Written All Over Your Face

— Слишком резко стало тихо, — прошептал Симон, повиснув на руках Вильгельма. Еще минуту назад они кружились словно в танце, смеялись, а остановившись, прислушивались к каждому звуку. — Кто-то нас запер, — Вилле запрокинул голову, не скрывая радости от произнесенных слов. Они стояли в полутемноте — совершенно одни, нежно друг на друга смотрели и дышали чуть прерывистее обычного. Эти ощущения нельзя было ни с чем спутать. — Или это просто призрак? — Симон звонко рассмеялся. Его пальцы легонько теребили воротник свитера Вилле, иногда оттягивая. Пребывая в эйфории от концерта, ему хотелось ее продлить. — Здесь нет призраков, — серьезный тон выдал несогласие Вилле с уверенностью Симона, который был убежден в том, что раз загородный дом его родителей находится в одном из старинных поместий, то здесь точно водятся духи. — Это очаровательно, — мечтательная улыбка Симона привела Вилле в еще большее замешательство. — Что очаровательно? — Когда ты злишься, — Симон выпрямился и другой рукой прижал Вилле уже к себе. Нос его сморщился от удовольствия. — Я не злюсь, — но было уже поздно оправдываться. — Как скажешь, — Симон слегка приоткрыл рот, чтобы поцеловать, но губы столкнулись с указательным пальцем Вильгельма. — Почему ты вспомнил про призраков? — ему действительно хотелось знать. Он и так не очень любил этот дом — без Эрика здесь было совсем одиноко, да и с ним они посещали его всего пару раз в год. Но то что Симон уже дважды упоминал эту тему, его странным образом волновало — только непонятно, в чем была причина. Симон закатил глаза — и от разочарования, что Вилле не дал себя поцеловать, и от того, что он опять воспринял шутку всерьез. Самый обворожительный и наивный парень, но что лучше — его парень. — Просто забавно, — пожал плечами Симон и повторил свою попытку, сомкнув губы у подбородка Вилле. Язык нежно скользнул по коже, и Симону меньше всего на свете хотелось, чтобы разговор о призраках продолжился. Он приподнялся на носочках, чтобы потянуться выше, и тогда Вилле поймал его губы своими. Симон издал вздох, при этом не сильно толкнувшись вперед. Все призраки — если они здесь были — растворились в воздухе, а ладони Симона опустились на туго затянутый ремень брюк парня. И чем ближе они подходили к небольшому дивану — поставленного, кажется, только для красоты — тем отчетливее Симон понимал, что не в силах больше ждать. Он хочет Вилле прямо здесь. Прямо сейчас. Как бы безрассудно это не было — но двери же закрыты и окна зашторены. — Ты… да? — единственное, что вырвалось у Вильгельма, когда Симон игриво толкнул его на мягкие подушки. Он почувствовал, как осип его голос и вместо того, чтобы потянуть Симона за собой, просто лежал, не шелохнувшись, в тот момент, когда Симон снимал белоснежную рубашку и устраивался у него на коленях. — Ага, — пальцы вновь уперлись в застежку ремня и потянули за края свитера — Симон наконец-то смотрел на Вилле сверху вниз, а его ладони проникали под одежду и нежно поглаживали теплую кожу. Он улыбался и медленно стягивал свитер, представляя, как касается губами груди и проводит языком по каждому ребру. Колени Симона инстинктивно сжались от предвкушения, и Вилле почувствовал напряжение в бедрах. Симону всегда нравилось быть сверху, нравилось заигрывать и ловить сладкие томные взгляды восхищения, а сегодня особенно. Вильгельм проявил настойчивость в одном, а у Симона на это были другие планы. Он властно касался его тела губами, слегка покусывая кожу и особое внимание уделяя соскам — словно хотел съесть его полностью. Вильгельм издал чувственный стон и бессознательно схватился за Симона, сжав его ягодицы. Джинсы мешали пробраться к резинке трусов, так что пальцы потянулись к молнии, но Симон не дал ему предпринять хоть что-то. Сегодня он хотел, чтобы все было немного иначе. — Рано, — больше Симон ничего не добавил, а только медленно отвел руки Вилле в стороны, не давая ему к себе больше прикасаться. — Чтгхп… — с трудом вырвалось из него что-то нечленораздельное, но он сразу замолчал, когда язык парня ушел чуть ниже — и теперь не мог вообще ничего сказать. Это было почти мучение — не предпринимать никаких действий, но позволять Симону делать с ним, что угодно — от горячих прерывистых поцелуев в зоне пупка до избавления от брюк и нижнего белья. В какой-то момент он ощутил ужасную безнадегу — без возможности касаться и целовать, доставляя удовольствие ему — но