Потому что я не умираю, сколько бы раз меня не убивали.

Топот ног на лестнице замолкает лишь на долю секунды, — Осаму приходится резко пригнуться, когда в него со стороны кухни начинает лететь пустая бутылка непонятного пойла, которая, не достигнув цели в виде его головы, с грохотом разлетается на осколки из-за столкновения со стеной, — а затем продолжается вновь до тех пор, пока босые ноги не прыгают в кеды, а руки не подхватывают ключи и толкают входную дверь. Для Осаму нет ничего удивительного, что с утра в него уже летела наравне с сыплющимися не особенно-то и приятными словами отца пустая бутылка. Потому что это он тот, кто ночью вылил все купленное алкогольное добро отца в раковину, пока тот дрых тряпичной куклой на полу кухни, свалившись со сломанной табуретки — назло не чинит или ему нравится каждый раз падать с нее, Дазай не знает, да и особенно думать об этом не хочет. В сумке школьной сигареты, проездной и немного одежды. После школы сразу на поезд в Токио — дедушка совсем разболелся. За Чуей зайти не получается — тот давно в школе сидит, потому что добросовестный он ученик и к первому уроку приходит, но у Дазая уважительная причина есть в виде разъяренного отца со вчерашнего вечера! Правда, никак она в школе не поможет, к сожалению, потому что его что так учителя ненавидят, что так — может, история эта лишь позабавит их, на насмешки над ним выведет или на взгляды язвительные, да вот только Осаму не обидится на это, просто злиться будет и беситься, а ему и так негатива в жизни хватает, а оттого и молчит каждый раз, терпя спокойно выговоры и предупреждения из школы выгнать за очередной прогул или опоздание. — У меня сегодня небольшой классный экзамен, — на обеде говорит Чуя, чиркая скетчи в небольшом блокноте, — придешь? Мама потом с Аки в парк пойдет гулять, а мы можем домой пойти. — Вот черт, — тянет на самом деле погрустневший вмиг Осаму, от тона которого Накахара поднимает голову от рисунка, смотря в глаза друга. — Я к дедушке сразу после школы, прости! Чуя отмахивается от извинений. — Надолго? «Хотелось бы навсегда». — На все выходные. Может, чуть подольше, я не очень хочу его одного оставлять, он против больниц и сиделок, ты же знаешь. — Может, мне поехать с тобой? Осаму удивляется, но тут же скрывает это за успокаивающей улыбкой. Сколько лет знакомы, а каждый раз теряется и смущается заинтересованностью и желанием помочь Чуи, словно первый раз видят друг друга и это какой-то особый любезный жест незнакомца на улице, который только лишь из вежливости предлагает или от какого-то там своего невыполнимого желания кому-то помочь. — Все в порядке, правда! Я обязательно буду писать и звонить тебе, чтобы ты не забыл такого чудесного друга, как я. — Ага, забудешь такого идиота. — Ты меня совсем не ценишь! — Ты пропустишь День Карри, — не разгоняя дальше веселье, вдруг говорит Накахара. И вот снова Осаму удивляется. — Мне показалось или тебя это расстроило? — он пытается вывести все в шутку, но Чуя даже глаза не закатывает. — За последние года три ты ни разу не пропускал День Карри. Это грустно, — Чуя вдруг хмурится едва заметно и спешит добавить: — для Аки. Он же все уши мне прожужжит. Дазай хочет съязвить, сказать, что это Чуя расстроен, а не Аки, но отчего-то все понимает, вновь успокаивающе улыбается и, потрепав макушку рыжую, продолжает эту игру: — Передай ему про дедушку, он все поймет! И пусть тетушка Кое тоже не переживает, — Дазай медлит, прежде чем добавить на тон ниже: — И ты не переживай, ладно? — Передавай Фукудзаве-саму привет и скорейшего выздоровления от меня, — Чуя встает из-за стола, сливаясь с толпой детей. Осаму знает, что Чую не волнует то, что одну субботу он проживет без него. Осаму знает, что Чую волнует то, что весь субботний день Дазай будет переживать за состояние дедушки в одиночестве, пока сам Чуя будет отдыхать с семьей.

***

Кожу и пальцы ног покалывает от шерстяных носков, зубы сводит от кипяточного травяного чая, плечи дрожат от холода, — Дазай не чувствует это, но он знает все чувства и ощущения своего дедушки, словно сам их и проживает. Он не видит, как его дедушка хмурится, когда голова наклоняется назад из-за расчески, которая вновь наткнулась на колтун — Осаму из раза в раз просит отрезать эти седые локоны, но из раза в раз расчесывает их, тратя на это добрые полчаса, потому что Фукудзава идет наотрез.

