***
К вечеру в китайской резиденции, расположенной в пригороде столицы, похожей на нарядный деревянный дворец под навесью россыпи множества крыш с устремленными ввысь углами и резными орнаментами, состоялись переговоры. В уютной гостиной апартаментов, кроме России и Китая, собрался узкий круг держав: Северная Корея, Вьетнам, Монголия. Обсуждали экономику, вопросы безопасности и гуманитарную сферу. Поздно, почти ночью Вэй и Руслан наконец-то остались одни, чтобы переговорить тет-а-тет. Спустились сумерки, но из сада лился теплый свет от фонарей, рассыпая по траве и пионам всех возможных расцветок и оттенков золотые крапинки. Вэй взглянул в окно — яркие красные фонарики горели на крыльце, а за ними загнутые крыши соседних домиков уже утопали в мягком мраке. Он не знал, как начать, словно не желая разбивать это хрупкое, как весенний лед, спокойствие судьбоносными фразами. Но они сегодня встретились именно для этих разговоров. — Это была сильная речь! Я восхищен! — сказал Вэй, все еще не смея обернуться на виновника всемирового потрясения, — Твое выступление изменит всю политическую картину мира! Ты открыл новую эпоху. В мире произойдут такие грандиозные перемены, которых не было сто лет. — и решительно обернулся к России, волны алого шелка воздушно вспорхнули от этого движения, — И мы с тобой — именно та энергия, что призвана продвигать эти перемены. Руслана же, после ухода гостей, как будто подменили, он совсем потух, словно сбросил маску холодной уверенности. Теперь, наедине с Китаем в этой по-домашнему обставленной комнате, убранной в приглушенно-красных тонах, он выглядел сначала обескураженным, потом почти испуганным и каким-то усталым. Россия помолчал, тихо ответил: «Согласен». А затем вдруг его огромные небесные очи заблестели, наполнились хрустальной пеленой слез. — Европа почти семьдесят лет не знала войны. Как решиться, Вэй? А решаться придется, и возможно, уже в самое ближайшее время. Сколько у меня еще времени? Год? День? Пару часов? Я не ведаю… но знаю точно: он меня не оставит в покое, будет выслеживать, преследовать по пятам, вынуждать на военное столкновение. Прямая горячая война против половины мира! Во главе с Америкой, и при участии всего НАТО… мы смогли не допустить этого в мощном Союзе. Теперь я один, но я чувствую, что теперь не смогу этого избежать. Китай вдруг почувствовал, что его собственное горло кольнуло изнутри, будто бы он проглотил разом сотню швейных иголок. В уголках темных глаз защипало. Он ощутил небывалую сопричастность и сострадание, будто бы сам оказался на месте Руслана. Быть может это было предчувствие, что и он легче легкого может быть следующем в очереди изломанных уродливым колесом демократии и либерализма держав, быть может это было обостренным чувством несправедливости судьбы и отношения мирового сообщества именно к благословенному России, он не взялся оценивать этот калейдоскоп эмоций, а вместо этого плавно подошел к креслу Руслана. Застыл на секунду перед его маленькой фигуркой в огромной жажде укрыть, помочь, спасти. В душе китайца будто бы взорвался весь ядерный боезапас, припрятанный на неизвестном складе на случай новой мировой войны. Широкий рукав алого ханьфу, пробивая пространство и время, скользнул по спине России, и теплая рука Вэя решительно прижала золотую головку русского к горячей груди. Сразу за этим, разрывая в клочья все прошлые споры и противоречия, Вэй коснулся невесомым и невинно-чистым поцелуем его лба и уже чуть мокрых век. — И всю вину они свалят на меня, запрут в изоляцию, — глухо звучали слова русского, кротко принявшего эту нечаянную и неожиданную ласку, — Но… Вэй, не будет ли это справедливым обвинением? Не открою ли я, хоть и вынуждено, хоть и защищаясь, настоящий ящик Пандоры? Это позволит многим странам почувствовать возможность военной силой решить свои противоречия. Мне так страшно… Перед глазами Китая все заполонило