именно тогда Симон опустился еще ниже, оказавшись на коленях на полу и вытянув руку вперед, чтобы удержаться. Тело Вилле невольно дрогнуло, и он уже не думал, что может быть иначе — можно было не контролировать ни себя, ни тело, боясь кончить быстрее, чем этого бы хотелось. Властное чувство заводило по-своему, но быть в руках Симона таким беззащитным и дрожащим от любого касания — руками, языком — было приятно вдвойне. Одной ладонью Симон поглаживал его по груди, а другой водил по основанию члена и почти сразу же подключил к пальцам и язык. Симон обожал так делать, и Вильгельм почти начал ненавидеть его за это. — Симонннн, — с трудом остановив себя от того, чтобы схватить его за волосы — да за что угодно — и сжав ткань дивана в кулаках, промычал он. — Продолжай в том же духе, — на секунду оторвавшись, прошептал Симон в ответ, но почти сразу вернулся обратно. Его язык ласкал головку члена, выделившую смазку, а затем он облизал ее полностью и углубился еще больше. Симон сплюнул слюну и машинально увел два пальца вниз под ягодицы парня. В какой-то момент Вилле чуть приподнялся, почувствовав их близость, зная, что они войдут в него одновременно с тем, как Симон закончит с его членом. После этого он больше не мог отводить руки. С прикосновениями к Симону по телу разлился жар, плавленый свинец, сковывающий и парализующий движения. Вилле гладил Симона по голове, как и всегда оттягивая мягкие и чуть спутавшиеся локоны, а затем впопыхах касался каждого участка кожи, которого мог дотянуться — плеч, шеи, ключицы — боясь, что Симон потребует соблюдать установленные им правила. Боже, как же он его в этот момент любил — но если бы кто-то спросил за что, то не смог бы дать точного ответа. Наверное, в тот момент он впервые в жизни задумался, что любят не за что-то, а вопреки. Потому что иначе не могут, и иначе не хочется — в такие моменты казалось, что твоя жизнь обрела смысл и ты — в этот самый момент — знаешь все ее секреты. Симон догадывался, что Вильгельм долго не выдержит — а выдержал бы сам? Почувствовав, как отчаянно он пытался схватиться за волосы, его тело поддалось каждому прикосновению. Глупо было отрицать, что Симон готов отказаться от ласк — особенно в момент, когда Вилле в завершении дернулся в его руках и обмяк, но не перестал соприкасаться с его кожей. Жаркие ладони могли отпечататься на его спине, и идея того, чтобы ощущать их всегда, сводила с ума. Симон чуть приподнялся, покрывая поцелуями нежную кожу, вновь возвращаясь к животу, но Вильгельм лишил его возможности продолжить. Поняв, что он больше не в силах сопротивляться прикосновениям, Вилле быстро подхватил его вновь к себе на колени, плотно прижав к груди. — Извини, но это было слишком долго, — он сильнее сжал талию Симона, и они вдвоем чуть не задохнулись от смеха. — Извинение принято, — Симон не переставал улыбаться, прикрыв глаза от удовольствия пока Вилле покрывал его лицо и шею поцелуями. Он потерся щекой о его щеку и нежно укусил за мочку уха, зная, что уже не сможет запретить ему себя касаться — контроль был потерян. В такие моменты Симон сомневался, что его любви достаточно — что просто быть рядом и выражать преданность не только поступками, но и словами — иногда так важно сказать то, что любимый человек должен услышать вовремя, самое больше, что он может дать. Симону хотелось, чтобы у него было и что-то другое, будто бы всеми другими возможностями он уже воспользовался. Как же сложно было с этим смириться. Но каждый раз слыша такую глупость — по другому Вилле и не мог это прокомментировать — он не давал Симону продолжить мысль. Симон был для него всем. Самым близким и самым достаточным. Тем, кто никогда не притворялся никем другим — был настоящим и любящим, неизменно волевым и принципиальным, таким, каким родился и кем его воспитали, тем, кого помотала жизнь и только сейчас дала возможность раскрыться — ни в одной из реальностей Симону не нужно было доказывать свою любовь. Им так многому еще нужно было научиться в отношениях, но зная, что они пройдут этот путь вместе, становилось чуть спокойнее. Впереди целая вечность. Вилле приподнял Симона так, чтобы их лица были на одном уровне и вновь коснулся его губ своими. У него чуть не закружилась голова и он обнял Вильгельма за шею, нежно ее поглаживая и подбираясь чуть ближе, чтобы углубить поцелуи. Тогда Вильгельм и вернулся к джинсам, которые не давали ему ни покоя, ни возможности продолжить — в