставил его опуститься на колени перед унитазом, от одного вида и зловония которого и так бы вырвало. - Давай, давай, Андрюш. Давай. Андрей всё сделал сам, плача и размазывая свой клоунский макияж. Миша только придерживал спадающие на лоб прядки волос и массировал легонько его голову, приговаривая, что всё не так уж страшно, что сейчас будет легче. В этот момент он почему-то вспоминал, как его самого, пьяного в ноль, точно так же откачивал Лёшка, и молился, чтобы это всё помогло. Андрея рвало сплошной желтизной и скручивало от спазмов в животе, и Миша и не заметил, как у него тоже по щекам потекли влажные дорожки. Так тошно было с этого всего — нельзя, никак нельзя ему Дюшу оставлять одного так надолго — и так это всё уже бесило до дрожи. Омегу тоже знобило, и Миша напоил его снова и умыл, как следует, вспенивая какой-то несчастный обмылок. - Ну всё, всё, - прошептал альфа, усаживая Андрея на бортик ванны и опускаясь перед ним на корточки, - Теперь помнишь меня? - И-и… н-не з-забывал, - всё ещё негромко всхлипывая, ответил омега и на этот раз посмотрел на Мишу вполне осознанно, протягивая к нему ослабевшие руки, - Миш, Миша… Поймав дюшины ладони, Миша поднёс к губам его озябшие пальчики — сначала думал, просто погреть, но не устоял и покрыл мягкими поцелуями каждую подушечку. - Тебя так долго не было, Миш, я так скучал, я так скучаю, - Андрея повело, и он хотел было прикрыть глаза, но потом опомнился, и снова принялся Мишу всего голодно разглядывать, и нагнулся ближе, шумно шмыгая носом и втягивая воздух, - Мне здесь так плохо, я… Зачем ты пришёл? - Что ты такое говоришь, как бы я не пришёл? - Миша подорвался встать, но Андрей сам к нему сполз, падая в его объятия и сразу так чётко, так по-родному прячась лицом в мишиной шее, что Миша сгрёб омегу всего в охапку и, до боли, до крови прокусывая свою нижнюю губу, позволил себе представить, как унёс бы его сейчас к себе домой, прямо так, на руках, как ребёнка, как добычу, как пушинку, осторожно укрывая в ладонях. - Зачем ты пришёл? - шёпотом повторил Андрей, задевая сухими губами кожу, а сам в альфу всем телом вжался, будто боялся, что его отпустят, - Я не смогу так, Миш, я не смогу, брось меня, пожалуйста, оставь, я не смогу быть и с тобой, и с ними, я не смогу так… - Я скоро тебя заберу, слышишь? - так же вполголоса проговорил Миша, стискивая омегу до хруста, чтобы перестал наконец мотать головой неверяще, - Мне уже назвали цену, Дюш, осталось только накопить. - Этого не может быть, Реник никогда… - Реник не знает, - Миша обхватил ладонями дюшины щёки, призывая омегу посмотреть глаза в глаза, - У меня друг есть, он помогает. Я клянусь тебе, это правда. Дождись меня, пожалуйста, солнышко моё… Андрей сглотнул и заморгал чаще, но на его бледном лице стала проявляться улыбка — ещё совсем слабенькая, неуверенная — и от той бездушной и бездумной маски, что вывела альфу из остатков самообладания в начале, не осталось и следа. Вот это был его Андрюша, настоящий, доверяющий, живой и жаждущий жить, несмотря ни на что. Только сейчас Миша отметил, как же омега похудел, как впали его щёки и потемнели мешки под глазами, и он так и не решился задать вопрос, с которого, вероятнее всего, он бы схватился за нож и побежал резать Ренегату глотку — Что он с тобой сделал? Что он с тобой делает?