бело-золотым туманом. Один на один. И вместе против целого мира. Пламя и лед. Золотой и алый. Пока ледяной айсберг плавился перед ним настоящими чувствами, истекая слезами талых вод, Вэй думал: «Только бы ты сейчас не вырвался случайно из моих рук, только бы не пал, сраженный фальшивыми улыбками и лицемерием демократов. Россия, ты доверишься мне?» — Бедный медвежонок, храбрый медвежонок! Я помогу тебе! — говорил Китай, пылая от чувств, медленно опуская колени на пол и также трепетно спускаясь губами по скулам и щекам России. Он на секунду замер в миллиметре от бледных губ русского, словно в точке невозврата, желая посмотреть в его глаза, и страшась этого. — В мире есть те, кто тебя любит. Я люблю тебя и желаю добра. Ради тебя, Полярная звезда, я не буду сомневаться. И Вэй поцеловал его, впервые ощущая любимого настолько немыслимо доселе близко, наслаждаясь прохладной нежностью его кожи, вырвавшимся случайно рваным выдохом. Китай совсем близко придвинулся к русскому, его руки обвили тонкий стан. Глаза китайца разгорались все ярче, его пылающие губы двигались бережно, но заставляли Руслана сильнее с каждой секундой приоткрывать потеплевшие от ласки уста. Вэй остановился с большим трудом. Ему, атеисту и коммунисту, вдруг вспомнились разом все древние восточные легенды о вечной и святой любви в полном растворении с любимым существом, и хотелось бы, чтобы время сейчас перестало существовать вовсе, словно он и его возлюбленный, даже не искупив проклятий и грехов всех прошлых воплощений, вдруг каким-то благословением свыше, одним только чудом сумевшие отыскать друг друга меж звезд и тьмы в немыслимых далях среди всех бывших и будущих пространств и эпох, постигли то мистическое состояние блаженного покоя. Он оторвался от губ, до боли желанных, буквально каждой клеткой и струной своего тела. Взглядом, забирающим навсегда в волны спокойной радости посмотрел на Руслана. Россия сидел смущенный, очаровательно-неловким движением он заправил прядь волос за ухо, его длинные опущенные ресницы бросали легкие тени на пылающие щеки. — Я думаю, что поступаю дурно… — сказал он с мольбой в голосе и почему-то с вопросительной интонацией. В мире всегда и всеми без исключения странами считалось, что Россия — холодный и каменный недотрога. Китай никогда бы не посмел усомниться в его ангельском целомудрии и абсолютном равнодушии к чувственным наслаждениям, если бы сам однажды давно не застукал русского в объятиях ГДР… Вэй отпустил ревнивые чувства, все прошло, все минуло так давно. Вместо этого он подумал, что эта извечная холодность и почти параноидальная подозрительность России оправдана — тело русского столько раз пытались присвоить силой, что он испокон веков к каждому мимолетному, но хотя бы чуть-чуть заинтересованному взгляду в свою сторону относился, как к прямому вмешательству в свои внутренние дела и планированию диверсий против него. «Это точно не случиться прямо сейчас. Иначе он расценит близость, не как наивысшую и блаженную грань любви, а как посягательство на его священнейший суверенитет... Это и не должно случиться именно сейчас, даже если он, разомлевший от тепла и напуганный туманом боли грядущего, отдастся мне добровольно, уже наутро будет винить меня и себя за совершенную ошибку. Прежде всего — себя, сокрушаясь, что сам подверг опасности свою независимость. Милый мой малыш!» Взгляд Вэя так и сиял, он глядел на Руслана трепетно, словно на невинное и прекрасное божество, с радостью и нежностью. — Продолжим переговоры завтра? — Вэй сжал ладонь Руса, жестом показывая все добрые чувства, которыми полнилась сейчас его душа, и когда вместо ответа увидел слегка рассеянный кивок, подарил русскому успокаивающую улыбку, — Все будет хорошо! Спокойной ночи, друг мой.***