этот раз Симон его не остановил. Не отпуская, Вилле несильно подтолкнул Симона на другой край дивана и стянул с его ног оставшуюся одежду. Прошло буквально секунд пять, и Вилле склонился над ним. Русые пряди падали на лицо, и Симон, дрыгая ногами и привстав на локтях, смеясь, подул на них. — Щекотно же, — Вилле покачал головой в разные стороны и смешно сморщился, боясь, что сейчас чихнет. Их лица были так близко, что чуть вытянувшись, Симон в ответ поцеловал его в нос, под конец чуть лизнув кончиком языка. В тот момент они почувствовали, что возбуждены уже чуть больше, чем минутами ранее. Вилле увел одну из рук вниз — тонкие пальцы, подрагивая, пробежали по животу и паху Симона, а затем слегка сжали напряженный член. Симон чуть вздрогнул и облизнулся, закусив губу. Тело мягко полностью опустилось на диван, и тогда его рука тоже потянулась вниз. Не пожалев, что теперь смазка была с ним буквально всегда — после нескольких неудавшихся разов заняться сексом — Вильгельм быстро достал ее из кармана лежащих на полу брюк. Но как только он выдавил смазку на ладонь, Симон потянул его вновь на себя, обняв за шею. — Еще, — приоткрытый рот сомкнулся поцелуем на подбородке. И через пару мгновений его ноги оказались на плечах Вильгельма — и тогда Симон почувствовал обволакивающую прохладу. Кончики пальцев дрогнули от напряжения, и тело инстинктивно подалось вперед. Его руки, не останавливаясь, как и тело Вильгельма, скользили по груди — горячие импульсы сопровождались мелкими, но нарастающими волнами, предвещающими бурю… эмоций. — Еще, — почти безмолвно прошептал Симон под нос, даже не осознавая, что вновь проговорил это вслух. Он потянул Вилле вновь на себя, обжигая кожу горячим дыханием и двигаясь в одном ритме. Они направляли друга друга в нужном направлении, зная, что каждый примет его всего — до последней клеточки тела, едино. Еще бы чуть-чуть, и они растворились до полного забвения — Симон так жадно водил рукой по груди Вилле, что не заметил, как она онемела. В какой-то момент Вилле замер, выйдя из него на пару секунд, но затем вновь повторил движение вперед, а потом еще раз, и еще. Как, кажется, и просил Симон. Вилле не был уверен, что услышал правильно, но сейчас его шею покрывали нежные, но властные влажные поцелуи — и он чувствовал, что им осталось совсем чуть-чуть. Симон откинул голову назад, когда Вилле оказался совсем близко и глубоко, и издал тихий протяжный стон — зная, что не может быть очень громким, но в то же время ему не хотелось скрываться. Только сиять — прямо как сейчас и всегда — также обнимая Вилле за плечи, страстно целуя и влюбляясь все больше. — Еще? — передразнивая Симона, рассмеялся Вильгельм и попытался выровнять дыхание, ловя ртом воздух в промежутках поцелуев. После чего Симон сразу же укусил его за губу, но Вилле знал, что он тоже улыбается. — Думаю, кое-то еще все-таки будет, — прошептал Симон, когда Вилле наконец-то лег рядом — хотя диван на это и не был рассчитан — и поцеловал его в краешек плеча. — Ммм? — Вильгельм провел по волосам ладонью, убирая их назад, и затем повернулся к Симону, подперев голову кулаком. Он смотрел на него тем восторженным щенячьим взглядом, который Симон так любил. — Мммм, — повторил он за ним и тоже повернулся на бок. Смотря друг на друга в полутемноте каждый видел блеск в глазах, излучающий любовь и заботу. Симон придвинулся к Вилле еще ближе — хотя было и так тесно — и закинул ногу на его, обнимая. Было бы здорово пролежать так целый день — хотя бы до глубокой ночи — но теперь из-за наступившей в комнате тишины слышались отдаленные голоса тех, кто тактично их не беспокоил. — Так что еще будет? — осторожно проведя ладонью по щеке Симона, Вилле сощурился в ожидании. Он тоже хотел продлить момент — даже зная, что впереди их тысячи. Но с другой стороны — они больше никогда уже не будут так лежать на этом диване после первого концерта. Такое повторяется только единожды. Симону не хотелось шевелиться, но спустя несколько мгновений он неслышно выдохнул и чуть подавшись вперед, поцеловал Вилле в лоб и довольно улыбнулся, а затем медленно приподнялся — сначала на руках — взглянув на фортепиано. Как-то в музыкальной школе он услышал историю, что один из учителей застукал каких-то учеников, решивших устроить из музыкального зала место для свидания. Директор закатила такой скандал, что зачинщики смогли продержаться только пару месяцев — родители их перевели в другую