Written All Over Your Face

На вопрос Августа можно было не отвечать, было и так очевидно: никто его не ждал. Как же глупо появляться в месте, где тебя никто не хочет видеть — но он старался не обращать внимание на недовольные лица. — А что вы так сразу все помрачнели? Первым с места вскочил Вильгельм, но с каждым быстрым шагом по направлению к Августу, понимал, что вряд ли агрессия того стоит. Нужно было предупредить охрану, которая пропустила кузена по старой памяти — даже не подозревая, что Вильгельм уже не считает его частью своей семьи. — Ты, наверное, ошибся дверью? — голос звучал холодно и неприкосновенно. Присутствующие смотрели то на Августа, то на Вильгельма — и только Сара судорожно искала во взгляде Симона хотя бы какое-то объяснение. Но Симон тоже не представлял, почему и откуда появился Август, и вот теперь стоило усомниться в том, что концерт все-таки состоится. — Отнюдь. Твои родители мне рассказали о вашем мероприятии, — в этот момент Август посмотрел на Симона из-за плеча Вильгельма. — И? — пальцы невольно сжались в кулак. Единственное, о чем Вильгельм хотел сегодня переживать — то, как пройдет концерт и поможет ли выступление Симону расслабиться хотя бы чуть-чуть, а сейчас Август вновь все испортил — причем с самого начала. — Пришел, потому что это лучший момент, чтобы извиниться, — внезапно громко сказал он. Можно было продолжать паясничать, но Август увидел лица некоторых людей, с которыми когда-то постоянно общался, и понял, что теперь для них чужак. Особенно Вильгельму. Такого ответа не ожидал никто из присутствующих. Август никогда не извинялся вслух — он мог писать или же сообщать о своей неправоте тет-а-тет, но никогда, никогда, не при людях. Симон не смог и дальше сидеть за фортепиано — бездействуя и молча. Честно говоря, он не верил Августу. В его распоряжении был целый месяц, даже больше, на извинения, но почему-то был выбран именно день концерта Симона — неужели Август принимал их за дураков. — А сейчас лучший момент, чтобы уйти, — пробормотал Симон вместо того, чтобы прокричаться. — Возможно. Но я наконец-то чист и мне не хочется писать сообщения по пьяни, так что пользуюсь моментом. Мне очень жаль, — Август мысленно рассмеялся такой наивности своих слов. Вот бы кто-нибудь их опроверг. Вильгельму очень хотелось это сделать, но в поведении Августа и правда было что-то другое — то, что очень давно скрывалось за отвратительной маской подлеца, которая к нему прилипла так сильно, что пожелав ее снять, пришлось бы сдирать — с кожей. Оставалось только ждать, что последует за извинениями, но Август молчал. Симон тоже, но вдруг его осенило — ни за что он не даст Августу испортить сегодняшний день. — Пусть остается, — вдруг сказал Симон и тут же развернулся, пройдя к фортепиано. Вилле не сразу понял в чем дело, но увидев его решительный взгляд, пазл сошелся. Возможно, нужно было самому провернуть такой трюк — правда, Симон его бы прибил за то, что он позвал Августа. Но тот всегда может не к месту появиться и сам. — Ты молодец, — Вилле хлопнул Августа по плечу, и было видно, что он ничего не понимает. Абсолютно. Его не простили, но и не прогнали — это было странно, нечему было возразить, как и согласиться. Так что он просто сел рядом с Генри и Вальтером, глаза которых уже блестели любопытством. Симон, не дожидаясь пока все вновь рассядутся и отойдут от неприятного сюрприза, принялся исполнять вступление. Мелодия была несложной, но звучной и притягательной — идущей по возрастанию. Он написал ее специально к концерту, потому что не знал, с чего начинать. Вообще — играть и петь одновременно было сложно. Сколько бы Симон не репетировал, он боялся, что в какой-то момент голос сорвется или он перепутает ноты. Вильгельм сидел рядом с Линдой, и иногда они переглядывались, с гордостью смотря на того, чьи руки в этот самый момент плавно взмывали над клавишами, создавая облако волшебных музыкальных звуков. Они могли с легкостью в нем утонуть, но дойдя до предела, мелодия стихла и раздались аплодисменты. Стоило все-таки составить полноценный сетлист, но Симон не был уверен, что исполнит хоть что-то — так что пришлось вспомнить все, что он хотел когда-то сыграть. Это была и старая колыбельная, которую мама пела ему перед сном — вплоть до школы. А еще когда они все еще жили с отцом и после всех ссор им нужно было успокоиться, мама пела для