Они разошлись по разным комнатам. Россия успел подумать только о том, что день выдался крайне сложный, и что он очень благодарен Вэю и за слова поддержки и за… за всё. Главное, что Руслан чувствует себя здесь в безопасности. На обрывках этих мыслей, русский провалился в бездну тревожных и пугающих будущим сновидений. Вэй еще долго не снимал официального наряда. К нему сон не шел абсолютно. В итоге Китай в глубокой ночи вышел в сад, чтобы успокоить мысли, которые и раньше у него возникали, но теперь резко, когда закрылась дверь покоев России, стали трудновыносимыми, причиняющими в разделении от любимейшего существа не высшее блаженство, а настоящую муку и душе, и телу. Он закурил сигарету, тонкие прозрачные струйки завились до пребывающей луны, задремавшей на ложе из облаков. «Я бы хотел, чтобы наши взаимоотношения стали ближе и глубже. Я на данном этапе привязан к этому миру, этому телу и его плодам наслаждения. Каким бы божественным я не считал его, я хотел бы в этом воплощение постигнуть его, ощутить его полностью. Я не могу отрицать этого». Луна, почти совсем скрытая дымным серым туманом, вдруг снова ясно явила миру свой лучезарный лик. Ее лучи, расплескавшиеся по саду, напомнили Вэю оттенок волос русского — белые, как лунный свет. Не забыть никогда. «Руслан европеец, хоть и большая часть его территории расположена в Азии. Но я знаю, что он никогда не взойдет на ложе любви без подписанного военного союза. Это — традиция Европы. Европейцы — германцы, французы, даже итальянцы и испанцы, прогнившие изнутри ханжи, которые не могут доверять друг другу без росчерка на дешевой бумаге. При этом они могут презирать и даже ненавидеть друг друга в этих союзах, и надолго быть обязанными по договору. Как это глупо! Вся эта система давно устарела! Их скрепляет не дружба, не взаимные чувства, не искренняя любовь — всего лишь вовремя подписанный документ. Но я думаю, что Россия не такой… Я завтра же обосную ему всю выгодность крепкого и долгосрочного союза любви и дружбы без гнетущего в безвыходное ярмо обе стороны традиционно оформленного альянса. Чувства мои выше договоров, это тайное для всех наших врагов железо, он должен быть уверен в этом».***
— Как ты говоришь, тебя зовут? Николя́? Молодой парень был нескладным, отросшие по уши волосы его были непонятного цвета, явно только, что какого-то светлого, торчали клочками в разные стороны, а взгляд из-под круглых очков был перепуганным и застенчивым в присутствии великолепного гостя. Очки, к слову, совершенно ему не шли, были слишком большие для его лица, поэтому не предавали ему умного или начитанного вида, а превращали в того самого зашуганного одноклассниками ботаника, безмолвного, серенького и бледного. Особенно это бывает обидно, если вместе с тобой в одном классе учится блистательный брат, которого либо обожают, либо ненавидят, но каждый все равно старается добиться от него внимания… — Мыкола… — прошептал едва дыша очкарик. — Ми-Коля? — все равно не понял Джеймс, раскинувшись в кресле зала заседаний Верховной Рады, по-свойски закинув обе ноги на стол. — А впрочем не важно. Украина, до этого не смеющий поднять взгляд от своего пальца, которым машинально чертил беспорядочные узоры на столешнице, отчаянно и умоляюще посмотрел синевой глаз на американца. Тот тоже оценивающе на него глядел, и наконец, произнес: — Ты совсем не похож на Россию, — постарался сказать американец так, как будто это великое достоинство украинца. А сам подумал: «На Россию больше похож этот… беларусый… Как его? Позабыл. Хотя бы веселый и симпатичный. Хотя конечно тоже не такой охренительный, как Руслан. Может было бы неплохо начать именно с него? Хотя бы можно было отдаленно думать, что имеешь во все дыры Россию… а не это недоразумение! Они точно братья? Или украинец приемный?» — Я хотел бы быть похож… но я никогда не был крупной и мощной державой… — Это, Коленька, твой главный плюс! Зачем тебе русачье высокомерное занудство и этот диктатурный домострой? Будешь у меня — европеец! Приоденем, приобуем, кружевные труселя подарим — и сразу в