школу. Но легенда осталась. И каждый раз оказываясь в той аудитории, Симон думал, что за тем фортепиано кто-то целовался или даже… больше. Сейчас он был таким же нарушителем «порядка» — правда, его бы уже никто не смог наказать. — Есть одна идея, — Симон плавно повернулся к Вильгельму, окинув его хитрым взглядом. После этого он встал с дивана и подхватил с пола трусы, поспешно натянув их перед тем, как пройти к фортепиано. Он долго думал, что сыграть, но взглянув на Вилле и затем осмотрев себя, понял, что нет лучше песни, которая бы подошла настолько идеально. — Barfuß am Klavier, — прошептал Симон себе под нос. Он услышал ее однажды на одном из концертов, на которые его «вписала» Рош, и еще долгое время композиция не выходила у него из головы — пусть даже он не знал немецкого. Но Симон нашел перевод, и зная о чем поется в песне, проникся ею еще сильнее. — Так красиво падает свет, — Вилле не услышал, что сказал Симон, но в этот момент он смотрел только на него — в свете огоньков кожа Симона переливалась то оранжевым, то зеленым, а иногда и красным цветами. Его мягкое сияние украшало темноту вокруг, и даже если бы он не начал играть, Вилле все равно слышал музыку — продолжение концерта, но только для него. Симон закрыл глаза и начал медленно перебирать клавиши, пытаясь воспроизвести мелодию, близкую в оригиналу. Плавные движения в такт приближали его к успеху, и Симон неслышно и неуверенно пропел: «und ich sitz schon wieder barfuß am Klavier, ich träume Liebeslieder und sing dabei von dir». В этот момент Симон почувствовал сзади легкое прикосновение родных рук к плечам и улыбнулся, продолжив играть. Пальцы Вилле пробежались по коже, оставляя на чувствительной коже мурашки и ловя родинки, которые с любовью целовал — и сейчас сделал тоже самое. — В песне поется, что лирический герой сидит босиком за фортепиано, а его возлюбленный лежит обнаженный в постели, пока тот играет, — Симон склонил голову, чтобы коснуться ладони Вилле. В этом жесте было столько доверия и преданности, которых хватило, наверное, еще на миллион песен. — Они любят вместе бездельничать и валяться по утрам, никуда спеша, но… Симон вспомнил, как заканчивается рассказ героя, и невольно вздрогнул. В красивых проникновенных текстах зачастую влюбленные расставались, дав друг другу так много — и в то же время недостаточно, чтобы продолжить отношения — из таких хитросплетений получались действительно сильные и чувственные романсы. Неужели когда-нибудь закончится и их история? В ответ на эти мысли, Вилле сел рядом и коснулся вытянутых рук Симона, медленно скользя ладонями к его ладоням. Словно играл вместе с ним, хотя почти не знал, как это делается. Но теперь он не был тем, кто смотрел на Симона просто со стороны — он был ближе и точно не собирался никуда уходить. Остановившись, Симон сжал пальцы Вилле в замок и повернулся к нему, чтобы поцеловать — снова и снова, позабыв о грустной мелодии, которая так хорошо звучала, но не настолько — чтобы продолжить ее играть. Симон вновь почувствовал, как сердце забилось чуть быстрее, а к лицу прилил жар, и он потянул Вилле за собой сначала сидя, а затем привстал и облокотился на переднюю стенку фортепиано. Кончики пальцев скользили по телу Вилле, как по клавишам — легко и бережно — играя уже совсем другую мелодию. Симон увлекал его за собой, целуя так страстно и чувственно, словно в этот момент брал ноты ниже, чем когда исполнял что-то ненавязчивое, создавая эффект растущего напряжения. Вилле прижимал Симона к жесткой стенке инструмента так крепко, боясь, что в любой момент мелодия прервется — они так отчетливо слышали ее в своих мыслях и не боялись отвечать на поцелуи и ласки также уверенно и благозвучно. Они были в руках друг у друга, молча согласившись играть так, как хотелось им. Касаясь чувственной кожи и сладких губ, выгибаясь в объятиях и растворяясь в обжигающем дыхании — не делая передышки. Прямо как при исполнении длинной волнующей композиции, заставляя сердца слушателей трепетать. Постепенно учащенное прерывистое дыхание — как тональность — сменилось на спокойное и более осознанное. Грудь уже не поднималась так высоко, а очертания вокруг стали почти зримыми. В полумраке и мягком свете от огоньков Симон и Вилле наконец-то вновь тепло и ласково друг на друга взглянули, соглашаясь, что вот сейчас сегодняшнее выступление точно завершено, но сколько их еще впереди — они, к счастью, могут только догадываться.