«Нельзя отрезать то, на чем остались последние ее прикосновения», — всегда отвечает похоронивший свою жену мужчина.

Дазай его понимает. «А если я умру, Чуя тоже волосы отрастит? — мечтается в голове. — Или, наоборот, отрежет под корень даже те, что сейчас у него есть?» В темноте, освещающейся лишь небольшим камином, комнаты ореховый взгляд натыкается на настенные часы, отстающие на несколько минут, сколько их не подкручивай. «Прямо как в доме Накахары». Дазай, добавляя в левую руку новую вычесанную прядь волос дедушки, подмечает для себя, что через полчаса в доме друга подадут последнюю порцию карри — ужин. Словно наяву видит, как Аки усаживается за стол с книжкой, а Кое-сан его ругает за это. Она, наверное, как и практически каждую субботу, откажется от третьего приема карри и уйдет в комнату, попросив Чую вымыть посуду за ними. А Чуя сейчас наверняка хочет поскорее доесть, чтобы успеть еще порисовать перед сном. После школы Осаму позвонил другу, но с тех пор не брал руки в телефон — забыл зарядку, и он отключился. Гадство. — Оджи-сан, что приготовить на ужин? — тихо спрашивает подросток, боковым зрением замечая, как дрожат руки дедушки, когда тот ставит кружку с травяным чаем на небольшой столик перед камином. — В холодильнике есть вчерашний карри, милый. В груди что-то болезненно щелкает, трещит. Осаму откровенно грустно — в начале недели он так сильно хотел привезти дедулю в гости из Токио, его все так ждали, потому что не видели больше полугода. А потом Осаму узнал, что врачи прогнозируют год до вечного сна. И теперь Осаму должен делать все, чтобы не выдать свои настоящие чувства ни перед семейством Накахары, ни перед дедушкой, ни перед самим собой. И Осаму знает, что он справится, но он понимает, что это доломает его окончательно. Что в груди затрещит еще сильнее и он полностью развалится. — Я сварю нам суп, хорошо? — собрав и все силы свои, и волосы с расчески седые, из которых вся жизнь окончательно вышла, Дазай встает с дивана и, не смотря в серые глаза дедушки, проходит в сторону кухни, чувствуя в руке слабую щекотку от пучка волос. Слишком много волос.

***

Перед сном они неизменно собираются в гостиной и читают. Осаму открывает очередную свою привезенную книгу из дома, а Фукудзава последнее время, когда совсем его здоровье ухудшилось и сил меньше стало, не лезет в свою библиотеку, а, укутавшись в теплые вещи, внимательно слушает внука, позволив ему улечься головой на свое плечо и подлезть рукой под его, чтобы удобнее книгу было держать. Фукудзава неизменно упрямо старается не уснуть, а Осаму неизменно старается делать вид, что не видит, как Фукудзава борется со сном. Их особая игра. — «Здание — просто место. У дома есть душа. Он проживает множество жизней, у него множество призраков. Может, счастливых. Может, печальных. Быть может, он наполнен смехом — или пропитан кровью и слезами. Этот дом не был домом.» — Хорошие слова, — прерывает чтение внука Юкичи. — Как ты думаешь, Осаму, у домов есть душа? Дазай вспоминает все ему известные дома, наполненных душами. Их всего два. Дом Чуи — там душа пропитана кровью и слезами, но они хорошенько вымылись спустя года счастьем, уютом и спокойствием. Детским смехом, не запятнанным страхом тирана отца. Дом дедушки, дом, в котором они сидят — тут душа счастливая, но одинокая. А вот у его дома души нет. Потому что его дом никогда не был «домом». И никогда не станет. Потому что его «дом» — это рыжие и седые волосы. Это детский смех и черно-белые фотографии в рамках на окраине каменного Токио. Это запах карри и травяной чай по рецепту покойной бабушки. Это звук скрипки и завывающих деревянных окон по ночам. Это ночевка на одной кровати в обнимку совершенно точно по-дружески и чтение на одном диване под тиканье часов. Это заново заплетать растрепавшийся хвостик, который постоянно распускается из-за еще коротких волос, и расчесывание колтунов длинных локонов, выцветших от возраста. Потому что его «настоящий» дом — действительно просто здание.