европейскую семью! — Кружевные… что? — зарделся Микола. Америка так и сиял. Выглядел он в тот день щегольски в безумно дорогом и стильном костюме, белоснежной отутюженной рубашке и с уложенными волосами. Все, чтобы произвести на простачка из восточной Европы крешесносное впечатление. — Нет! Я так не могу! Мы же братья! — А ты уверен, что Руслан считает также? Ты только взгляни! Беларусь он кормит, одевает-наряжает, все долги прощает. Вот кто у него любимчик! А ты? Живешь впроголодь, ни зарплат, ни пенсий, ни промышленности, ни экономики, дороги и здания — все обветшало и разваливается. Ты ему нужен только как поставщик зерна, аграрная отсталая задворка империи. — Славяне будут меня презирать. Я чувствую, что поступаю дурно. — Презирать? Прелесть моя! — при всей своей неотесанности, когда было действительно нужно, Джеймс умел построить из себя саму галантность. Хотя и совсем не надолго. — Презрения достоин только лишь один в этом мире. Россия. Руслана трахает Китай. Это уже всем известно. Я удивлен, что ты не знал. Но что взять с него, он еще со времен Чингисхана любил дать в зад азиатам. И вы все за ним тоже массово будете ублажать Вэя в постели и как рабы подносить к его трону золотые чаши. Китайцы займут весь ваш рынок, выкупят все производство, ассимилируются и вытеснят вас, славян, с вашей земли. Своему главному наложнику китаец еще подберет тепленькое местечко, а что будет с вами? Вас ждет отверточный труд на замшелом заводе. Ты не боишься этого? Украина молчал. Слеза скатилась с его ресниц, с губ слетел вздох, и он промолвил: — Я боюсь этого. Я не хочу к азиатам. Я люблю Европейскую культуру, западную цивилизацию… я тебя люблю… Америка только этого и ждал. — Ты любишь меня! — он воспользовался моментом, чтобы запечатлеть поцелуй на шее собеседника. Украинец стал бордовым, как вишня. — Ты великодушен, ты прекрасен! Ты столько внимание уделяешь мне, бедному безвестному украинцу. Я мечтал о тебе! О герое, который спас бы меня! У героя из моей мечты такой же благородный вид и прекрасный костюм с иголочки. Пройдись немного, прошу, чтобы я посмотрел на тебя, на твою осанку и походку. Как же ты красив! Американец в угоду ему поднялся, самодовольно улыбаясь, горделиво прошелся по залу. — А кстати, ты видел меня в парадном мундире? Вот это действительно красиво! — К сожалению, нет. — У тебя будет повод посмотреть, и самому примерить. Я давно говорю тебе, чтобы ты перешел на форму образца НАТО. Мы построим базы, бравые американские вояки обучат твоих солдат, я и мои союзники обеспечат тебя всем для твоей безопасности. Ты оденешь парадку и промаршируешь гордый и прекрасный, как ангел света, по брусчатке Красной площади… Американец замер и пытливо ждал слов и реакции на свое фантастическое предложение. Но Украина вдруг дернулся, отодвинулся от него и мягким движением убрал его цепкие руки со своего тела. Джеймс понял, что об этом еще рано. Николя еще морально не готов воевать, поэтому он сам совершенно отстранился и легко махнул рукой: — Я пошутил. Не забивай прелестную головку. Это пережитки холодной войны. Я извиняюсь. Все! Я молчу! Микола теперь сам прильнул к американцу, шаловливым жестом прикоснулся пальцами к его губам. — Нет! Только не молчи! Скажи мне мне, что ты любишь меня! Я хочу слышать, что ты любишь меня! — Люблю ли я тебя, мой ангел! — Америка вскинулся, преклонил колено перед украинцем, — Мое тело и мои мысли, мое оружие и мои деньги — всё принадлежит тебе! Я люблю тебя и никогда кроме тебя никого не любил! Смиту приходилось столько раз повторять эту фразу при таких же обстоятельствах, поэтому он выпалил ее на одном дыхании, не спутав ни слова. Украинец поднял к потолку очи, полные райского наслаждения. — Послушай, мой драгоценный Николя… Миколас… Май гад! У тебя такое сумасбродное имя! Но это пустяк, дорогой Николас, я безумно люблю тебя и клянусь, что я сделаю тебя самым счастливым на