него и Сары. Услышав, что Симон наигрывает и поет, Линда вздрогнула и прошептала Вильгельму на ухо название песни. Он ее никогда не слышал, но казалось, что сейчас для этого самое лучшее время. Концерт должен был стать их совместным путешествием — далеким, бесконечным. Сара тоже рассказала о колыбельной Фелис. Эта мелодия была навсегда связана с их крошечной квартирой, которую она так любила и в то же время ненавидела. Симон оживлял воспоминания из детства, делал их реальными, чуть ли не осязаемыми, и из-за этого Сара чувствовала себя очень уязвимой. Она крепко сжала ладонь подруги в своей и положила голову ей на плечо. Удивительно, как ощущая тепло близкого человека, Сара смогла утихомирить призраков позабытой жизни — внутрь проникала красивая мелодия, которую Симон подарил, возможно, только ей и маме. Но следующую композицию не узнал никто — начиналась она легко и игриво, но чем дальше, тем становилась тяжелее — словно громыхал гром, сгущались тучи. В какой-то момент Вилле вздрогнул, поняв, чему посвящена мелодия. Тяжелые темные воспоминания прошлого, когда-то начинающиеся с обожания и доверия — это могло быть только об одном. Стоило только взглянуть на Симона. Брови были нахмурены, а скулы напряжены, но с каждым сильным и вольным прикосновением клавиш и пальцев боль отступала и черты лица разглаживались. И после пронзительных — словно это были крики — звуков мелодия вновь выровнилась. Чистота нот ласкала слух, а слетевшие с губ слова подсказали Вильгельму, о ком эта песня. Он сидел не шелохнувшись, боковым зрением видя, что все присутствующие уставились на него. Но Вильгельм смотрел только на одного человека в этом зале. Почему-то в тот самый момент он почувствовал, что некогда ледяные руки согреваются — даже без прикосновений Симона, а грудь не давит и ее не хочется растереть до крови. Вдруг все стало так спокойно и безмятежно. Наедине с самим собой он никогда себя так не чувствовал. Не отрываясь от фортепиано, Симон позволил себе взглянуть на Вилле и добродушно улыбнуться, но только на пару секунд, боясь сбиться. Его переполняло множество разных эмоций одновременно. Это был и страх, что он делится сокровенным — обнажает душу и пропускает тех, кому бы никогда не смог рассказать о себе что-то личное. И в то же время Симон кайфовал от возможности ничего не говорить прямо — только при помощи музыки, абстрактных и в то же время существенных слов. Раньше у него не было возможности открыться — а теперь это получилось. Признаваться Вилле в любви таким образом было еще волнительнее — всегда есть страх, что тебя не поймут, но по взглядам и улыбкам Симон знал, что доносит свои чувства искренне — и они услышаны. Даже сказав друг другу многое, музыка все равно находила свой путь — заставляла вновь ощутить трепет от первого взгляда, за которым последовали неловкие, но нежные прикосновения, затем ставшие более ощутимыми и горячими. Музыка передавала весь спектр прожитых ими чувств, и это растрогало обоих. Столько было позади, а еще больше — там, в будущем, близком и далеком, где будут и ссоры и недопонимания. Но вместе с ними придут и примирение и откровенные разговоры — с каждым разом чистосердечнее и правдивее — в это верилось. Если их связала музыка души, то с каждым разом она звучала все чище. Не нужно было лукавить или избегать эмоций — достаточно обменяться взглядами, чтобы понять друг друга. Как все это можно было прочувствовать, смешав ноты — стоило только догадываться. Пока Симон не закончил играть, Вилле не заметил, что задержал дыхание — пока мелодия не прервалась на пронзительно высокой ноте. Из его груди вырвался нетерпеливый вздох, а люди рядом вновь зааплодировали — только тогда Вилле понял, что он вернулся из путешествия, куда его с собой увлек Симон. Но в этот момент не только у них образовалась связь. Фредрика, которая сидела за Стеллой, под конец композиции осторожно коснулась ее плеча. Она не ждала, что ей ответят тем же, но в глубине души все же надеялась. Стелла не шелохнулась, и тогда Фредрика почти сразу достала из сумочки блокнот и ручку. Желание написать правду задевало ее гордость, но она все же вырвала листок бумаги и открыла ручку. Когда-то Стелла тоже с этого начинала — возможно, настала очередь Фредрики. Она скомкала бумажку и протянула руку между стульев — так, чтобы Стелле было удобнее получить ее послание. Только она не