Твоё, моё, наше

      Следующие несколько дней стали для Гермионы даже более тяжёлыми, чем все предшествующие, не считая войны, конечно. Первое, что она увидела утром после Рождества, было взлохмаченное нечто, стучащее в окно. Девушка спросонья подумала, что это обычная галлюцинация, но «нечто» уже начало кричать на подоконнике за стеклом.       Побоявшись реакции соседей, она нехотя подошла к окну и распахнула его, впуская заодно поток холодного зимнего воздуха. «Нечто» оказалось худощавой совой, которую она ранее не встречала. Бешеная птица протянула ей лапку, зло вглядываясь в Грейнджер, видимо, птице пришлось долго молотить по стеклу в попытках разбудить ее. Девушка, наконец, отцепила записку и, во избежание конфликтов, протянула бедняжке печенье.       Записка была коротка, но в паре слов она все равно узнала взволнованный почерк друга. Грейнджер протяжно замычала — её единственный выходной и, по совместительству, отсыпной после вчерашнего веселья накрылся медным тазом. Видимо, это являлось её целью в жизни — принимать роды у друзей, и друзей её друзей, как это было вчера в мэноре.       Наспех вытащив из своего бардака брюки и рубашку, она помчалась в ванную. Благо, что антипохмельное зелье хранилось тут же — в шкафчике над раковиной. Через несколько минут девушка уже оглядывала свое жилище неприязненным взглядом в поисках неизменной сумочки со всем необходимым.       Спустя ещё какое-то время Грейнджер уже стояла на пороге Святого Мунго — именно здесь сегодня рожала Лаванда. Палата девушки находилась на нижнем уровне, а проще говоря, в подвале. Использовали данное помещение, мягко говоря, редко. Толстые звуконепроницаемые стены отметали возможность их пробития посредством физической силы, небольшая железная дверь была полностью вмонтирована в стену и открывалась лишь снаружи: все это являлось обязательными мерами предосторожности при родах у потенциально опасных видов и существ. Кем сейчас и являлась бедняжка Лаванда.       Миссис Уизли тихо сидела на кушетке поскуливая, примерно, раз в четыре минуты, этим самым давая колдомедикам понять, что до самих родов ещё далеко. Боль от схваток могла привести её в бешенство, во всяком случае так считали многие, но этого замечено пока что не было.       — Лаванда, — Гермиона позвала девушку в маленькое окошко, встроенное в дверь. — Как ты?       — Хреново, — она даже не обернулась, продолжая покачиваться. — Я буду здесь одна всё это время? Чувствую себя какой-то собакой.       — Если хочешь, я зайду, — девушка на кушетке чуть заметно скосила глаза на дверь.       — Не боишься?       Гермиона на секунду задумалась о своём бывшем учителе из Хогвартса. Боялась ли она его? Нет. Даже увидев его во время обращения, она не помнила своего ужаса. Его и не было. Было ли это слепое безрассудство? Скорее да, чем нет. Боялась ли она Фенрира Сивого? Точно — да. Видимо, она разделила оборотней на хороших и плохих, что работало только на время отсутствия полной луны на небе, чего, к счастью, не должно было случиться ещё пять ближайших дней.       — Я видела ваши разборки с Роном, так что, я уже ничего не боюсь, — Грейнджер кивнула охраннику, и он открыл дверь.       — Я держу себя в руках, но эти схватки… Эту минуту из пяти я хочу убивать… или умирать. Это нормально?       — Абсолютно.       — Рон куда-то ушёл ругаться, потому что мне больно, дурачок, не понимает, что это он во всем виноват, — блондинка сжала руками край кушетки и закусила губу. — Я убью его!       Гермиона немного отодвинулась, накинув на себя щит и стала считать секунды. Через сорок секунд рычание стихло, сменяясь на скуление.       — Ложись, я посмотрю тебя, хорошо?       — А если родится оборотень. Как я… — Лаванда не шевельнулась.       — Мы уже это обсуждали, помнишь? Такой вероятности нет — человеческий ген сильнее.       Гермиона взяла девушку за плечи и опустила на подушку, она всхлипнула сквозь сжатые зубы.       — И там точно не волчонок?       — Даю сто процентов, что там не волчонок, ты же видела снимки УЗИ, там прелестный маленький ЧЕЛОВЕК.       — Я ничего не поняла там.       — Ты должна расслабиться, Лаванда. Не плакать, а помогать ребёнку двигаться вниз, помнишь как? — Грейнджер быстро окончила осмотр и снова отошла в сторону на время схватки.       — Дышать как собака.       — Нет, Лаванда, так дышать пока рано. Глубокий вдох через нос и долгий выдох через рот. Давай. Крови нужен кислород, сконцентрируйся на дыхании.       — Где это дерьмо с именем Рональд??! — Лаванда протяжно завыла.       — Не кричи, слышишь? Дыши!       К концу этого дня Гермиона потеряла значение слова: «Дыши», так как Лаванда напрочь отказывалась слушать указания и, вообще, всячески препятствовала рождению своего ребёнка. И организм словно слушал хозяйку: раскрытие шейки матки шло, до невозможности, медленно, забирая все силы девушки на схватках. К вечеру блондинка уже молила о смерти всех, кто подходил к палате, отчего Рон практически плакал под её дверью.       Колдомедики внутрь помещения не заходили, что, в общем-то, и было причиной нахождения здесь Грейнджер. Целью была не только дружеская поддержка, но и попытка доказать Министерству, что многие виды магических существ подлежат такому же уходу, как и обычные волшебники. Если брать в расчёт именно молодую миссис Уизли, то было ясно, что ни о каком нападении с её стороны не было и речи — настолько она была слаба и нуждалась в помощи.       Гермиона влила ей обезболивающее зелье, которое должно было действовать около часа, тем самым давая набраться сил перед самым важным шагом к материнству. Выйдя из палаты, она нос к носу столкнулась с никем иным, как мистером Бронте. Консилиум докторов уже столпился у прозрачной стены, наблюдая за состоянием пациентки. И, конечно же, как бы они обошлись без такой сволочи, как Бронте. Пришлось сменить усталое лицо на сосредоточенное, только бы не дать ему повода для насмешек.       — А вот и мисс Грейнджер! — воскликнул он и всплеснул руками в радостном жесте. — И как только мы раньше обходились без вашей услуги повитухи?!       — Видимо, плохо, так как я намерена бороться с этой несправедливостью в виде этой комнатушки без колдомедика внутри, — она презрительно окинула его взглядом и подошла поздороваться с остальными. Бронте не отставал.       — Вы несомненно правы, мисс Грейнджер! Кого навестите следующим? Может бельгийского огра — одна самка как раз рожает в соседнем помещении. Так же есть стойло для кентавров, и парочка вампиров.       — Ты что, сравнил мою жену с огром? — Гермиона не успела ответить Бронте, потому что вмешался Рон. Она тихо выругалась и повернулась к другу, имея желание успокоить то, что успокоить уже никак не получилось бы.       — Ох, мистер Уизли, теоретически — так и есть, — он с поддельным сочувствием похлопал ему по плечу.       — Рон… — вечер переставал быть томным, по шуточному мнению Гермионы. В целом, смешно не было, вообще.       — Ты! Урод! Ты сравнил мою жену с огром? — его сырые от слез глаза уже наливались кровью, и Гермионе пришлось встать перед ним и встряхнуть за плечи.       — Рон, послушай меня, скандал никак не поможет Лаванде, ей должны помогать колдомедики, а для этого мы должны доказать, что она контролирует себя. Понял?       — Сегодня ей не помогут? — он переводил яростный взгляд с неё на человека за её спиной и обратно.       — Сегодня ей помогу я. В следующий раз там будут врачи, я обещаю.       Мужчина последний раз кинул взгляд на ухмыляющегося Бронте и опустил голову, молча соглашаясь. Гермиона ещё со школы иногда не понимала, как, все-таки, ей удаётся останавливать такого твердолобого человека, как Рон Уизли. Не сказать, что он был таким уж внушаемым, у него всегда находилось свое мнение в обсуждениях и спорах. Особенно заметно это стало во время их отношений с Лавандой, видимо, взрослая связь делала его более уверенным в себе. Но в данный момент выглядело так, будто он не хотел спорить, не хотел лезть в драку, возможно, поэтому так быстро отступил.       — Ты в порядке? — девушка отошла с ним к дальнему углу коридора и взяла за локоть, желая как-то поддержать.       — Не в порядке, Гермиона. У меня плохое чувство, знаешь… Ай, нет, не хочу… — он выдернул локоть и отвернулся к окну.       — Что? О чем ты, Рон?       — Нет!       — Рональд!       — Ты, скорее всего, не в курсе, но Трелони часто говорила, что у меня хорошо получалось гадать на кофейной гуще. Давай, можешь закатывать глаза.       — Ты что, гадал перед приходом сюда? — ей невыносимо сильно хотелось улыбнуться, что она и сделала.       — Не совсем. Короче говоря, я видел гибискус.       — Иии? — она все же закатила глаза, чего он видеть никак не мог.       — И ничего, гибискус — это цветок смерти.       — Ты сумасшедший? — после минутных раздумий сказала Грейнджер. Он лишь промолчал. — Во-первых, я добьюсь того, чтобы Трелони уже ушла из преподавания. Во-вторых, как в гуще можно было увидеть именно гребаный гибискус?! Почему не гвоздика? Или мак?       — Гермиона, не надо. Просто пусти меня к ней, — он резко развернулся и уставился ей в глаза, открывая вид на свои. Там была такая грусть, что она неосознанно испугалась его ментальное здоровье.       — Ты же знаешь…       — Знаю я эти дурацкие правила! Обойди их! Ты ведь проходишь к ней! — мужчина громко шептал, не скрывая отчаяние в голосе.       — Я… я не знаю, я попробую. Но ты не посмеешь ей говорить о своих гибискусах!       Спустя час времени и час непрерывных разговоров, подписываний и обещаний, Гермиона и Рон оказались в палате Лаванды. Раскрытие было уже полное, но она никак не показывала того, что ей больно. Девушка устало улыбалась мужу и что-то нашептывала ему на ухо, отчего он тоже улыбался. Но лишь губами, выражение его глаз никак не менялось.       — Рон, ты можешь выйти, сейчас мы будем… — Грейнджер иногда видела мужчин в родильной палате, но это было лишь в маггловской клинике.       — Я не уйду, — он сказал это ей, но смотрел лишь на Лаванду, сжимая её руку.       — Ну, ладно, — пришлось согласиться, так как было ясно, что на него сейчас не подействует даже «Империо».       Роды были сложными. К самому концу на Грейнджер уже накатывало жгучее отчаяние от этой несправедливости. За стеной стояло с полдюжины колдомедиков, но так никто и не зашёл помочь. Лаванда была совсем вымотана и тужилась из рук вон плохо, переложив всю работу на Гермиону и той пришлось рожать за другого человека, как бы странно это не звучало. Она заставляла Рона давить на живот при каждой потуге, и это было даже не самое ужасное. Ребёнок шёл вперёд совсем не так, как нужно было, и когда это стало ясно, Грейнджер осела на пол в бессилии. Гибискусы уже не казались ей такими смешными.       Она очнулась, когда Рон дёрнул её наверх, заставляя придти в себя ударом по щеке. Он ничего не говорил, просто смотрел. Девушка кое-как собрала себя в кучу и снова посмотрела на процесс родов. Когда она резанула мягкую плоть заклинанием, картина показалась ей чуть лучше. Но лишь на мгновение. От неё требовались действия.       — Брахиам Эмендо , — шепнула она и заплакала в голос, перекрыв этот ужасный вид своими слезами. Она видела многое за время своей практики, очень многое, но конец нервной системе, видимо, настал сегодня. Удалив кости из руки ребёнка, она дождалась новой и слабой потуги от Лаванды, которая уже плавала между полной отключкой и ясным сознанием.       Ребёнок появился на свет.       — Это девочка, — прошептала она в полной тишине, нарушаемой лишь детским кряхтением. Дверь щёлкнула, и какое-то знакомое лицо появилось в открывшейся щели.       — Несите сюда, мисс Грейнджер, дальше мы сами, — быстро протараторило лицо, и Гермиона послушалась, передав ребёнка на руки медика.       Грейнджер обернулась и хотела уже сказать слова поздравления друзьям, но тишина её остановила.       — Рон? — мужчина поглаживал кончиками пальцев безмятежное лицо жены и не обращал на подругу никакого внимания. Она подошла ближе и какое-то странное чувство кольнуло её душу. Страх ли? Нет. Страшно было, когда их поймали егеря в лесу. А это была ледяная безысходность, которая облепила ей сердце, словно лёгкий первый мороз задел воду в луже.       — Лаванда, — Гермиона легонько толкнула её в грудь, но та осталась неподвижна. Глаза ее были закрыты, открывая вид на синеватые венки под тонкой кожей. Сухие искусанные губы были будто в лёгкой улыбке, и Грейнджер захотелось ударить по ним, чтобы Лаванда не смела издеваться над ними всеми.       Грейнджер нарочно не брала палочку, чтобы провести диагностику, вместо этого она прощупывала пульс, роняя солёные слезы себя на щеки. Лаванда просто никак не могла умереть — всё было сделано, чтобы она жила. Крововосполняющее зелье, рябиновый отвар, настойка растопырника и ещё несколько склянок: все это было использовано. Но все напрасно.       Палату наполняли безликие люди. У них не было лиц и голосов, никак не чувствовались касания их рук. Потом мелькали помещения: коридоры, кабинеты, палаты. Потом было темно. Очень темно. Не так, если ты просто лёг спать, а так, будто умер.       Гермиона очнулась от тихих голосов рядом, они показались ей смутно знакомыми, но точно определить их обладателей не получалось. Пришлось через силу открывать глаза, прощаясь со спасительной темнотой, которая так удачно её пригрела.       — Она просыпается, — сказал высокий женский голос, пока глаза привыкали к искусственному свету.       — Гермиона, как ты?       — Не знаю, — голос казался ей чересчур сиплым. — Что произошло?       — По видимому, у тебя случился нервный срыв, во всяком случае, нам так сказали.       — Значит, я сейчас в вашем любимом, с Пэнси, отделении?       — Это хорошо, что ты шутишь, Грейнджер, — сбоку раздался другой голос, очевидно, принадлежащий самой Пэнси.       — Что с Лавандой? — вопрос был полон надежды, а вдруг все это было сном, и Лаванда сейчас лежит на другом этаже со своим ребёнком и радуется счастью материнства?       — Ты знаешь, — сказала Паркинсон, и Мариса шикнула на неё еле слышно.       — Почему?       — Пока неизвестно, но, не буду врать, крайней хотят сделать тебя.       — Я и есть крайняя, — тихо сказала девушка и повернулась лицом к бежевой стене, какие бывают лишь в больницах.       — Мы все в курсе, что ты найдёшь любой повод сделать себя виноватой, Грейнджер, — Пэнси рывком перевернула её на спину, отчего изумление затопило сознание Гермионы, она хотела возразить, но брюнетка продолжила. — Но это не тот случай.       — О чем ты говоришь, Паркинсон? Всем уже понятно, что её смерть — следствие моего непрофессионализма! Да, мне все равно на комиссию, пусть судят, но мне не все равно на Рона! Он меня не простит, неужели ты не понимаешь?       — Прекрасно всё понимаю, и Рон понимает, поэтому он будет свидетелем защиты.       Гермиона с несколько секунд хлопала глазами, крутя в мыслях слова подруги. Может это всё просто её бред под успокоительными зельями?       — Каким ещё свидетелем? Какой защиты? Прошло только несколько часов.       Мариса умоляюще посмотрела на Пэнси, что не осталось незамеченным Гермионой. Тревога начала понемногу просачиваться сквозь тугую пелену лекарственного спокойствия.       — Прошло пять суток, Грейнджер. И мы еле добились отмены твоих зелий для сна, пришлось даже вмешаться Поттеру.       Гермиона раскрыла глаза на все их имеющиеся возможности, отчего в лобной части головы появилась тупая боль. Она хотела резко встать, но этот маневр не получился, от слова совсем.       — Не торопись, — Мариса помогла ей сесть и подала воды.       — Бред какой-то… Они просто заперли меня здесь и завели дело? Но кто истец, если не Рон? — Мариса скосила взгляд на окно, потом на пол, в общем, глаза её странно забегали по помещению.       — А ты угадай, — Пэнси тоже окинула Стоун подозревающим взором, но ничего не сказала и перевела свои зелёные глаза куда-то в район лба Грейнджер.       — Не представляю, кому это нужно… Подожди, но… Если я до сих пор в Мунго, то в этом замешан руководитель, но мы с ним ладили раньше… Вот дерьмо. Это Бронте?       — Бинго! — Паркинсон щелкнула пальцами и налила себе воды из графина, поглядывая на затихшую Марису. Грейнджер застонала от злости.       Через минут десять Пэнси вышла из палаты по делам, а Мариса изъявила желание остаться и помочь Гермионе расходиться, так как ноги после долгого покоя ходили ужасно. Но дело было не только в альтруизме подруги — было видно, что её что-то гложет, и Грейнджер не наседала.       — Я могу поговорить с ним, — наконец заговорила она через чур тихо.       — С Роном?       — Нет. С Бронте.       — О чем, Мариса? — Грейнджер искренне удивилась этому порыву, ей, наоборот, не хотелось, чтобы она к нему приближалась к этому человеку.       — Я смогу заставить его отозвать иск, — Стоун подняла голову и смело посмотрела ей в глаза. Грейнджер лишь ещё больше удивилась, но теперь еще прибавился и испуг.       — Ты меня пугаешь. И он пугает. Вы ведь были знакомы раньше, так? — подруга мимолетно кивнула и снова спрятала глаза. — Он сделал тебе что-то плохое?       — Я не хочу отвечать, — она мотнула головой. — Прости.       — Тебе не за что извиняться, Мариса, — Грейнджер кое-как доковыляла до стула и села со стоном боли. — И прошу тебя, не нужно делать какие-то действия в ущерб себе, хорошо? Не стоит встречаться с ним из-за меня. У нас есть адвокаты, в конце концов. Только я хочу дождаться результатов врачебной проверки, если я виновата, то я откажусь от защиты.       — Этого не будет, — Стоун подошла и присела рядом прямо на пол, положив голову на колени Гермионы. — Ты представляешь, что со мной сделает Паркинсон в твоё отсутствие?       — Я передам ей, что в твоём голосе присутствовал страх при этих словах, — Грейнджер усмехнулась и получила ладонью по коленке.       Они замолчали, думая каждая о своём. Гермиона не решалась задать свой вопрос о Роне и девочке, потому что ужасно боялась услышать ответ. Мариса не решалась открыться, хотя эта тайна уже начинала сводить её с ума. Особенно сейчас, когда приходилось делить с ним не только одну страну, но и один город, где судьба раз за разом толкала его ей на глаза, будто издевалась над и без того потрепанной в детстве психикой.