Виктор Франкенштейн

      Пока изготавливались заказанные документы, я старался лишний раз никуда не выходить, особенно после того, как на третий день, по церкви прошла весть о прибытии в город представителей четырёх вампирских кланов. Прибытие ещё тридцати трёх охотников на фоне этого как-то даже блёкло. Впрочем, меня все эти телодвижения волновали постольку-поскольку.       Стоило только оказаться в относительно спокойной обстановке, как меня будто начало отпускать. Весь накопившийся с первых дней в новом для меня мире, стресс, начал давать о себе знать. Пусть я понимал, что по-хорошему, предаваться рефлексии в тот момент не стоило, но сделать ничего уже не мог. Меня обуревали самые разные мысли, начиная с той, где я в очередной раз задавался вопросом о том, что делать дальше, но уже в глобальном смысле, и заканчивая мыслями о судьбе Виктора. Забавно, но первая и последняя зачастую перекликались между собой.       Казалось, с нашей с Виктором первой встречи прошла целая жизнь, но на деле мы знали друг друга меньше месяца. И тем удивительней был тот факт, что за столь короткий промежуток времени Виктор Франкенштейн невольно заставил меня проникнуться к нему неподдельным уважением. Как к человеку, личности. Как к учёному и тому, кому я невольно стал обязан своим существованием в этом мире. Его история… Я знал её отрывками, но даже этого хватило, чтобы проникнуться к нему симпатией. Не той, мерзкой и извращённой, а настоящей, искренней. Этот человек добился за свою жизнь такого, о чём я мог лишь читать в художественных книгах. Пережил столько дерьма, что поневоле начинаешь задаваться вопросом «как». Как он смог вытерпеть столько? Почему не остановился, не сдался… Почему продолжал идти вперёд… И почему после всего этого решил передать эстафету мне, сам того не осознавая, как высоко задавая планку. Ту самую, на которую я не мог не смотреть, подсознательно постоянно сравнивая себя и его.       Да… Франкенштейн был удивительным человеком. Про таких говорят «жил без страха и ушёл на своих условиях». И всё это заставляло меня чувствовать себя ничтожным на его фоне. Удачливым засранцем, что не более чем по невероятному стечению обстоятельств получил всё, что имел сейчас. Как я уже сказал, Виктор задал слишком высокую планку, и, ладно бы если я не успел проникнуться к нему неподдельным уважением, отчего мог бы наплевать и жить как хочется, но я не мог. Не мог позволить себе глупо похерить наследие Франкенштейна. Наследие одного из самый выдающихся людей, которых я когда-либо знал. Да, он сказал, дескать, его совесть чиста и выбор за мной, но…       Я ведь был простым парнем. Не спецназовцем, не суперсолдатом и не тайным агентом спецслужб. Не гений, но и не идиот. Не спортсмен с кубиками пресса, но и не тюфяк комнатный. Обычная работа, обычные коллеги… обычная жизнь. Как мне соответствовать? Как мне, обычному технарю, поспевать за гением и тем человеком, который умудрился запугать до мокрых трусов кланы чистокровных вампиров?! Я из генетики знаю лишь то, что есть зигота, ДНК и РНК — и то, только расшифровку могу назвать, да общие понятия из биологии седьмого класса знаю, куда уж мне до человека, который с помощью ломика и «такой-то матери» перекраивал собственный геном… В начале девятнадцатого века! А потом шёл шинковать кровососов, демонов и прочую сверхъестественную живность в мелкую соломку. И ведь сейчас уже нервными смехуёчками не отделаться — прошло уже начальное состояние аффекта, всё. Дальше нужно не просто думать, а делать и чем дольше я буду барахтаться на месте, тем меньше мои шансы на выживание, ведь я ничерта не знал об этом мире.       Комиксы или киновселенная? В пору вспоминать старину Эскобара с его «шо то, шо то и маму их того». Но самым дурацким в этой ситуации было даже не то, что я не знал, в какой версии оказался, а то, что я понимал, что в будущем будет задница. Неясны оставались лишь её размеры. В какой-то момент я даже умудрился накрутить себя настолько, что начал жалеть, что вообще знаю возможное будущее. Эти знания не давали покоя. Заставляли мозги постоянно работать, в попытках вспомнить всё, что мог, сопоставить со скудными знаниями по миру от Виктора и попытками из всего этого что-то вычислить конкретное. Это похоже на то, будто ты знаешь, что завтра умрешь, но не знаешь где и когда, отчего попросту не можешь перестать думать и гонять мысли о возможных «путях». Может это будет автобус? Может самолёт? Газ? Кирпич? Нож, пистолет, банановая кожура…       Известная неизвестность.       