торопилась: как и все, Стелла полностью погрузилась в красоту звучащей музыки и возвращаться не хотелось. Настойчивость Фредрики ее смутила, но все же Стелла развернула мятую бумажку и прочитала те несколько строк, ожидая худшего: «Мы обязательно должны поговорить. Я не хочу быть друзьями, которые друг друга оттолкнули, так и не разобравшись. Вообще не хочу быть друзьями. Пожалуйста, обернись, если тоже не хочешь». Пока Стелла медлила, Фредрика теребила края блузки и боялась того, что даже когда музыка стихнет, ничего не произойдет. Но как только Симон закончил, и в тот самый момент, когда все только приподняли руки для аплодисментов, Стелла все же медленно обернулась. В глазах ее стояли слезы — или из-за музыки или из-за слов Фредрики — это было не так уж и важно. Вместе они обрели смысл. Девушки крепко обнялись, и Генри и Вальтер довольные дали друг другу пять. Никто из них и не сомневался, что этим все и закончится. У всех присутствующих был свой повод для радости — даже Август, осматривая людей вокруг, смог почувствовать себя частью чего-то важного. Как ему всегда хотелось. Но внутреннее стремление быть всегда первым и идущим по головам не давало этому сбыться. — Я всегда говорил, что не хочу исполнять каверы. Словно это нечто постыдное. Так что именно сейчас я это и сделаю, — вдруг послышался голос Симона, который увидел, что большинство людей уже встали на ноги. Настало время исполнить ту самую песню. Самую разрывную. Без которой не обходится ни одна вечеринка и ни один паб никогда не исключит ее из своих плейлистов. Все недоуменно уставились на Симона, который уже начал наигрывать мелодию — такую знакомую, но из-за того, что она звучала чуть по-другому на фортепиано, узнать ее было сложно. — Coming out of my cage, and I've been doing just fine, — начал он, и кто-то очень истошно прокричал, что это его любимая песня — и остальные рассмеялись такой реакции. — Gotta, gotta be down because I want it all. Симон обвел взглядом всех присутствующих, которые так громко и радостно подпевали ему — и только Вилле стоял почти неподвижно и молчал, ожидая, когда услышит следующие строки: — It started out with a kiss, how did it end up like this? It was only a kiss, it was only a kiss! Они пропели их вместе, восторженно смотря друг другу в глаза и совершенно не представляя, как все действительно закрутилось так стремительно — ускоряясь на каждом повороте. Не в силах было оторвать взгляд, и как бы Симон не хотел бросить фортепиано и подбежать к Вилле и поцеловать его — он все еще держался, смакуя ожидание и трепет внутри. Несколько последующих строк Симон дал пропеть и без того кричащим слушателям — ему оставалось только играть. Несмотря на то, что для драйва не хватало гитары, энергию мелодии придавали люди. Концерт перерастал в вечеринку — маленькую, но шумную. В какой-то момент дальние двери открылись, и в них появились Нильс и Винсент — они часто устраивали диджей-сеты, и по тому, как Август им кивнул, он позвал их по той же причине. Все трое были по уши в дерьме, и им же втроем нужно было не только, чтобы их простили, но и чтобы им самим наконец-то стало чуть легче дышать. Настало время начать жизнь заново. Небольшая толпа людей медленно двинулась из зала с фортепиано в зал побольше — он тоже был украшен и оборудован, но никто и не подозревал, что все переместятся туда так скоро. — And it's all in my head, but she's touching his chest now, — напоследок пропел Симон, перед тем как закончить: — He takes off her dress now, let me goooooo… В этот момент Вилле его и подхватил, заключив в объятия и чуть наклонившись, чтобы поцеловать — наконец-то. Крики вокруг постепенно стихали, а по ту сторону заиграла другая песня The Killers, но Симон и Вильгельм все еще не отпускали друг друга, словно не обнимались целую вечность. — Это было чудесно, — прошептал Симон, неохотно разомкнув губы, а затем вновь поцеловал Вилле, но уже в щеку. — Спасибо. Только сейчас он смог осознать масштаб осуществленной мечты, пусть еще маленькой и такой шаткой — но позволить ее себе было настоящим событием. И Симон был рад, что ему есть с кем его разделить. — Ты был чудесен, — Вилле закружил Симона вокруг себя, не унимая радости и все теснее прижимая к себе. Через пару мгновений они поняли, что остались одни, и кто-то закрыл все двери — и только разноцветные огоньки мерцали для них.