свете! У тебя будет собственный особняк в Маями! Я заставлю моих морпехов ежедневно маршировать под твоими окнами. Они все бравые и красивые, и легко дадут прикурить этим неотесанным бородатым медведям твоего братца. Украинец мечтательно упивался его голосом, не особо вникая в смысл слов американца. — Ты будешь счастлив, все европейские державы будут чествовать твоих людей, тебя самого принимать, как владыку мира, немцы, голландцы, скандинавы, французы, даже чопорные англичане будут кланяться тебе в ноги, — продолжал Джеймс, незаметно расстегивая белую вышиванку с голубым узором. — Что ты делаешь? — Украина вдруг очнулся от счастливых грез. — Ничего! — быстро убрал руки Америка, — Только лишь то, что когда ты будешь со мной, тебе придется расстаться с этим ужасным деревенским нарядом. Предприимчивый Смит принялся дальше раздевать Миколу, тот ему больше не мешал. Вдруг Украина развернулся к Америке: — Джеймс, я должен избавиться от православной церкви и стать католиком! — Май гад! Зачем тебе это? — Чтобы мы могли обвенчаться. На лице Америки сообразилась смесь удивления, пренебрежения и беспечности. — Ангел мой! Зачем нам венчаться? Разве влюбленные больше любят друг друга, если поп в своей лавочке обольет их с ног до головы латынью? Украина побледнел и грустно опустил голову. В это время Смит ловким движением совершенно обнажил его от верха одежды. Микола замер от стыда, он прикрылся руками и пролепетал: — Прошу! Не надо! Русланушка будет так зол на меня! Женя! Пощади меня, Джеймс! Мои родные будут ненавидеть меня! Оставь меня! Руслан, где ты? Помоги мне! — Полностью в растрепанных чувствах шептал украинец, — Сжалься надо мной, Америка! Я всего-то бедная страна на окраине России и Европы! Джеймс отступил и холодно ответил: — Теперь я отлично вижу, что ты меня не любишь! — Как это жестоко! Почему нельзя по-другому? Я люблю, люблю тебя! — Микола прильнул всем телом к американцу, заставил его снова сесть рядом с собой. — Хорошо! Возьми все! Мою землю возьми и мою душу! Делай со мной, что хочешь! Пытай и убивай! Что мне мои братья, что мне Россия? Ты мне и брат, и семья, потому что я люблю тебя! Хорошо! Не надо венчаться! Кто я такой, чтобы просить тебя об этом! Жалкий осколок империи коммунистов! Смешно! Я буду твоим любовником, твоей игрушкой и забавой, всем, чем ты захочешь! Зато любимым тобой! Я буду опозорен, унижен в проигрыше и одинок, я все равно буду самым счастливым! А когда я превращусь в обгрызаный со всех сторон труп, позволь мне прислуживать тебе, чистить твой мундир и сапоги, ты же не откажешь мне в этой милости? Украина обвил руками шею американца, смотрел на него сквозь слезы умоляющим взглядом и продолжил: — Что мне сделать для тебя? С чего начать? Смит улыбнулся кровожадно и похотливо, он оттолкнулся ногой от края стола и выехал прямо на центр зала. Взглядом, не нуждающимся в пояснениях, посмотрел на ширинку своих брюк. — Ну же, мой воин света! Ты говорил, что любишь меня, так продемонстрируй насколько сильно! Микола рухнул перед своим повелителем на колени, расстегнул его брюки и без лишних прелюдий сразу взял в рот. Он верил тогда, что Джеймс, святой Америка, позаботится о нем, что отведет любую беду, что ему больше не придется, как глупым гордым России и Беларуси, сводить концы с концами, и конфликтовать в резких ссорах почти со всем миром, что он будет свободен и счастлив в западной семье. Джеймс кончил почти сразу же, не дав украинцу проглотить. Сдавленно матерясь от удовольствия, он на последней секунде вытащил из его рта член и, пару раз дернув, щедро заливал семенем губы, язык, и все лицо своего нового вассала. — Инструкции и планы я передам тебе отдельно. Ты будешь самым сильным, весь мир будет тебя обожать, все подносить дары. Бранденбургские ворота и Эйфелева башня разукрасятся в цвета твоего флага! А пока что, милый выходи на площадь, возьми зонтик и хорошее настроение.