И вновь, с мыслей о возможном будущем я был вынужден переключаться на «наследие» Виктора. Мысли сами собой приходили к тому, что нужно стараться использовать по максиму то, что получил от него, но как это сделать? Как, если я даже не понимал, по какому принципу работают его силы? Что из себя представляет Копьё, не позволявшее Виктору умереть. А бессмертие? А если голову отрезать, оно поможет? А руку? Ногу? Мне было важно понять это. Не конкретно про «ногу», а в целом. Понять, на что способны… эм, способности Франкенштейна. Понять его пределы, сильные и слабые стороны, чтобы знать, в какую сторону, так сказать, развиваться, ведь одно дело понимать, что можешь сделать «пиу пиу» из рук, а другое — как это работает и как, в случае чего, «починить». И это сводило с ума. У меня было слишком много вопросов, а ответов на них — крохи.       Из «курса молодого попаданца», устроенного Виктором, я знал, что ответы на часть вопросов я найду в его записях. Но записи — это не знания. Сомневаюсь, что он в них записывал бы настолько важную информацию, как например о том, как работает сыворотка, или как конкретно создавалось Копьё. Такие знания не хранят там, где до них могут легко добраться. Особенно когда на тебя охотится половина сверхъестественного мира!       Хах, говорю же — рефлексия. Своеобразная, но всё ещё рефлексия.       В очередной раз, после тщетных попыток проникнуть в заветную комнату в подсознании и череды самобичевания по поводу и без, я решил справляться с вновь нахлынувшим стрессом привычным способом. Отправился заедать его на кухню, тем более в тот момент мне это было полезно — «шкилетиком» я так и не перестал быть.       И вот, когда я молчаливо набивал брюхо в пол третьего ночи, деревянная дверь в столовую с неприятным скрипом открылась.       — Приятного аппетита, — Джошуа, тот самый святой отец, которого я встретил ещё в самый первый визит в церковь, едва заметно прихрамывая прошёл внутрь, попутно кивнув мне.       — Благодарю, — ответил я с запозданием, запив набитую в рот еду стаканом простой воды. Мужчина на это лишь едва различимо улыбнулся и продолжил доставать себе из холодильника еду.       Спустя минут пять молчания, за которые мужчина закончил с разогревом макарон с мясом в микроволновке (тоже был поначалу удивлён, что в тысячелетней церкви есть микроволновка, но потом привык) и выставив тарелки на поднос, направился ко мне.       — Не возражаете? — кивнул он на свободное место за столиком. — Не люблю есть в одиночестве.       Я пожал плечами, продолжая набивать брюхо. Джошуа на это лишь в очередной раз едва заметно улыбнулся какой-то дежурной улыбкой и сел за стол, сложив руки в замок перед лицом и, по всей видимости, начав читать про себя молитву перед едой.       Признаться честно, в ту ночь я не был настроен на разговоры, отчего по первости просто старался из вежливости отвечать дежурными фразами, но, либо я такой хреновый конспиратор, либо Джошуа куда проницательней, чем старается казаться.       — Я вижу, что тебя что-то беспокоит, сын мой. Возможно, тебе стоит выговориться, — еда была уже съедена, так что мы сейчас сидели, потягивая терпкий чёрный чай, который Джошуа принёс и мне, после молчаливого кивка. Возвращаться обратно в комнату не хотелось.       — При всём уважении, святой отец, но не думаю, что это поможет.       — А ты попробуй, — сделал он глоток. — Мы, люди — социальные существа. Всегда были и всегда будем. Я вижу, что тебе крепко досталось, — с каплей сострадания в голосе кивнул на мой всё ещё болезненный вид. — Но тело залечить намного проще, чем душу.       — Это вы мне как святой отец говорите? — невольно усмехнулся, подразумевая, что всё что связано с душой это сфера влияния церкви.       — Хех, нет, — он немного неуклюже рассмеялся, закашлявшись, отчего ему пришлось спешно сделать пару больших глотков из опустевшей на половину кружки. — Священник я всего десять лет, а до этого двадцать семь был охотником.       — Забавно, расскажете? — не сказать, что я был сильно удивлён, но всё же.       — Хох, — улыбнулся он едва заметно сощурившись. — Если рассказ одного старика сможет помочь тебе, сын мой, то почему бы и не рассказать.       — Мне просто интересно, как так получилось, что кто-то вроде вас стал святым отцом.       — Ну для начала, модой человек, — наставительно поднял он руку. — «Святой отец» принято обращаться к Папе Римскому, а к простым священникам обращаются по имени, добавляя «отец». Что же касается твоего интереса, то тут всё просто, — улыбнулся он, показательно похлопав по скрытому за одеянием колену левой ноги.       — Эм? — звук от удара был странным, не как плоти об плоть, а как…       — Всё верно — протез. Напоминание о днях минувших.       — Вы именно поэтому ушли?       — Хох, да, но если ты меня продолжишь перебивать, то, боюсь, наша беседа может затянуться куда дольше, чем хватит моих сил, — а я так и представил, что вместо этих слов он сказал, дескать, помолчи, отрок, уже четвёртый час утра, а я слишком стар для всего этого.       — Кхм, простите, — в ответ мне легонько кивнули, после чего продолжили рассказ.       — В целом, да. Ушёл я из-за этого. В молодости мне не посчастливилось столкнуться лицом к лицу с реальностью этого мира. Будучи молод, горяч и глупым юношей, думающим, что весь мир упадёт к моим ногам, стоит лишь пожелать, я встретил девушку. Красавица, умница, скромная и обаятельная. Чарующая таких как я одним своим присутствием. Не вульгарной пошлостью, а скромным и украдкой бросаемым взглядом. Она казалась мне идеалом, — отец Джошуа слегка грустно усмехнулся, поддаваясь ностальгии. — Я не мог не влюбиться. Её звали Лилия — прекрасное имя для прекрасной девушки. В какой-то момент мне показалось, что я нашёл ту единственную, ради которой способен свернуть горы, затушить вулканы и осушить моря. Девушка мечты. Идеал, — он вновь сделал глоток, покатав остатки жидкости по дну кружки.       — Я был самым счастливым мужчиной на свете, когда спустя два месяца ухаживаний и, встав перед ней на колено с протянутым кольцом, она ответила «да».       — Дайте угадаю, дальше всё пошло не так радужно?       — Можно сказать и так… В ту ночь, после заветных слов, которые каждый мужчина жаждет услышать из уст своей избранницы, моя жизнь изменилась, — Джошуа жестом попросил налить ему, а заодно и себе ещё чашечку, пока он переводит дыхание после довольно эмоциональной части рассказа.       — Её… Её убили? — поставив кружки на стол я задал вопрос, который не давал мне покоя последние несколько минут.       — Нет, — тяжело вздохнув покачал он головой. — К сожалению, не всё так просто… Мы провели ночь вместе, а следующее, что я помню, это как моя невеста лежит вся в крови на полу в каком-то подвале и с отчаянной надеждой смотрит на меня, пока над ней склоняется незнакомый мужчина с окровавленным ножом в руке.       — Оу…       — Он что-то говорил, вонзая нож ей прямо в сердце, а она могла лишь хрипеть, смотря мне в глаза, теряющим осмысленность взглядом. В тот момент меня захлестнула ярость и отчаяние. Я вскочил, ринулся на того ублюдка, который лишь в последний момент обратил на меня внимание… — он вновь прервался, сделав пару жадных глотков. — А потом… Потом я бил его, не слушая, что он пытается мне сказать. Я бил, бил и бил, не обращая внимания на раздирающую руки боль. Бил, пока сознание не оставило меня.       — Когда я вновь очнулся, то первое что сделал это попытался ринуться к Лилии, но не смог от того, что был скован по рукам и ногам. Я кричал, находясь один в тёмной и пустой комнате, старался понять, где моя Лилия, что с ней и где я. А потом… — он перевёл дух, сделав глубокий вдох и выдох. — Потом меня огорошили суровой правдой. Лилия мертва… как и все её сородичи на корм которым она меня привела.       — Это… — я просто не знал, что сказать.       — Как оказалось, я был у них в плену три месяца. Очарованный вампирской силой, которой на меня воздействовала вампирша всё то время, что была со мной. Заставила порвать все связи с семьей, друзьями, коллегами и знакомыми. Я не понимал этого, но Лилия стала для меня центром мироздания. «Любовью всей моей жизни». Она воздействовала на меня мягко, отчего я не замечал, как меняюсь. Она, словно шаг за шагом, медленно и размеренно переписывала мою личность… Отчего я провёл в застенках охотников год, пока не осознал, что всё, что между нами было — лишь извращённый спектакль одной твари. Спектакль, где всё было выдумкой, включая мои чувства и даже её имя.       — Тогда я был сломлен, раздавлен. Мне казалось, что после всего случившегося, после этого грандиозного обмана, моя жизнь бессмысленна. Единственное, что поддерживало во мне жизнь была ненависть и желание отомстить. Не ей, нет, ведь она уже была мертва, но её сородичам. Таким же тварям, что играют с людьми. Считают нас скотом. Игрушками, которыми можно себя развлечь, теща своё раздутое эго…       — И вы решили стать охотником, — утвердительно кивнул я.       — Да. Решил. Меня взял на обучение тот самый охотник, Мартин, которого я едва не забил голыми руками в порыве слепой ярости, — Джошуа весело усмехнулся. — О, он мне ещё долго припоминал тот момент и не только словами… Но вернёмся к делу. Так о чём я? — он забавно почесал затылок, на секунду отвлекшись. — Ах, да, я стал охотником. Одновременно с этим, мне пришлось осознать, насколько наш мир опаснее, чем мне казалось раньше. Вампиры, оборотни, а иные охотники даже утверждали, что сталкивались с самыми настоящими демонами… И все они, эти существа, живут среди нас. Ходят, охотятся, убивают. И я далеко не единственный, чья жизнь изменилась после встречи с кем-то из них.       — Двадцать семь лет я был охотником. Не самым лучшим, но и далеко не худшим. Моя первоначальная цель стёрлась в годах, как и я сумел остыть и даже простить ту вампиршу, ведь благодаря ей на одного охотника в мире стало больше. Так я хотел думать, ставя во главу угла мысль, что помогаю другим. Делаю мир чище, безопаснее. Этим я жил. Убеждал себя, стараясь лишний раз не думать, а так ли это на самом деле. Так ли стараюсь для других или же это всё для меня самого? Для того самого юноши, который не сумел отпустить прошлое. Не сумел простить его. Врал самому себе, потратив часть жизни скрываясь за благими предлогами.       — К чему вы это?       — К тому, что, зайдя сегодня в столовую, на твоём лице я увидел знакомое выражение, кое успел хорошо изучить двенадцать лет назад. В собственном отражении зеркала. Тогда, во время последней своей охоты, я потерял ногу. Калек охотников, как тебе возможно известно, не бывает — это всё равно что добровольно сунуть шею в пасть твари, — похлопал он ладонью по протезу, кривовато улыбнувшись. — А потому я был вновь разбит. Я не представлял, что мне делать дальше. Не представлял, как буду жить, зная, что кто-то может умереть без моей помощи. Без меня, и так малочисленные охотники, стали ещё меньше, а значит меньше людей получат шанс на спасение. Я не мог себе этого простить.       — Мне понадобилось два года на то, чтобы понять, что, двадцать семь лет своей жизни я прожил во лжи. Во лжи самому себе. После моей травмы мир не перестал жить. Люди рождаются и умирают каждый день в таком количестве, что, пока ты их считаешь, родиться и умереть успеют столько же, если не больше. А моя травма… К сожалению, один старый и врущий самому себе большую часть жизни, охотник, ничего не решит, — смешок в этот раз не был грустным или тяжелым, как был множество раз до этого. В этот раз он был другим, словно Джошуа усмехался над самим собой, но по-доброму, как будто любимый дедушка смотрит на первые неудачи внука, которому те кажутся бедой мирового масштаба, а на деле — лишь маленькой неудачей, должной дать первый ценный урок.       — Я прожил большую часть своей жизни в иллюзии, в которой мнил себя одним из избранных, тех, кто стоит на страже человечества. Знает о нависшей над человечеством угрозе, и защищает спокойный сон, положа свою жизнь ради того, чтобы другие могли спать спокойно. Отчасти это было так, — кивнул он. — Но лишь отчасти. Нельзя помочь всем и каждому, неважно, насколько ты силён. Мир не будет зависеть от одного тебя. Конец света не наступит в тот же день, когда ты перестанешь его «спасать». Ведь мы лишь люди — в этом наша слабость и одновременно сила. Нас много и там, где не преуспел ты, обязательно преуспеет кто-то ещё. А там, где кто-то упал, встанут двое, трое, десятеро…       Признаться честно, что-то внутри меня эти слова задели, отчего по телу разлилась неприятное чувство, когда слышишь правильные слова, умом понимаешь, что они правдивы, но вот внутри поднимается какое-то иррациональное отрицание. Будто не хочешь верить в такую правду.       — Ещё скажите, что знаете, в чём смысл жизни… — поддавшись этому неприятному чувству, я мог лишь раздосадовано буркнуть, в подсознательном желании уязвить собеседника, заставившего меня чувствовать всё это.       — Конечно, — широко улыбнулся отец Джошуа, добродушно хохотнув. — Смысл жизни в самой жизни.       — Как у вас всё просто… — устало вздохнул, тряхнув головой из стороны в сторону, отгоняя негатив.       — Поверь моему опыту — жизнь сложная, но зачастую такая простая штука…       Помолчали каждый о своём.       — Так всё же, сын мой, — развеял тишину отец Джошуа нарочитым тоном священника на исповеди. — Поведаешь теперь, что тебя гложет?       И я поведал, чему даже моя извечная паранойя не противилась, особенно после такого-то рассказа, пусть и оставившего, так сказать, неприятное послевкусие. Рассказал я, естественно не всё, по большей степени стараясь не упоминать свои специфические обстоятельства, хотя… В чём-то Джошуа был прав, порой высказаться действительно помогало. Не столько ради ответов, сколько просто ради сброса части мыслей, терзающих тебя.       — То есть тебя беспокоит, что ты боишься посрамить память человека, которого уважаешь и которому обязан всем, включая жизнь? — спустя десяток минут, ушедших на очень урезанный пересказ, сошедшийся к тому, что, дескать был такой человек, спасший меня и которого я в последствии стал уважать. — И этот человек не просил тебя, как ты выразился «соответствовать», но ты не можешь этого не делать, поскольку проникся неподдельным уважением и не хочешь, чтобы его наследие кануло в лету, я правильно понимаю?       — Ну… Типа того, да…       — Эх, — теперь уже была очередь Джошуа отправляться за новой порцией чая, что он и проделал, немного покряхтев, когда вставал. — А долго вы были знакомы?       — На самом деле нет, — вздохнул, оперившись виском о руку, поставленную локтем на стол. — Месяц, может чуть больше.       — Да уж, видать выдающийся человек был…       — Это точно… — кивнул я, принимая протянутую кружку. — Спасибо.       — Знаешь, — спустя несколько десятков секунд молчания ответил отец Джошуа. — А ответь мне, почему ты думаешь, что окажешься недостоин оказанной тебе чести?       — Я… Я не знаю, — задумался. — Наверное, потому что понимаю, насколько большая между нами пропасть.       — В чём же?       — Во всём. Он был гением, про которых говорят «один на миллион», делал и создавал такое, о чём и помыслить сложно. Я про таких людей только в книжках читал. Художественных. А теперь его нет и мне… Не знаю, тяжело что ли? Тяжело от осознания, что при всём своём желании я не смогу реализовать и части того, что он мне оставил.       — Почему ты так в этом уверен?       — Я же сказал: он гений — а я нет, — во мне поднялась злоба, отчего я сам того не замечая огрызнулся. Как-так, ведь я же русским языком (ну, вернее английским) говорю прописную истину, почему же он не понимает её?       — Хм, хорошо. Тогда ответь мне, Никола Тесла — гений?       — Ну, да, а что?       — А Томас Эдисон, всемирно известный изобретатель, на чьём счету тысячи патентов по всему миру, он — гений?       Я кивнул.       — А знаешь ли ты, что он никогда не считал себя гением и более того настаивал, что это понятие сильно переоценено?       — Но это не отменяет факта, что он им был, — возразил я.       — Возможно, но он как-то сказал, что гений — это лишь один процент таланта и девяносто девять упорного труда. К чему я веду, — отставив полупустую чашку в сторону, отец Джошуа сложил руки на столе, положив одну на другую, как в школе за партой. — Возможно, ты никогда не сможешь догнать того человека, никогда не станешь равным ему. Это просто стоит понять и принять, пусть это и тяжело. Но вот что правда — так это то, что ты точно не сможешь достичь и крохи того, чего достиг он, если не будешь прилагать достаточно усилий. Не будешь пытаться приложить все свои силы, упорно трудится, уменьшая с каждым прожитым днём, как ты сказал, пропасть между вами.       — Это-то понятно, но…       Меня перебили.       — Ты думаешь, что его выбор был ошибочен?       — Да… Я так думаю.       — Но ведь он сделал свой выбор сам, — отец Джошуа улыбнулся немного загадочной улыбкой.       — Просто выбирать особо не из чего было.       — Выбор есть всегда, сын мой, и твой друг его сделал. И не нам осуждать его решения… — на этом разговор сам собой угас, оставив мне изрядно пищи для ума.